В сторону света. Полная версия в иллюстрациях автора

Позже ребенок заинтересовался разными направлениями музыки. Что такое «попса» и «рок»? Почему папа не воспринимает «попсу»? Мы стали вслушиваться в слова. Вместе. Мне удалось обозначить тему глагольных рифм – качественной и некачественной рифмы, тему образов, сравнений и аллегорий. Через музыку мы вышли на азы стихосложения, причем по инициативе ребенка.

Я не хочу вырастить неформалов с грязными волосами и цепями, не желаю видеть одуванчиков – правильных и пригожих. Но рассказать о многом, о большем – мой долг.

* * *

Дети любят устраивать концерты для родителей. По-серьезному долго репетируют. Это нечто на стыке театра, концерта и балагана – очень забавно. Главное – не забывать хлопать в ладоши и поощрять.

Мы пытаемся бывать на концертах. Слышать живой звук. Не знаю, отложится ли это у моих детей, как у меня – я всю жизнь помню концерт Рихтера, дрезденского квартета, питерских скрипок. Думаю, что понять или полюбить классику, слушая ее на магнитофоне – бесполезно. Я могу включить любимого Рахманинова, но это не принесет никакого эффекта. Надо ощущать атмосферу зала, слышать дыхание музыкантов и стук их сердец.

Проверено и другое – жалкая попытка Диснея облачить классическую музыку в современную огранку. Ни диск «Фантазия», ни «Создай мою музыку» в нашей семье не пошли. Детям не интересно смотреть на рисованные кривлянья Мауса под музыку Баха.

А вот, не ожидал, балет «Щелкунчик» на новогодние праздники с антрепризой Деда Мороза – «от» и «до», на одном дыхании. Младшая дочь сидела на моих коленях, чтобы видеть сцену, и я чувствовал, как она содрогается в кульминационных моментах.

* * *

Не знаю, что будет завтра. Какие новые моменты и нюансы откроются. Родители растут вместе с детьми. Что придет еще в наши головы – неизвестно. Но одно ясно точно – мы будем слушать музыку…

Зима побеждает

Глядя за окно я подумал, что, скорее всего, весны в этом году не случится. Так и будет вьюжить белая пыль, вонзая свой микроскопический абразив в наши раскрасневшиеся щеки. Так и будем мы гонять по подъезду из рук в руки подзарядные устройства, которые есть на балансе лишь некоторых мужичков в нашей десятиэтажке, чтобы поочередно восстанавливать свои замерзшие автомобильные аккумуляторы. А сантехник с восьмого этажа по имени Андрей и кличке Бабай окажется прав в части тезиса: «Вот так-то, блин, я же говорил, что все будет холодно!»

Вьюжит, вьюжит Моро Дедоз, наметая почти африканские барханы вокруг маленьких машинок у подъезда. И крестным знамением осеняет нас почти трезвый вахтер автостоянки, видя, как пробираемся вдоль его забора с лыжами в посадку. По обыкновению нашу импровизированную лыжню постоянно портят люди без лыж, прокладывая тропинки в укатанном фарватере. А нынче – нет, только шальная псина прошла по лыжне, время от времени меняя курс с левой борозды на правую. Останавливаюсь, жду, когда старшая дочь подъедет ближе и показываю:

– Смотри, собака шла по нашей лыжне. Какая-то с небольшим клиренсом. Видно, где пузом снега касалась.

– Такса, поди, – выдает дочь, – Будь аккуратнее, папа, вдруг она лыжниками питается.

* * *

Однажды, в пьянящей молодости, я нес по Туркестанской двенадцатиструнную гитару к другу, чтобы спеть давно знакомый репертуар за рок-н-ролл. Это было приблизительно в тот год, когда на этой же улице работник милиции задержал приверженца красного ретро из Законодательного органас кисломолочной фамилией. За это силовик был публично наказан, а патриот продолжил парение на статусной федеральной корке, пока не случился коллапс с квартирами в столице и его сердце на этой почве не перестало стучать. Но речь не об этом. Речь о заветах молодым:

– Дети мои, послушайте главную заповедь отца вашего! Никогда не забывайте перчатки дома, когда несете к другу зимой гитару без чехла!

* * *

Я всю жизнь замерзал, с самых ранних лет, когда мир для меня был высок, а я любовался им с высоты своих советских санок. Вот отец везет меня в ненавистный детский сад, обездвиженного, заплаканного, закутанного в мамин пуховых платок, из под мотни которого торчат только два обезумевших карих глаза. Пахнет чем-то сладким, значит сейчас услышу скрежет полозьев по асфальту – будем пересекать улицу Выставочную. В те годы на месте современной энергетической высотки на Аксакова стоял облупленный забор из-за которого вечно текли умопомрачительные карамельные запахи. Позже, с пацанами околотка, мы твердо верили, что именно там делали всю газированную воду города. Но речь о зиме и холоде. Надо быстрее зажмуриться, потому что через мгновение поземка вопьется в то немногое, что осталось неспрятанным под бережные укрывала.

* * *

Зима всегда караулила и догоняла, проверяя частоту вибрации задубевшего туловища. Я до полусмерти замерзал в армии, где околосвердловские болота под барханами сугробов взращивали полуживых комаров. Насекомые залетали в казармы и досаждали духам, которые с тапками долгими зимними вечерами собирали тушки для отчета перед достойными старослужащими войнами. И по утрам, по команде, переполненной неказистым сарказмом: «Форма одежды – шинель в трусы! Быстрее, гоблины!», наш сержант по имени Андрей и кличке Большой, щедро награждавший пенделями своих сорок пятых кирзачей пролетавших мимо салаг, застраивал взвод с голыми торсами на плацу. Сейчас мы полетим очередную «трешку», а Большой в тулупе будет бежать в арьергарде и бляхой своего ремня мотивировать отстающих. Одна надежда была на земляка Андрея по кличке Борщ, который изобретал иногда способы, при которых марш-броски отменяли. Так он однажды обескуражил Большого припадком с носовым кровотечением. Правда, чуть позже выяснилось, что молодой расковырял себе нос гвоздем.

* * *

Я замерзал за забором пэвэошной части, куда забрался ребенком в детстве. Прячась от постоянно снующих офицеров, я постигал тонкую грань между любознательностью и любопытством, ощущая, как задубели в промокших варежках пальцы рук. Будто в садовском возрасте, когда напарник по группе толкнул меня головой на угол стола и мне зашивали сечку на лбу. Вечером к нам в гости пришла бабушка с гостинцами и все меня жалели, потчуя конфетами и деликатесами. А потом, совершенно случайно, кто-то из взрослых прищемил мне пальцы дверью. И пальцы ревели от боли, словно в них вонзили иглы, как теперь, здесь, за забором воинской части. Позже, проходя мимо этого забора, я видел приспущенные флаги по Черненко, Андропову и считал, что этот траур по тем бесконечным часам моего небоевого дежурства в сугробе у плаца.

* * *

Может быть поэтому, в недостижимом стремлении согреться, я так лелеял свою бедовую «классику», с таким трудом выстраданную к тридцати годам. Но не тут-то было. Вот, упираясь телом в бампер, путаясь в полах пальто, в очередной раз толкаю четырехколесного непролазного коня на встречу к Солнцу. И на коленях стоячи, ковыряю под защитой картера сугроб. И пою гимны в унисон капающему в салон тосолу. Хлоп! Аккумулятор сел. Дергаю ручку и ощущаю, как выскакивает из-под приборных пространств лопнувший трос-капот. Не машина – клумба баклажанная с цветом «мурена»! Цепляем через время мое ведро на трос, шеф на внедорожнике тянет меня по дороге. Запотевшие стекла, в висках стучит, впереди бампер стоимостью всего моего тарантаса. Ситуация бодрит. Втыкаю вторую, слышу, что завелся. А спидометр ползет вверх. Вот уже третья, четвертая. Сигналю, моргаю, кричу в открытое окно. Шеф останавливается и, будто не собирался издеваться: «А я забыл, что ты у меня сзади болтаешься». И пока я тер окоченевшие пальцы, мимо проезжали сотрудники ДПС, которые таскали меня на поводке вчера и сосед Андрей с шестого этажа по прозвищу Электрик, у которого мощный старый немец выручил меня позавчера.

* * *

Обновляем с дочерью лыжню, стараясь угадывать направление под рефренами переметов. На гребнях не спешу, несколько раз подпрыгиваю на лыжах, чтобы плотнее умять наст. Круг, второй, третий. Вдруг понимаю, что не слышу сзади ребенка. Оборачиваюсь. Дочь остановилась метрах в пятидесяти и что-то чертит лыжной палкой на снегу. Жду. Догоняет.

– Что написала-то? – спрашиваю.

– Вика, папа, зима, – отвечает.

– Актуально, – киваю, – Ну, что, домой, греться?

– Если ты замерз… – бодрится ребенок.

Возвращаемся. И видим, что на нашем пути трактор навалил сугроб размером с избушку. И вариант справа – лезть с лыжами через ограду, слева – через непролазный карагач. Вот тебе на! Хоть замерзай у подножия – нет пути. Долго пробираемся по кустам, рискуя порвать костюмы и куртки. Ура! Проехали. Хвала самодеятельному массовому спорту в окрестностях спальных районов!

* * *

Зима побеждает. Кажется, что это теперь навсегда.

Всё…

Все, что происходило, только укрепляло его пессимизм. Говорят, пессимизм – самая мудрая позиция. Возможно. Но эта позиция не самая легкая.

Все происходило так, как он и предполагал – все происходило плохо.

Ах, если пессимизм можно было бы продавать. Он переплюнул бы нефть и газ. Запас пессимизма бесконечен.

* * *

Они постучали в дверь за восемь часов до Нового года. Они были за дверью повсюду – их было двое. Одна работала на половом фронте, другая контролировала чистоту этого фронта. Та, которая уборщица, начала первой:

– Вы в очередной раз затопили кабинет директора нашего института.

– Очень жаль, приношу свои извинения, – сказал он, собираясь закрыть дверь, ибо вопрос казался исчерпанным.

– Нет, позвольте, что значит «жаль»? – Вмешалась вторая женщина, – Пойдемте, посмотрите, что вы натворили!

Он предпочитал не спорить с людьми – это занимало слишком много времени.

Напялив башмаки, вышел из квартиры и был доставлен на первый этаж.

На первом этаже сидел директор института:

– Вы в очередной раз затопили мой кабинет, – сказал директор института, указывая на мокрое пятно.

– Очень жаль, – повторил виновник потопа, разглядывая живописный угол комнаты. – Эти милые женщины мне уже об этом сказали. Приношу свои искренние извинения. Самые от сердца просьбы о прощении.

– Надеюсь, вы понимаете, что я могу доставить вам много неприятностей.

– Я очень не люблю угроз, – ответил виновник нарочито спокойно.

– Мы можем подать заявление в суд, – директор института оскалился.

– Сударь, это ваше конституционное право…

– Гм… А где, если не секрет вы работаете? – поспешил поинтересоваться директор, очевидно привыкший разговаривать с теми, кто о Конституции понятия не имел.

– Я жизнеописатель, – ответил жизнеописатель.

– Очевидно, утопист, – съязвил директор института, поглядывая на затопленный угол кабинета.

– Возможно. Готовьте в таком случае ковчег – ответил вяло виновник потопа. Он не любил спорить. Это требовало сил.

– Жизнеописатель, – продолжал смаковать смешное слово директор, усматривая в нем что-то недостойное.

– Да. Жизнеописатель, – совсем сник жизнеописатель, – Как я устал от председателей колхоза, вышедших из вахтеров. От острых умов и дурных манер. От этих кабинетов, которые были общественными туалетами. От самомнения надутых рыл.

Во взгляде директора института появилось изумление.

– Это вы про кого? – спросил он.

– Это я про жизнь, – ответил жизнеописатель, – Пойду я? Ага? Семь с половиной часов до Нового года.

Виновник потопа резко поменял грудь со спиной и зашагал прочь. Черт возьми! «Вы затопили наш институт». Тьфу! Теперь кушайте меня заживо, пейте кровь, гады! Может принести им ведро побелки? Так, чтобы хватило на следующий раз.

Степень раздражения жизнеописателя росла. В памяти всплывали козлости последних дней:

– Можно я возьму чайник до утра?

– Нет, мы наш чайник никому не даем.

– Это что, принцип?

– Конечно!

– А я думал, что принцип, это когда не убивают ближних.

Трогательная история сменялась другой, не менее раздражающей. Жизнеописатель поднялся на второй этаж совершенно красным. Ему хотелось кого-нибудь напинать по лицу, что-то сломать или стереть в порошок.

На втором этаже взгляд жизнеописателя уперся в батарею, в излучинах которой наш герой хранил свою пепельницу – пустую кофейную банку. С банкой случилась страшное – банки не было.

– А! – заорал жизнеописатель, – третья пепельница за неделю! Это вы все виноваты!

Он показал кулак в сторону первого этажа, где располагался институт.

Еще несколько шагов в сторону своей двери добавили новую боль. У порога стоял мусорный пакет, аккуратно и своевременно выставленный женой для удаления.

Жизнаописатель схватил мешок:

– Что, гад? Хочешь, чтобы тебя вынесли, да? – он стал бить мусорный пакет по лицу, – Морда у тебя не треснет? А, ты, типа, надежный? Я еще и не таких ломал.

Пакет лопнул. Картофельные очистки и прочая ерунда упала кучей к ногам.

– Жена, дай новый пакет, быстро! – выкрикнул жизнеописатель, открыв дверь своей квартиры. – Да, веник и совок еще.

Около десяти минут ушло на сбор объедков и витиеватые выражения, необходимые в таком деле.

Проходит еще несколько минут. Пытаясь не переломать ноги на обледеневшей тропке, жизнеописатель все-таки бьет лед своим мягким местом. Сидя на дорожке и потирая ушиб, виновник потопа продолжает некнижно выражаться.

Мусорные баки затарились перед новым годом не хуже обитателей жилищ. Пакет жизнеописателя, несколько раз падая поверх кучи, упорно скатывается вниз.

– Да, черт с тобой, валяйся где хочешь! – кипит виновник потопа, уходя прочь.

Семь часов до Нового года.

«Уважаемые жильцы! В связи с общей задолженностью по квартплате, администрация уведомляет…»

Почему эта бумажка, приклеенная к двери подъезда, попалась нашему герою на глаза именно сегодня – не известно. Известно, что больше она никому на глаза не попадалась, ибо была жизнеописателем цинично уничтожена. Содрана, порвана и затоптана.

* * *

Придя домой жизне-описатель ждал очередных неприятностей, но был разочарован. Навстречу ему выбежал сын:

– Папа пришел, – радостно заявил ребенок с интонацией, которая присуща детям трех лет.

– Сынок, – смог выдавить из себя умиленно виновник потопа.

Ребенок забрался на руки жизнеописателя и обнял папу. Затем отстранился, нащупал православный крестик под бородой отца:

– Папа, а у тебя «цеЛковь» на шее?

– Церковь? – переспросил отец, едва сдерживая слезы.

* * *

Новый год был спасен…

2003 год.

Хулиганский мотив, или день возмездия настал

Пьеса

Действующие лица

Автор пьесы: Жюль Огюст Рене (Бородатый сухой старец в мешковине с капюшоном и длинной кривой клюкой в руке).

Отец: Николай Иванович Лежон (Благополучный чиновник в безупречном костюме).

Мать: Софья Семеновна Лежон (Супруга Николая Ивановича – мудрая тигрица, прекрасная роза перед увяданием. Носит кимоно с нарисованными фламинго и розовый веер)

Дочь: Леля Лежон (Роль исполняется сорокалитровой бутылью с узким горлышком с нарисованным девчоночьим лицом. К горловине привязан детский бант).

Хулиган: Славик Морсо (Роль исполняется алюминиевым бидоном из-под молока с нарисованным мальчишечьим лицом).

Соседка: Клавдия Морсо (Мать Славика – глупая дородная баба с громким голосом. Носит рваный халат, который ей мал и большие калоши на босу ногу. Под халатом кожаные шорты с цепями на бедрах и кожаный лиф).

Демоны из сна: Трое юношей и две молодые особы, появляющиеся по ходу пьесы в разных ипостасях и костюмах.

Декорация.

Разделена не пропорционально на две зоны: ветхую – зону Клавдии Морсо (дальше от зрителя и меньше по пространству) и благополучную – семейства Лежон (светлую с манерным интерьером. Между этими зонами символичная арка, диагонально развернутая к залу.

Акт первый. Действие 1. Вступление

Автор пьесы (появляясь небыстрой походкой – от правой кулисы – к левой, вышагивая по авансцене): – Я написал эту историю сотни лет назад, когда как увидел ее значительно раньше. Я написал эту историю одной левой рукой самым красным французским вином (достает левую руку из-под полы своего балахона. Рука выкрашена в яркий красный цвет) и много лет ждал, что она станет неактуальной. Я – Жюль Огюст Рене, жил и любил, храня рукопись под тОгой. Соленые воды хлестали меня по челу, трамонтана вырывал волосья из макушки. Но ничего не изменилось среди людей, и теперь я решил поведать эту историю вам. (Добирается до левой кулисы и уходит со сцены).

Громкая французская музыка. На авансцену врываются демоны сна, одетые в детские шорты и панамки, с совками и игрушками в руках. У одного из них большая рогатка, вместо игрушек. Демоны исполняют танец, демонстрируя друг-другу свои игрушки, но не принимают в игру пятого демона, вооруженного рогаткой. Последний, деланно обижаясь, целится своим оружием в группу. Резкий хлопок, свет гаснет.

Сцена 1. В зоне Лежонов

Мать Софья Семеновна Лежон (приклеивая крестом пластырь на бок бутыли с нарисованным лицом): Леленька. Да как же это так? Ведь почти весь глаз опух.

Отец Николай Иванович Лежон (Берет на руки бутыль, как младенца): Бедная моя Леленька, не плачь! Папа поймает этого сорванца. Папа накажет. Не плачь, Леля. Этот сорванец свое получит! Не знаю, что я с ним сделаю. Я. Я…

Мать Софья Семеновна Лежон: Вот это все твое воспитанье, Николя! Ребенок совершенно не умеет постоять за себя!

Отец Николай Иванович Лежон: Дорогая, при чем тут мое воспитанье?

Мать Софья Семеновна Лежон: Надо было мне настоять, чтобы Лелечку в детский садик водить. К обществу, в коллектив.

Отец Николай Иванович Лежон: В детский сад? К свинке и кори, дорогая? К инфекции? К грязным стаканам и хлорке? К полуграмотным кухаркам с дурным прононсом?

Мать Софья Семеновна Лежон: К ровесникам, к друзьям. К началу взрослой жизни. К первому этапу! К социализации. Между прочим, вся страна так растет – по садам, школам.

Отец Николай Иванович Лежон: И по тюрьмам. Социализация. Тоже мне. Словеса-то какие странные – социализация, адаптация. Я вообще их не понимаю. Честно. Не понимаю. Что такое хороший человек – понимаю. Набожность – понимаю. Интеллект – понимаю. Понимаем, Леленька набожность с интеллектом? Да. Мы с дочкой понимаем. А социальную «приспосо-блин-ность» – не понимаем. Это приживаемость что-ли, бесцветность? Нет? Не так?

Мать Софья Семеновна Лежон: Не впадай в демагогию, Николя, прошу тебя.

Отец Николай Иванович Лежон: Это реалии жизни, дорогая, а не демагогия.

Мать Софья Семеновна Лежон: Да. Мы будем на балконе собственной квартиры кубики складывать. Полная изоляция. Это нас от всего сбережет. А еще лучше нам на остров. На необитаемый.

Отец Николай Иванович Лежон: Почему «на остров». У нас замечательная квартира. (Внимательно изучает пластырь на боку бутыли). Вот ведь гематома какая неприятная. Еще сантиметр, и в глаз. Страшно представить даже. Больно, Леля? Папа накажет хулигана. Потерпи, маленькая, потерпи. Папа такое ему строгое замечанье сделает. Ты просто не представляешь, доченька.

Мать Софья Семеновна Лежон: Хм-м

Отец Николай Иванович Лежон: Книги, кино. Мало ли в жизни интересного. Зачастую это лучший способ остаться в живых. Леленька, давай, дочка, почитай. (Ставит бутыль на стул к столу и кладет перед ней книгу). Я пойду поищу этого хулигана. Такие вещи не стоит откладывать. Как его зовут? Славик, сынуля кухарки?.. Соседки нашей? Славик, ох! Славик, Славик, Славик.

Мать Софья Семеновна Лежон: Только держи себя в руках, Николя! Постарайся не наломать дров, интеллигентно. Поговори, пригрози.

Отец Николай Иванович Лежон делает несколько больших шагов к краю сцены, но теряет уверенность. Поворачивается к супруге.

Мать Софья Семеновна Лежон: Лелечка! Но кто же так близко держит книгу к глазам. Давай я тебе сама почитаю. (Садится к столу и берет в руки книгу)

Отец Николай Иванович Лежон (Хочет что-то еще сказать жене, но видит, что семья занята чтением. Он тяжко вздыхает и уходит со сцены)

Мать Софья Семеновна Лежон: А. Это моя любимая французская книга о маленьком мальчике. Об очень наивном, хорошем мальчике. Он жил на своей собственной планете и любовался закатом.

Гаснет общий свет. Остается лишь направленный луч на матери с дочкой, читающих книгу. Одновременно начинается громкая французская музыка. На авансцену врываются демоны сна. Одеты демоны в темные одежды свободного покроя. У одного из них большая красная роза в руке и синяя короткая накидка. Демоны исполняют танец – четверо пытаются вырвать цветок из рук пятого.

Автор пьесы (появляясь небыстрой походкой – от левой кулисы – к правой, вышагивает по авансцене, разгоняя демонов клюкой. Перекрикивая слегка притихшую музыку): – Что ж вы, демоны, распоясались? Вот клюка моя, да по спинам вам! Я – Жюль Огюст Рене, велю вам сгинуть. (Ловит красной рукой демона с розой, другие же успевают скрыться). Ага, сорванец, Автору себя уподобляешь? Судьбе перечишь, чертенок? Пойдем со мной, я буду долго мучить нас с тобой обоих. Тебя – за дерзость, а себя – за слабость, что я тебя создал. Мы будем нюхать хлор, и заразимся свинкой. Мученье закаляет дух – так станем совершенней! (скрываются за правой кулисой, а мать Софья Семеновна Лежон продолжает читать бутылке книгу)

Без паузы сцена 2. У арки

Из-за левой кулисы появляется Николай Иванович Лежон. Он тянет за собой волоком бидон за ручку к арке.

Отец Николай Иванович Лежон: Кто Леле в глаз выстрелил, не ты? Кто мою дочь чуть не сделал инвалидом? Здесь живешь? Мама твоя дома? Не вырывайся, не пущу! (Стучит в створ арки не отпуская ручку бидона из рук). Любезная, это сосед ваш – Николай Лежон! Будьте добры, откройте дверь.

Соседка Клавдия Морсо: (появляется из глубины сцены и подходит к арке с другой стороны. По ходу движенья она нашептывает что-то ворчливо) Кто там еще?

Отец Николай Иванович Лежон: Сосед ваш, любезная. Николай Лежон.

Соседка Клавдия Морсо: (просовывая голову в арку). Какой сосед?

Отец Николай Иванович Лежон: (неуверенно и робко) Лежон.

Соседка Клавдия Морсо: (зло) Лежон-жужон. (видит соседа и своего ребенка) А! Что такое? Зачем ты держишь моего Славку за ухо?

Отец Николай Иванович Лежон: Понимаете, уважаемая, ваш сын обидел мою дочь. Он ей чуть не выбил глаз из рогатки. С этим надо что-то…

Соседка Клавдия Морсо: (Орет истошно) Пусти! (выскакивает к Лежону, хватает бидон в объятья) Я тебе дам, обидел. Славик, что он с тобой сделал?

Отец Николай Иванович Лежон: Послушайте…

Соседка Клавдия Морсо: А ну-ка рот закрой. Славик! Он бил тебя?

Отец Николай Иванович Лежон: Простите…

Соседка Клавдия Морсо: Замолчи! (с гримасой) «Простите».

Отец Николай Иванович Лежон: Но Славик…

Соседка Клавдия Морсо: Сказала: замолчи! Ты что же думаешь, зараза, раз костюмчик нацепил, так и управы на тебя не сподобим? Славочка, он бил тебя?

Отец Николай Иванович Лежон: Я просто…

Соседка Клавдия Морсо: Да тут синяк. Ай! Замолчи! Ну, Грех, держись! Теперь я тебе устрою «простите». Теперь попляшешь…

Отец Николай Иванович Лежон: Да выслуш…

Соседка Клавдия Морсо: Закрой свой рот! Ты все уже сказал. Зверюга. Ты знаешь что теперь? Теперь держись! Я тебе жизнь поломаю. Уничтожу! Славик. Он бил тебя?

Отец Николай Иванович Лежон: Черт знает что…

Соседка Клавдия Морсо: Узнаешь. И черта узнаешь, Зло, все узнаешь! Морсо так этого не оставит, Морсо тебя уничтожит. И рад будешь деться куда-нибудь, да не выйдет! Славочка, идем домой, мой мальчик! Мама сейчас тебя пожалеет (уходит с бидоном за кулису).

Отец Николай Иванович Лежон: Вот и поговорили (совсем тихо). Бывает же – тяжелый случай. (Делает несколько шагов в зону Лежон). Соня, не поверишь. Я извалялся в дерьме!