Параллель. Повесть

Меня схватили за правую руку и куда-то потянули. Я отлепился от дерева, оно нехотя, с чавканьем отпустило меня. Очень сильно захотелось спать, прилечь на эту гостеприимную, мягкую и такую родную землю и лежать …

Хлёсткая пощёчина вернула к реальности. Только теперь понял, что после последних слов Дюка я на какое-то время перестал воспринимать происходящее вокруг.

Затуманенными глазами посмотрел на встающего с корточек Дюка. Виреска сматывала верёвку. Гена вместе со своими корешами метался вокруг проводника и, размахивая руками, что-то кричал. Понадобилось несколько секунд, чтобы унять шум в ушах и плывущее в глазах изображение.

– Ты, козлина, говори, как домой попасть

– Никак.

Степан повернулся ко мне, дёрнул за рукав Гену и Рому. Гена скосился на проводника, затем резво подскочил ко мне и коротким тычком ударил по левой скуле. Боли я не почувствовал, лишь толчок. Я всё ещё не понимал, что происходит, и когда с меня сняли связку мечей, снова сел и продолжил смотреть. Троица вооружилась и наставила клинки на Дюка. Он лениво встал, повернулся к ним лицом и скрестил руки на груди. Усталым скучающим голосом поинтересовался:

– И что же вам надо?

– Отвечай, как домой попасть.

– Я уже сказал: никак.

– Врёшь, падла!

– По-твоему, я тут добровольно?

Скептично-насмешливый тон разозлил Гену, он замахнулся, но застыл с поднятым мечом.

– Говори!

– Спрашивай.

– Тут ещё люди есть?

– Есть.

– Где?

– В разных местах.

– Где?!!

– Есть там, – Дюк указал себе за спину, – а есть и там, откуда мы пришли. Куда ни пойди, рано или поздно наткнёшься.

– Ну всё, мы пойдём сами, и только попробуй нас остановить. И оружие мы с собой заберём.

– Да на здоровье.

Троица после недолгого промедления попятилась, бросая недобрые взгляды на оставшихся.

Дюк поставил меня на ноги и заново перевязал связку, оставив один меч с ножнами в стороне, после чего закинул её мне через плечо. Помахал у меня перед глазами рукой, пощёлкал пальцами.

– Слышишь?

– Да, – ответил я.

– Идти можешь?

– Да.

Он поднял оружие и протянул Виреске. Взяла спокойно, но не повесила на пояс, просто осталась стоять с ним в руке. Дюк обернулся ко мне и мотнул головой:

– Ну, пошли тогда.

***

Дюк

Дневник памяти, день 3***.

Ещё на входе в Ветра всё пошло не совсем так, как рассчитывал. Вместо этих трёх имбецилов, навстречу предкам отправились старик и женщина. Валентина вовремя выдернул, но он слишком долго приходил в себя. Его легко обезоружили эти трое и ушли обратно. Вечером откололся и Валентин. Расклеился из-за того, что я утихомирил какого-то пьяницу на постоялом дворе у Захара. Теперь придётся тащить на себе больше барахла.

Глава ноль-II. Быт

Лениво прожужжал звонок. Затем ещё раз, и ещё, обретая уже беспокойные нотки. Нетерпеливо постучали в дверь и, не дождавшись ответа, дёрнули за ручку. Оказалось – не заперто. В прихожую ворвалась бурлящая жизнь в лице симпатичной краснощёкой девушки с тающими снежинками в искусственно завитых золотистых волосах. Молодая особа быстро сбила остатки снега с меховых сапожек, скинула оные в угол, небрежно бросила куртку на вешалку и понеслась на кухню с двумя пакетами в руках.

– Ты про замки хоть раз слышала? – больше с беспокойством, нежели негодуя, проворчала золотовласая. Ира сидела на кухне, в окружении ведёрок с красками, – И что с твоей головой?

– Как бы ты тогда вошла? – проигнорировав последний вопрос, ответила Ирина.

– А если бы какой-нибудь наркоман по этажу шастал?

Девушка на полу поморщилась, вдохнула, будто готовясь выпалить какую-то колкость, но неожиданно ласково произнесла:

– Я же знала, что ты придёшь. Давай, Маша, иди сюда.

Мария окончательно успокоилась, села на расстеленные газеты рядом со своей близняшкой и обхватила её обеими руками. Прижалась щекой к холодному плечу.

– Ну, как ты?

– Лучше не бывает, – ответила Ира, доливая в большое чёрное ведро белую краску, стараясь, впрочем, не разбить сестринских объятий, – вот, занятие себе нашла.

– Почему не звонишь?

Дежурный вопрос, на который всегда находились разные ответы. На этот раз оказалось, что телефонный баланс был пуст. Мария не стала напоминать, что он автоматически пополняется с семейного счёта, лишь с лёгким укором поинтересовалась о следующем:

– А почему не отвечаешь? Ты же знаешь, мама с папой всегда у меня спрашивают, и волнуются.

– Знаю, – с грустью ответила Ира.

Отложила кисть, которой помешивала краску, и погладила родную и тёплую руку на своём плече.

Это был… хороший день. Были шутки, обсуждение последних новостей, был разбор пакетов с продуктами, затем завтрак, совместно приготовленный. Сёстры вместе закрашивали старые рисунки, хотя Мария долго протестовала. Серой краской да по единорогу?! – кощунство! Потом заплетали друг другу косички – для такого случая не жалко было даже истраченных денег и часов в парикмахерской. Опять совместное и весёлое стояние у плиты, ранний ужин. Очень ранний. Как только бледный солнечный диск коснулся горизонта, Мария начала собираться.

Она крепко обняла на прощание сестру и потребовала, чтобы та заперла за ней дверь. Уже на улице обернулась и посмотрела на крайний балкон верхнего этажа. Ирина стояла в одной лишь футболке, обняв себя за плечи. Провожает взглядом. А теперь машет, и даже не спешит уходить в тёпло. Мария подумала, что это хороший знак. Появился даже порыв отложить все завтрашние дела и прийти снова, а не через неделю, как обычно, но… нет, нельзя. Неизвестно почему, но так могло стать – и обязательно становилось – только хуже. На редкие визиты сестры Ира реагировала тепло, но если посещения учащались, появлялся подозрительно-насмешливый тон, а немногим позже – и обвинения в гиперопеке и порывах тотального контроля со стороны родни. Обвинения эти были шутливыми, но отдавали морозом, как и пронзительный взгляд больной сестры. Да-да, Мария считала свою сестру не иначе, как больной, и никакие типы в белых халатах не могли изменить такого мнения своими витиеватыми и скользкими речами. Что-то там про период реабилитации? – бред! До тех пор, пока сестра будет сторониться родителей и разговаривать по ночам с тенью шкафа, Мария не изменит своего мнения. Но ведь… этот день прошёл хорошо, правда? В это очень хотелось верить.

***

Мак не смог пересилить себя и подняться выше пятого этажа.

– Как тут вообще люди живут? – он вернулся на первый этаж и сел на холодную разодранную обивку.

Кто-то уже успел обжить этот уголок – стена возле трона покрылась серым крапом от тушения сигаретных окурков, а рядом стояла батарея пивных банок. Видимо, кто-то мнил себя очень хитрым и решил не обращать внимание на объявление «Крупный и строительный мусор собственник вывозит за свой счёт», решив оставить этот древний предмет интерьера со словами «авось сами вынесут».

Ожидание – основа прогресса. Парадоксально, но факт. Мак давно убедился, что для достижения успеха нужно в первую очередь научиться ждать, нельзя нахрапом взять желаемое. Иначе можешь получить ответку. Ещё одна простая истина – у всего есть последствия. Тем более нельзя спешить, если не до конца разобрался в ситуации. Друг канул в небытие, но следы обрываются именно здесь – почему? И печать эта судейская… с судьями шутки плохи, нельзя из чистого любопытства ковырять стены, которые построены столь сильными игроками. Тогда почему они сами перестали появляться? Девушка, что там живёт, тоже не даёт покоя. Из-за бешеного фона никак не разобрать, что с ней не так. Чем дольше Мак смотрел на сплетение нитей следов живых людей, судей, шрамов энергетического полотна, тем больше увиденное ассоциировалось с болезнетворным, кровоточащим наростом на старом дереве.

Жильцы ходили вверх и вниз по лестнице, неодобрительно зыркали, какая-то старушка даже остановилась напротив Мака и плюнула себе под ноги, проклиная «молодёжь и наркотики». Смешно, что в его сорок три года внешность была настолько обманчива. Мужчина заслужено считал это комплиментом – сохранять здоровье было настоящей работой, непрерывным трудом над собой и своим окружением.

Просидев до самого вечера и порядком проголодавшись, Мак направился к магазинчику, который заметил по пути от метро. Постоянный разгон крови для поддержания нужной температуры тела занимал много энергии. А по возвращении обнаружил кресло уже разобранным в мусорном баке у входа в подъезд. Что поделать, людям не нравятся чужаки!

***

– Интересный у вас аппарат, – Эвальд провёл пальцами по пластиковой панели с раскрасом под дерево.

– Ага, – ответил довольный водитель, – хоть в музей сдавай. Вот, смотри, – достал из внутреннего кармана плоскую чёрную коробочку, – ты, наверное, даже не видал таких?

– Нет.

– А теперь вот так… – он затолкал коробку в щель на панели и нажал несколько кнопок.

Салон наполнился звуками музыки, сопровождаемой непрерывным потрескиванием. Парень невольно поморщился.

– Знаю, что ты скажешь: качество не то, звук с помехами.... Все вот носятся со своей супер-пупер техникой, гонятся за последними новинками. А я так думаю, что иногда важно быть не таким, как все. Думать своей головой, а не зомбо-ящиком.

– Да, наверное, – интерес к старинной диковинке иссяк, и Эвальд отвернулся к окну.

«Таксист-философ… а вообще щепотка соли в этом есть. Разнообразие двигает прогресс, а стабильность порождает застой – так было всегда. Но что, если весь этот процесс бесполезной гонки за „красивым“ только кажется развитием? Меняется, обрастает новыми и хорошо забытыми старыми деталями, но в принципе не даёт абсолютно ничего…»

Водитель давал справки о песне, о музыке в общем, о горячо им любимой архаичной магнитоле. Потом включил радио и сосредоточился на дороге.

– … процесс был завершён в пользу обвиняемого. Напоминаем, что седьмого июля этого года на строительной площадке города N Ленинградской области произошла авария, унесшая жизни девяти человек, трое из которых были случайными прохожими. Против главного инженера, Котикова Бориса Семёновича, было возбуждено уголовное дело по статье «преступная халатность, повлекшая за собой гибель двух и более лиц». Однако специальная комиссия, проводившая расследование, не выявила нарушений технологических норм, и суд признал инцидент несчастным случаем.

– Комиссия, – фыркнул таксист, – полгода прошло, чего они там найти могли?

– … монастыря в сторону Дома Правительства пройдёт демонстрация протеста, организованная партией…

Таксист опустил стекло и показательно сплюнул. Гул города, живущего своей обычной жизнью, заглушил добрую часть отборного мата. Эвальд так и не понял: ругань обращена на чёрно-зелёных, или же в их поддержку?

– И немного о погоде. На столицу обрушилась небывалая оттепель. Зафиксировано повышение температуры до плюс пяти градусов по Цельсию.

Автомобиль, по дневному обычаю, маневрировал, перестраивался, отвоёвывая себе место на дороге, стараясь быть в нужном месте как можно быстрей. Водитель сетовал на цены, на медленно строящиеся подвижные дороги, затем сам себе противоречил, ругая уже само наличие такого объёма общественного транспорта. Пассажир рассматривал быстро убегающий тротуар. «Белая грязь» – так мать Эвальда в шутку всегда называла снег. Снегопад, резко обрушившийся на город и бушевавший с разной степени силой четыре дня подряд, так же резко уступил место солнцу. Сугробы быстро таяли, вдоль бордюров собирались длинные лужи, водостоки не справлялись с таким количеством воды. С крыш домов то и дело сползали огромные пласты снега и падали далеко за пределы предупредительной красно-белой ленты, заставляя прохожих выбирать: тесниться у края тротуара и быть обрызганными проезжими автомобилями, или же идти у стены, постоянно поглядывая вверх. От былой белоснежной красоты не осталось и следа: одна лишь серая каша, непрестанно перемалываемая ботинками, кроссовками и сапожками.

«Белая грязь» – усмехнулся про себя Эвальд. Внимание вдруг привлекло какое-то движение в переулке. Чуть не выдавив головой крышу, парень подскочил в сидении.

– Тормози! Быстро!

Таксист вывернул руль, ловко уходя в сторону обочины и сбавляя скорость.

– Жди! – бросил водителю, на ходу выпрыгивая из автомобиля.

Вода из глубокой лужи моментально перехлестнула через край туфель и насквозь промочила носки. Эвальд пересёк тротуар и пошёл вдоль стены, осматриваясь по сторонам. Тук, тук, тук… сердце размеренно стучало, отчётливо отдаваясь в ушах, но нисколько не заглушая ни гула машин, ни капели с крыш, ни чавканья под ногами. Натянув плотней перчатки, парень поднял с земли обломок толстой сосульки.

«Ничего так, хорошо в руке лежит» – подошёл к углу здания и выглянул. Два парня и девушка стояли к нему спиной. Ещё один человек лежал на земле. Парни никуда не спешили. Изредка по очереди пинали лежащего, а девушка снимала всё на камеру. Тук… тук… сердце стало биться на пару тактов реже.

«Ну, прости Господи!» – сжал покрепче льдину, чтобы та не выскользнула, ускоряющимся шагом подошёл сзади и огрел ближайшего хулигана. Тот как раз замахивался, но удар по шее свалил его набок. Подскочив ко второму, Эвальд ткнул носком туфли по внутренней стороне колена, а когда противник припал на одну ногу и упёрся руками в землю, наотмашь ударил сосулькой по лицу.

– Держи, родимая, не отпускай!

Девушка поймала брошенную ей льдину, чуть не уронив при этом камеру. Прижала оба предмета к груди. Потопталась на месте под ироничным взглядом Эвальда, потом попятилась, несколько раз споткнулась и скрылась за углом дома.

Прохожие продолжали идти по своим делам. Бабулечки ужасались, крестились и спешили удалиться. Те, что помоложе, кто с интересом, кто с безразличием смотрели на пропущенную потасовку и шли дальше. Тук, тук, тук… сердце вернулось к обычному своему ритму. Осмотрел избиенных. Всё ещё возятся, не в силах подняться. Только сейчас заметил у одного из них на рукаве радужную нашивку. Подошёл и влепил звонко по уху ладонью. Тело плюхнулось, завыло. Повернулся к тому, которого пришёл спасать. Лежит, не шевелится.

Взвалив беднягу на плечо, Эвальд поспешил обратно, к дороге. Как ни странно, таксист не уехал, припарковался у обочины, теперь нервно оглядывается и смотрит на часы, видимо, отсчитывая оставшееся время до штрафа от парковочного регистратора. Завидев пассажира с ношей, выкатил глаза и поспешил открыть заднюю дверь.

– Господи, это кто ещё?!

Эвальд свалил тело на сиденье. По лицу нельзя было определить, сколько этому человеку лет – всё, что не опухло синими буграми, то кровоточило. Под разодранной в клочья курткой чернела футболка с надписью «Радуга – тупик эволюции».

– Так это его…

– Они самые, – отрезал парень, – вези его в больницу. Доплатить надо? – выжидающе посмотрел в лицо водителя.

Тот замялся, встретил тяжёлый взгляд пассажира и отмахнулся:

– Да чего уж там…

– Езжайте.

– А ты?

– Мне в другую сторону. Спасибо.

Таксист ещё раз махнул рукой и поспешил за руль.

Проводив взглядом машину, Эвальд вернулся на тротуар. Пошевелил пальцами ног. В обуви противно квакало, ступни начало сводить холодным спазмом. Подошёл к стене, прислонился спиной и снял поочерёдно туфли. Под изумлённые взгляды прохожих выжал носки и, насколько возможно, саму обувь. Протёр ступни носовым платком, обулся. Посчитал мелочь в кармане – на вызов новой машины такси уже не хватало – и, пожав плечами, направился к трамвайной остановке.

Вагон плавно катился по рельсам, в какой-то момент в окнах стали мелькать люди с транспарантами. Небольшими группами шли вдоль дороги, мешая движению и провоцируя водителей на нервные удары по клаксонам. Были и другие – эти стояли на месте, зло смотрели на демонстрантов или же изредка начинали скандировать противоположные надписям лозунги. Жиденькая цепочка людей в синей форме предупредительно постукивала дубинками о щиты, не давая слиться враждующим сторонам в кровопролитном замесе.

Иногда – особенно в такие вот моменты – Эвальд чувствовал глубокое облегчение, что вырос далеко от столицы. От одной мысли о том, что он мог вот так стоять у стены с шестиполосной яркой лентой на рукаве, начинало мутить, к горлу подкатывал тошнотворный ком, а по спине пробегал холодок.

Глава II. Ветра

Валентин

Я никак не мог отделаться от… негодования? Глупо, в моём-то положении. Но что я ещё должен был думать? Сева с Ларисой мертвы. Всё произошедшее на привале неожиданно ярко всплыло в памяти. Я видел, как вскочил Сева, побежал прочь, пытаясь поймать кого-то невидимого и приговаривая «Кис-кис-кис, иди сюда, не убегай же». А Лариса просто свернулась калачиком, обхватив голову руками. «Не надо, не надо!» – подвывала всё тише и тише, а кожа её серела, одежда быстро сгнивала, осыпалась. Девушка и сама начала рассыпаться, как пересохший песочный кулич. В итоге от неё не осталось и следа. Гопы просто лежали без сознания. Уж лучше бы сдохли они. Ладно, допустим, Дюк держал меня, не дал помереть. Но почему бросили Севу? А когда я предложил его поискать? – «Оставайся, если хочешь»!

И Виреска… будто стала копией проводника, отупела к реальности.

Чем дальше мы заходили в новый, живой, лес, тем паршивей становилось на душе.

– Что, если Сева ещё там?

– Он там, – спокойно подтвердил Дюк.

– Почему мы ушли без него?

– Потому что до Приюта далеко, а мне некогда возиться с калеками. Тем более с Блуждающими.

– И ему нельзя помочь?

– Ты бы предпочёл, чтобы я вернулся и убил его? Время же, время…

Как он… как у него всё просто, и с шуточками ещё. И не возразишь ему, хромой ведь на всю голову. Почему именно он мне встретился?

– Вон, тропа, – Дюк ткнул пальцем влево, где меж деревьев виднелась хорошо утоптанная дорожка, убегающая вглубь леса, – Запоминайте, может пригодиться. К вечеру дойдём до одного места, там заночуем.

До нужного места мы и правда добрались к вечеру. Одноэтажный длинный барак стоял на обочине широкой дороги, по которой мы шли. С крышей из камыша. Из камыша!!! Не особо удивлюсь, если внутри сидят люди в звериных шкурах и каменными топорами рубят мамонтятину.

Пройдя через крохотную прихожую, в которой ещё могут разойтись два человека, но троим уже будет тесновато, мы оказались в широком зале. К счастью, сидящие внутри люди были вполне обычными.

У сплошной перегородки с единственной дверью расположилась стойка, за которой стоял со скрещенными на груди руками невысокий мужичок в кожаном жилете, с короткой стрижкой и лёгкой щетиной. Волосы славно сдобрила серебристая седина, на левой щеке красовался длинный шрам от уха до подбородка.

На полках за его спиной стояли рядками деревянные и алюминиевые кружки разных размеров и разной степени потасканности. Столы расположились вдоль стен у небольших оконец, похожих на иллюминаторы. Я заметил, что тут мог бы поместиться ещё один ряд столов, но место пустовало. Для танцев? Кулачных боёв?

За столами сидели такие же оборванцы, как и мы сами – то ли портные тут не в чести, то ли паб для мажоров разместился в другом районе. Не лохмотья, но одежда у всех явно видала деньки и получше. Сидят по два-четыре человека, хлебают из деревянных мисок, деревянными же ложками. Не сказать, что тишина гробовая, но для публичного заведения довольно тихо, никто даже не посмотрел в нашу сторону, когда мы сели за свободный стол.

– Фома! – бармен вдруг оживился, с широкой улыбкой на лице выскочил из-за стойки, радушно раскинув руки для объятий, направился к нашему столу.

Может, обознался? Я-то его точно не знаю, Виреску с мужчиной не спутаешь, а Дюк сидит, уставившись куда-то в стену. Бармен подошёл и хлопнул его по плечу.

– Фома, давно не виделись, я уж думал, что ты про наши края решил забыть.

– Как тут забудешь, единственное приличное место после последнего передела, – Дюк нехотя обернулся, – сколько раз просил?

– Да-да, извини.

– Запросы не изменились?

– Нет, по-прежнему беру абсолютно всё.

Дюк положил на стол свёрток и развязал узел. Бармен взял в руки первый попавшийся меч, придирчиво оглядел, облизал палец и провёл им по полотну.

– Не первый сорт, и даже не второй.

– Зато ещё есть, – он кивнул мне, и я размотал свою вязанку, – нам переночевать, поесть, и с собой еды, чтобы хватило.

– Эт смотря сколько тут ещё задержишься. Разорить меня хочешь? – бармен добродушно засмеялся.

– На всех, на троих, – уточнил Дюк.

Бармен с безразличием осмотрел Виреску и меня, пожал плечами и собрал в охапку оружие.

– Последняя комната справа. Сегодня мясо. Провизию заберёшь утром. Вино или пиво?

– Вино.

– Мне компот, – добавила Виреска.

– А ей компот, – продублировал просьбу Дюк.

Вскоре нам принесли три деревянные кружки, сверху и снизу обитые потемневшими металлическими ободками.

– Неужели тут такое плохое пиво? – спросил я.

– Пиво как пиво, – пожал плечами проводник, – но вино крепче.

Он приложился к своей кружке, подпёр рукой голову, запустив пальцы в сальные патлы, замычал что-то невнятное, с едва уловимым ритмом.

Я посмотрел на девушку. Странная она. Сколько ей лет вообще – пятнадцать, двадцать? В этом возрасте барышни читают романы про смазливых мачо и мечтают встретить настоящую любовь, а от вида крови падают в обморок. А она ничего – попала в чёрт знает какой круг ада, и хоть бы бровью повела. Сидит и преспокойно тянет компот. Что-то мне подсказывает, что компот не из привычных ей фруктов, но ведь пьёт. Я хотел уже попробовать, что за жидкость плещется в кружке, как на плечо легла чья-то рука.

– Витёк, ты ли это!

Я обернулся. За мной стоял здоровенный детина в потёртой камуфляжной куртке с засученными по локоть рукавами. Из всех пуговиц уцелела лишь нижняя, а дырявая матроска не в силах была спрятать волосатый живот и норовила закатиться до груди. От него несло кислым перегаром, но стоял на ногах он крепко. Я не сразу нашёлся что сказать, здоровяк растолковал паузу по-своему и продолжил:

– Вот уж кого не ожидал тут увидеть! Давай, садись к нам, Лёха… эй, Лёха, смотри, Витёк тут!… Лёха угощает, давай к нам.

– Вы обознались.

– Ты чё, Вить, не узнал меня? Это же я, Дениска, мы в пятой школе вместе срок мотали, – мужик громко заржал и хлопнул меня по плечу, отчего меня здорово шатнуло.

– Извините, что прерываю вашу бессмысленную неуместную болтовню, но обратите внимание на это, – Дюк указал кружкой на плакат у входа.

Странно, его я не заметил. Присмотрелся, прочитал. Ничего не понял и прочёл ещё раз. «Во избежание травм просим не говорить о прошлом». Амбал на инерции радушного настроения посмотрел в указанном направлении. Улыбаясь уже не так широко, обратился к Дюку:

– Это же друган мой, мы выросли вместе, во Владик вместе ездили машины перег…

– Он же сказал, что Вы обознались, – перебил Дюк, – и опять же – соблюдайте правило заведения.

Улыбка окончательно сползла с лица «Дениски». Я скинул с плеча грязную ладонь и пересел на край лавки. Соображал он долго. С полминуты стоял, оглядываясь по сторонам, переводя взгляд с меня на проводника. Остановился на последнем и с вызовом вопросил:

– Ты, чтоль, будешь указывать МНЕ где и что говорить?

– Если понадобится, – спокойно ответил проводник.

– И что ты сделаешь, если я…

Он не договорил. Я даже не понял, когда Дюк вскочил, увидел лишь, как он медленно садится обратно и кладёт на стол окровавленный меч. В наступившей гробовой тишине отчётливо слышалось журчанье фонтанирующей из шеи крови, а стук покатившейся головы ударил по нервам набатом. Обжигающие брызги попали мне на лицо, кровью забрызгало невысокий потолок, стол и лавку, и лишь спустя несколько мгновений тело гулко упало, продолжая поливать пол багровой юшкой. Проводник поднёс ко рту кружку, но передумал и поставил обратно. Почесал за ухом, посмотрел куда-то в сторону и, резко вскочив, швырнул кружку в труп, после чего пошёл к выходу, бормоча на ходу:

– Тварь, всё настроение испортил!

Я осмотрел бар – все продолжили пить и есть, возобновились негромкие разговоры. Несколько человек оглянулось украдкой, как обычно бывает, когда рядом кто-то ссориться, ты из тактичности не хочешь долго глазеть, но всё же интересно. Ссорится! Да он же человека убил! Неужели никто не заметил двухметровый – ну, теперь может и покороче – труп?

Стал искать взглядом того, второго, дружка покойника. Нигде не увидел. Сбежал, наверное. Хорошо хоть в драку следом не полез.

Перевёл взгляд на Виреску. По спине снова пробежал холодок. Девушка сидела на своём месте, обеими руками подносила к губам деревянную кружку, делала небольшие глотки и с прищуром смотрела на кадавра.

Пришёл хозяин заведения, перекатил труп на широкую мешковину и выволок на улицу. Какой-то щуплый мужичок с бегающими глазками вскочил из-за своего стола, обмакнул в лужу грязную тряпицу, свернул её и спрятал во внутреннем кармане кожанки.