SnakeQueen

*****

Иногда она думала о том, как могла бы выглядеть реклама с её участием. Попадая на коммерческие вставки в телеке или в интернете, видя привлекательных спортсменок, что представляют те или иные товары, переминаются с ноги на ногу, истекают струями пота, она воображала, как смотрелась бы на их месте. Ей не хотелось рекламировать одежду, даже спортивный инвентарь, вроде перчаток или накладок для смягчения ударов, только кроссовки. Это было связано с тем, что она не могла придумать лучшего образа, чем бег. Ей было всё равно, какую модель представлять, «Найки», «Адидас», «Рибок», главное было показать, как она бежит, обутая в них, и как мир меняется вокруг.

Картинка должна была быть такой.

В чёрно-белой, контрастной гамме она появляется на дороге или на каком-то урбанистическом возвышении, ставя ногу на бетонное ограждение. Она одета в облегающую худи, капюшон на голове или сброшен на плечи. Замирает на мгновение, а потом делает первый шаг. Камера концентрируется на её ногах. Она бежит в уверенном темпе, ровно как хронометр, никаких сбоев. По грубому асфальту, брусчатым тротуарам, пешеходным дорожкам, по стыкам и неровностям. На заднем плане статичные объекты. Груды мусора, лежащие бомжи, припаркованные машины. Предельный реализм. В этом весь смысл. Это не обман, не какое-нибудь гламурное дерьмо, но её истинная история. Она действительно бегает именно там каждый день. Это не для красоты, не для того, чтобы кому-нибудь понравиться, это только для неё, ведь она и есть тот самый воин, что не может остановиться. Нет, она не идеальная модель из кроссфита, не футболистка, пробующая мягкость травы, не девушка, что бежит к пляжу с доской для сёрфинга. Для неё каждый день как сражение, работа, проблемы, безденежье, ярость и безумие, но, когда она бежит, то забывает обо всём. Есть только эта пустая улица и звук её шагов.

Кадры меняются, быстрый монтаж. Её ноги на горных тропинках Греции, в землях её юности. На уличных футбольных площадках в Афинах, где она билась с мальчишками по выходным, на лондонских мостовых, где она хмурым ранним утром разминается перед боксёрским чемпионатом. Где-то, где она никогда не была, где-то, где была, но уже забыла. Вся ретроспектива её жизни через бег.

С каждым новым кадром кроссовки всё больше изнашиваются, на них появляются потёртости, грязь, носки рвутся и облезают, но она не меняет их, ведь они служат не хуже новых, они уже стали частью её естества. Возможно, это не лучший способ рекламы обуви, когда показываешь её разрушение, но в конце, по её замыслу, эти грязные кроссовки вдруг исчезают, и появляется новая модель. Чистые и незапятнанные. Как феникс, возрождающийся из пепла.

На фоне этих кадров должен звучать её голос. Вот, что она говорит.

«Я бегала в них в жару и в дождь, днём и ночью, по горам и долам. Преследовала и убегала, играла и соревновалась. Использовала их по назначению и как придётся. Падала и бежала снова. Уставала и бежала снова. Умирала и воскресала. Я всё ещё бегу».

Такую рекламу она придумала для себя, хотя никто её не заказывал, никто не был готов дать за неё и цента. Конечно, такое уже снимали раньше, может быть, много раз, но это не устаревало как классика. Что-то вроде маленьких чёрных платьев, которые она никогда не носила, и в этой версии была её личная правда.

– Мне нравится смотреть, как ты бегаешь, – говорила Хелен раньше, когда наблюдала каждое утро за ней, поднимающейся на ближайшую гору. – Уверена, что тысячи лет назад юный Ахиллес делал также.

Бег был для неё не просто упражнением, но формой медитации. Когда дышать тяжело, лёгкие жжёт, и мышцы горят, ты словно отключаешься, в своём сознании ты далеко, и время больше не идёт. Она начала бегать с десяти лет. Родители с помощью лёгкой атлетики пытались привить ей более мирные способы траты энергии. Скоро привыкла к этой каждодневной рутине – выбегание своего объёма, развитие способности держаться всё дольше. К пятнадцати ей прочили даже какие-то успехи, особенно на дистанциях в сто и двести метров, поговаривали о включении в молодёжную сборную страны, но уже через год она бросила соревноваться, желая оставить время для более важных вещей. Тем не менее, привычка бегать по утрам у неё осталась. Теперь она пробегала десять километров примерно за сорок минут, следила по своим часам, чтобы не выбиваться из графика.

Не все боксёры использовали бег как часть тренировки, многие переходили на новые методики, но всё же это была классика, и ничто так хорошо не смотрелось в тренировочном монтаже, как подобные пробежки под правильную музыку. Тайлер говорил, что это воплощение стремления, проявление всего, что накопилось. И боли, и ярости, и надежды.

В Окленде она выходила из дома не слишком рано, часов около девяти, когда все уже разъезжались, и районы стояли пустыми как после эпидемии вируса из голливудских фильмов. Это не напрягало, напротив, было приятно бежать в оглушительной тишине и чувствовать себя одной в мире. Бежала мимо бесконечных линий однотипных домов, заборов, белых стен, вновь заборов, любого размера и цвета, деревянных и металлических, зелёных островков растительности, припаркованных автомобилей. Собаки чувствовали её и иногда заливались лаем во дворах, пятнистые питбули или маленькие декоративные собачонки с голыми телами вставали на задние лапы, вытягиваясь к ней. По дороге иногда проезжали редкие машины, и она гадала, кто бы мог ехать в них, если бы мир, и правда, вымер. Охотники на зомби, рейдеры, собиратели лута или просто беглецы с безумной надеждой на спасение. Миновав жилые районы, начинала подъём на холмы, облачённые парковой растительностью, под ногами у неё теперь были декоративные дорожки из камня, маленькие лесенки, резкие повороты.

Старалась отключить сознание в эти минуты, не думать ни о чём конкретном, дать мыслям просто скользить, как паук спускается по своей паутине. Обычный человек вряд ли вообще смог бы отвлечься. Слишком сильно билось бы сердце, кровь стучала в висках, а каждый вдох был бы слишком мучительным. Но для неё, после нескольких лет практики, это было легко. Не то, чтобы боль исчезает, просто боль и есть наша жизнь, как говорила Хелен, и ты учишься её не замечать. Она умела делать это лучше многих. Иногда представляла себя волком, бегущим по снежному лесу, в тени огромных деревьев, выискивая тропинку под ногами.

Так дни сменяли один другой, и осень перешла в зиму едва уловимо для глаз.

*****

Бесконечный звук воды.

Это был первый серьёзный дождь, что она увидела в Окленде. Местные уверяли, что сезон дождей здесь обычно начинается с ноября, но в год великой засухи несколько долгих месяцев вовсе не было осадков, и только теперь, зимой, наконец, прорвало. Окно её спальни на втором этаже было открыто, и за ним чернела сырая ночь, время от времени врывавшаяся внутрь с порывами ветра, тогда она чувствовала острый запах свежести и обновления.

Ливень хлестал монотонным гулом. Этот звук не меняется, куда бы ты ни попал, и, закрыв глаза, лишь вслушиваясь, она могла представить себе, что это дождь в пригороде Афин или в восточном Лондоне, где снимала комнату во время чемпионата, чтобы не ездить далеко, и вода струится по той коричневой стене соседнего общежития, что она видела каждый день из окна. Это был и тот самый лондонский дождь, который она видела ночью в больнице, когда вышла на короткое время к окну в длинном коридоре, чтобы подышать свежим воздухом. Внизу, на пустой парковке под фонарём стоял её одинокий мотоцикл, но ей было всё равно. Память – это лишь реконструкция, но она была уверена, что помнит его очертания в клубящемся водном мареве так крепко, будто никогда уже не сможет забыть.

Лампа на столике едва тлела, размазывая тёплое пятно света по комнате, и она лежала на кровати, глядя в потолок. Коты-астронавты всё так же лились рядами по обоям, будто живые, движущиеся картинки в каком-то комиксе, а наверху тускло горели золотые звёзды. Дом был пуст. Тайлер ещё не вернулся с ночной смены и должен был приехать лишь к утру. В такую погоду ей не было никакого смысла работать, поэтому она бездельничала, охваченная мрачной тоской.

– Сегодня рисовала по памяти, – сказала мама, которая появилась на том стуле, что стоял перед кроватью. – Ностальгическое настроение?

На столике у лампы лежал её широкоформатный альбом, развёрнутый на незаконченном рисунке, что делала раньше, когда свет был ещё включен в полную силу. В чёрно-белой манере, как обычно, она изобразила горы Арголиды, памятные места детства. Рядом лежали две толстых книги с русскими буквами на корешках.

– Вид с крыши нашего дома. Не уверена, что точно воспроизвела пейзаж.

– Всё точно. Опять читаешь русские книжки?

– Да, что-то вспомнилось, что давно не держала в руках бумажных книг. Заказала на «Амазоне» пару томов. Это я ещё не читала.

– Отец крепко приучил тебя к русской литературе, – на лице Хелен появилась улыбка. – Помню, как он требовал, чтобы ты давала ему отчёт по одной книжке каждые две недели. Тебе было едва двенадцать, а он уже хотел, чтобы ты штудировала Толстого. Иногда жалею, что не выучила русского. Думала, что в жизни и в работе не пригодится.

– Я помню.

– Для него сохранение родного наследия было очень важно.

– Да… Всё забывается. Уже года три к книгам на русском не прикасалась.

– Ты всё ещё злишься на отца… Почему ты так?

Эти слова по своей неожиданности были похожи на холодное прикосновение стали.

– С чего ты взяла? Я вовсе не злюсь, – ответила она.

– От меня не скроешь. Я вижу все твои глубинные чувства, Алекс. Да, ты хочешь гнать эти мысли, и иногда тебе кажется, что успешно, но всё же ты считаешь его виновным. За то, что он погиб и оставил нас одних, за то, что поставил на кон в своём бизнесе слишком многое, лишив нас денег, за то, что был с тобой слишком холоден и вечно пропадал на работе. Винишь его даже за то, что он оставил свою первую семью, хотя это вовсе не твоё дело. Тебе кажется, что его вина есть и в том, что со мной случилось. Будто, если бы он остался жив, если бы мы не переехали, то всё бы изменилось. Но это не правда.

– Даже не знаю, что сказать.

– Можешь не говорить. Я знаю, что ты чувствуешь. Ты знала его хуже, чем я, и была слишком мала, когда мы переживали лучшие свои годы. Хотя годы с тобой тоже не были в наших отношениях плохими, просто мы меньше уделяли времени друг другу.

– Наверное…

– Ты не видела его в больнице, когда он работал и был таким уверенным, словно спасающим всех. Его первая семья осталась в России. Он не взял их с собой сразу, хотел поначалу устроиться, а у его жены там была своя работа, и, вот, он сказал, что пригласит их, когда разгребёт завалы. Потом он встретил меня, мы стали любовниками, и он написал ей, что пришлёт документы на развод. Ты это хотела узнать?

– Я никогда не упрекала тебя.

– Так иногда случается. Думаешь, я виновата в этом? Ты же видела любовь, чувствовала ту боль, что она причиняет, мне ли не знать. Что ты была готова вытерпеть ради неё? Только он мог сделать этот выбор, и он его сделал.

– Хорошо. Ты права, это не моё дело.

– Он хотел обеспечить нас. Я занималась наукой, не думала о деньгах, ты должна была получить лучшее образование, на что-то меньше Оксфорда мы и не рассчитывали, поэтому он взял на себя роль сделать так, чтобы мы ни в чём не нуждались. Думаешь, он мотался по Европе, проводил так много дней не дома, потому что ему это нравилось? Он не любил летать, но они всё время звали его в Лондон, Берлин, Тель-Авив, говорили, что без его медицинских знаний им не разобраться, какое оборудование закупать. Они не просто зарабатывали деньги, у них была идея. Современное медицинское оборудование для Восточной Европы. Да, он заложил наш дом, но с моего согласия. Бизнес – это риск, и, если не готов к этому, то лучше не браться. В конце концов, именно он заработал на тот дом. Мне бы одной такой было не потянуть.

– Понимаю.

– Понимаешь, но не принимаешь… Кто знал, что всё так произойдёт? В ту ночь, когда они летели из Израиля в Афины, их самолёт шёл слишком низко над морем. Мы никогда уже не узнаем, что случилось. Говорили, что он был перегружен… четыре человека плюс большой багаж. Говорили, что пилот мог не дотянуть до земли… Жизнь – это хаос, и все твои планы рушатся в один момент. У него же было всё хорошо тогда. Готовился большой контракт. Он говорил мне, что, если всё выгорит, мы выйдем из этого миллионерами.

– Я не виню его.

– Винишь. Просто хочу, чтобы ты знала, как это выглядит для меня.

– Хорошо…

– Ничего не говори. Просто хочу, чтобы ты знала.

*****

Дом, работа, длинные прогоны, мосты Сан-Франциско – всё это было лишь перебивками в каждодневной череде тренировок, и истинная её жизнь проходила в залах, немало которых ей довелось повидать за годы спортивной карьеры. Красно-белые стены юношеской школы в Афинах, большие и светлые лондонские залы с галереей флагов под потолком, маленькие ностальгические залы Западного побережья, которые так хорошо смотрятся на видео. Теперь ей тоже приходилось совмещать. Бокс у мистера Робертса, борцовские сессии в местной академии греплинга, работа над кардио и физической формой в зале для кроссфита, куда Тайлер достал дешёвый абонемент.

В каждом бойцовском зале можно было заметить признаки той странной религии, что свойственна подобным местам. Не в тех залах, конечно, что созданы лишь ради прибыли, заполненные самыми примитивными мотивационными слоганами, но в местах, где людей бьют по-настоящему, и кровь и пот – это не просто пустые слова. Местах, где ты заходишь куда дальше, чем обычно. Надписи на стенах, призванные направить на истинный путь, портреты бойцов на входе или у самого ринга, известных во всём мире или местных звёзд, обнажённых по пояс как древние герои, кубки и пояса на импровизированных алтарях, регалии забытых побед – вот её проявления. Всё это вместе складывается в некую идею, скорее ощущаемую, чем высказанную открыто.

На первый взгляд тут царила настоящая эклектика. В тех залах, что она посещала лично или просто видела на фотографиях, стены украшали слова и высказывания самого противоположного содержания. Фрагмент буддийской притчи в маленьком боксёрском зале на окраине Гвадалахары, лаконичная мудрость древних самураев в лондонском захолустье, строчки из песен рэперов с Западного побережья в бывшем складском ангаре Нового Орлеана. Однако за всем этим многообразием стояло нечто общее, желание прикоснуться к тому, что называется «путь воина», постичь его во всей полноте, в единстве внутреннего совершенствования и внешнего проявления. Прикоснуться к тому самому пути, что занимал и её мысли.

– Что такое путь воина в наше время? – спрашивала мама, наблюдая за её тренировками в пустом зале, когда все остальные уже ушли. – Что они имеют в виду, пытаясь связать воедино этот ринг, клетку, духовные упражнения буддийских монахов, кодекс бусидо, нашу звериную природу? Мы уже говорили с тобой об этом.

Хелен, желая развлечь себя в посмертном существовании, изучала религию бойцовских залов, будто какую-то древнюю культуру при жизни, реконструировала её по фрагментам, как восстанавливают ритуалы друидов по обрывкам римских и греческих текстов.

– Взять хотя бы эти портреты, что так часто можно увидеть у вас, – говорила мама. – Эти замечательные парни с рифлёными телами и яростным взглядом. Что они символизируют на самом деле? Как можно интерпретировать их с точки зрения культурологической?

В зале мистера Робертса имелось большое его изображение почти в полный рост, оно помещалось рядом с надписью «Faugh a Ballagh» и было посвящено тем дням, когда тренер ещё выступал на ринге, переживая моменты побед и поражений. На этом портрете он стоял обнажённым до пояса, прижимая к груди руки в зелёных перчатках, куда моложе и отчаяннее себя нынешнего.

– О чём свидетельствует, например, то, что тренер Робертс позволил этому красоваться здесь? – вновь спрашивала Хелен. – Это гордыня, так свойственная всем спортсменам, и тебе в том числе, или просто коммерческий трюк, желание использовать образ для продажи абонементов, или же стремление быть примером для других?

– Может, всё вместе? – ответила она.

– Это компромиссный ответ. Им я не могу удовлетвориться. Подумай о том, по какому принципу появляются эти парни на портретах.

– Не знаю. Тут нет никакой системы. Иногда это легендарные чемпионы, вроде Али, но часто и просто местные парни, что связаны с залом.

– Да, ты на верном пути, – кивнула Хелен. – Обычно на стену помещают того, кто является главной надеждой зала. Самого сильного воина, который должен принести сообществу славу и успех. Почти как древний племенной ритуал. Устрашение врагов, приобщение к чужой удаче. Это ещё раз доказывает архаические корни вашего занятия.

– Ну, в этом что-то есть.

– С другой стороны, прежние чемпионы, которые должны служить примером. Они – часть легенды, мифа о спорте, что объединяет всех внутри этого сообщества некими общими смыслами. Если смотреть в таком ракурсе, то можно сказать, что бойцы тут выступают не в роли простых смертных, но как бы героев. Детей богов или персонажей комиксов. Они – воплощение абсолютных качеств. Силы, храбрости, самоотречения ради высшей цели. Тут сплетается всё. И гордость за страну, когда они представляют флаг, и национальная сопричастность, и личный опыт, когда кто-то вдохновляется ими для изменения собственной жизни.

– Вечно ты выискиваешь в вещах скрытую подоплёку.

– Ну, бои гладиаторов выросли из человеческих жертвоприношений богам подземного мира. Не забывай.

– Знаю.

– Когда-нибудь и твой портрет появится на стене зала, – голос Хелен звучал без всякой иронии. – Ты будешь стоять со своими чёрными, распущенными волосами, может быть, уперев руки в бока, в такой надменной позе, с глазами, горящими как у волка или одной из тех валькирий севера. Под этим изображением будет твоё имя. Александрия Адамс, просто Алекс для друзей. Станешь одной из них.

– Рядом с великими? Нет, я лишь тень на их фоне. Это было бы неуместно.

– «Я бы не осмелилась причислить себя к знаменитым воинам, хотя у меня тоже храброе сердце», – процитировала Хелен. – Абсолютное самоотречение.

– Да, что-то вроде этого. Чего я добилась, сравнимого с ними? Чтобы приблизиться к такой славе, нужны великие противники, только в таком противостоянии рождается легенда. Как Пакмен против Маркеса, как Али против Фрейзера.

– Я говорю не про сейчас. Кто может знать, что будет потом?

В тех залах, что посещала в Сан-Франциско, она знакомилась с разными людьми, но больше всего времени проводила с теми, кто занимался у Робертса. Там быстро все узнали, что она бьётся в клетке и успешно, поэтому авторитет её заметно вырос.

Некоторые парни смотрели за её тренировками, задавали какие-то вопросы.

– Почему у меня такая хорошая выносливость? Ну, это больше от природы зависит, – отвечала она. – Хотя я занимаюсь практикой дыхания. Стараюсь дышать перед боем медленно, не повышать пульс, не частить с вдохами. Это работает.

Иногда девчонки из зала спрашивали её насчёт техник для самообороны. Они ходили на бокс больше, чтобы защитить себя или придти в форму, их мало интересовал сам спорт. Ей не хотелось их обманывать, как многие делали.

– Ну, вы же не в серьёз собрались голыми руками драться против мужиков? – спрашивал она, когда Мейси и Рита сидели перед ней на матах, отдыхая от работы со снарядами. – Сколько вы весите? Сто двадцать фунтов? Не верьте в глупости. Если хотите защитить себя, купите пистолет. Нож может помочь, но без гарантий. Нет никаких секретных техник.

Бывало, что у неё спрашивали совета и в более сложных вещах. Одна из девушек в зале подходила к ней, говоря, что никак не может заставить себя бить других в спаррингах, будто какой-то психологический барьер не даёт руке распрямиться.

– Может, это тебе просто не нужно?

– Нужно. Я должна научиться. Я хочу.

– Ну, если всё таки хочешь… Знаешь что. Представляй, что твои удары не причиняют им боль, но дарят радость или даже излечивают их, будто ты можешь избавить их от всех болезней. Твои руки наделены целительной силой. Избивая их, нанося удары, ты на самом деле делаешь им одолжение.

– Серьёзно?

– Почему нет? Спарринг – это как игра для двоих. Уж я-то знаю. Тот, кого бьют, вполне может оценить качество ударов, и ему может даже понравиться. Всё же под контролем. Поверь, парни тебя ещё поблагодарят после этого. Главное правило – чем сильнее ударишь, тем лучше будет твой эффект исцеления.

– Я попробую…

*****

Она быстро поняла, что мистер Робертс относится к тому типу тренеров, которые предпочитают, встретив сформированных бойцов, ничего не менять. Это было распространено в их бизнесе. Парни приходили из любителей, приезжали из других стран, иногда познавшие вкус чемпионства, и многие из тех, кто принимал их в свои залы, не давали им почти ничего нового, лишь цепляя к их успехам собственные имена. Если есть талант, то он и сам пробьётся. В случае Робертса это можно было оправдать тем, что он почти не работал с профессионалами. Она могла понять его, но совершенно не желала соглашаться с таким подходом. С другой стороны, она видела и лучшие его качества. Он ещё не забыл своей собственной боксёрской карьеры, поэтому часто, когда работал, в его глазах появлялся огонь истинного, неподдельного интереса.

– Да, действуй из той стойки, к которой привыкла, – говорил он обычно. – У тебя быстрые ноги, хорошее передвижение. Двойной левый джеб, и потом добавляй правый прямой. Это работало в любителях, будет работать и где угодно. Чуть сместилась и правым прямым в голову. Под неожиданными углами будет ещё лучше заходить.

Они нередко задерживались на ринге, ярко освещённом лампами под потолком, где на фоне белого настила очертания тел выделялись особенно контрастно. Робертс держал лапы и задавал ей ритм работы – линейные перемещения, входы и выходы, прямые и длинные удары. Она знала такой тип действий, поэтому была уверенна, и ему явно приносило удовольствие видеть хорошее исполнение своего замысла. Под ногами в обуви с тонкой подошвой ринг чуть поскрипывал, когда она делала выпады, жёстко упираясь пальцами.

– Да, очень хорошо. Руки быстрые. Ты могла бы выиграть «Золотые перчатки» здесь, в США, – продолжал он. – От моего выпада уходи на ногах.

Всё это она уже знала, и хотелось ей другого. В Лондоне её научили британской школе бокса. Главного её тренера там звали Сэм Филлипс, и он в первую же неделю поставил её в диагональную стойку, которую называл «стойкой лучника». Идея была в том, что из этой стойки она запускала свой правый прямой подобно стреле, подлавливая соперниц каждый раз. Именно он открыл её правый прямой, сказав, что этот удар лучший у неё, настоящий, природный. Он в шутку называл его гарпуном, потому что она бросала его так, как люди в старые времена метали гарпуны в китов и тюленей. В этой стойке она выиграла национальный чемпионат, а потом и чемпионат мира.

Филлипс настраивал боксёров как машины, и ему не было дела до её желания учиться чему-то новому, ведь старое работало, значит, нечего было менять. Ей же хотелось окунуться в новые стили бокса, изучить новые приёмы, увидеть, как работают люди, которых прежде она могла видеть лишь на канале «Showtime». Бить крюками как Чавес, ловить боковым на скачке как Рой Джонс. Филадельфийская школа, старый мексиканский стиль – для неё это был целый океан, в который так хотелось броситься с головой. Объехать разные залы, даже страны. Посмотреть, как ставят защиту на Восточном побережье, как учат в зале «Wild Card», как натаскивают на упорную работу голова в голову в Мексике.

Впрочем, Робертс всё же принёс нечто новое. Зачастую те тренеры, что раньше выступали как бойцы, желают обучить своих подопечных самой успешной своей комбинации на ринге, той, которую они умели делать лучше всего. Была такая и у него.

– Когда выступал, часто делал одну вещь, – говорил он. – Если парни кидались на меня с атакой, я делал встречу на отходе через левый боковой, но бил его не просто так, а с подводящим правым. Смотри, я кидал правый прямой, но очень легко, лишь для того, чтобы сбить парню прицел, а главным был второй удар, левый хук, при котором левую ногу загружаешь, а на правой разворачиваешься так, чтобы оказаться к противнику боком. Смотри, словно поворот на отходе, и ты оказываешься вне его линии атаки.

– Ясно, – она повторяла, разыгрывала как по нотам.

– Да, именно так. Хорошо идёт. Лёгкий правый, встряхиваешь его чуть-чуть, и вдруг левым крюком накрываешь. У меня не было природного сильного удара, но от этой комбинации люди иногда падали.

С Тайлером она работала даже больше чем с Робертсом. Со временем он заменил для неё почти всех других падменов в зале, экономя её финансы. Он тоже старался учиться. В первое время мог делать лишь самые простые подставки и часто сбивался, заставляя её мазать, или забывал подставить лапу, когда кулак едва не чиркал его по лицу. С каждым разом было всё лучше. Человек способен научиться чувствовать другого на уровне почти интуитивном, если часто практиковаться вместе, подстраиваться под ритм движений. Постепенно она стала замечать, что он умеет предугадывать её атаки. Главное, ему хватало скорости, чтобы успевать за ней, и выносливости, чтобы не прерываться слишком часто.