«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

Субъективизм всех этих наименований и суждений очевиден. Материал повестей оставляет возможность для размышлений и сопоставлений. Максим Максимыч сердит на осетин – но они оказывают проезжающим услуги: в гору, да еще к глухую пору, когда на дороге гололедица, кони втянуть повозки не могут, нужно впрягать волов. Могут плутовать при этом? («Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?»). Обретай опыт! После будут требовать на водку? Но это, проведем такую аналогию, премиальные за выполненную работу; их можно платить или не платить, на усмотрение («Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались»). Проезжающих они не грабят – продают услуги, заботясь о своей выгоде; все равно живут бедно.

«…В картинах жизни Кавказа», замечает С. И. Кормилов, «нет собственно социальной проблематики»128.

Кавказ – место действия книги; местный колорит помечается; но межнациональные отношения здесь на сугубой периферии. «…Лермонтов очень осторожен в употреблении слов с национальным колоритом»129. «Герой нашего времени» – произведение русской литературы, и русским с русскими приходится разбираться, хотя и в экзотическом краю.

Что касается временных отношений, они устанавливаются только приблизительно. Конкретных привязок к историческим событиям нет. Наиболее четко вычленяется пятилетие в рассказе Максима Максимыча: «…Вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой – этому скоро пять лет». Что прибавить к этому пятилетию? Наше совместное путешествие, встреча с Печориным «вживую» и расставание и с ним, и с Максимом Максимычем уместится в несколько дней. Но никак не обозначается, сколько времени Печорин провел в Персии, как скоро узнал о его кончине новый владелец его записок.

Выделенное пятилетие – служебная веха штабс-капитана. Когда появился беспокойный сослуживец, не уточняется: «Раз, осенью, пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти». Когда это случилось? Максим Максимыч уже успел в крепости обжиться, кунаком старого «мирнόго» князя-соседа успел сделаться. Положим на это, для своей внутренней ориентации, год. Следующая ориентировка помечена в повести: в крепости Печорин пробыл «с год». Главное событие этого года – история с Бэлой. «Месяца три спустя <после смерти Бэлы> его назначили в е…..й полк, и он уехал в Грузию. Мы с тех пор не встречались, да, помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию, но в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего брата вести поздно доходят». Ироничным подтверждением подобного стал факт, что событие (встреча с отставным Печориным) тоже опередило известие о его возможности. Как поделить продолжительность службы Печорина в Грузии и пребывания в Петербурге, подсказок нет; суммарно на это ушло около трех лет.

Сравнительно легко в эту канву вписать событие, описанное в «Фаталисте»: «Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге…» Эпизод мог произойти до истории с Бэлой. Чтобы вписать в биографическую канву жизни Печорина событие в Тамани, ориентировок нет. Воля автора была поставить эту повесть в начало журнала Печорина, решение логичное.

События в повестях «Княжна Мери» и «Бэла» (то, что касается Печорина) сюжетно продолжают одно другое, но плотная стыковка несколько противоречива. Повесть «Княжна Мери» – страницы дневника героя, и они, кроме эпилога последней недатированной записи, датированы. Первая запись помечена: «11-го мая» – «Вчера я приехал в Пятигорск…» Последняя датированная запись – 16-го июня: происходит вызов на дуэль, которая назначена на следующее утро. Вскоре Печорину пришлось покинуть Кисловодск. А. Марченко, да еще с полемическим задором, дает мотивировку собственного изготовления: «На чистейшем недоразумении основано утверждение, будто за дуэль с Грушницким Григорий Александрович Печорин был наказан, то есть сослан в “скучную крепость”… Сочтя предупреждение… Вернера… разумным, Печорин сразу же после объяснения с Мери по собственному своему хотению оставляет Кисловодск…»130. Откроем Лермонтова: «На другой день утром (после предупреждения Вернера. – Ю. Н.), получив приказание от высшего начальства отправиться в крепость N., я зашел к княгине проститься». Там состоялось и краткое прощальное свидание с Мери. «Через час курьерская тройка мчала меня из Кисловодска». Видимо, эта курьерская тройка и отложилась в памяти исследовательницы, заслонив собою все остальное. Транспорт, согласимся, не для репрессированных. Печорин умолчал, отчего он поспешил покинуть Кисловодск и сделал это (но только это) по своему желанию. Печорин едет дорогой на Пятигорск, он видит труп своего загнанного коня. Но в «скучную крепость» он прибывает не на курьерской троечке, а сопровождая транспорт с провиантом (о чем свидетельствует Максим Максимыч).

Был ли Печорин «наказан», т. е. «сослан»? Формально нет, улик против него, в доказательство вины, не было. Подозрения (небезосновательные) у начальства были, но подозрения не улика. Тем не менее у начальства есть власть, а цели оно может достигнуть разными путями. Сослало бы проштрафившегося, если бы вина была доказана. А можно просто перевести беспокойного офицера туда, где потише. Кадровое перемещение по службе: какое тут наказание? Но есть же разница между курортными городами и захолустной крепостью? Или все равно будем спорить о словах, что как называется? Пойдем таким путем – понадобится признать, что Пушкина в южную ссылку вовсе не отправляли, а чиновника 10 класса по Коллегии иностранных дел перевели из столичной канцелярии в южную того же ведомства: какая ссылка – всего лишь перевод по службе… Только вот самого краткого отпуска за четыре года не позволили. А уволенному со службы повелели жить в деревне родителей под присмотром властей и церкви.

Следующая запись в журнале уже не датированная, а итоговая, она сделана в оговоренные полтора месяца спустя после прибытия в крепость. Сразу отметим разницу: вначале, прибыв в Пятигорск, Печорин тотчас начинает вести поденные датированные записи, угадывая, что события не замедлят появиться. В захолустной крепости дни однообразны, дневниковые записи неуместны. Понадобилось время обжиться в новой обстановке. Далеко не сразу возникло желание завершить описание финального события повести. Прибавив обозначенные полтора месяца к предыдущим записям, мы получаем начало августа, тогда как Максим Максимыч свидетельствует: «Раз, осенью…». И Печорину неуютно, холодно. Реальная, причем поздняя осень! Для сравнения другой эпизод: «Это было в сентябре; и точно, день был чудесный, светлый и нежаркий…» Но уж тем более не холодный! Уточнение подразумевается. В крепость Печорин прибыл с продовольственным транспортом; наверное, такового ему в Пятигорске пришлось ожидать изрядное время. Лермонтову не нужны педантизм и отвлечения в подгонке деталей, для него важнее «единство пейзажа и настроения: серенькая, тусклая, беспросветная жизнь Печорина в крепости внешне представлена и соответствующим пейзажем: серые тучи, скрывающие дали, тусклое солнце. И пейзаж и герой – оба не имеют перспективы»131.

Пятилетие, отмеренное Максимом Максимычем по фактам своей службы, примерно совпадает с периодом, представившим сюжеты для изображения Печорина. Соответственно можно предположить, что появление Печорина на Кавказе, приключение в Тамани, служба в действующем отряде, где произошло знакомство с Грушницким, Пятигорск (потом Кисловодск) и вся история с княжной Мери, – все это и приходится на тот год, когда Максим Максимыч обживался в крепости. Добавив в свой журнал вставную новеллу «Фаталист», Печорин прекращает свои записи – как будто специально передает эстафету рассказчика Максиму Максимычу. (Штабс-капитан записей не ведет, но умением устного рассказывания обладает).

Таким образом, хроника событий с участием Печорина умещается всего лишь в два года. После паузы в три года (для героя заполненных службой в Грузии и скукой в столице) происходит зафиксированная свидетелем последняя встреча бывших сослуживцев…

Организация временных отношений в книге Лермонтова отмечена броским парадоксом. Увидеть его помогает тип связи художественного времени с временем историческим, отмеченный Д. С. Лихачевым: «С одной стороны, время произведения может быть “закрытым”, замкнутым в себе, совершающимся только в пределах сюжета, не связанным с событиями, совершающимися вне пределов произведения, с временем историческим. С другой стороны, время произведения может быть “открытым”, включенным в более широкий поток времени, развивающимся на фоне точно определенной исторической эпохи. “Открытое” время произведения, не исключающего четкой рамы, отграничивающей его от действительности, предполагает наличие других событий, совершающихся одновременно за пределами произведения, его сюжета»132. Парадокс «Героя нашего времени» в том и состоит, что это произведение буквально наполнено воздухом эпохи, что подчеркивает заглавие, но сюжеты повестей строятся по законам «закрытого» времени: здесь нет ни одной отсылки к историческому событию! Не считать же отсылками благоговейное отношение Максима Максимыча к имени Ермолова или включенный в книгу факт, что движение между Владыкавказом и Екатериноградом совершается под защитой оказии (когда факт становится бытовым, он перестает быть историческим). Разглядеть эту особенность построения повестей «мешает» мастерство писателя: вымысел выглядит абсолютно достоверным.

Своеобразный эксперимент проделал В. В. Набоков: ему захотелось датировать все опорные эпизоды книги, и он произвольно распределил эти эпизоды по шкале исторического времени (документальна только дата публикации). По этой версии «около 1830 года офицер Печорин, следуя по казенной надобности из Санкт-Петербурга на Кавказ в действующий отряд, останавливается в приморском городке Тамань…»133. Встреча трех рассказчиков во Владикавказе отнесена к осени 1837 года (с. 866). «В 1838 или 1839 году, возвращаясь из Персии, Печорин умирает при обстоятельствах, возможно, подтверждающих предсказание, что он погибнет в результате несчастливого брака» (с. 866). (Последнее предположение слишком экстравагантно, чтобы быть правдоподобным).

В. В. Набоков превращает «закрытое» время книги Лермонтова в «открытое», но добавляет ли этот демарш хоть что-либо к пониманию произведения? Ровным счетом ничего. Прямой связи рассказанных эпизодов с историческими событиями не просматривается, и датировка становится излишней. Но происходит удивительное: лермонтовское вымышленное воспринимается как реальное. Свидетельские показания персонажей обретают статус документов.

«В “Герое нашего времени” не вспоминается ни одно историческое событие: ни война 1812 года, ни что-либо относящееся к декабристам… Абсолютно никто не говорит о политике, ни словом не упоминаются правительство и его действия, министры или современные генералы, скажем, кавказский наместник. Нет никаких рассуждений о причинах и характере Кавказской войны она просто “дана” как факт, к тому же почти посторонний: ни одно сражение не изображено, только упоминаются “дела”…»134.

Это ли не парадокс: не включив в повествование ни одного узнаваемого исторического события, Лермонтов убедительно мотивирует выбор заглавия произведения, выразительно показав общую атмосферу: его время – время реакции после поражения декабристов. Кавказская война не дает духовного удовлетворения ее участнику: Печорин – герой безвременья.

Оценивая пространственно-временные отношения в целом, заключим: для романа подгонка частей недостаточная, для цикла повестей – в самый раз.

Система образов? «Герой нашего времени» – цикл героецентрический, и все здесь строится с ориентацией на его фигуру. Печорин всякий раз предстает в новом окружении: тут и «честные контрабандисты», и дети природы, и пестрое «водяное общество», и офицерская среда. Он всюду трагически одинок, да и сам мастерски умеет отталкивать тех, кто тянется к нему. «Печорин один и только один принципиально. Но он не хочет и не может быть один»135.

Печорин не автопортретен. «Но в Печорине художественно воспроизведен тот же тип общественного сознания – основным его содержанием является процесс философского самоопределения в действительности»136.

«Происходит своеобразное “странствование” Печорина по различным пластам современной автору общественной жизни России. Сюжет романа строится так, что герой оказывается причастным ко всем изображаемым жизненным сферам, но в то же время является постоянно отторгнутым, отделенным от них, оказывается в положении скитальца, странника». Один из рассказчиков прямо подается «странствующим офицером». «Максим Максимыч – тоже “странник”, одинокий, бездомный… Обе встречи “офицера” и Максима Максимыча происходят в дороге, в пути. “На большой дороге” “путешествующему офицеру” удалось, наконец, увидеть и самого Печорина. Мотив скитальчества, странствия, по-разному проявляясь в судьбах совершенно разных персонажей, как бы перерастает рамки одной конкретной судьбы, становясь лейтмотивом лермонтовского романа»137. «…Создается особое настроение, атмосфера бесприютности, в которой проходит бесцельная жизнь людей-странников»138.

Какие бы длинные повествовательные связки понадобились для того, чтобы охватить этот материал в последовательном романном изложении! А тут – ничего лишнего, никаких строительных лесов; взамен – динамика, экспрессия, прямо кинематографическая мобильность в смене кадров.

Но разговор о герое у нас еще впереди. Пока закончим мотивировку нового обозначения жанра. Отметим замечательную особенность. Наверное, иначе могло бы восприниматься произведение, отмеченное одной-двумя, пусть важными, приметами цикла. Но в «Герое нашего времени» их полный набор! К этому надо прибавить: нам-то хорошо, нам – подспорье теоретических обобщений с учетом последующих новаторских поисков художников за немалый пласт исторического времени, а Лермонтову приходилось двигаться наугад, полагаясь на творческую интуицию. Сколько же здесь прозорливо угадано!

Скрытый прием циклообразующей связи

Художник может подчеркнуть задействованный прием. Я уже отмечал, что Лермонтов повествовательной паузой, объявляя героя здравствующим более полутора месяца спустя после дуэли, видоизменяет интригу события. Интрига не ослабевает: будет ли дуэль кровавой, как Печорин сумеет противостоять заговорщикам, выясни тся только в непосредственном описании события (даже друга-секунданта доктора Вернера дуэлянт в свой план не посвящает; да и сам корректирует этот план на ходу). Печорин последовательно испытывает Грушницкого: остались ли в нем человечески добрые чувства. Того хватило, за что отдадим ему честь, на подтверждение умысла шутовской дуэли и на откровенное признание в ненависти; тем он и подписал себе смертный приговор.

Но прием не обязательно демонстрируется. Даже больше: иногда он затеняется, применяется в скрытом виде.

В «Герое нашего времени» история с Бэлой, первая в изложении, зачастую и понимаемая в судьбе Печорина экспозиционной139, оказывается из значительных событий его жизни последней. Что было потом? О его службе в Грузии только упомянуто, допустимо предположение, что и заслуживающих внимания событий здесь в жизни Печорина не происходило; до отставки, что называется, дотерпел. Петербургское житье оценивается одним словом – скучал! (Сравним: «…на его <Максима Максимыча> расспрашивания о петербургской жизни… Печорин… совершенно бессилен (?) ответить»140). Надумал спутешествовать в Персию; экзотика маршрута была задумана заранее («мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь – только не в Европу, избави боже! – поеду в Америку, в Аравию, в Индию, – авось где-нибудь умру на дороге!»); не обозначено, сколько времени новизна впечатлений его развлекала, и не поясняется: попытка возвратиться означает ли усталость от дороги или полное исчерпание интереса к путешествиям; на возврате – в возрасте примерно тридцати лет, в «полдень» жизни! – умер (сбылось и такое предчувствие). Это мы узнаем потом, именно суммируя значимые события в жизни Печорина, но тогда мы обязаны возвратиться к началу повествования и понять, что же означает история с Бэлой (назовем ее пока так отстраненно) в жизни Печорина – любовь или (жестокое по отношению к избраннице) развлечение от скуки.

Высказывались мнения категоричные, например: «Бэла целомудренна и горда. Печорин ее не любит, но ему скучно, и ее сопротивление его забавляет»141. «Отношения с Бэлой Печорин скорее всего начинает, чтобы позабыть разлуку с Верой»142 (?). (Разлуку с Верой Печорину помогла позабыть, говоря его словом, диверсия, фактически здравые мысли, под утро после безумной и безуспешной погони за утраченной возлюбленной). А вот контрастное суждение: «…любовь к Бэле для него <Печорина> не какая-нибудь пустая забава…»143. Но лучше не декларировать (не раскладывать декларации), а наблюдать. Кое-что добавим по ведомству композиции.

У. Р. Фохт пишет: «Расположение повестей… первоначально производит впечатление чего-то случайного: случайность сюжетной связи повестей в романе словно бы отражает случайность событий в бесцельном существовании главного героя. Но, вчитываясь в роман, начинаешь понимать внутреннюю связь повестей в их последовательности, данной в романе, художественную оправданность и закономерность такой последовательности»144. Исследователь очень постарался оправдать композиционный выбор писателя. Не для того ли он так назойлив, употребляя определение «роман» (и уж совсем противоестественное – связь «повестей в романе»)? Да ведь никто и не оспаривает авторское построение книги как оптимальный способ постижения характера центрального героя. Этот способ хороший, но и недостаточный. А тут высокая автономия повестей в составе книги так удобна для перестройки их в читательском сознании! Смена ресурса позволит что-то видеть лучше. Попробуем передвинуть повесть «Бэла» с первого места в композиции на последнее в фабуле – посмотрим, что это даст возможность понять.

Будем деликатны, когда касаемся такого тонкого чувства, как любовь. Тут неуместны приемы грубого рационального анализа. «Кто в любви отвергает элемент чисто непосредственный, влечение инстинктуальное, невольное, прихоть сердца… тот не понимает любви. Если б выбор в любви решался только волею и разумом, тогда любовь не была бы чувством и страстью» (VII, 460), – писал Белинский.

(В повести «Княжна Мери» описывается прогулка молодежи к провалу в версте от Пятигорска. «…взбираясь на гору, я подал руку княжне…» Идет напряженный разговор, но помечается и такая деталь: «Как быть! Кисейный рукав слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку: все почти страсти начинаются так, и мы часто себя очень обманываем, думая, что нас женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно, они приуготовляют, располагают ее сердце к принятию священного огня, а все-таки первое прикосновение решает дело». – Вообще-то говоря, эта запись датируется двумя неделями спустя после действительно первых прикосновений во время танцев на бале по подписке в зале ресторации; Печорин уже тогда зафиксировал: «Я не знаю талии более сладострастной и гибкой!» – С княжной Печорин ведет обдуманную игру, но он увлекается, и наигранное уже переходит в непосредственное).

И в повести «Бэла» отдадим должное «инстинктуальному» характеру зарождению взаимной симпатии двух людей, таких разных и по положению, да и по свойствам личности; только каждый излучает свою ауру, и она совпала. Печорин с Максимом Максимычем прибывают гостями в соседний аул на свадьбу, которую устраивает старый князь для своей старшей дочери. Печорин иронично отзывается о лицах немногих черкесских женщин, не успевших спрятаться от чужих на улицах аула; Максим Максимыч советует не спешить с выводами. Ритуал свадьбы не спешен. И вот к почетному гостю «подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему… ну как бы сказать?.. вроде комплимента». В переводе-переложении Максима Максимыча это дается так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Комплименту для почетного гостя ничто не мешает быть пылким, потому что оговорен барьер («не цвести ему в нашем саду»). Но комплимент нисколько не наигран, а искренен. Впоследствии Бэла признается, «что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления».

Печорин, тем более что у него сложилось предубеждение насчет черкешенок, сражен красотой Бэлы. «И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали вам в душу». А тут еще комплимент, сразу подающий какую-то надежду. «Печорин встал, поклонился ей, приложил руку ко лбу и сердцу и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ». И потом «Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала».

«“Любовью с первого взгляда” можно назвать чувства, пережитые горянкой и русским офицером в момент их встречи на свадебном пиру»145.

Максим Максимыч не может простить себе: «черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, – такой хитрый! – а сам задумал кое-что». Задуманное осуществлено, Бэла оказывается в крепости. (Своеобразная рокировка: в «Кавказском пленнике» Пушкина в плену у черкесов оказывается русский, здесь пленницей становится девушка, да еще у себя же на родине). Далеко не сразу, но отпадут все условности – и плен, и национальные обычаи, и религиозные сдерживания; все преграды одолеет сердечное влечение. Для Бэлы – раз и навсегда. «Для Бэлы как для истинной женщины жизнь с любимым мужчиной даже в русской военной крепости с невероятно осложненными <вернее – прерванными> отношениями с родными, все равно кажется счастливой» (с. 5).

С Печориным всё не просто. Поначалу он кажется человеком прагматическим. Максим Максимыч пеняет ему за то, что он увез Бэлу, – Печорин скажет, как отрежет: «Да когда она мне нравится?..» Максим Максимыч в тупике: «Ну, что прикажете отвечать на это?..» Бэла еще дичится, сидит в углу, «не говорит и не смотрит», а Печорин в объяснении с Максимом Максимычем ударяет кулаком по столу: «она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня…» Если разобраться, аргумент чудовищный! Однако Максим Максимыч сдается: «Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться». (Отчего же Максим Максимыч забывает об этом правиле во Владикавказе?). В. И. Влащенко, обожающий штабс-капитана, все-таки сердится на него за уступчивость Печорину: «Можно предположить и ослабление веры в Бога в душе доброго Максима Максимыча» – и даже наставляет его: «Чтобы противостоять разноликому злу, необходимы неустанные молитвы, глубокая вера и твердость характера»146.

О гипнотическом влиянии Печорина на окружающих писал Л. Шестов: «Попробуйте судить Печорина: у него нет никаких недостатков, кроме одного – жестокости. Он смел, благороден, умен, глубок, образован, красив, даже богат… …когда столь высокоодаренный человек и проявляет какой-нибудь недостаток, этот недостаток ему к лицу, более того – начинает сам по себе казаться качеством, и прекрасным качеством»147.

Печорин упрям. Несмотря на упорство Бэлы («Дьявол, а не женщина!»), он через некоторое время даже предлагает Максиму Максимычу пари сроком на неделю. И ведь добился своего!

Ему пришлось прибегнуть к чистой авантюре. «Раз утром он велел оседлать лошадь, оделся по-черкесски, вооружился и вошел к ней». Подтвердил свою любовь, но признал ее неуспех. Объявил Бэлу свободной и попрощался: «Я виноват перед тобой и должен наказать себя: прощай, я еду – куда? почему я знаю! Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки: тогда вспомни обо мне и прости меня».

Печорин артистически разыграл придуманную роль. Он ведь офицер российской армии, служит, где прикажут, место не выбирая. Или (что даже представить себе трудно!), одевшись и вооружившись по-черкесски, Печорин – торопя смерть – демонстрирует свое желание по-черкесски податься в абреки? Уж на что служивая косточка – пожилой штабс-капитан, а и тот поверил: «Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал – и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя. Таков уж был человек, бог его знает!»

Для Бэлы страх навсегда потерять человека, которого она успела полюбить, пересилил все остальное. «Только едва он коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею».

Печорину нужна не только физическая близость; еще одаривая Бэлу и ухаживая за ней, он «учился по-татарски, и она начинала понимать по-нашему».