bannerbanner
Мой год с Сэлинджером
Мой год с Сэлинджером

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 5

– Эй! – раздался голос в прихожей.

Мы обернулись и увидели Ли; она стояла там одна в своем старом халате, атласном, потрепанном, коричнево-голубом. Она по-прежнему была накрашена, но двигалась, точно в замедленной съемке.

– Что тут происходит? – спросила она; язык у нее заплетался.

Она пьяна, подумала я с неожиданной ясностью. Я видела Ли такой много раз, но мне никогда не приходило в голову, что ее состояние может объясняться такой простой причиной. Я думала, она просто устала. Вот я, например, очень устала. И проголодалась. Хотя я выпила всего полкружки пива, а то и меньше, у меня вдруг закружилась голова. Неудержимо захотелось прилечь.

– Я сейчас, – сказала я и осторожно поднялась.

Прошла по коридору мимо комнаты с брошенными скомканными платьями и открыла дверь в ванную, где обнаружила Панкаджа, сидевшего на унитазе.

– Ох, прости! Прости, – воскликнула я.

Панкадж как-то странно на меня посмотрел, безжизненно, и тут я увидела его руку, перехваченную резиновым жгутом, какой используют в больницах, а из сгиба локтя торчала иголка. Его лицо выражало одновременно боль и ее отсутствие.

– О! – снова глупо воскликнула я.

Мы смотрели друг на друга, и пустая отстраненность на лице мужчины сменилась печалью, затем гневом, а потом я ушла, и не на кухню, где за столом сидели Дон, Ли и остальные, а в комнату Дона. Там я тяжело опустилась на его кровать, точнее, футон без каркаса, легла и уставилась в потолок.

Когда Дон зашел посмотреть, как я, я повернулась к нему лицом:

– Ладно, – проговорила я, – давай переедем.

* * *

На следующее утро ближе к полудню я тихонько постучалась в открытую дверь кабинета начальницы и протянула допечатанные письма. С утра она снова прошла мимо меня, не поздоровавшись, и даже ничего не сказала про письма, что я отдала ей накануне. Они лежали на ее столе аккуратной стопочкой и ждали ее подписи.

– Присядь, – велела она.

Я села. Она достала из ящика стола пачку сигарет и принялась медленно снимать целлофан.

– Знаешь, некоторые, – начальница бросила на меня многозначительный взгляд, словно я была в числе этих «некоторых», – устраиваются на эту работу, надеясь когда-нибудь встретиться с Джерри. Или даже, – она улыбнулась, – подружиться с ним. Они думают, он каждый день сюда звонит. – Начальница внимательно смотрела на меня поверх очков. – Но он не позвонит, не надейся. А если позвонит, Пэм переведет звонок на меня. Если же меня не окажется на месте и случайно звонок переведут на тебя, не разговаривай с ним. Он звонит не для того, чтобы с тобой поболтать. Ясно?

Я кивнула.

– Не хочу, чтобы ты воображала, будто каждый день станешь разговаривать с Джерри или, чего доброго, – она рассмеялась, – пойдешь с ним на обед или что-то в этом роде. Некоторые ассистентки даже придумывали поводы, чтобы ему позвонить, естественно, ничего не сказав об этом мне. Этого нельзя делать ни в коем случае. Наша работа – не беспокоить его. Мы заботимся о его делах, чтобы ему не приходилось делать это самостоятельно. Ясно?

– Да.

– Поэтому никогда не надо ему звонить. Если возникнет ситуация, которая, как тебе кажется, потребует его внимания – хотя я даже представить не могу, что это может быть, – ты должна сказать мне, а я уж решу, говорить ему или нет. Но напрямую ему не звони никогда. И не пиши. Если он сам позвонит, надо сказать: «Да, Джерри, я передам начальнице». Ясно?

Я кивнула, сдерживая улыбку. Мне бы в голову не пришло болтать с Джеромом Сэлинджером по телефону без повода, не говоря уж о том, чтобы самой ему звонить.

Начальница очень серьезно посмотрела на меня и рассмеялась своим странным низким смешком:

– И читать твои рассказы он не будет. И ему неинтересны твои восторги по поводу «Над пропастью во ржи».

– Я не пишу рассказы, – ответила я и почти не соврала. Я писала рассказы, но ни один не дописала.

– Вот и хорошо, – кивнула начальница. – Писатели – худшие ассистенты.


Я все сделала неправильно. Два дня печатала, напечатала целую гору писем. И везде неправильно отмерила поля, ошиблась в именах собственных – в общем, наделала кучу ошибок. Не было ни одного письма, которое не пришлось бы перепечатывать.

– Будь внимательнее, ладно? – сказала начальница, и я улыбнулась, сглатывая слезы.

Сделав упор на качество, а не на скорость, я начала заново и проверяла каждую строчку, а телефон в кабинете начальницы звонил беспрестанно. «С Новым годом! – повторяла она в десятый, в сотый раз. – Как прошли каникулы?» Эти односторонние беседы отвлекали меня больше, чем если бы за стеной разговаривали двое людей. Я мысленно отвечала на вопросы своей начальницы и угадывала, что могли ответить ей люди на том конце провода. Кое-что стало проясняться. Так, начальница часто упоминала некоего Дэниела, который, кажется, перенес болезнь, и довольно серьезную, но после лечения пошел на поправку. Может, Дэниел – ее муж? Или брат? Чуть реже всплывало имя Хелен; о ней говорили менее подробно. Я так и не поняла, кем она может приходиться начальнице. Как бы то ни было, ее слова начали просачиваться в мои письма. «Спасибо, что прислали подписанный сэндвич», – напечатала я. «Мы свяжемся с вами через две недели и обсудим детали обивки». Снова и снова мне приходилось рвать полузаконченное письмо и начинать заново. «Закрой дверь, пожалуйста», – мысленно умоляла я начальницу. «Хватит звонить!» – просила я телефон. Но тот упрямо зазвонил снова.

– Джерри! – крикнула начальница. Почему она кричала? Я заметила, что в течение дня громкость ее голоса повышалась. «Хватит кричать», – подумала я. – Джерри, я так рада тебя слышать. Как дела?

В этот момент мое желание сбылось: начальница встала и закрыла дверь.

Бум! Дверь кабинета распахнулась, раздался крик.

– Хью! – позвала начальница, появившись на пороге с сигаретой, живописно зажатой между пальцев. – Хью! Хью! – Она подошла к двери его кабинета; кажется, я никогда не видела, чтобы она передвигалась так быстро. – Где он? – пробормотала она.

Я ничего не ответила, хотя точно знала, что он у себя.

– Секундочку, – спокойно откликнулся Хью из-за двери.

– У меня нет секундочки, – отрезала начальница, кажется, стыдясь собственной несносности. – Хью, Бога ради!

– Ладно, иду. – Он появился на пороге. – Ты что-то хотела?

– Ах, Хью! – Начальница не удержалась и рассмеялась. – Джерри звонил.

– Джерри звонил? – Всякое желание шутить тут же у Хью отпало. Как будто начальница сообщила ему, что в коридоре его ждет офицер с документами о досрочном освобождении.

– Да, – женщина удовлетворенно кивнула. – Он хочет, чтобы ему прислали отчет по роялти… – она сверилась с бумажкой, которую держала в руках, – за «Девять рассказов» и «Выше стропила, плотники». С 1979 по 1988 год.

– Ладно. – Хью переминался с ноги на ногу. – В мягких обложках или в твердых?

Начальница нетерпеливо покачала головой:

– Не знаю. Собери все. Сколько времени на это уйдет?

Хью уставился перед собой, витая мыслями где-то в более приятном месте, где можно было спокойно сидеть и лениво перебирать бумаги без необходимости выполнять утомительные задачи для невидимого хозяина. Начальница нетерпеливо постучала ножкой, на удивление маленькой, почти как копытце, затянутое в бежевый ортопедический ботинок.

– Завтра к концу дня подготовлю, – ответил Хью, – возможно, раньше. А зачем они ему?

– Откуда мне знать? – пожала плечами начальница. – Он любит проверять «Литтл Браун». Ему кажется, что они ошибаются. И это правда – они ошибаются. – Она вдруг заметила в своей руке догоревшую до фильтра сигарету. Когда пепел стал падать на ковер, стряхнула его в маленькую черную пепельницу, стоявшую на комоде у входа в кабинет Хью, но несколько серых хлопьев все-таки попали на ее ботинки и ковер. – Черт! – тихо выругалась она. – Просто подготовь отчеты. Неважно, зачем они ему понадобились.

– Ладно, – ответил Хью и впервые за все время разговора взглянул на меня и улыбнулся. – Слово Джерри – закон.

Офисная техника

Неделями я печатала, печатала, печатала. Я печатала так много, что мне стала сниться печатная машинка. Во сне я ударяла пальцами по клавишам, но буквы на бумаге не появлялись, хотя машинка работала и лента была в порядке. Вместо букв на бумаге из машинки вылетали птицы; они чирикали и били крыльями. Белые пыльные мотыльки, гигантские и крошечные, вспархивали роями и расселялись по всему офису. Жужжание машинки заполняло мои дни и становилось фоном для всех разговоров, всех прочитанных текстов; когда в конце дня я выключала «Селектрик» и накрывала машинку пластиковым чехлом, воцарившаяся тишина наполняла меня необыкновенной радостью.

Джеймс разбирался в офисной технике, и его часто звали решать всевозможные технические вопросы – чинить сломавшийся факс или доставать из копировального аппарата застрявшую бумагу. Оба этих прибора появились в офисе относительно недавно; Джеймс рассказал, что еще пару лет назад связь агентства с британским филиалом осуществлялась посредством громоздкого телекса. В документах я нашла письма образца конца 1980-х, напечатанные на длинных узких рулонах бумаги для телекса прелестным старомодным крупным шрифтом, шрифтом, который ассоциировался у меня с другой эпохой – эпохой «Тонкого человека»[16] и пароходного транспорта. Наше агентство, казалось, всеми силами цеплялось за эту эпоху с ее лисьими воротниками и прочими атрибутами и продолжало цепляться до сих пор. Но современность наступала со всех сторон. Несколько лет назад один агент – теперь он был на пенсии, – убедил коллег в необходимости приобретения факсового аппарата, мол, без него никак не получится заниматься правами на экранизацию, а именно этим он и занимался. В Голливуде все общение происходило только по факсу; почта США не успевала за скоростью заключения сделок. Так рядом с кофеваркой появился факс, а телекс отправился на покой, хотя еще много лет лежал где-то в офисе на случай, если вдруг опять понадобится.

Копировальный аппарат тоже был относительно недавним приобретением. Еще несколько лет назад ассистенты печатали все письма в двойном экземпляре, вставляя в машинку «бумажный сэндвич», состоящий из толстой кремовой «хорошей» бумаги, тоненькой черной копирки и мягкой, дешевой желтой бумаги, на которой отпечатывалась угольная копия. Копии всех писем, даже записок, в которых просто говорилось: «Прилагаем подписанный договор», хранились неукоснительно и подшивались в папки; у каждого писателя в агентстве имелась своя такая папка. Теперь нам, ассистентам, больше не приходилось работать с копиркой, мы печатали письмо и делали копию на аппарате. Как нам повезло! Начальница, Хью, Джеймс и другие сотрудники агентства время от времени напоминали нам об этом – мол, ваше поколение избаловано современными удобствами!

Джеймс пришел в агентство шесть лет назад и состоял ассистентом у Кэролин, агента по продаже прав за границу. Кэролин работала в агентстве даже дольше моей начальницы, с 1960-х точно, а то и дольше – точно никто уже не помнил. Миниатюрная, как ребенок, она говорила тихо, с благородным южным акцентом, и красила волосы в оттенок красной ржавчины, который, судя по ее веснушчатому лицу, соответствовал ее натуральному цвету волос в молодости. Молодость ушла, хотя давно ли – было не совсем ясно; я подозревала, что Кэролин лет семьдесят, но она могла быть и старше, и моложе; миниатюрная фигурка и морщины курильщицы – как моя начальница, она курила длинные и тонкие сигареты «Мор», – не давали возможности угадать верно. После обеда Кэролин часто засыпала за столом, уткнувшись головой в подмышку, как птичка, закрывающая голову крылом; когда я впервые застала ее в этой позе, проходя мимо ее кабинета на пути в туалет, то испугалась и решила, что она, возможно, не просто уснула, а кое-что похуже. Но потом она смачно рыгнула.

Хотя Джеймс с тех пор переселился в свой чудесный, уставленный книжными стеллажами кабинет, официально он по-прежнему считался ассистентом Кэролин. Я обнаружила это однажды утром, проходя мимо его кабинета; он спокойно и быстро печатал с диктофона, и наушники на его большой львиной голове выглядели нелепо. Ему было тридцать лет – ровесник Дона; он был женат и все же работал ассистентом, несмотря на диплом университета Лиги Плюща и шесть лет работы в агентстве. И жену!

Когда я это поняла, то стала смущенно отворачиваться, увидев, как Джеймс печатает или подшивает корреспонденцию в папки, хранившиеся в больших металлических ящичках за столами бухгалтеров. Но Джеймс, оказалось, совсем не возражал против того, чтобы печатать письма для Кэролин; он сам мне в этом признался однажды вечером в феврале, когда в офисе было темно, как в полночь, хотя часы показывали всего четыре. Начальница ушла домой по делам, связанным с людьми, которых она часто упоминала в разговоре, Дэниелом и Хелен; я так и не разобралась, кем они ей приходились и какое место занимали в ее жизни, но ясно было, что она тратила на них много времени. Она также часто уходила пораньше, чтобы навестить Дороти. Дороти была бывшим руководителем агентства, знаменитостью в литературном мире и легендарным агентом; ей исполнилось девяносто, и она недавно пережила инсульт. У нее не было ни мужа, ни детей. «Она вышла замуж за агентство», – сказал мне однажды Джеймс. А теперь агентство в лице моей начальницы, ее преемницы, заботилось о ней. Сама Дороти была преемницей основателя агентства и человека, который, собственно, и открыл Сэлинджера. Сэлинджер посылал свои рассказы в «Нью-Йоркер», пока наконец Уильям Максвелл не взял один из них – «Легкий бунт на Мэдисон-авеню» (впоследствии Сэлинджер дополнил его, и получилось «Над пропастью во ржи»). «Это есть на карточке», – взволнованно сообщил Хью. В агентстве существовала странная и очень сложная система учета произведений, как «больших» книг, так и рассказов, печатавшихся в журналах, хотя последние постепенно сходили на нет. Для этого использовали гигантские розовые картотечные карточки, именно их я обнаружила в ящике стола в первый рабочий день. На карточке значились имя редактора, читавшего произведение, дни, когда редактор справлялся о том, как идет работа, дата продажи, условия контракта и так далее. Эти карточки, видимо, изобрел основатель агентства, и изготавливали их специально для нас. Вносить информацию в карточки приходилось, естественно, ассистентам, вмещая огромное ее количество в крошечные таблички и строчки. «Хочешь узнать кое-что интересное? – с озорным блеском в глазах спросил Хью. – Найди карточку „Над пропастью во ржи“». Эту сделку, разумеется, тоже заключила Дороти. Ее кабинет когда-то находился в большом офисе с окнами во всю стену, который мы теперь использовали как переговорную. Когда Хью только пришел в агентство на должность ассистента Дороти, он сидел там вместе с ней и печатал под ее диктовку. Может, и правы были «старички»: нам, современным ассистентам, действительно повезло, ведь у нас были диктофоны и копировальные машины.

– Печать на машинке сродни медитации, – рассуждал Джеймс, закинув руки за голову и водрузив на стол ноги в мокасинах. – В жизни я слишком много думаю. И редактирую. Или решаю сложные задачи. Приятно иногда просто включить машинку, и… – он похлопал ее, как друга по плечу, – попечатать немного. Меня это расслабляет. – Джеймс выпрямился и улыбнулся. Он очень серьезно воспринимал себя и нашу работу. Его улыбка всегда заставала меня врасплох. То же самое было с Хью. – И все же какой абсурд, что в этом офисе до сих пор нет компьютеров.

– Ты так считаешь? – осторожно спросила я.

Я впервые слышала такое мнение от сотрудника агентства и боялась, что это ловушка.

– Естественно, – рассмеялся Джеймс. – А ты разве нет?

Я тоже так считала. Разумеется. И все же в тот момент я не знала, что думать. Я совсем запуталась. Я чувствовала – смутно подозревала и даже сама себе не решалась в этом признаться, – что это имеет отношение к работе и моей начальнице. Я понимала, что, чтобы стать кем-то – а мне отчаянно хотелось стать в этом агентстве своей, мне давно уже так ничего не хотелось, и я толком не знала почему, – я должна отказаться от части себя, от своих желаний и наклонностей.


Мы перевезли всего пару коробок, и тут я поняла, что не так с новой квартирой, почему она казалась такой странной: на кухне не было раковины. Как мы могли не обратить на это внимания, когда смотрели квартиру?

– Я заметил, – признался Дон. – Но какая разница, в самом деле? За пятьсот-то баксов в месяц! Посуду можно мыть в ванной.

– Мне кажется, надо попросить владельца квартиры установить раковину, – возразила я. – Жить без раковины очень неудобно.

– С какой стати владельцу устанавливать раковину? – фыркнул Дон, поражаясь моей наивности. – Найдутся жильцы, которым не нужна раковина. Раз, и найдутся. – Он щелкнул пальцами, подчеркивая, как легко они найдутся. – Можешь спросить, конечно, только сдается мне, этого не будет. И владелец нас возненавидит.

Вечером возникла более насущная проблема: мы не смогли понять, как включается отопление. В полу имелись вентиляционные отверстия, но теплый воздух из них не шел. В коридоре за дверью мы нашли термостат и включили его, но ничего не произошло.

А было холодно. Необычайно холодно для Нью-Йорка в январе. И стены нашей маленькой избушки, кажется, не имели совсем никакой термоизоляции. Я надела самую теплую пижаму, теплый свитер, навалила на кровать гору одеял, но все равно не согрелась.

– Я включу духовку и открою дверцу, – предложил Дон.

– А это безопасно? – спросила я. – А если огонь погаснет? Мы не отравимся газом?

Дон пожал плечами:

– Ничего не случится. Квартира хорошо продувается. Тут хорошая вентиляция даже с закрытыми окнами.

– Ладно, – нервно согласилась я.

Наутро мы проснулись живыми в теплой квартире: она была такая маленькая, что духовка отлично ее прогревала. Но, придя на работу, я первым делом позвонила агенту по недвижимости, и тот пообещал позвонить хозяйке. Ее звали Кристина. «Весьма колоритный персонаж», – добавил он.

Вечером я пришла домой и застала Дона за беседой с приземистой тетенькой, платиновой блондинкой с пышным начесом и складками загорелой плоти, вываливающейся из обтягивающей красной майки на тонких бретельках.

– Драсьте, – сказала она с сильным польским акцентом. – Вы, значит, жена. А я Кристина. Рада знакомству. Хорошо, что вы у меня поселились, такие молодые, такие умные, образованные, работящие ребята. Уже познакомились с парнем из квартиры снизу?

– Мм… нет, – сказала я, снимая пальто.

Духовка по-прежнему горела, и в квартире было тепло. Дон что, оставил ее включенной на весь день? Пока нас не было дома?

– Он мексиканец. Неплохой парень, но пьет. Мексиканцы, знаете ли, работящие, но пьющие. Поляки – те совсем не любят работать, но все равно пьют. Наверху у меня живет поляк, но он нормальный. Старый. – Кристина прищурилась, и ее челюсть выдвинулась, а лицо исказила гримаса отвращения. – Парень, что жил в этой квартире до вас… он ее уничтожил. Оставил дыры в стенах. – Она выпятила губы, ее брыли обвисли, и она с отвращением покачала головой. А потом вдруг повернулась к Дону – тот сидел за письменным столом, в круглых очках в проволочной оправе, в клетчатой рубашке и джинсах, моих, между прочим, мы с ним носили один размер, – и спросила: – Вы еврей?

Это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.

– Я? – с улыбкой ответил Дон. – Нет. Не еврей.

– Ну, конечно же, еврей! – воскликнула Кристина и всплеснула голыми руками. – Вы себя в зеркало видели? – Она повернулась ко мне с заговорщической улыбкой: – Он думает, что я не люблю евреев, потому что я полячка. Но это неправда. Я люблю евреев. Евреи – отличные жильцы. Платят вовремя, тихие, книжки читают. – И женщина указала на письменный стол: тот действительно был завален умными книжками. – Лучшие жильцы – евреи.

Она повернулась ко мне и улыбнулась, будто бы и я была хозяйкой дешевого пансиона и знала, какие жильцы лучшие. Я улыбнулась в ответ.

– Он же еврей, да? – спросила хозяйка меня.

– Она еврейка, – ответил Дон, рассмеявшись, и показал на меня.

«О боже, – подумала я. – Он это серьезно?»

– Она? – Кристина задумчиво сморщила нос. – Ну нет. Взгляни на нее. Такая хорошенькая. – И она сурово взглянула на Дона: – Вы смеетесь надо мной. Прекратите.

– Мм… вообще-то, мы хотели спросить, как тут включается отопление, – встряла я, пока этот разговор не зашел слишком далеко. – Мы видели термостат в коридоре, включили его, но теплее не стало.

Кристина горячо затрясла головой:

– Он остался с тех времен, когда дом не был поделен на квартиры. Теперь он не работает. Мы его отключили.

– А… прекрасно, – ответила я. Я по-прежнему стояла у двери, не зная, стоит ли садиться. – И как включить отопление?

Кристина снова затрясла своим платиновым осиным гнездом на голове, причем пуще прежнего:

– Отопление? Зачем вам отопление? Квартира маленькая. Здесь же тепло. Даже жарко. – Она обвела рукой свои круглые телеса. – Посмотрите, что на мне надето. И мне жарко. Здесь нет отопления, да вам оно и не нужно.

Дон начал нервно посмеиваться:

– Жарко, потому что мы включили духовку. Мы не нашли, как включается отопление, включили духовку и открыли дверцу.

Глазки Кристины превратились в щелочки на мясистом лице. Она скрестила руки на груди и вздохнула, неприветливо поджав губы. Кажется, мы перестали быть ее друзьями и лучшими жильцами.

– Я узнаю, как оно включается. Но зачем оно вам? – Кристина широко улыбнулась. – Есть же духовка. Вот и включайте ее. Это ж все равно что обогреватель. – Она взяла красную нейлоновую кофту с белыми полосками на рукавах от спортивного костюма, надела и застегнула на молнию до подбородка. – Еврейка, значит? – Она еще раз посмотрела на меня и улыбнулась: – За дурочку меня держите.


С тех пор как Сэлинджер попросил составить отчет по роялти, он не звонил больше ни разу, и мы так и не узнали, зачем ему понадобился отчет. Джеймс и Хью списали это на очередную его странность. Зато начали звонить самому Сэлинджеру, как и предупреждала моя начальница.

Некоторые из звонивших были пожилыми людьми, ровесниками самого Сэлинджера, и, наверно, просто не знали, каких масштабов достигла его самоизоляция от мира. В их представлении он все еще был страждущим молодым писателем с обложки «Тайм», будущим мэтром американской литературы. Эти звонившие чувствовали с Сэлинджером близкое родство, ибо они тоже сражались во Второй мировой или росли в Верхнем Ист-Сайде в 1930-е. Часто у них имелось к нему личное дело: так, этим людям казалось, что прототипом героя одного из его рассказов стал их двоюродный брат, или их двоюродный брат служил с Сэлинджером в тренировочном лагере перед отправкой на фронт, или они жили на соседней улице в Вестпорте в 1950-е. Теперь, с пришествием старческого слабоумия, они хотели связаться с этим человеком, чьи произведения так много значили для них в юности. Или перечитали «Над пропастью во ржи» и лишь теперь поняли, что в этом произведении Сэлинджер описал пережитое им самим во время войны. Или открыли «Рыбку-бананку» и разрыдались, узнав себя, ведь у них тоже возникали суицидальные мысли после Арденнской операции. Никто не должен был видеть то, что видели они.

Безобидными были и редакторы школьных учебников и антологий, бесхитростно просившие разрешения включить «Тедди» в подборку рассказов о браке и разводе или отрывок из «Над пропастью во ржи» в новое издание «Нортонской антологии американской литературы».

– Можно же разрешить включить кусок из «Пропасти» в Нортонскую антологию? – крикнула я Хью.

– Конечно, нет! – завопил тот. – Нельзя! Ты же не ответила, что можно? – Он аж раскраснелся от негодования.

– Нет, конечно, нет, – ответила я. – Но разве не стоит спросить у него самого, может, он хочет, чтобы отрывок попал в антологию?

Как-никак, то была не какая-нибудь антология, а Нортонская. Программный учебник всех американских университетов.

– Нет, – Хью покачал головой и закусил верхнюю губу. – Никаких антологий. Никаких отрывков. Хотят читать Сэлинджера? Пусть покупают книги.

Последнюю категорию звонивших я называла просто чокнутыми. Эта группа была хоть и не самой многочисленной, но отнимала больше всего моего времени. Иногда с первой секунды становилось ясно, что у звонившего не все дома, и тогда я старалась быстро закончить разговор и бросала трубку с приятным тихим дребезжанием. Но, бывало, я отвечала и завязывала беседу вроде бы с нормальным человеком, говорившим вежливо: «О да, здравствуйте! Большое спасибо, что ответили!» Например, один звонивший представился деканом государственного колледжа из южного Нью-Джерси.

– Мы бы хотели пригласить мистера Сэлинджера почетным гостем на церемонию вручения дипломов. Церемония состоится двадцать восьмого мая; мы, разумеется, можем предложить небольшой гонорар и размещение в очень хорошем отеле.

На страницу:
4 из 5