Картавый мальчик

Олег Миллер

Картавый мальчик

Часть 1. Гликерия

Глава 1. Ошибка архивиста

Заведующий кафедрой истории Иван Кромин прохаживался по аудитории за спинами трёх новоиспечённых аспирантов.

– А сейчас о теме своей будущей диссертации нам расскажет, нам сейчас расскажет…

Лика ещё ниже опустила голову.

– Якубовская, – тут же объявил он.

Она поднялась со своего места и робко призналась:

– Простите, я пока что не совсем определилась с темой.

– А аспирантскую стипендию успели уже получить? – спросил завкафедрой.

– Да, первую получила, – подтвердила Лика.

– И уже определились, на что её потратить? Можете не отвечать, Якубовская. Зайдёте ко мне завтра.

Лика никогда не помышляла о научной работе и карьере. Поступить в аспирантуру после окончания университета её уговорили в связи с катастрофическим недобором желающих продолжать обучение.

На следующий день она постучалась в кабинет Кромина, вошла и решительно положила на стол заявление.

– Хорошенькая у вас тема, – сказал тот, мельком взглянув на бумагу. – Значит, не желаете больше учиться? Позвольте узнать о причинах. Тоже выходите замуж и уезжаете из нашей северной столицы, как аспирантка Чичкина?

– Меня замуж никто не берёт, – вызывающе ответила Лика. – Просто мне совсем не интересно.

– Не напрашивайтесь на комплимент, Якубовская, – строго заметил завкафедрой. – Если уж эту Чечкину взяли, то вас… Хорошо. И что конкретно вам «совсем не интересно»?

– Писать никому не нужную скучную диссертацию, – объяснила она. – У меня нет ни малейшего желания стать кандидатом исторических наук. Вот зачем мне это, можете сказать? Какие перспективы защита кандидатской мне сулит?

– Никаких, как вы выразились, особенных не сулит перспектив, – согласился Кромин. – Но, если вам всего лишь неинтересно, это ещё не повод бросать аспирантуру. Может, я вас заинтересую хорошей темой? Скажем, она будет звучать так: «Развитие власти в России с 1917–го по 1954–й годы: когда и почему свернули с ленинского курса?».

– Извините, разве это сейчас важно, когда свернули, почему свернули и свернули ли вообще, – заявила Лика. – Не буду ничего писать. Иван Степанович, пожалуйста, согласуйте моё заявление.

– Она уже давно написана, эта диссертация, – задумчиво продолжил завкафедрой. – Моим другом. Его звали Сергей Верещагин. Его за эту диссертацию потом посадили. И он умер в тюрьме в возрасте тридцати двух лет от туберкулёза.

– Если она уже написана, то зачем мне делать это заново?

– И я о том же. Вам её просто нужно переписать в ноутбук и выдать потом за свою. Потратите времени месяц, не больше. Обещаю, что переписывать вам будет очень интересно. И сейчас вас никто за такое не посадит. О том, что это плагиат, будете знать только вы и я.

– Хорошего вы обо мне мнения! – возмутилась Лика.

– Меня тогда тоже вызвали к следователю, потому что мы жили с Сергеем в одной комнате общежития, – продолжил завкафедрой, не обращая внимания на Ликину реплику. – И я подписал бумагу, что осуждаю работу моего бывшего товарища, потому что это псевдонаучный подход, с каким я не согласен принципиально. Он сам меня об этом попросил, предвидя ход дальнейшего развития событий. Ему тоже было скучно, как и вам сейчас, писать диссертацию, основываясь на материалах всех этих совершенно идиотских партийных съездов. Сергей бы вас не осудил. Знаете, ему очень нравились такие девушки, как вы. Он просто умирал по одной очаровательной блондинке, но даже боялся к ней подойти. Она потом стала моей женой. Вот такой я подлец.

Кромин строго посмотрел на Лику.

– Надеюсь, у вас тоже плохое обо мне сложилось мнение, уважаемая аспирант Якубовская?

– Глупо всё как–то. Я не вас имею в виду, а вашего друга. Кому и что он хотел тогда доказать? Зачем это ему надо было, я не понимаю.

– Я ведь уже говорил: ему было скучно писать другое. Всё очень просто.

Завкафедрой встал, неслышными шагами подошёл к двери и резко её распахнул. В проёме показалось краснеющее лицо старосты третьего курса Лылиной, любительницы подслушивать. Кромин первым подчёркнуто вежливо с ней поздоровался, попросил не прикрывать дверь, вернулся на своё место и продолжил:

– Давайте так договоримся с вами, Лика… У меня есть хороший приятель, он сейчас возглавляет Совет ветеранов бывших сотрудников органов госбезопасности. Через него я вам выпишу допуск на месяц в спецхран московского госархива как моей аспирантке. Съездите в Москву, проветритесь. Нужная нам диссертация приложена к уголовному делу Сергея в качестве главного доказательства его вины. Вы почитаете, а потом решите – бросать аспирантуру или нет. Работу эту я хорошо помню. Она талантлива, тем не менее, переворот или фурор в науке сейчас произвести уже не способна. Но хотя бы кому–то этот труд должен пригодиться? Я решил, что это будете вы.

Допуск в спецхран госархива на имя аспиранта Якубовской завкафедрой выдал ей только через три недели – после получения уже второй стипендии. Кромин нарисовал подробную схему, как в нужное место проехать. Лика отдала схему таксисту.

– Переулок Дзержинского в Москве?! – удивился водитель. – Разве у нас есть такой?

– Должен быть, – уверенно ответила она.

Минут через сорок через какие–то дворы они подъехали к длинному двухэтажному зданию старой постройки, похожему на казарму. Внутри в убогой застеклённой будке сидел усатый человек с двумя большими звёздами на погонах зелёного кителя. Лика никогда не мечтала выйти замуж за военного, поэтому в званиях не разбиралась.

– Подполковник Марченко, – вышел из будки и козырнул ей усатый. – Чем могу вам быть полезен?

Лика протянула ему свою бумагу и паспорт.

– Вот, мне куда–то здесь у вас нужно…

Усатый изучил бумагу, занёс паспортные данные в журнал, затем ткнул пальцем в графу, где нужно было расписаться, и указал на лестницу, ведущую в подвал.

– Цокольный этаж, кабинет номер шесть.

В кабинете девушка в форме такого же цвета, но только с двумя маленькими звёздами на погонах, ещё дольше изучала допуск, расписаться нигде не велела, зато попросила Лику показать ноутбук.

– У нас запрещено копировать, фотографировать и выносить из хранилища любые материалы.

– Но мне ведь нужно будет переписать диссертацию, что там у меня указана – «Развитие власти в России…»

– Переписывать, что у вас указано, вы можете, – сказала с маленькими звёздами. – Ваш ноутбук я осмотрела. Нельзя только копировать, фотографировать и выносить. Как я поняла, вам нужна лишь диссертация, без самого уголовного дела?

– Почему же, на него я хотела бы тоже взглянуть, – возразила Лика.

– Тогда вам нужно будет пройти инструктаж и дать подписку. Но это не у нас. Вот, съездите завтра по этому адресу и пройдёте. В субботу, воскресенье и по средам они не принимают. И мы тоже, имейте это в виду.

– Какую мне ещё нужно дать подписку? – спросила Лика. – Мне сказали, этой бумаги будет достаточно.

– О неразглашении подписку, девушка, – пояснила с маленькими звёздами. – Ну что, сегодня вы поработаете только с диссертацией? За час–два вам постараются её отыскать.

– Да, пока поработаю только с ней, – согласилась Лика. – Потом видно будет. Куда мне дальше пройти?

Ещё ниже по лестнице, уже в самом хранилище, толстая тётка в закрывающей погоны шерстяной шали на плечах, быстро посмотрев в Ликину бумагу, медленно выписала себе на листочек: «Верещагин. Развитие». От неё здорово пахло спиртным, поэтому Лика нечаянно поморщилась.

– У меня тут редко кто–то бывает, – заметив это, сказала в шали и, понизив голос, попросила: – Не говорите никому, если можете. Я сейчас всё вам быстро найду.

Через полчаса она принесла толстую папку. На папке было написано: «В. П. Верещагин. Развитие Владика».

– Совсем не то, – сказала Лика. – Мне нужен С.Н. Верещагин. Работа называется «Развитие власти». А здесь у вас нет картотеки? Может быть, я сама по ней найду, что мне нужно.

Тётка уже внимательнее глянула в Ликин листочек.

– У нас тут не библиотека. Вас нельзя допускать к карточкам.

Она снова ушла на полчаса. Вернулась ещё более хмельная.

– Там диссертация вместе с уголовным делом. Мне нужно сделать открепление у завархивом. Так положено. А если я сейчас к генералу пойду, он заставит писать рапорт об увольнении. Меня уже предупреждали о недопустимости распития спиртного на работе.

Лика растерянно смотрела на архивиста, не зная, что и сказать.

– Да и чёрт с ним, проживу на пенсию!

Тётка скинула наброшенную на плечи шаль, явно собираясь куда–то пойти, и Лика увидела три большие звезды на погоне.

«Полковник!» – догадалась она.

– Подождите, пожалуйста, никуда не ходите сегодня. Мне же не срочно. Завтра сделаете это своё открепление. А я сегодня почитаю, что вы уже принесли. Можно?

– Конечно, нельзя, – мотнула головой тётка. – У вас же к этому нет допуска. Но вам можно. Да и здесь не должно быть ничего запрещённого. Что–то из домашнего архива какого–то покойника, что раньше работал в спецучреждении. Когда такие умирают, все бумаги положено увозить в архив. Научный цензор всё это смотрел, вот его подпись. Папка к тому же давно просрочена, необходимый срок хранения истёк. Давно пора бы уничтожить…

Читальный зал здесь имелся, как в библиотеке. Лика развязала тесёмки на жёлтой кожаной папке со странным заглавием «Развитие Владика» и принялась читать первый лист напечатанного оглавления–описи.

«Из домашнего архива доктора медицинских наук, профессора Научно–исследовательского и испытательного института экспериментальной аппаратуры и инструментов Министерства здравоохранения СССР, члена–корреспондента Академии наук СССР, лауреата Ленинской премии тов. В.П. Верещагина. 265 страниц».

Дальше указывался некий присвоенный профессору личный номер, даты его рождения и смерти, адрес места жительства при жизни, место захоронения и ещё что–то из шифрованных цифр и аббревиатур. Как поняла Лика, листая аккуратно подшитые далее документы и исписанные профессорской рукой вдоль и поперёк листы серой бумаги, это было подробнейшее медицинское описание развития ребёнка, начиная с внутриутробного периода. И одновременно дневник.

Судя по всему, Владик был внуком этого Верещагина, поскольку автор научного труда не только наблюдал за течением беременности, присутствовал при самих родах, но и участвовал в дальнейшем воспитании мальчика.

К шести годам профессор научил ребёнка играть в шахматы, и целый раздел был посвящён этому, с подробным описанием ходов всех партий. Иногда Владик у профессора выигрывал.

Затем перечислялись все до единой прививки, походы к узким специалистам–врачам, указывалось рекордное количество знаков, что ребёнок показал при чтении сложных отрывков различных текстов в первом классе, несмотря на то, что он картавил.

Картавости и попыткам излечить дитя от этого досадного физического недостатка в дневнике было уделено ещё большее внимание. К логопедам внука водила, как поняла Лика, бабушка Владика по имени Аннушка. Она никак не могла смириться с нечистым произношением буквы «Р» своим внуком. Сам же профессор почему–то с самого начала пребывал в абсолютной уверенности, что толку от таких походов не будет никакого. Мало того, он просто восхищался тем, что Владика никто не может избавить от картавости. И требовал от супруги, чтобы она после каждого очередного неудачного курса лечения приносила домой подробный медицинский отчёт от не менее остепенённых научными званиями врачей–логопедов. Профессор всё изучал, а затем, довольный, помечал на полях: «Изумительно! Что и требовалось доказать!».

Далее это чудовище немедленно на следующих листах затевало закрытую научную полемику с ранее прочитанными трудами коллег.

«К.м.н. Цейдлин И.В. доказывает нам в своей работе, что дефекты речи «не передаются по наследству, а связаны исключительно со специфическим развитием речевого аппарата у плода в материнском чреве».

Профессор Верещагин делал сноску на научный труд этого самого Цейдлина, указывал цитируемую страницу и далее размашисто выводил: «Простите, но Вы идиот, уважаемый, а не кандидат медицинских наук!» И проставлял дату.

Через неделю на следующей странице профессор написал: «Сегодня разрешил своей Аннушке «подрезать язычок» Владику в клинике института Сербского. Любопытно, что из этого может получиться…»

После подрезания Владик научился выговаривать слово «грабли» и стал более или менее сносно произносить букву «эр», когда она стоит в начале слова. Но если она пряталась в середине, следовала за любым из звуков, кроме «гэ», язык мальчика по–прежнему упорно не слушался.

Профессор ликовал: «Восхитительно!»

Лика возмущённо захлопнула папку, посидела в задумчивости пять минут, но снова раскрыла.

Мальчик родился в ноябре 1964–го года, судя по подшитой к развитию Владика выписке из роддома. Как следовало из амбулаторной карты, мама ребёнка, некая Светлана Михайловна Чиляева, 1942 года рождения, забеременела примерно в марте, после прохождения повторного трёхнедельного курса лечения в ведомственной медсанчасти 6–го управления КГБ СССР.

«Непростая девушка», – подумала Лика, взглянув на циферблат в конце читального зала. До закрытия хранилища оставалось три часа. Она принялась читать следующий раздел. В нем Верещагин утверждал, что предварительно обезвоженная семенная жидкость мужчины в замороженном состоянии может сохранять все свои свойства, необходимые для продолжения рода, в течение десятков и, возможно, даже сотен лет.

«Невероятно! – писал автор дневника. – Семя в капсуле из чистого золота, помещённое в жидкий азот, хранится как коньяк в дубовой бочке». Дальше была проставлена дата – 21.01.1924, и три восклицательных знака.

Лика пропустила последовавшую за этим профессорским примечанием научную полемику с ничего не понимающим в подобных делах доцентом Лапиным, который ошибочно полагал, что мужские клетки неизбежно потеряют свою активность с течением времени даже в благоприятной для хранения среде. Теперь она искала ещё хоть какую–нибудь информацию о маме Владика. Но о ней дальше, после рождения ребёнка, профессор уже не обмолвился ни единым словом.

Зато на следующей странице излагались восхитившие Верещагина примеры «поразительного научного предвидения» тов. Н.П.Горбунова, химика по образованию и личного секретаря председателя Совнаркома В.И. Ленина, который создал некий «уникальный рецепт криопротектора».

Это тот самый Горбунов, вспомнила Лика, который в январе 1924–го снял со своего пиджака Орден Красного Знамени и приколол его к френчу умершего на пятьдесят четвёртом году жизни вождя пролетарской революции. Владимиру Ульянову, который для всех советских детей в книжках о нём скоро станет «дедушкой Лениным», было всего пятьдесят три…

Она ещё раз прочла подшитую в дневник выписку из роддома. Обычный заполненный дежурным врачом официальный медицинский бланк установленной формы. Вес новорождённого – три килограмма двести сорок граммов. Рост – пятьдесят восемь сантиметров. Явных патологий развития не обнаружено, состояние роженицы удовлетворительное.

Но Лика всё же нашла то, что подсознательно искала, чтобы подтвердить свою смутную пока догадку. На одной из страниц дневника профессор глумливо подшучивал над биологом И.И. Ивановым – основоположником зоотехнического метода искусственного размножения сельскохозяйственных животных. Этого Иванова, как поняла Лика, в 1925 году совнарком вдруг уполномочил на проведение не увенчавшихся успехом научных опытов по оплодотворению семенем человека самок шимпанзе. «Несчастные обезьяны!!! – восклицал Верещагин. – Надо думать, участникам той экспедиции в Африку было невдомёк, что у сходных по геному самок шимпанзе хоть и на пару хромосом, но всё же больше, чем у нас! Зачем издеваться над человекообразными?! Риторический вопрос».

После этого профессор сам с собой неожиданно стал рассуждать о том, может ли искусственное оплодотворение женщины, произведённое без её на то согласия, считаться преступлением. По нему выходило, что нет, не может.

«Я не убивал зарождение жизни, как это позволительно делать всем участковым врачам–гинекологам, я жизнь эту создал. Да, насильник тоже невольно может стать виновником рождения дитя у своей жертвы. Но он движим лишь затмевающей разум похотью, я же сделал это осознанно – ради советской науки!».

Лике стало душно, и она расстегнула ещё одну верхнюю пуговицу своей сорочки, благо в зале была одна. Не оставалось больше никаких сомнений – Владик был дитём из пробирки. Советские учёные и в этой области знаний, оказывается, далеко опередили Запад. Через три года после легендарного полёта майора Гагарина в космос сподобились произвести и первое в мире успешное «непорочное зачатие» – в медучреждении всесильного ведомства. Великобритания того же результата добилась только в 1978–м, и у них родилась девочка…

Лике было известно, что предназначенные для продолжения рода мужские клетки продолжают жить и множиться в уже покойном теле ещё в течение почти трёх суток после клинической смерти. Она слышала, что этой исключительной живучестью сейчас пользуются жёны и любовницы, вдруг возжелавшие забеременеть уже от мёртвого возлюбленного. Или убитые горем матери, которые хотят внуков от безвременно ушедшего из жизни сына, ведь спермии можно заморозить и сохранить на будущее – сколь угодно далёкое.

На четвёртом курсе Лика писала работу по тридцатым годам. В то время такие же примерно намерения просто не могли не родиться и в головах последователей ушедшего из жизни кумира миллионов рабочих и крестьян. Только мотивы в январе 1924–го года, конечно, были больше идеологические. И вот в начале шестидесятых размороженным семенем Ленина профессор Верещагин оплодотворяет молодую женщину, она рожает мальчика, то есть биологический сын вождя, быть может, живёт где–то рядом.

Кто он сейчас? Сын Владимира Ульянова.

Когда до закрытия читального зала госхранилища оставалось минут двадцать, не больше, Лика перескочила через какие–то малопонятные таблицы, в которые были занесены данные о скорости вращения медицинских центрифуг, почти в самый конец папки. Там была подшита почётная грамота.

«Уважаемые Анна Геннадьевна и Виктор Петрович Верещагины!

Педсовет и весь наш учительский коллектив поздравляет вас с окончанием школы с золотой медалью вашим внуком Владиславом Чиляевым, и выражает вам огромную признательность за воспитание одного из наших лучших учеников.

С уважением директор школы № 145 С. Н. Худякова».

После этого архивист Лику поторопила:

– Извините, вам пора на выход, закрываемся.

Глава 2. Розы на Новодевичьем

Ночью Лика долго не могла уснуть, потому что размышляла над тем, о чём нечаянно узнала. Утром, когда прозвенел будильник, она быстро поднялась с постели, чтобы поехать в хранилище к самому открытию читального зала, но вовремя вспомнила, что сегодня среда и там посетителей не пускают.

Через два часа она уже подходила к воротам Новодевичьего кладбища, где был похоронен профессор Верещагин.

Показать нужное захоронение кладбищенский смотритель согласился за 3 тысячи рублей – при том условии, если неожиданно объявившаяся на погосте родственница назовёт не только фамилию, но и год с месяцем, в котором похоронили человека. Лика назвала участок №3 плюс те ряд и место, что были указаны на обложке жёлтой папки в графе «Похоронен». Смотритель сразу сбавил цену до тысячи.

– Подумал, ты из какого–нибудь таблоида, где про разные жуткие случаи пишут… Они тоже говорят, дескать, далёкий родственник у вас тут где–то покоится, хочу навестить, помогите найти.

– Почему это вы решили, что я из таблоида? – искренне удивилась Лика.

– Да мне–то всё равно, откуда ты и кто такая, – пожал широкими плечами работник некрополя. – Днём здесь всегда приёмные часы и нет предварительной записи, – коль заплатила, покажу, моё какое дело.

Пока они шли по погосту, Лика многое для себя прояснила.

– Там три могилки в одной семейной оградке, – обстоятельно стал рассказывать провожатый. – Раньше не так кучно закапывали, поэтому до соседнего захоронения метра полтора было. Вот начальство ещё при Горбачёве и решило продать это свободное место. Оградки мы с мужиками автогеном обрезали по самые тумбы, потом снова приварили. Да пожадничали, видать, когда освобождали место. Сказано было, чтобы не меньше двух с половиной метров под захоронение освободить новому усопшему, мы и освободили. А когда стали рыть новую могилу, обнаружилась старая. Лом в цинковом гробу застрял, еле потом его вытащили. Когда вытащили, в дыру-то один умник и посветил фонариком. Для интереса, он всё перстни искал золотые… А там пусто!

– Как это – пусто? – оторопела Лика.

– Так вот, пусто и всё тут. Две гири двадцатикилограммовые вместо покойной. Между тем, сама посмотри, вроде баба была какая–то схоронена, судя по табличке. А там железные гири привязаны.

– Зачем же туда гири положили?

– Для веса, полагаю. Гроб же цинковый, лёгкий. Крышка плотно закрыта, как хозяйки банки с соленьями закатывают.

– И что дальше?

– В милицию сообщили. Начальство подумало: если захоронение фиктивное, может, разрешат вообще убрать эту могилу? Но милиция велела оставить всё как есть. Дескать, не вашего это ума дело, что там находится, в этом гробу. Мол, это личное дело родных и близких. Может, покойная завещала себя сжечь и прах развеять? Кто знает, как там на самом деле обстояло.

Когда смотритель попрощался и ушёл, Лика в задумчивости простояла возле трёх облезлых, порыжевших от ржавчины оградок ещё никак не меньше часа. Крайняя правая могила, оказавшаяся пустой, и принадлежала той самой Чиляевой Светлане Михайловне, родившей Владика в 1964 году. Кем она приходилась супругам Верещагиным? Фото покойной давно уничтожило время, хотя карточка была когда–то запаяна в круглой медной рамке под стеклом. Ниже, на алюминиевой табличке под фамилией именем и отчеством, были выбиты две даты: «14.03.1942. – 26.02.1965». Это означало, что похороны молодой женщины кем–то были инсценированы через три месяца после рождения ребёнка.

Жена профессора Аннушка скончалась через шестнадцать лет после этой роженицы, её могила потом оказалась в середине. Самого профессора похоронили слева от жены по прошествии ещё пяти лет. Высеченные в мраморной плите даты рождения и смерти полностью совпадали с теми, что были указаны на обложке папки.

За заросшими бурьяном могилками никто из родственников не ухаживал, это было видно. Но на давно некрашеной и ржавой железной тумбе того памятника, что был установлен на могилке Светланы, лежала целая охапка почерневших и засохших стеблей роз, а рядом стоял запылённый коньячный бокал. Скорее всего, подумала Лика, букет этот здесь со дня рождения покойной, с марта. Кто–то приходил помянуть, определённо… И вряд ли эти розы мог принести тот человек, кому доподлинно известно, что здесь в 65–м году зарыли цинковый гроб без тела.

В четверг в архиве абсолютно трезвая тётка–полковник выдала Лике уже откреплённую от уголовного дела диссертацию «Развитие власти в России с 1917–го по 1954–й годы: когда и почему свернули с ленинского курса».

– Пожалуйста, дайте мне ещё почитать то позавчерашнее «Развитие Владика», – стала умолять Лика архивариуса.

– Да я бы дала, – хмуро сказала полковник, – но его уже сожгли. Истёк срок необходимого хранения. Если не верите, могу показать акт об уничтожении. У нас хранилище не резиновое. Старые материалы сжигаем, новые занимают их место…

Любой начинающий детектив на Ликином месте поехал бы сначала в указанный в выписке роддом, а затем в сто сорок пятую московскую школу. И всё это явилось бы только началом увлекательного раскрытия одной из тайн ушедшего двадцатого века. Но Лика никуда не поехала, потому что никаким детективом не являлась. Она поступила проще – набрала в поисковой системе «Владислав Чиляев», нажала «Найти», и просмотрела все те немногочисленные интернет–варианты, что выдал компьютер.

Постепенно отметая один за другим, она остановилась на одном единственном более или менее подходящем варианте – широко известный в узких московских кругах политтехнолог Владислав Владимирович Чиляев, того самого 1964–го года рождения. Всё вроде бы сходилось: коренной москвич, школу окончил в Центральном округе столицы, учился в МГИМО… Была скупая информация и о профессоре. Верещагин оказался «выдающимся советским учёным–генетиком», кавалером ряда орденов и автором многочисленных научных трудов.

Труды эти Лика тоже искать не стала, потому что ничего нового по заинтересовавшей её теме из всего разрешённого в те годы к открытой печати она бы точно уже не почерпнула. Но ей жутко захотелось хотя бы разочек взглянуть на «своего» картавого мальчика. Как сложилась судьба этого Владика? Где он?

Через три недели она вернулась домой в Петербург из своей аспирантской командировки с уже почти готовой диссертацией в ноутбуке и сразу же принялась разыскивать кого–нибудь из местных питерских, кто вхож в московские пиар–круги. Ещё через четыре дня она уже сидела в крохотной комнатке с вывеской на двери «Пиар–агентство «Туринский и партнёры».