Война миров стихает в час расплаты

«Ах, не надо было уезжать», – подумал вслух Александр Андреевич, ругая себя за нетерпеливость, и, тут же схватив телефонную трубку, стал накручивать диск. А набирал он номер начальника бюро областной судмедэкспертизы Владимира Григорьевича Донцова. К счастью, тот был на месте, и, обрисовав ему ситуацию, Колесниченко спросил: «Может, мы завтра съездим туда с вами?» «Да ради Бога, хоть прямо сейчас, была бы машина», – ответил главный эксперт, и уже через двадцать минут они выехали.

Но стоявшая на дворе погода и сама природа словно сопротивлялись их движению в подгоренском направлении. Мало того, что пошла мелкая, противная пурга, по дороге они ещё и поломались – прокололи колесо, и это невезение вызвало у них дополнительную тревогу.

Уже было за полночь, когда они добрались до Острогожска, где перебортировали шину. А в два часа ночи были в Подгорном, и там, не став беспокоить местное начальство, переночевали в пожарной части, примостившись на жёстких казённых топчанах…

Похищение сейфа

Для настоящего сыщика ничто, по сравнению с естественными командировочными неудобствами, то напряжение ума, неподдельный энтузиазм и азарт, которые испытывает он, расследуя интересное дело. А ведь именно с таким делом довелось Александру Андреевичу столкнуться в Юдино ещё задолго до того, как там было совершено странное двойное убийство.

Информация о краже сорока трёх тысяч рублей вместе с сейфом из юдинской колхозной кассы поступило в дежурную часть УВД 15 октября 1975 года. Сначала туда выехала группа из Подгоренского отдела в составе начальника Николая Суконцева, его зама – Ивана Каменева, оперуполномоченного Владимира Костюченко, участкового Владимира Журавлёва и следователя прокуратуры. А затем уже прибыла бригада из управления, куда вошли замначальника УВД Николай Лютиков, сам Колесниченко, который был тогда замом руководителя ОУР, и целая дюжина лучших розыскников.

Действительно, по тем временам эта кража относилась к разряду наиболее крупных. Столько денег из бухгалтерий колхозных правлений тогда ещё не воровали. И в юдинском колхозе «Победа» произошёл первый такой случай, о котором сразу же доложили шифротелеграммой в Москву и который тут же был взят на контроль обкома и облисполкома.

В одноэтажное здание правления оперативники УВД вошли где-то около двенадцати. День только начинался, опьяняя томными осенними лучами солнца, и милицейская работа пока не сдвигалась с мёртвой точки.

После предварительного осмотра места преступления стало понятно, что наружная дверь правления не закрывалась, а вторая, ведущая в бухгалтерию, где стоял сейф, была заперта, но открыть её не составляло труда даже ребёнку (настолько уж замок был хлипким).

Как позже выяснилось, войдя в одну комнату бухгалтерии, воры подняли сейф. Перенеся его в соседний кабинет, они сняли оконную раму, которая была слегка прихвачена тоненькими гвоздиками, и через этот проем вытащили тяжёлый металлический ящик, а потом же поставили на место раму и закрыли дверь.

Никаких улик их визита, кроме царапин на подоконнике, обнаружить не удалось. Налицо было лишь полнейшее отсутствие охраны этих денег, предписания о необходимости усиления которой не раз рассылались во все отделы области.

Не в состоянии сохранить – раздай деньги людям. Таково золотое правило, к которому отнеслись скептически. Не надеешься на сторожей – установи охранную сигнализацию, железные двери и решётки на окнах. Но этого там и в помине не было. Да и обнаружили кражу случайно.

Часам к семи утра пришли в правление бухгалтер и зоотехник, которые, не ведая ни о чем, занимались своей работой, передавая сведения в район. А спустя где-то час пришла уборщица, ставшая добросовестно убирать все помещения. Войдя в бухгалтерию и начав стирать пыль с мебели, она занесла было тряпку над сейфом, да так и остолбенела – вместо привычного для неё предмета обстановки там стояла лишь одна пустующая тумба. «Це, дивись, а удэ ж касса?!» – по-хохлацки чудаковато и удивлённо воскликнула она. И только тогда специалисты правления оторвались от своих привычных дел, и, увидев, что сейф пропал, вызвали милицию.

Маня-Муня

Первыми, с кем беседовали оперативники, естественно, и были работники колхозной конторы. Оказалось, сторож как таковой, у них значился, но ночью он спал, находясь в гостинице для механизаторов, стоящей рядом с конторой.

По словам сторожа, о колхозных деньгах он знал, однако никто ему не говорил о том, чтобы постоянно дежурить возле правления. Да и спрашивать за такую безалаберность было не с кого.

Председатель лечился в санатории, главный инженер и без того находился в шоке, ожидая суда над собой за ДТП со смертельным исходом. В общем, держались по принципу: моя хата с краю, я ничего не знаю.

С не меньшей безучастностью столкнулась милиция и при общении с другими селянами. Народу Юдино населяло не много – около пятисот человек, но большинство из них оказались замкнутыми и боязливыми людьми. А раз так, то и определяться нужно было самим.

По примерно обозначенному кругу лиц, среди которых были и связанные с конторой, и своекорыстные, и в прошлом судимые люди, выдвинули розыскники целый ряд версий. И вот, как-то поступила к ним одна, довольно интригующая, информация.

Дело в том, что очень заинтересовались они некой пожилой женщиной по имени Мария Семеновна, а по прозвищу Маня-Муня. О ней в селе ходили настоящие легенды. Как рассказывали, однажды в 47-ом году, который считался самым голодным послевоенным годом, упала она в обморок. Произошло это с ней на улице рядом с колхозным правлением. Все думали, что Маня-Муня умерла, стали созывать народ, но через несколько минут та встала и как ни в чем не бывало пошла.

Вокруг этого события создали тогда ореол святости, который с годами не только не пропал, но и разросся до небывалых размеров. Так, один из рассказчиков, – бывший председатель сельпо, – вспомнил, что примерно в 49–50-ом году командировали его в Бутурлиновку за лесом, и совершенно случайно попал он на местный святой источник. То ли там отмечался какой-то религиозный праздник, то ли это было приурочено к чему-то ещё, но вокруг источника совершался крестный ход. И в этом шествии заметил вдруг он двух своих односельчан. Интересно, что один из них оказался братом той самой Мани-Муни. Но самое удивительное состояло в том, что несли они скромную рукописную иконку, на которой была изображена вылитая Мария Семёновна.

«Ну и что?» – подумаете Вы. Так поначалу думали и розыскники, пока не узнали следующее. А именно то, что, спустя некоторое время после обретения лика святой, Мария Семёновна стала получать посылки с деньгами, отправители которых были неизвестны.

В самом деле, для тех лет обстоятельство более чем странное. А тем паче, виделось нечто подозрительное в присущей ей, как никому другому, необъяснимой щедрости.

Как-то раз пришла она в сельский магазин и говорит заведующему: «Ты можешь прикрыть свой магазин минут на двадцать?» «Разумеется», – отвечает он, и закрывает его вместе с покупателями. «Бабы, выбирайте себе, что вам нравится! – кричит тут она, – А ты, Иван Егорович, считай. Сейчас у меня с собой денег нет, но я их принесу и за всех заплачу». И все женщины, которых в магазине было человек двадцать, тогда отоварились за её счёт.

Откуда водились у Марии Семёновны деньги – никто не знал. Знали только, что каждому из двух своих племянников она купила по «Жигулёнку». И ещё подарила «Москвич» одному совершенно чужому человеку, который в Сагунах задобрил её лишь вкусной колбаской, привозимой им в качестве гостинца с мясокомбината.

Вот и решили тогда сыщики познакомиться поближе с Маней-Муней, дабы узнать о происхождении её капитала. Однако, когда они пришли к ней в дом, то выяснилось, что старушки и след простыл.

«Хорош фрукт эта бабуля», – подумали оперативники, и объявили розыск. А где следует искать Марию Семёновну, подсказали им соседи, по мнению которых она могла жить у своего племянника в Павловске. «Ну что ж, раз так – надо проверить», – решили сыщики. И туда срочно выехали три члена опергруппы.

Стучать в ту павловскую хату долго не пришлось, открыла жена племянника (самого его дома не оказалось). Но на вопрос о том, где Мария Семёновна, она ответила: «Не знаю», хотя своих родственных отношений с ней отрицать не стала.

Почувствовав, что молодая особа темнит, снова сделали опрос соседей, и те откровенно поведали: «Они прячут её в сарае».

Октябрь выдался на редкость теплый, хоть и земля была уже покрыта толстым лиственным ковром. И в сарае, действительно, нашли эту бабушку, которая, то ли от далеко не жаркой осенней погоды, то ли от вселившегося в неё страха, забилась в дальний угол и вся дрожала мелкой, неприятной дрожью.

Доставив старушку в Юдино и с трудом разговорив её, сыщики узнают, что в тот сарай она заточила себя сама, действительно, в связи с кражей сейфа, но вовсе не потому, что она имеет к ней какое-то отношение.

«Товарищ начальник, я здесь боюсь находиться, Вы меня лучше посадите, пожалуйста, в тюрьму», – сказала на допросе она Колесниченко, стараясь всем своим поведением продемонстрировать ему насколько серьёзны её намерения. И в самом деле, неряшливый вид, всклоченные волосы и круглые испуганные глаза Мани-Муни как бы исподволь говорили о том, что эта женщина ужасно боялась отнюдь не милиции. Как на иголках сидела она в юдинском кабинете Александра Андреевича, который располагался в колхозной конторе, то постоянно ерзая на скромном колхозном стуле, то потирая больную тромбофлебитом ногу.

Но вот, в какое-то мгновение её словно осенило, и Мария Семёновна, видимо, проникшаяся симпатией к собеседнику, начала свой, полный загадок, рассказ:

– …Не знаю, кто это мог быть, но этим летом мне разбили окно, бросив в него записку, в которой на машинке были напечатаны такие слова: «Маня-Муня, Шеф приказал тебя убить. Но мы этого не сделаем, коль скоро ты 10 тысяч рублей под день Ивана Купалы принесёшь и положишь их у сруба колодца напротив указанного нами дома». Меня всю так и передернуло. Разволновавшись до боли в руках и ногах, я взяла записку и понесла её в сельсовет. Там же надо мною только посмеялись, говорят мол, ребячество, шутка, заулыбался и наш участковый. Так записочка эта и утерялась.

Но шутка то шуткой, а время то шло, и под святой праздник я связалась со своим знакомым из Сагунов, сообщив ему про эту записку и попросив его переночевать со мной в этот день. «Приезжай, а то, не дай бог, смерть моя придёт», – сказала ему я. Он тоже посмеялся, однако сразу после работы все же ко мне приехал. Поставил он свой «Москвич» у меня во дворе, поел, выпил и лёг в сенях. Спим мы себе, спим, и вдруг проснулась я среди ночи от страшных звона и грохота, раздавшихся в моей комнате. Разбили два окна, выходившие на улицу и во двор. И сразу после этого прогремели выстрелы. (Скорее всего, стреляли холостыми, потому что следов дроби или картечи не нашли).

От выстрелов на платяном шкафчике загорелась матерчатая подвеска. Казалось, огонь вот-вот перекинется на весь дом, однако мой спаситель не растерялся: схватил ведро с водой и залил пламя. Стрелявшие же (а было их, видимо, не меньше двух) убежали, и наступила гробовая тишина. Вот почему после кражи в правлении мне стало ещё страшнее, и я решила уйти в подполье.

«Эх, бабка, не уж то сельские бандюги позарились на твою кубышку?» Так рассуждал главный сыщик, думая как подступиться к поискам муниных обидчиков, пока не ошарашили его ещё одной новостью. Прозвучала она из уст всё того же подгоренского начальника Николая Суконцева, которому её передали по возвращению из Юдино в отдел. А рассказали ему буквально следующее.

Поздно ночью в доме председателя райпотребсоюза, в прошлом руководителя колхоза «Победа», раздался анонимный звонок. Звонили из Юдино и вкрадчивым женским голосом произнесли: «Ты слыхал, небось – у нас тут кассу украли…»

«Да, – говорит он, – слышал». «Так слушай дальше, – доносится из телефона. – Тут у нас разговор идёт, что кассу ту спрятали в огороде Ивана Сероштана…» Председатель попытался, было, узнать, кто звонит, но в трубке уже пошли прерывистые гудки.

Колесниченко казалось, что гудки пошли и в его голове – настолько он был огорошен этим известием. Но надо было принимать решение, и он решил ехать к председателю. И вот, переговорив с ним, Александр Андреевич собирает людей и отправляется на поиски названного огорода.

Любопытный помощник

Пустая усадьба Сероштана не манила к себе даже вечно кочующих ворон. Старичок давно умер, и его совершенно бесхозный огородик никому был не нужен, и поэтому найти его не составило особого труда.

Почти неподвижные ржавые петли двери старого сараюшки еле поддались рукам новых посетителей. И сразу стало понятно: надежда на то, что тут могли спрятать деньги, вряд ли сбудется.

Другое дело сам участок. Но и на нём, тщательно прощупав его по всему периметру, не удалось найти ничего, что говорило бы о краже из колхозного правления. А, стало быть, требовалась дополнительная или совсем свежая информация.

К счастью, долго ходить за ней сыщикам не пришлось. Ведь вскоре у них появился один активный помощник, о полезном для дела любопытстве которого им поведали селяне.

Это был шустрый парнишка по имени Паша. Он стал ежедневно рассказывать оперативникам о последних сельских новостях. И вот, как-то раз Паша пришёл в правление с особым таинственным блеском в глазах.

Это было в день обследования огорода Сероштана, в семь часов вечера. Происходил очередной ежедневный «разбор полётов», и шли к завершению и так очень насыщенные событиями оперативные сутки.

Зайдя на порог кабинета колхозного правления, Паша, пришедший со своим отцом, вызвал в коридор Колесниченко, и говорит ему: «Знакомьтесь, это мой батька. Мы с ним пришли, чтобы посоветоваться».

Как говорится, в ногах правды нет, и Александр Андреевич пригласил гостей пройти в отдельные апартаменты парторга, где их усадил и, с интересом посмотрев им в глаза, сказал: «Я весь – внимание».

Отец и сын переглянулись между собой, и Паша, наклонившись в сторону начальника, который сел прямо напротив него, тихо и с нескрываемым волнением заговорил:

– Понимаете, у нас есть родственница, моя тётка – Мария Николаевна. Она мне крестная и поэтому во всём доверяет. Так вот, сегодня тётка мне рассказала, что в ту ночь, когда была совершена кража, она не спала. У неё разболелся палец, и она от этой боли всю ночь проходила по комнате. И вот, после того, как часы пробили полночь, Мария Николаевна услышала тарахтенье проезжающей мимо машины и, посмотрев в окно, увидела при свете уличного фонаря колхозный молоковоз. Машина остановилась, но мотор её продолжал работать. Постояв так минут пять, она поехала в обратную сторону по той же улице…

И правда, в рассказе Паши чувствовалась изюминка, ведь Мария Николаевна жила всего в трехстах метрах от колхозной конторы, да и водители молоковоза оказались известны. Поэтому за детальную проработку этих показаний просто нельзя было не уцепиться.

Как ещё раньше знали сыщики, на молоковозе работали два сменных шофёра, – обычные сельские мужики, каким едва перевалило за тридцатник, одного из них звали Михаил, а другого – Иван. Знали о том, что они приворовывали, торгуя дармовым обратом. Что, привозя молоко на приёмный пункт в Сагуны, каждый день забирали по 3–4 фляги этого обрата, и его по три рубля за флягу загоняли селянам для откормки поросят. Информация же на этих людей поступила в процессе проверок всех колхозных машин, с водителями которых беседовали просто так, на всякий случай, – может быть, кто-то что-то видел.

Для начала розыскники капитально поработали с Мишей, потому как в день кражи была именно его смена. Но, судя по словам этого Миши, оказывалось, что в одиннадцать вечера он уже вернулся из Сагунов и поставил молоковоз. Стояла машина, как обычно, под навесом, на ферме. А за сторожей дежурили в ту ночь два скотника. И как часто водится, были они тогда поддатые: один спал в совершенном отрубе, а второй, вроде бодрствовал, но ничего не помнил. В общем, дело выглядело весьма запутанным. Поэтому, посоветовавшись с коллегой Заритовским и следователем, дабы не подставлять Марию Николаевну, которая всего боялась не меньше своей набожной тёзки, Колесниченко решил больше никому о молоковозе не рассказывать…

Доказать кражу обрата каждому из двух шофёров было элементарно. Пара негласных проверок – и дело сделано. Ловить же на крупном часто значительно труднее. Но попытка – не пытка, и поэтому испробовали вторично потеребить скотника.

Вызвали его вечером в контору, в узком кругу поговорили с ним, намекнув: «Ты, мол, не всё, брат сказал». И, представьте себе, уломали. Долго он молчал, мялся, но, наконец, вымолвил: «Да, машина уезжала, да – около двенадцати ночи. Кто брал – я не видел. Слышу – насвистывает кто-то, ну свой человек значит. По свисту, кажись, похоже было на Шефа».

«Кто такой Шеф?» – спрашивают у него тогда. «Как кто! Иван Колесников, – отвечает скотник. – Просто кличка у него такая».

«Ага, всё понятно», – прикидывает про себя Александр Андреевич, и, отпустив скотника после часовой с ним беседы, уже в девять вечера решает: немедленно брать Ивана «тепленьким» дома и сразу делать у него обыск.

Водитель молоковоза

Согласовав всё с УВД и прокуратурой, замначальника областного розыска быстро собирает людей и отправляется с ними к Ивану Колесникову. Зайдя к нему в дом и застав его там почти сонного, они надевают ему наручники и, ничего конкретно не говоря, везут в контору.

А тем временем в хате Ивана (а жил он у родителей с молодой женой) ведётся обыск: просматривается и простукивается каждый закуток, перетряхивается каждая «тряпка» и бумажка. Но поиски тщетны: находятся и изымаются только 600 рублей, которые вполне могли сойти за семейную получку.

Казалось бы, положение полутупиковое, так как закрадывались сомнения относительно показаний скотника – может, он ошибся. Но тот тоже боялся, и это вселяло надежду, что он не ошибается.

«Ради бога, Вы меня никуда не выставляйте!» – умолял скотник оперов, и они решили перед Колесниковым не оглашать всё как есть. И это отчасти было Ивану на руку. Не случайно ведь на первых допросах факт того, что Колесников брал машину, им полностью отрицался.

Однако сотрудники розыска, зачастую, тем и обыгрывают преступника, что не позволяет с ним церемониться. Потому, заточив Ивана в подгоренский КПЗ, сыщики и стали предпринимать всё возможное, чтобы собрать доказательства.

«К краже денег я не причастен», – продолжая так говорить, Иван вдруг признаётся, что машину брал действительно он. Но, признав это, дальше начинает уже фантазировать.

«На работе у нас есть кладовая, там хранятся подсолнечные семечки, – увещевал Иван. – В тот день я прихватил с собой мешки и, набрав мешка три семечек, сел в машину, отвёз их домой и сгрузил во дворе…» Всем было понятно, что Колесников врёт, подыскивая удобную себе лазейку. И потому, постоянно поддакивая Ивану, розыскники методично склоняют его к продолжению разговора.

«Хорошо, молодец, – говорят ему, – а дальше то что?»

– А дальше…, – сделав длинную паузу, отвечает он, – дальше выхожу я на улицу, направляюсь к машине, гляжу, стоят двое: один с бородой – с автоматом, другой без бороды с ножом в руке. Они подходят ко мне и приказывают, мол, садись в машину, поехали с нами. Сажусь я тогда, против силы то не попрёшь, и доезжаю до того места, где они указывают (Иван описал место, схожее с тем, которое просматривалось из окна Марии Николаевны). Там стоял сейф, и, вытолкнув меня из кабины, бандиты потребовали, чтобы я поднял его и забросил на машину.

Потом сел я и спрашиваю: «Куда едем?» «На Сагуны», – отвечают мне. Не доезжая Сагунов километров 12, сворачиваем мы налево и движемся через поле по грунтовке, затем дорога идёт немного вниз, а там пруд колхозный. Вот туда у берега мы и бросили этот сейф.

После я этих мужиков повёз в Сагуны на станцию и, выходя, они мне пригрозили, чтобы я молчал, и дали пачку денег. Было в пачке 800 с лишним рублей, а спрятал я их в Юдино, недалеко от МТФ, в одном из лежавших там телеграфных столбов…

Да, наплетенного Иваном было более чем достаточно. И для срочного выезда в Подгоренский район Колесниченко вновь собирает всех своих людей, а с собой берёт другую группу, оснащенную видеоаппаратурой. Входили в неё инспектор техотдела УВД, ставший впоследствии начальником этого подразделения, Николай Тимохин, эксперт ЭКО Александр Манущев и ещё один младший инспектор-конвоир. Всех их, вместе с Иваном, Александр Андреевич посадил в свой автомобиль и повёз в Юдино.

Тогда видеотехника в милиции только начала появляться, и поэтому этот выезд с ней на юг области был чуть ли не самым первым. В диковинку для Ивана было то, что все показания и выходы на места записываются на видео, и именно видеозапись позже помогла в закреплении за ним этого преступления.

Как оказалось, арестованный водитель молоковоза, который прирабатывал ещё и на председательском уазике, развозя специалистов колхоза, врал лишь выборочно. Ибо спрятанные им деньги нашли, и нашли как раз там, где он указал. Хоть и с трудом, но нашёлся и сам сейф.

Часа полтора кружили в его поисках по пруду около Сагунов на взятой у рыбаков резиновой лодке. А обнаружили металлический ящик, истыкав почти всё дно длинным пожарным багром, в двух метрах от берега. Когда же вытащили, подтвердилась ещё одна, названная Иваном, деталь: с задней стороны ящика, были высверлены пять больших круглых дыр.

Было ясно, что сейф пуст, только размокшие рубли плавали внутри. Но кто его опустошил и кто рассверливал отверстия – ещё предстояло установить.

Погрузив стокилограммовый несгораемый шкаф на грузовик, приехавший вместе с оперативной бригадой, все направились в Юдино, и уже на подъезде к селу Александр Андреевич решил зарулить в сельский клуб.

Убранство кабинета заведующего клубом, куда зашли они вместе с Иваном, скорее располагало к лирическому настроению и непринужденной беседе, нежели к ещё одному допросу, который затеял Колесниченко. Но получилось что-то между строгим милицейским допросом и теплой непринужденной беседой.

Как-то по-домашнему и по-отечески ласково проходил этот разговор. «Знаешь, Ванюш, всё правильно, конечно, ты рассказал, – начал его Александр Андреевич. – Но, как молвят люди, сказал «а» – говори и дальше по алфавиту. Ты же понимаешь, мы будем эксперимент делать, ты же сейф один не вытащишь. Ты же знаешь, как на самом деле была совершена кража».

А Иван по-прежнему отрицал, говоря: откуда мне знать. Но глаза-то не спрячешь, а по ним было видно, что он серьёзно колеблется, и стоит сделать один маленький толчок – и его ничто не удержит.

«Да не так это всё было, ты сам понимаешь!..» – не выдержав бесполезного упорства Ивана, сорвался зам шефа угрозыска.

«Понимаю…» – как бы про себя и невнятно промямлил Колесников, и тут же осекся, но было уже поздно.

«Ладно, я скажу вам правду, но вы мне всё равно не поверите, – вдруг прервал короткую паузу он, и, чуть помолчав, продолжил, – мы были вдвоем…»

«С кем же?!» – сгорая от нетерпения, произнёс главный сыщик.

«С Иваном Козыревым», – вымолвил почти потухшим тоном подследственный…

Два Ивана

Действительно, поверить в то, что Иван Козырев – сообщник Ивана Колесникова было трудно. Ведь Козырев был сотрудником милиции, и более того – милиционером, которого привлекали к работе по этому делу.

Как опытный сыщик, Александр Андреевич Колесниченко на этот счёт выработал собственную, безотказно служившую ему тактику: приезжая в командировку в любую местность, особенно туда, где народ не очень словоохотливый, он, по обыкновению, искал среди коренных жителей своих людей – бывших или действующих сотрудников. Вот через участкового Журавлёва он и узнал, что вырос и жил в Юдино некто Козырев, года полтора работавший в Каменском райотделе инспектором детской комнаты милиции. Что в этом селе живут его родители, а сам он снимает квартиру в Каменке.

Для взаимодействия по этому преступлению работал как раз с оперативниками начальник Каменского райотдела Николай Рябоконев. К нему-то и обратился Колесниченко.

«Я знаю у тебя в детской комнате есть Козырев Иван Васильевич, – сказал по телефону он Рябоконеву. – Что это за человек, как работает?» Вопрос был неожиданным, но каменский начальник быстро сориентировался о ком идёт речь, и ответил сразу: «Да вроде ничего, хоть и недавно. Кажется, старательный, непьющий парень».

«Так пришли его к нам в Юдино, – обратился к коллеге Александр Андреевич, – человек он здешний, пускай пообщается со своими односельчанами…»

Но прошли уже сутки, а Козырев всё не является. В ожидании объяснений Колесниченко перезванивает Рябоконеву и, узнав, что тот передал ему его распоряжение, просит сделать это повторно.

Лишь на третий день после кражи объявился Козырев. Чувствовалось, что этот обычный, немногословный, но несколько тушующийся перед начальством молодой сотрудник, которому не было еще и тридцати, очень хотел бы отвертеться, но такой возможности ему не предоставили. А поручили Козыреву собирать информацию от родственников Ивана Колесникова.