Земли родной минувшая судьба

Якут Дюбсюнь Оттуев с Вилюя еле добрался верхами до зимовья Митрия Григорьева. Зимовье большое, восемь человек промышленников.

Якута осторожно сняли с коня, он весь порубан и поколот пальмами.

– Кто ж тебя так? – спросил Григорьев.

– Худые дела, однако, беда, – прошептал якут, – тойон Боолтуга Тимиреев и его брат Маабыр восстали. И тунгусы с ними. Казаков Федота Калмыка и Лёвку Лаврентьева убили. Сам еле ушёл, видишь, как балысами меня покололи. Три дня отсиживались, однако, достали.

– Вижу. Восстали всё-таки, не мудрено. Давайте его, братцы, в зимовье.

Промышленники осторожно отнесли Дюбсюня в зимовье, положили на лежанку.

– Вот они дела нового воеводы сказываются, – сказал Григорьев. – На горе прислали нам англицгого немца, мать его. И сразу же прибавочный ясак ему подавай, по соболю с носа.

– А годы-то прошлый и нынешний у туземцев не очень выдались, – сказал Козьма Суздалец. – Падёж на лошадей и олений. Не до соболей им.

– Сказывали воеводе о том, а он не в какую, – сказал Григорьев, – ох, и жаден.

В зимовье вошёл Евдоким Козицын.

– Лодка на реке с верху. А в ней, кажись, человек.

Лодку выловили. Человек был жив, четыре стрелы торчали из его тела.

– Кажись, это Федька Васильев, – сказал Козицын.

– Точно он, – сказал Григорьев, – эй, Федька, жив?

Григорьев потряс его, пошлёпал по щекам. Федька открыл глаза.

– Жив, паря? Кто тебя так?

– Якуты.

– Не достреляли тебя, паря, повезло. А друг твой Васька Каретин где?

– Убили.

– Вот, что значить воеводой немца поставить, – с досадой сказал Григорьев, – понесли его, мужики.

– А сообщать ему всё одно надо, Митрий, – сказал Суздалец.

– Сообщим, – пообещал Григорьев. – А недострела надо в Пеледуй к Серёге Степанову, он выходит, все травы знает. Нам-то на промысле недосуг с ним возиться будет.

Через несколько дней Дюбсюня Оттуева забрали родичи, а Фёдора Васильева, получившего прозвище Недострел, отвезли в Пеледуй к Сергею Степанову. Там он и пролежал всю зиму.

Казак Никита Свешник ввёл в съезжую избу человека.

Перед Андреем Афанасьевичем Барнешлевым стоял высокий русобородый мужик, его серые глаза спокойно и без страха смотрели на якутского воеводу.

«Не гнётся спина у здешнего народа, – думал Барнешлев, – ни у кого: ни у казаков, не у пашенных крестьян, не у таких вот промышленников. Не боятся начальства, нет привычки такой, не то что на Москве».

Андреем Афанасьевичем якутский воевода стал недавно, до этого его звали Вильям Барнслей. Ему пятьдесят три года, он родился в Москве. Отец его английский дворянин Джон Барнслей, мать – ливонская дворянка. Вильям принял православие, стал Андреем Афанасьевичем и был поверстан в сословие детей боярских. В Сибири он чуть меньше двадцати лет, успел отсидеть в тюрьме, построить Иркутский кремль, породниться со служивой сибирской знатью. В августе прошлого года его назначили якутским воеводой. Он оказался в самом доходном сибирском городе. Было, где развернуться. Достаток у него уже скапливался. Но когда его было много? Единственное, чего не было у якутского воеводы, так это поместья, ни в России, ни в Англии. Да не беда. С деньгами и это осилить можно.

– И так, ты Фёдор Васильев сын Недострел? – спросил воевода.

– Да, Недострелом недавно прозвали.

– Так, хорошо, – Барнешлев посмотрел на писаря, – читай.

Писарь, глядя в бумагу, начал:

– Изменника Балтугу Тимиреева с братьями и сыновьями и прочими служивые люди поймали и посадили в тюрьму. На расспросе названный Балтуга сказал, что осенью посылал на соболиный промысел братьев своих Байгу и Мавра, сыновей своих Девенека, Айгу, Оенека да ещё Баюнчу Кисенева. И что, мол, они русских людей не трогали, а искали потерявшихся коней, а двое промышленных людей на них напали и сына его Девенека убили и Баюнчу Кисенева, а Оенека ножом порезали не до смерти. За что они одного промышленника убили, а другой в лодке от них ушёл. А ему, Балтуге, сказали, что Девенека медведь съел, а Оенек и Баюнча меж собой подрались и ножами резались. А больше они русских людей не убивали.

– Каких коней? – удивился Фёдор и убеждённо сказал: – Врут.

Якутский воевода улыбнулся, писарь продолжил чтение.

– А Оенек Тимиреев был пытан крепко и в расспросе рассказал, что того промышленника убили его дяди и братья, а он позже приехал и вьюки на лошади чинил и за что его другой промышленник ножом резал, он не ведает.

– Не ведает? Надо же? – опять искренне удивился Фёдор.

– Да, – сказал Барнешлев, – теперь на расспросе ты, Фёдор Недострел, рассказывай.

Фёдор честно рассказал, что с ним приключилось. Якутский воевода слушал внимательно, кивал, а писарь записывал.

– За что они так? – пожаловался Недострел. – Я хлеб им дал, рыбу перед ними выставил …

– Рыбу-то зря, – сказал толмач Михайло Удин, – для якутов, что рыбак, что нищий всё одно, а перед тобой почти все тойоны были, а ты их едой нищенской потчевал.

– А на них не написано, что они тойоны – возразил Федька, – раз в гости пришли, то ешь, чего дали и нечего носы воротить да пальмами махать. А убивать-то почто начали?

– Всё так, – сказал воевода и приказал писарю: – Читай далее.

– А Мавра Тимиреев был пытан крепко и после пятидесяти ударов плетью в расспросе показал, что де виноват он перед великим государем и что будучи на соболином промысле, он с братом своим и племянниками, шесть человек, промышленного одного человека убили, а другой, ножом резанный и четырьмя стрелами раненный от них в лодке ушёл, а зимовье то промышленных людей сожгли они же. А пока они лечили своих на берегу Лены-реки, то мимо них проплывали в лодке на Олёкму казак Федька Прохоров да пашенный Максим Непряха с сыном Васькой, и они тех русских людей убили.

– Что же, Федька Недострел, – сказал якутский воевода, – показывай раны свои, досмотр будем проводить.

Фёдор был досмотрен.

– Похоже на правду. Расспрос твой и осмотр будут царю, государю Алексею Михайловичу на Москву отписаны. Ты же, Недострел, в остроге находиться будешь. Что царь решит, то с тобой и будет, всё же ты государевых ясашных людей порезал до смерти.

Федька Недострел поднимался от реки по взгорку к острогу неся на кукане в согнутой руке огромного налима. Хвост рыбины волочился по земле. Навстречу Фёдору шёл Никита Свешник.

– Я по твою душу, – сказал казак Недострелу. – О, какой налим. Мясо у него нежное, вкусное, мне нравиться. Вот ты им воеводе и поклонишься.

– А мне чего?

– А ты другого поймаешь.

– Зачем ему кланяться, немцу вашему? Без подношений нельзя?

– Нельзя. Прошлый воевода был крут, а этот ещё и жаден. Гонец с Москвы прибыл. Помер царь наш, государь Алексей Михайлович, ещё в прошлом годе. Когда тебя расспрашивали, он уж мёртвый был. Далече мы от Москвы.

Федька переложил кукан из правой руки в левую, перекрестился.

– Царство ему небесное.

– Теперь у нас новый государь, Фёдор Алексеевич.

– Хорошо. А мне чего, чего зовёт-то?

– Так воевода всё скажет.

– Не тяни, Микита.

– Велено тебя освободить. Мол, ты, обороняясь тех якутов резал. А то, что они грабежом в зимовье имали и то зимовье сожгли, то с них и снискать. Теперь ты опять вольный.

– Ну, слава Богу. А с якутами что? С Балтугой и другими?

– Велено отпустить. Высечь на козлах да взять с них слово, что более не будут замышлять на государя и впредь ни к каким изменникам не пристанут.

– Да как же так? Сколь они людей русских побили до смерти.

– А куда их? На Камчатку сослать? Или убить? Им велено ясак по-прежнему платить сполна. С мёртвых что возьмёшь? Казне убыток.

Федька взглянул направо на солнце, что блистало в синем небе.

– Да это оно конечно, – вздохнул, – Ваську жалко.

27.03.2022 г.

Брат и сестра

Софья Алексеевна сидела у зеркала и расчёсывала волосы. Келья Девичьего монастыря, за окном воет метель, как и тогда, несколько лет назад, только тогда за окном качались повешенные стрельцы и у одного в мёртвых руках челобитная на её имя.

Не получилось у неё вырваться из старых обычаев закостенелого бытия. Положено женщине сидеть дома и всё тут, хоть у крестьян, хоть у дворян, хоть у царей. А ей хотелось править, править страной. Были же в стародавние времена в греческой земле в Царьграде царицы, что правили единолично. Её идеал царица Пульхерия, что была регентшей при младшем брате и почитали её как государыню, величали августой. И она, Софья, могла бы быть регентшей при братьях Иване и Петре. Со старшим братом Федей, Фёдором Алексеевичем, они жили, душа в душу, понимали друг друга с полуслова. Продолжили все начинания и батюшки своего и деда Михаила Фёдоровича. Умно делал Феденька, постепенно не спеша Русь входила в семью европейских народов, не руша своих обычаев и природы своей. Поляки считают себя европейцами, да не ходят в голландском да французском платье, и никто их не корит за то, не смеётся. Чем же русские-то хуже? Зачем же брат Петруша хомут западный на русских людей надел? Зачем русских назвал недоумками, потому что на немцев непохожи?

Не дал Господь воплотиться замыслам брата Фёдора (царство ему Небесное), великие дела задуманы были, да не хватило жизни Федюше. Решила она продолжить дело брата, да воспротивились бояре московские: дескать, нельзя бабе на царство. Что же делать, если душу и ум государя вложил Господь в женское тело? Правила бы она и не хуже мужчин.

Хитростью и подлостью вырвали власть из рук Софьи советники молодого царя Петра, и хапать стали руками загребущими должности, доходные чины да награды не по заслугам. Полезли во власть, прикрываясь именем Петра, родственники матери его Нарышкины, да проходимцы всякие как русские, так и немецкие, карманы набивают за счёт казны, за счёт народа русского. Алексашка Меншиков первый тать и казнокрад. Как волки ненасытные рвут народ русский, а не согласных кнутами исполосуют да в Сибирь сошлют.

Антихристом, пришедшем на землю, кличет народ царя, братца младшего и поделом: только ворог свирепый мог так терзать многострадальный народ свой, ввергнуть его в ярмо иноземное. И уходили люди русские, крестясь, кто на окраины государства, а кто и в Царствие Небесное.

Скрипнула дверь в келье, и вошёл, согнувшись, длинный и нескладный младший брат царевны Софьи.

Пётр снял шляпу, стряхнул снег, поклонился учтиво.

– Вот ехал мимо, сестрица, решил заехать.

Софья не переменила ни вида, ни положения своего, продолжая расчёсывать волосы.

– Не помириться ли нам, сестрица. Может, что сделал не правое и зело́ обидное к тебе, за то прощения прошу. В поход ухожу, могу и не вернуться. Прости, Христа ради.

– Бог простит, – не оборачиваясь, ответила Софья.

– Повинилась бы ты, сестрица, передо мной и перед ближними моими в неправоте своей и правили бы вместе страной. А то вот ухожу, а престол оставить не на кого. Простим друг друга, Софья.

– То излишне всё, Пётр Алексеевич. Как ты правишь, я так править не хочу. Ты отдаёшь на поругание иностранцам и выскочкам всяким землю нашу. И только единый праведный суд Божий рассудит нас: кто прав, а кто виноват. Через тридцать лет али через триста, а восторжествует правда в земле Русской и скинет народ ярмо иностранное.

Потемнели от ярости глаза Петра Алексеевича, но сдержался царь, поклонился сестре в полпоклона и вышел вон.

– Жаль, – сказал он своему денщику, – сколь умна сестра, столь и зла. А могла бы быть моей правою рукою.

20.02.2021 г.

Чарка водки

Царь Пётр Алексеевич мотался по стране, спешно готовясь к реваншу над шведами. Позорное поражение под Нарвой напугало его и потрясло, но не охладила пыл молодого царя, а наоборот зажгла азарт и огромное желание добиться своего. Он создавал заводы, на которых отливали пушки, ядра, мастерили фузеи, занимался набором рекрутов, обучал их, самолично влезая во всё и вся. Металла не хватало. Месторождения на Урале нашли, да их ещё обустроить надо, а это время, время, время. И вот царю пришла идея переплавить церковные колокола на пушки. Он издал указ: «Четвёртую часть колоколов со всего государства, со знатных городов, от церквей и монастырей отбирать и отправлять в Москву на Пушечный двор, на литьё пушек и мортир».

Царь лично объезжал монастыри и храмы, требуя снять часть колоколов согласно указу, обещая со временем возместить потери. Архиереи соглашались неохотно, в обещание царя не верили.

В одном из монастырей царь долго спорил с настоятелем, какие именно колокола надлежит снять и переплавить на пушки. Пётр требовал, епископ не уступал.

Архиерей, зная пристрастия царя к выпивке, приказал принести чарку водки в надежде, что Пётр смягчиться и пойдёт на уступки.

Водку налили в чарку, чарку поставили на поднос, понесли царю.

Монашек, нёсший поднос, спотыкнулся на ровном месте, чарка с водкой подпрыгнула как живая и выплеснула своё содержимое на грудь самодержца. Глаза Петра округлились от гнева, он уже готов был сорваться, но монашек не потерял рассудок, подхватил на лету чарку, поклонился и серьёзно и назидательно произнёс:

– На кого капля, а на тебя, государь, излияся вся благодать.

Царь впервые улыбнулся после поражения под Нарвой.

– Ладно, архиерей, сам решай, какие колокола на пушки пускать. Но, что бы металл был.

22.02.2021 г.

Расправа

Первоначально «Северный Союз» против Швеции возник между Датско-норвежским королевством во главе с королём Кристианом V и курфюрстом Саксонии, по совместительству королём Речи Посполитой Августом II Смелым. Россию взяли так, для массовости, пообещав царю Петру в случаи успеха никому не нужные болотистые берега Финского залива. В военную мощь России никто не верил, включая шведов. Но часть сил Швеции она, конечно, должна была отвлечь на себя. Компания обещала быть успешной. Король Швеции семнадцатилетний Карл XII, шалопай и повеса, человек не опытный и разбить его не представлялось сложным делом. Ничего не предвещало никаких трудностей. А они возникли и возникли почти сразу. Одним ударом, угрожая захватить Копенгаген, юный шведский король вывел Данию из войны, принудив её подписать сепаративный мир. И это в самом начале компании.

Король Август не смог взять Ригу, русское войско царя Петра разбили под Нарвой. Карл XII решил, что Россия из игры вышла и больше обращать на неё внимание не стоит. Он вплотную занялся королём Речи Посполитой.

Северная война длилась пятый год, в смысле, пятое лето, зимой никто не воюет, армии отдыхают на зимних квартирах.

Пока шведский король гонялся за польским королём, царь Пётр тем временем занял территорию от реки Невы до реки Нарвы, и сам город Нарва пал под ударами русских войск. Царь нагло заложил город Санкт-Петербург в устье реки Невы и ещё крепость на острове Котлин, напротив устья той же Невы.

У курфюрста Саксонии всё складывалось очень плохо. В 1704 году часть депутатов польского сейма низложили короля Августа и провозгласили новым королём Польши и великим князем Литовским шведского ставленника Станислава Лещинского. Одна часть польской шляхты и польского войска под руководством Бенедикта Сапеги примкнула к шведскому войску. Та часть Речи Посполитой, которая не признала нового короля, заключила договор с Россией и официально объявила войну Швеции. Россия помогла Польше деньгами, выделив 100000 рублей и войсками, выделив 60000 солдат.

Царь Пётр в июне 1705 года лично прибыл на территорию Речи Посполитой, сначала в Витебск, а потом в Полоцк. Русскую армию разместили на зимних квартирах в Полоцке и вокруг него ещё в начале года.

Последний день Петра в Полоцке, пир по поводу дня святых Петра и Павла небесных покровителей русского царя. Накануне пришло радостное известие: шведам не удалось захватить крепость на острове Котлин и прорваться к Санкт-Петербургу.

На завтра намечено выступление на Вильно, поэтому пили умеренно.

Александр Данилович Меншиков вышел на свежий воздух, решил прогуляться вдоль реки. Денщик плёлся сзади. Июльское солнце перекатилось за Двину и склонялось к горизонту. Не спеша шёл Меншиков, попыхивая трубкой, и вдруг перед ним, чуть правее на взгорке вырос красавец белокаменный собор. Меншиков подошёл поближе, любуясь строением, задрал голову вверх.

– Красивый?

Меншиков вздрогнул от неожиданности:

– Напугал, чёрт.

Перед ним стоял православный священник в простой рясе, поп, наверное.

– Красивый, – согласился Меншиков.

– Красивый, а не наш, не православный, – с грустью сказал священник.

– А чей?

– Униатов.

– Это кто такие?

– Это те православные, которые подчиняются Папе Римскому и платят ему десятину от дохода. Но это не главное. А главное, это то, что они признали, что Дух Святой исходит от Отца и Сына. А это ересь католическая!

– Ага, – глубокомысленно сказал Александр Данилович, – Как так получилось, что у них храм сей оказался?

– Отобрали. Наши предки в древние века возводили, а униаты пришли и отобрали. Униаты своего не строят, им проще чужое отобрать.

– Стерпели?

– Так сила солому ломит, пан офицер. Поляки сами эту унию придумали, что ж они православных защищать будут? Был тут такой Лев Сапега. Родился православным, перешёл в лютеранство, а потом стал католиком. И везде ему псом пахло. Вот он унию и придумал.

– И здесь Сапега.

– Да, и здесь Сапега, пан офицер. Затащить в униатство старались православных людей всеми правдами и не правдами, больше не правдами. Кто-то поддавался, но большинство тверды в вере. Был тут один архиепископ полоцкий Иосафат. Свирепствовал. Душехватом его прозвали. Силком всех в униатство тащил. Церкви закрывал. Ладно – крестить, отпеть не можно было. Человек помер, а не похоронить по-людски. Люди в шалашах церковные требы проводили, лишь бы униатами не стать. Довели людей, что в Витебске Иосафата и убили. А униаты мучителя в мученика превратили.

И поп в красках, размахивая руками с возмущением стал рассказывать о зверствах Иосафата. Александр Данилович и денщик слушали с вниманием.

– Интересные тут у вас дела творятся, – наконец произнёс Меншиков. – Давно это было?

– Давно.

– А сейчас как?

– Как? Поутихли малость, конечно.

– А ну пойдём со мной, батюшка. Как тебя звать-то?

– Отец Максим. А куда пойдём?

– К государю.

– К какому государю?

– К православному, к Петру Алексеевичу.

– Так он не наш государь, мы в княжестве Литовском.

– Всё едино, – отмахнулся Меншиков.

Пётр Алексеевич пребывал в весёлом настроении. Он сидел за столом, развалясь в кресле и с интересом наблюдал «бражку» за столом.

– Mein herr kapitän, – обратился к нему Меншиков, – вот привёл к тебе попа местного православного, отца Максима. Обижают тут православных. А кто, как не ты, единственный православный монарх во всё мире, защитит люд православный?

– Не единственный, – возразил царь безмятежно улыбаясь. – В Абиссинии есть православный монарх. Негус он называется. Эй, человечки, Ибрагим, Абдул, идите-ка сюда.

В дальнем углу пиршественного зала игрались двое негритят лет десяти – одиннадцати. Услышав зов, они поспешили к царю.

– Вот, арапчата, – похвастал Пётр Алексеевич, гладя ладонью по кучерявым волосам детей, – этого самого негуса дети. Христиане.

– Христиане? А имена у них почему басурманские? – недоверчиво спросил Меншиков.

– Так у турок же были. Перекрестим в Вильно. Ибрагим станет Александром, а Абдул – Алексеем.

– Не хотеть быть Александром, – захныкал Ибрагим.

– А кем хочешь?

– Хотеть Ибрагим.

– Да окрести его Абрамом, mein herr, какая разница? Это имя христианское. А Абдул пусть будет Алексеем. С именем Абдул на Руси жить как-то всё же не очень… Зачем ты их с собой притащил? Жили бы они себе на Москве и жили?

– Так забавно же.

– Ну, да, ты любишь всякие чудеса и уродства, а своим русским помочь не можешь. Старинный храм отобрали, а мы – молчи.

– Данилыч, ты-то что завёлся?

– Да как же, mein herr, мой тятенька оршанский шляхтич Даниэль Менщик из княжества Литовского. Свои, чай.

– Ты, Данилыч, ври да не завирайся. А то я не знаю, кто ты такой! Шляхтич. Это ты Дарье Арсеньевой расскажешь, а нам не надо.

– Ей-богу, шляхтич, mein herr. Бумаги, сие подтверждающей, у тятеньки не было. Так война была. Вот пирогами и промышляли. Жить-то надо было как-то.

– И сейчас война, mein kamerad. Не у нас храм отобрали. И когда это было? Восемьдесят лет назад?

– Откуда ты это, mein herr, знаешь? – удивился Меншиков.

– Знаю, я много чего знаю. Меня не готовили стать царём. Третий сын! До всего своим умом дошёл, самоучкой. Братья здоровьем хлипкие оказались. Померли. Сонька во власть вцепилась – не оторвать. Ну, ты знаешь. Мы с Сонькой одного поля ягоды. Повезло мне, что она бабой родилась. Так вот, сейчас война, Данилыч. Сколько униатов в польском войске брата моего короля Августа? Вот! Зачем же их обижать, это не политично. Их обидишь, а они к Станиславу переметнуться.

Меншиков тяжело вздохнул:

– И что, ничего нельзя сделать?

– А что тут сделаешь?

– Сие всё так, царь-государь, – сказал отец Максим, – только викарий Константин Заячковский говорил о тебе зело поносительными словами.

– Пустое, – отмахнулся Пётр.

– И призывал паству против войск Вашего Царского Величества, – продолжил отец Максим, – и к их тайному поборению со злобой великой ко всем русским людям.

– Собака лает, ветер носит. Что же они так русских ненавидят? Чем русские хуже шведов? Шведы протестанты.

– Они православных ненавидят. Совесть-то у них не чиста, знают, что не правы. А православный, значить русский, вот русских и ненавидят.

– Господь с ними, пусть ненавидят. Нам-то что?

– В Святой Софии Полоцкой гнездо шпионов. Они всё о твоём войске узнают, да Сапеги доносят. А тот королю Карлу.

– Что? Шпионы? – у Петра округлились глаза от злости. – Почём знаешь?

– Так говорят. Говорят, что письма для Сапеги и записки всякие они в алтаре хранят. И как они Бога не бояться? Да верят ли они в Бога?

Пётр чуть успокоился:

– А это интересно. Точно знаешь?

– Точно. Да за руку не ловил. Сейчас там, может быть, и нет ничего.

– Может быть, а может и не быть, а проверить надо. Пойдём, Данилыч.

– Куда, herr Peter?

– Посмотреть на твою Софию. С нами пойдёшь, поп.

Пашка Ягужинский и Васька Поспелов, денщики Петра, торопливо прицепляли к поясам палаши. При палашах были Меншиков и его денщик, Пётр пошёл безоружным, только трость в руках. Он шёл широким шагом и вид царя не предвещал ничего хорошего.

В храме прихожан не то что б не было, а было очень мало.

Викарий произносил проповедь о святом апостоле Петре:

– Неужели это не противоречит любви к ближнему которую нам заповедал Христос? Хорош тот общественный мир, про который Господь сказал: «Мир мой даю вам», а не такой про который Он сказал: «Не мир пришел я принести, но меч». Что за дружба может быть света с тьмою? Какое согласие Христа с Вельзевулом, католиков со схизматиками или еретиками, Церкви с блажью раскольнической. Что это за мир будет, если он устроен за счет оскорбления Бога, если привилегии святого Петра и его преемников будут нарушать, а власть юрисдикции высшего пастыря, от Христа принятой, раскольники будут себе незаконно присваивать? Святой Пётр и его преемники – епископы римские, за это нарушение своих прав будут взывать к Божьему правосудию.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.