Дыхание снега и пепла

– Зуб даю, дело в зубе! – невольно вырвалось у меня.

– Овзубе? – переспросила мисс Мышка, изогнув бровь.

– Плохо, – объяснила я, показывая на ее щеку. – Uyoi.

– Плохо, – согласилась она. За этим последовал длинный монолог, который я время от времени прерывала, осматривая ее рот. Судя по всему, девушка объясняла, что с ней произошло.

Похоже, тупая травма. Один зуб, нижний клык, выбит полностью, а соседний премоляр так нехорошо сломан, что его придется вырвать. Следующий вроде бы можно сохранить. Изнутри рот исцарапан чем-то острым, но десна не воспалена. Это хорошие новости.

Бобби Хиггинс пришел из конюшни, привлеченный шумом, и тут же был отослан в дом за напильником. Мисс Мышка игриво улыбнулась ему краем рта, когда он вернулся, и Бобби так церемонно поклонился в ответ, что индейцы рассмеялись.

– Это чероки, да, мэм? – Он улыбнулся Красной Глине и сделал какой-то жест рукой, который развеселил гостей, однако они вернули любезность. – Я раньше не встречал чероки. Вокруг имения его Светлости в Вирджинии живут другие племена.

Я была рада узнать, что он не робеет перед индейцами и легок в общении с ними. Хирам Кромби, который как раз возник неподалеку, этими качествами не обладал. Увидев индейскую делегацию, он остановился на краю поляны. Я радостно помахала ему рукой, и он – с очевидным нежеланием – приблизился к нам.

Роджер передал мне меткое описание Дункана, которое тот дал Хираму: «занудный малый с кислой рожей». Оно было очень точным. Хирам был низкого роста, жилистый, с жидкими засаленными волосами, которые он носил заплетенными в такую тугую косичку, что, мне казалось, ему должно быть сложно даже моргать. Его лицо было изрезано глубокими морщинами, какие оставляют тяготы рыбацкой жизни, Хирам выглядел примерно на шестьдесят, но, скорее всего, был значительно моложе. Уголки губ были всегда опущены, из-за чего лицо принимало такое выражение, как будто он только что съел не просто лимон, а гнилой лимон.

– Я искал мистера Фрэзера, – сказал он, с опаской поглядывая на индейцев. – Я слышал, он вернулся. – На поясе у Хирама висел топорик, и он крепко держал его одной рукой.

– Он вот-вот будет здесь. Вы ведь знакомы с мистером Хиггинсом, не так ли? – Очевидно, он был знаком и, очевидно, неприятно впечатлен этим знакомством. Его глаза остановились на клейме Бобби, и он едва заметно кивнул пареньку. Ничуть не смутившись, я обвела рукой индейцев, которые изучали Хирама с куда большим интересом, чем он их. – Позвольте представить вам мисс Уилсон, ее брата, мистера Уилсона, и… эээ… их друзей.

Хирам напрягся еще сильнее, если такое вообще было возможно.

– Уилсон? – переспросил он довольно грубо.

– Уилсон, – радостно согласилась мисс Мышь.

– Это девичья фамилия моей жены, – сказал Хирам таким тоном, что стало сразу понятно – он считает использование этого имени индейцами в высшей степени возмутительным.

– О, – отозвалась я. – Как интересно. Думаете, они могут быть дальними родственниками вашей супруги?

На это замечание он ошарашенно вытаращил глаза, и я услышала, как Бобби давится смехом.

– Ну, они явно получили это имя от шотландских предков – отца или деда, – уточнила я. – Быть может…

Рот у Хирама то открывался, то закрывался, одна эмоция тут же сменяла другую – от гнева к смятению. Он сжал правую ладонь, выставив наружу лишь мизинец и указательный палец, – рога, защита от дьявола.

– Двоюродный дядя Эфраим, – прошептал он. – Спаси нас Господь. – И без всяких дальнейших объяснений он развернулся и заковылял прочь.

– До свидания! – крикнула мисс Мышка ему вслед, махнув рукой. Он бросил в нашу сторону единственный затравленный взгляд через плечо и припустил так, будто его преследовали демоны.

* * *

Виски наконец было принесено, и после того, как значительная его доля была выпита пациенткой и зрителями, операция началась.

Напильник обычно использовался для лошадиных зубов и потому был немного больше, чем мне нужно, однако работал сносно. Мисс Мышка вначале довольно громко реагировала на мои манипуляции, но с каждой новой дозой виски становилась все тише. К тому времени, как я начала извлекать сломанный зуб, она, как мне показалось, уже ничего не чувствовала.

Бобби тем временем развлекал Джейми и Йена, изображая реакцию Хирама Кромби на предположение о том, что он, возможно, имеет кровных родственников среди Уилсонов. В перерывах между приступами хохота Йен переводил все индейцам, которые катались на траве, захлебываясь от смеха.

– Есть в их семейном древе Эфраим Уилсон? – спросила я, покрепче хватаясь за подбородок Мышки.

– Они, похоже, не очень уверены насчет Эфраима, но был. – Джейми расплылся в широкой улыбке. – Их дед был шотландским путешественником. Оставался с чероки достаточно долго, чтобы соблазнить их бабку, а потом упал со скалы и погиб под оползнем. Она, конечно, вышла замуж снова, но имя ей понравилось.

– Интересно, почему двоюродный дед Эфраим покинул Шотландию? – Йен сел, вытирая слезы от смеха.

– Количество людей вроде Хирама, полагаю, – ответила я, прищуриваясь, чтобы разглядеть, что я делаю. – Думаете…

Я внезапно осознала, что все прекратили разговаривать и смеяться, их внимание привлекло что-то на другом конце поляны. Этим чем-то оказалось прибытие еще одного индейца, который нес что-то в узле за плечом.

* * *

Индейца звали Секвойя, он был немного старше молодых Уилсонов и их друзей. Он коротко кивнул Джейми и, сказав что-то на языке чероки, снял узел с плеча и положил его на землю перед моим мужем. Лицо Джейми изменилось: следы недавнего веселья испарились, сменившись настороженным любопытством. Он опустился на колени и, осторожно откинув ветхую ткань, обнажил горстку обветренных костей: череп в центре глядел своими пустыми глазницами прямо на нас.

– Это еще кто, черт возьми? – Я прекратила работу и вместе со всеми остальными, включая мисс Мышь, разглядывала посылку.

– Он говорит, это старик, владелец фермы, о котором нам рассказывал Макдональд, – тот, что сгорел за линией соглашения. – Джейми протянул руку и взял череп, бережно крутя его, чтобы рассмотреть.

Он услышал, как я судорожно вздохнула, и бросил на меня взгляд, затем повернул череп так, чтобы я тоже смогла увидеть. Большая часть зубов отсутствовала, и отсутствовала давно – лунки на челюсти успели зарасти. Два оставшихся коренных зуба были испещрены пятнами и трещинами – ни блеска серебряных пломб, ни пустот, в которых они могли быть. Я медленно выдохнула, ощущая не то облегчение, не то разочарование.

– Что с ним случилось? И почему он здесь?

Джейми снова опустился на колени и положил череп назад на материю, затем перевернул несколько костей, изучая их. Он посмотрел вверх и, чуть кивнув, пригласил меня присоединиться к нему.

Кости не были обугленными, но некоторые из них явно глодали дикие животные. Одна или две трубчатые кости были расколоты – без сомнений, чтобы добраться до костного мозга, – некоторых мелких костей рук и ног недоставало. Все они имели серый и хрупкий вид останков, которые долгое время лежали под открытым небом.

Йен перевел мой вопрос Секвойе, который сел рядом с Джейми и принялся что-то объяснять, то и дело тыча то в одну, то в другую кость.

– Он говорит, – начал переводить Йен, хмурясь, – что давно знал этого человека. Они были не совсем друзьями, но когда он оказывался возле хижины, то захаживал к нему и они разделяли трапезу. Так что он приносил ему разное, когда заходил в гости, – кролика на рагу, щепотку соли.

А однажды, несколько месяцев назад, Секвойя нашел тело старика в лесу, под деревом, недалеко от хижины.

– Он говорит, его никто не убивал, – сказал Йен, сосредоточенно сдвинув брови и прислушиваясь к стремительному потоку слов. – Он просто… умер. Секвойя думает, что мужчина охотился перед смертью – у него на поясе был нож, а рядом лежало ружье, – а затем дух покинул его и он упал на землю. – Он пожал плечами, повторяя движение молодого индейца.

Не видя причин делать что-либо с телом, Секвойя просто оставил его там вместе с ножом на случай, если духу он понадобится в ином мире, – он не знал, куда уходят духи белых людей и охотятся ли они там. Он ткнул пальцем в нож – это был старый нож, лезвие, лежащее под костями, было сильно изъедено ржавчиной.

Он забрал ружье: оно было слишком ценным, чтобы его оставить, и по пути заглянул в хижину. У старика было мало имущества, а то, что было, почти ничего не стоило. Секвойя взял железный котел, чайник и горшок кукурузной муки и отнес все это к себе в деревню.

– Он не из Анидонау-Нуйя? – спросил Джейми и тут же повторил свой вопрос на чероки. Секвойя замотал головой, мелкие украшения, вплетенные в его волосы, тихонько зазвякали.

Он был из деревни на несколько миль западнее Анидонау-Нуйя – Стоящий Камень. Птица Которая Поет отправил гонцов в соседние поселки сразу после визита Джейми, чтобы разузнать, известно ли кому что-нибудь о судьбе старика. Услышав историю Секвойи, Птица отослал его забрать останки мужчины и принести их Джейми в доказательство того, что его никто не убивал.

Йен задал индейцу вопрос, в котором я уловила слово «пожар» на чероки. Секвойя снова покачал головой и что-то быстро затараторил. Он не поджигал хижину – зачем ему это? Он думает, никто этого не делал. После того как он собрал кости – он сморщился, выражая свое отношение к этой неприятной процедуре, – Секвойя пошел снова взглянуть на хижину. Действительно – она горела некоторое время назад, однако ему было очевидно, что в дерево поблизости ударила молния, от которой начался пожар, уничтоживший довольно большой участок леса. Хижина сгорела лишь наполовину.

Он поднялся на ноги с чувством выполненного долга.

– Он останется на ужин? – спросила я, видя, что он готов уйти.

Джейми перевел приглашение, но Секвойя покачал головой. Он сделал, что должен был, а теперь у него есть другие дела. Он кивнул остальным индейцам и повернулся, чтобы идти. Однако внезапно о чем-то вспомнил, остановился и обернулся.

– Чисква говорит, – начал он несмело, как говорят люди, заучившие речь на незнакомом языке, – пом-ни про ружь-я. – Затем он решительно кивнул и ушел.

* * *

Могилу мы отметили небольшим каирном из камней и маленьким крестом, сделанным из шишек. Секвойя не знал имени своего знакомого, мы не знали его возраста, дат рождения и смерти. Мы даже не знали, был ли он христианином, но крест показался хорошей идеей.

Это была очень скромная траурная церемония, на ней присутствовали я, Джейми, Бри и Роджер, Лиззи с отцом, супруги Баг и Бобби Хиггинс, который – я в этом нисколько не сомневалась – присутствовал лишь потому, что присутствовала Лиззи. Мистер Уэмисс, судя по подозрительным взглядам, что он кидал в сторону Бобби, тоже не был свободен от таких подозрений.

Роджер прочитал короткий псалом над могилой, затем остановился. Он прочистил горло и просто сказал:

– Господи, вверяем Твоим заботам душу брата нашего…

– Эфраима, – пробормотала Брианна, потупив взор.

Присутствующие слегка заулыбались, хотя никто и не засмеялся. Роджер бросил неодобрительный взгляд на жену, но я увидела, как дернулся уголок его рта.

– …брата нашего, чье имя Тебе известно, – заключил Роджер с достоинством и закрыл Псалтырь, позаимствованную у Хирама Кромби, который отклонил приглашение явиться на похороны.

К тому времени, как Секвойя закончил свои разъяснения прошлым вечером, свет уже погас, и мне пришлось отложить стоматологические процедуры мисс Мышки до утра. Пьяная в стельку, она не возражала и благодарно приняла помощь Бобби Хиггинса, чтобы добраться до своего ложа на полу в кухне. Последний мог быть или не быть влюбленным в Лиззи, однако с лихвой отдал должное чарам мисс Мышки.

Закончив с зубными делами, я предложила ей и ее друзьям остаться ненадолго, но они, как и Секвойя, сказали, что у них есть дела, и после многочисленных благодарностей и обмена подарками ушли примерно в полдень, благоухая виски и оставив нас разбираться с бренными останками покойного Эфраима.

После службы все вернулись назад в деревню вниз по холму, но Джейми и я чуть отстали, пользуясь возможностью провести немного времени наедине. Предыдущей ночью дом был полон индейцев, допоздна они рассказывали истории, сидя у огня. К тому времени, когда мы наконец добрались до постели, мы просто свернулись друг у друга в объятиях и уснули, едва обменявшись вежливыми пожеланиями доброй ночи.

Кладбище было расположено на небольшом пригорке, чуть поодаль от дома, в красивом, умиротворяющем месте. Оно было окружено соснами, чья пожелтевшая хвоя укрывала землю и чьи шелестящие ветви создавали иллюзию непрерывного мягкого шепота, – здесь было почти уютно.

– Бедняга, – сказала я, укладывая последний камешек на каирне Эфраима. – Что думаешь, как это он умудрился оказаться в таком месте?

– Бог знает. – Джейми покачал головой. – Всегда есть отшельники – люди, которые не рады компании себе подобных. Может, он был из таких. Или, может, какая-то беда занесла его в эту глушь, и он… остался. – Муж пожал плечами и криво улыбнулся мне. – Я иногда размышляю, как все мы оказались там, где мы есть, саксоночка. А ты?

– Раньше размышляла, – ответила я. – Но со временем мне стало казаться, что ответа на этот вопрос не существует, и я перестала думать.

Он удивленно посмотрел на меня сверху вниз.

– Значит, размышляла? – Он поднял руку и заправил назад прядь выбившихся волос. – Наверное, не стоит спрашивать такое, но я все же спрошу. Ты не возражаешь, саксоночка? Не возражаешь, что ты здесь? Тебе никогда не хотелось вернуться?

Я потрясла головой.

– Нет, никогда.

И это была правда. Но иногда я просыпалась посреди ночи со странной мыслью, что все это может быть сном. Может, я снова проснусь от знакомого душного запаха нагретых батарей и одеколона Фрэнка? И когда я снова засыпала, чувствуя запах дыма и вдыхая мускус от кожи Джейми, я ощущала смутное, неожиданное сожаление. Если он и прочел эту мысль на моем лице, то виду не подал, но наклонился и поцеловал меня нежно в лоб. Потом он взял мою руку, и мы пошли в лес, прочь от дома и от поляны перед ним.

– Иногда я чувствую запах сосен, – сказал он, глубоко вдыхая густой лесной воздух, – и на мгновение мне чудится, что я в Шотландии. Но потом я прихожу в себя и вижу: здесь нет ни мягкого папоротника, ни высоких скалистых гор, ни той природы, которую я знал… только незнакомая природа.

Мне показалось, что я услышала ностальгию в его голосе, но не печаль. Он, однако, задал вопрос, спрошу и я.

– А ты хочешь вернуться назад?

– О да, – ответил он, удивив меня, и рассмеялся, увидев выражение моего лица. – Но не настолько сильно, чтобы не желать быть сейчас здесь, саксоночка.

Он обернулся через плечо на крохотное кладбище с редкими каирнами и крестами и парой крупных камней, отмечавших отдельные могилы.

– Знаешь ли ты, саксоночка, что иные люди верят в то, что последний, кто похоронен на кладбище, становится его стражем? Он должен нести свою службу до тех пор, пока не умрет следующий человек и не займет его место – только тогда он может упокоиться.

– Думаю, наш загадочный Эфраим может быть удивлен, когда обнаружит себя в таком положении, ведь там, под деревом, он лежал совсем один, – сказала я, грустно улыбаясь. – Но интересно, что и от кого охраняет страж на кладбище?

Джейми засмеялся на это.

– Ну… Может, от вандалов, от осквернителей. Или от чародеев.

– От чародеев? – Это меня удивило, я считала, что слово «чародей» значит то же, что и «лекарь».

– Есть такие чары, для которых нужны кости, саксоночка, – сказал он. – Или прах от сожженного тела. Или земля из могилы. – Он говорил очень спокойно, но не шутил. – Ай, даже мертвым нужна защита.

– И кто же справится с этим лучше, чем местный призрак? – сказала я. – Ну конечно.

Мы карабкались вверх сквозь заросли трепещущих осин, обнимающих нас своей зеленью и серебром. Я остановилась на мгновение, чтобы сковырнуть капельку алой живицы с белоснежного ствола. Как странно, думала я, что ее вид так меня встревожил, а затем вспомнила и резко развернулась, чтобы снова посмотреть на кладбище.

Не воспоминание, нет, скорее сон или видение. Мужчина, избитый и сломленный, поднимается на ноги в зарослях осины, поднимается, зная, что это его последний раз, последний поединок. Он сжимает разбитые зубы, окрашенные кровью цвета алой осиновой живицы. Его лицо мертвенно-черно, и я знаю, что в зубах у него серебряные пломбы.

Но гранитный валун стоял тихо и безмятежно на пригорке, весь усыпанный желтыми сосновыми иголками, отмечая место, где упокоился человек, который когда-то называл себя Зубом Выдры.

Видение растаяло так же быстро, как явилось. Мы выбрались из осин на другую поляну, чуть выше той, на которой стояло кладбище. Я была удивлена, что кто-то здесь рубил деревья и расчищал место. В стороне высилась пирамида из поваленных стволов, а рядом были свалены кучей выкорчеванные пни, хотя большая их часть все еще сидела в земле, выглядывая из густой поросли кислицы и горчака.

– Смотри, саксоночка, – Джейми повернул меня в другую сторону, взяв за локоть.

– О! Боже мой.

Пригорок был достаточно высок, чтобы нам открылся потрясающий вид. Деревья уходили далеко вниз под ногами, и мы могли заглянуть за нашу гору, и за следующую, и за ту, что за ней – в синюю даль, затуманенную дыханием гор, облаками, поднимавшимися из лощин.

– Тебе нравится? – В его голосе явственно звучала гордость.

– Конечно, мне нравится. Что… это? – спросила я, указывая на стволы и пни.

– Следующий дом будет здесь, саксоночка, – просто ответил он.

– Следующий дом? Мы что, строим новый?

– Ну, я не знаю, будет ли он нашим или отойдет нашим детям – а может, внукам, – добавил он, улыбаясь краешком рта. – Я решил, если что случится – я вообще-то не думаю, что случится, имей в виду, но если вдруг, – то мне будет радостно, что я положил начало. На всякий случай.

Несколько мгновений я просто смотрела на него, пытаясь понять, что он хочет этим сказать.

– Если что случится… – повторила я медленно и посмотрела на восток, где очертания нашего дома виднелись сквозь деревья. Из трубы вырывался белый дымок и рассеивался в мягкой зелени каштанов и елей. – Если он действительно… сгорит, ты имеешь в виду. – Желудок сжался в комок просто оттого, что я облекла эту мысль в слова.

Я снова посмотрела на него и поняла, что упоминание о пожаре напугало и его тоже. Однако он вел себя как типичный Джейми: просто делал что мог, несмотря на приближение катастрофы.

– Тебе нравится? – повторил он, пристально глядя на меня. – Я имею в виду место. Я могу выбрать другое.

– Здесь очень красиво, – сказала я, чувствуя, как слезы щиплют глаза. – Просто волшебно, Джейми.

* * *

Разгоряченные после подъема, мы присели в тени огромной тсуги и наслаждались будущим видом из наших окон. Наконец нарушив молчание в отношении нашего ужасного будущего, мы нашли в себе силы его обсудить.

– Дело даже не в том, что мы можем умереть, – сказала я. – Или не только в этом. Дело во фразе: «Не оставили после себя детей». Вот что меня по-настоящему пугает.

– Что ж, я понимаю тебя, саксоночка. Хотя идея о том, чтобы умереть, мне не очень нравится, и я намерен этого избежать, – заверил он меня. – Но подумай. Это не обязательно значит, что они погибли. Они могли просто… уйти.

Я глубоко вдохнула, стараясь принять это предположение без паники.

– Вернуться. Ты имеешь в виду вернуться назад. Роджер и Бри. И Джемми, надо думать. Мы предполагаем, что он может… может путешествовать сквозь камни.

Джейми коротко кивнул, его руки были обвиты вокруг коленей.

– После того, что он сделал с опалом? Да, надо думать, что он может.

Я кивнула, вспоминая историю с опалом: Джемми держал его в руках, жалуясь, что камень становится все горячее у него в руках, пока тот не взорвался, разлетевшись на сотни крошечных острых осколков. Да, пожалуй, мы должны предполагать, что он тоже может путешествовать во времени. Но что, если у Брианны будет еще ребенок? Мне было совершенно ясно, что они с Роджером хотят еще одного – по крайней мере, Роджер хочет, а она не против.

Мысль о том, что я могу потерять их, была мучительной, но такую вероятность нужно было рассмотреть.

– Похоже, это ставит нас перед выбором, – сказала я, пытаясь сохранять самообладание и объективность. – Если мы умрем, они уйдут, потому что без нас у них нет причин здесь оставаться. Но если мы не умрем, уйдут ли они? Я хочу сказать, не лучше ли будет отослать их домой? Из-за войны тут будет небезопасно.

– Не будет, – согласился он тихо. Он сидел, склонив голову, и пряди непослушных рыжих волос торчали у него на макушке. Эти вихры достались по наследству и Бри, и Джемми.

– Я не знаю, – сказал он наконец и поднял голову, глядя в голубую даль между небом и землей. – Никто не знает, саксоночка. Будет день, будет пища.

Он повернулся и накрыл мою ладонь своей с улыбкой, в которой было поровну боли и радости.

– Между нами так много призраков, саксоночка. Если невзгоды прошлого не могут причинить нам зла, то и страхи перед будущим не должны. Мы просто должны оставить все это позади и двигаться дальше. Да?

Я положила руку ему на грудь – очень легко, это было не приглашение, мне просто хотелось ощутить его присутствие. Кожа Джейми была прохладной от пота, но он помогал копать могилу – жар от работы горел в мышце внутри.

– Ты был одним из моих призраков, – сказала я. – Так долго. И я так долго пыталась оставить тебя позади.

– Значит, пыталась? – Его рука легла мне на спину, бессознательно двигаясь вверх и вниз. Я знала это прикосновение – острое желание дотронуться, просто чтобы убедиться, что второй был здесь, во плоти.

– Когда я оглядывалась назад, мне казалось, я всего этого не переживу. Это было непереносимо… – Воспоминания встали комом в горле.

– Я знаю, – мягко отозвался Джейми, касаясь моих волос. – Но у тебя был ребенок… и муж. Было бы неправильно отвернуться от них.

– Было неправильно отвернуться от тебя. – Я моргнула, но слезы уже бежали из глаз. Он притянул к себе мою голову и принялся нежно облизывать мое лицо, это настолько застало меня врасплох, что я рассмеялась на середине очередного всхлипа и чуть не подавилась.

– Я люблю тебя, как мясо любит соль[51], – процитировал он и тихо засмеялся. – Не плачь, саксоночка. Мы здесь вместе сейчас: ты и я. Все остальное пустяки.

Я прижалась лбом к его щеке и обхватила Джейми руками. Мои ладони легли ему на спину, и я провела ими от лопаток до талии, легонько-легонько, останавливаясь на каждой выпуклости, каждом изгибе и не замечая шрамов, изрезавших кожу.

Он прижал меня к себе и глубоко вздохнул.

– Ты знаешь, что на этот раз мы женаты почти вдвое больше, чем в прошлый?

Я отклонилась назад и, чуть нахмурившись, посмотрела на него с сомнением, как бы соглашаясь сменить тему.

– А разве мы не были женаты в промежутке?

Вопрос застал Джейми врасплох: он тоже нахмурился и задумчиво провел пальцем по обгоревшему носу.

– Что ж, это, пожалуй, вопрос для священника, – сказал он. – Надо думать, мы были, но в этом случае получается, что мы оба прелюбодеи.

– Были прелюбодеями, – поправила его я, ощущая легкий дискомфорт. – Но на самом деле не были. Отец Ансельм так сказал.

– Ансельм?

– Отец Ансельм, францисканский монах в аббатстве Святой Анны. Но ты, наверное, его не помнишь, ты был очень болен тогда.

– О. Я припоминаю его, – ответил он. – Он приходил и сидел со мной, когда я не мог уснуть. – Джейми криво улыбнулся: это не то время, которое ему хотелось бы вспоминать. – Ты ему очень нравилась, саксоночка.

– Да? А как насчет тебя? – спросила я, пытаясь отвлечь его от воспоминаний об аббатстве. – Тебе я не нравилась?

– О, ты мне очень нравилась, – заверил он. – Хотя сейчас ты нравишься мне даже больше.

– Вот как? – Я горделиво приосанилась. – Что же изменилось?

Он склонил голову набок и сощурил глаза, как бы оценивая меня.

– Ну, ты меньше пукаешь во сне, – начал он рассудительным тоном и с хохотом увернулся от шишки, просвистевшей мимо его левого уха. Я нашарила кусок деревяшки, но, прежде чем успела огреть его по голове, он нагнулся и схватил меня за руки. Бросив меня на траву, он взгромоздился сверху и без особых усилий совершенно меня обездвижил.

– Слезь с меня, дурак! Ничего я не пукаю во сне!

– Откуда ты знаешь, саксоночка? Ты так крепко спишь, что не проснешься даже от собственного храпа.

– Ах, ты хочешь поговорить о храпе? Ты…

– Ты гордая, как Люцифер, – сказал Джейми, перебивая меня. Он по-прежнему улыбался, но голос его звучал серьезнее. – И ты смелая. Ты всегда была безрассудно храброй, а теперь еще и дерешься, как маленький разъяренный барсук.

– Значит, я высокомерная и разъяренная. Не очень похоже на список женских добродетелей, – сказала я, пыхтя и извиваясь под ним, как уж.