– Мы умираем не на самом деле. Думайте об этом как об обновлении. Словно мы погружаемся в сон, и, просыпаясь, становимся вновь живыми. Словно очищаем разум от всего лишнего, наносного, тяжёлого, – сказал Тайлер, и лицо его освещалось белым экраном телефона, с которого он зачитывал текст. – Суть упражнения проста. Уединитесь в тихом месте, закройте глаза и полностью погрузитесь в себя. Представьте, что вы далеко в океане, вокруг ночь, волны усиливаются как перед штормом. Вы совсем одни, без спасательного круга, удерживаетесь на поверхности лишь силой своих мышц, но надолго вас не хватит.

– Да, – ответила она, стоя на коленях, в той позе, что называют ваджрасана, позе самураев древности.

Глаза закрыты, все иные чувства обострены.

– Представьте, что вы начинаете тонуть. Задержите дыхание, будто ушли под воду с головой. Держитесь как можно дольше, – продолжал Тайлер. – В эти мучительные минуты, когда вы держитесь, пусть ваш разум будет полностью пуст. Думайте только о воде, о бесконечных водах, что заливают вас изнутри. Держитесь как можно дольше. Убедите себя, что вдыхать нельзя, что вы действительно под водой. Примите мысль, что это и есть смерть, это и есть абсолютный покой. Будто вас погребли заживо, но вы уже смирились со своей участью.

– Да, – вновь сказала она.

– Волны накатывают где-то наверху, вы чувствуете их телом, однако вам не страшно. В вас рождается какое-то умиротворение из-за того, что вы одни в этой тишине.

– Да.

– И вот, когда держаться уже нет сил, впереди, на поверхности появляется какой-то размытый силуэт. Вы хотите разглядеть его, но не можете, вас затягивает глубже. Нет сил вдохнуть. Только вода, холодная как лёд.

– Да.

– Когда держаться уже нет сил, и тьма смыкается вокруг, вы вдруг видите прямо перед собой борт лодки. Вы хватаетесь за него, но не в панике, а очень спокойно, поднимаетесь над водой и делаете первый вдох. Этот вдох вы чувствуете как новое рождение. Вы вернулись из мира мёртвых, вернулись обновлёнными, оставив все свои сомнения позади. Почувствуйте, что вы вновь живы, вновь дышите. Ничто вас больше не тревожит. Внутри только приятная пустота, едва видимое внутреннее сияние. Вы можете пойти и сделать всё, что задумали. Ничто вас не отвлекает. Вы словно родились заново. Теперь вам всё подвластно.

– Да.

– Тогда начинайте считать до десяти. Медленно и размеренно. От одного до десяти. И когда вы дойдёте до конца, всё будет уже по-другому.

Тайлер закончил читать, и экран погас. Он сидел рядом с ней на складном стуле, чуть нагнувшись вперёд, отгородившись от мира капюшоном своего красного худи. Когда экран погас, его лицо вернулось в первозданную полутьму.

– Давай, сосредоточься. Делай, как в книжке написано… да, ты и сама знаешь, – сказал он. – Я не буду мешать. Считай, что меня нет.

По звуку шагов она поняла, что он ушёл.

Тайлер был прав, и она знала, что нужно делать, просто ему хотелось иногда напоминать об очевидных вещах. Как человеку, который всё время проверяет карманы, чтобы убедиться, не забыл ли ключей.

Она сидела на коленях в углу большого зала, залитого искусственным светом, что исходил от длинных ламп под потолком, в окружении белых стен, напоминавших то ли больницу, то ли терминал регионального аэропорта. Ей не нужно было видеть этого, чтобы знать. Всё уже отпечаталось в памяти.

Впереди ряды раскладных стульев, чуть дальше синие маты, на которых люди лежат или сидят, скрестив ноги. На одной из стен висит телевизор, по которому без звука транслируют шоу и рекламу в перерывах.

Поначалу сложно настроиться. В голову лезут обрывки разговоров, голоса тех, кто сидит перед ней или бродит туда-сюда, не в силах снять напряжение. Время от времени по всему телу, передаваясь через пол, проходит вибрация тяжёлых басов, и она знает, что это звук из главного зала, отделённого от них чёрным занавесом. Там действо уже началось, и толпа видит, как чьи-то надежды рушатся в одночасье.

Фразы без начала и конца, вырванные из контекста, только здесь и сейчас.

– Там, в холле поклонники ждут, хотят сфоткаться с любимым чемпионом, – сказал один голос.

– Мне сейчас не до этого. Пусть катятся, – ответил другой.

– Ты должен. Таковы правила, сам знаешь…

Чьи-то быстрые шаги по полу, маты скрипят под ступнёй при резком повороте, удары в такт. Она не разминается, ещё есть время, ей нужно настроить свой разум, это важнее. Слишком много посторонних звуков, сложно подавить всё, словно отрезать и уйти в себя.

– Не беспокойся, ты легко вынесешь этого ублюдка. Он – ирландец, а они все быстро ложатся, – напористо говорил чей-то уверенный, торопящийся голос. – Просто выйдешь и повалишь его с правой…

Ещё одна попытка подавить всё лишнее, словно белый шум, помехи, идущие по экрану.

– После этого надо будет отпраздновать. Пойдёшь со мной в бар? Чем бы ни кончилось…

– Если не в больницу сразу…

Она сделала ещё одно усилие, и, вот, всё ушло.

Тело погрузилось в воду как камень, и сразу же её затянула холодная глубина, внешние звуки сменились ритмом сердцебиения, появилось то чувство, будто уши заложило от давления. Это не ложное воспоминание, она знала это чувство раньше. То мысленное утопление, о котором ей читал Тайлер, было лишь ментальным трюком, не наполненным ничем конкретным, как и слова пособия по тренингу, но она могла наполнить его собственным смыслом, личной памятью. Она кидалась в эти внутренние воды как в детстве со скал, у Кали Лименес, где белые горы возвышаются слоёным бисквитом, и маленькие домики рыбаков лежат в руинах после давнего землетрясения. Без страха и сомнений, в эту пенную от прибойных волн, беспокойную воду, будто смерти нет.

Так всегда бывает, что одни воспоминания тянут за собой другие, и теперь она могла видеть всё, что хотела, перемещаться по нити своей памяти, будто рыба на крючке, разматывающая катушку спиннинга. Всё глубже и глубже. Над головой, над разметавшимися волосами перекатываются волны. Она сделала первый вдох и начала считать.

– Не устала от переездов? Лондон, Оксфорд, другая страна… Знаю, что это не легко, – сказала мама, когда они ещё стояли перед входной дверью нового дома, и такси не успело отъехать от обочины. – У нас не было выбора.

– Я могу выдержать всё…

Воспоминания – это никогда не воспроизведение прошлого, но всегда реконструкция. Теперь это было ей очевидно. Она сама уже не могла сказать, какие фрагменты были реальны, а что достроено её сознанием. Действительно ли мама находилась в той позе, действительно ли говорила именно такие слова, или это была лишь общая интонация, какое-то внутренне чувство, вдруг запомнившееся навсегда.

Сложно контролировать направление этого потока. Она чуть отпустила, и всё понеслось без всякого порядка.

– Ты и есть мой гомеровский герой. Особенно, когда стоишь, так вот, на скале, только копья не хватает, – говорит мама. – Молодой Ахиллес, до времени притворявшийся девой.

Море, которое она не забудет.

– Почему ты не сказала мне, что упала вчера? Наш сосед видел, как ты возвращалась с разбитым шлемом. Зря я согласилась купить тебе этот чёртов мотоцикл. Почему не сказала?

– Это обычное дело в Лондоне, все падают. Был дождь, сама видела. Ничего страшного, не хотела тебя беспокоить.

– Ты должна быть осторожна, Алекс…

Красные туши двухэтажных автобусов в сырой дымке и чёрный, мокрый асфальт.

– Их самолёт шёл очень низко над уровнем моря. Мы пока не знаем, что произошло, мисс Адамс, – это уже не первый, кто рассказывает им о случившемся, но в память почему-то врезался его спокойный, монотонный голос. – Там идёт поисковая операция…

Она помнит этот самолёт по фотографиям. Маленькая «Сессна-510», белая как чайка, на которой ей самой очень хотелось полетать.

– Я была права. Ты веришь мне? Что бы тебе ни говорили, знай, что я была права.

– Верю, – глаза мамы не оставляют сомнений. – Всё будет хорошо. Я тебя вытащу, что бы ни случилось.

– Они заслужили всё, что я с ними сделала…

Главное было в том, что она поверила. Не смотря на всё, что ей рассказали полицейские, она поверила, без сомнений. Когда лежишь в маленькой камере на узкой койке, упираясь ногой в стену и глядя в подвешенный под потолком телевизор, так важно знать, что она поверила.

– Ты изобрела какой-то новый язык. Половина слов английские, а половина русские, – смеётся отец. – Что у тебя за каша в голове?

– Вы сами меня запутали. С мамой говори по-английски, с тобой по-русски. И чего ты от меня хочешь?

– Нельзя забывать наше наследие. Это важно. Тебе надо читать больше русских книг…

Два языка как два континента, столкнувшихся в ней, уходящих своими пластами один под другой.

– Может, тебе стоит больше думать о важных вещах, а не о спорте? Есть же важные вещи в жизни. Оксфорд, продолжить моё дело, – мама осторожна в словах, не хочет давить. – Что тебе даст это твоё занятие?

– Это важно для меня. Представь, я могу выиграть Олимпиаду. Вот будет здорово.

– И что это даст тебе для дальнейшей жизни?

– Это и есть моя жизнь…

Разные места, разные города, общее только одно – там поднимают её руку, и на короткое мгновение возникает мимолётное, но тёплое чувство радости.

«Нет. Всё перепутано, всё было совсем не в том порядке, – поморщилась она. – Это не то, это не помогает. Я должна забыть, должна очистить разум от всего лишнего. Нужно считать».

Один. Вновь волны бушуют во тьме, вновь она смотрит на них словно снизу, погружаясь. Два. Она не пытается бороться, тело расслабленно парит в толще воды. Три. Когда не дышишь, время как будто замирает. Четыре.

У многих народов существовали особые ритуалы, позволявшие подготовить свой разум к битве. Все они исходили из того, что единственный путь к этому – самоотречение. Практики дыхания, ритмичные движения, гипнотический транс – это лишь средства, разные способы достижения цели, которая неизменна. Забыть себя, наполниться чужой, словно божественной волей, выйти за пределы. В таком состоянии можно натворить дел, великих и страшных. Она, как и всегда, была готова рискнуть.

– Это называется «лисса», – сказала мама как-то давно, когда они ещё могли с порога собственного дома видеть горные цепи и вершины в синей дали. – Боевое безумие у древних, превращение в зверя. Это слово связано с именем волка на греческом.

– Не обманываешь?

– Я всё-таки у тебя археолог. Кому как не мне это знать?

– Тогда я буду словно оборотень.

Теперь уже ничто не отвлекает. Можно вспомнить себя в зверином облике. Память – это лишь реконструкция, а поэтому там может быть всё, что угодно. Наяву или в снах. Когда-то давно ей снился сон, как она бежит в волчьем обличье, охотится на лосей в снежном, ночном лесу. Даже сейчас можно было воскресить то яркое чувство, будто тело тонет в глубоком снегу, а глаза слепнут от яркого света фар, когда она пересекает чёрную реку шоссе. Многие реальные события стёрлись из памяти, от них осталось лишь какое-то марево, а сон этот запомнился на долгие годы. Ей нужно было лишь воскресить, дать толчок, и всё само закрутится.

– Ты же знаешь, чем занимаешься на самом деле, если отбросить мифологию и порождение внутренних образов? – сказала мама. – Ты спускаешься, погружаешься в низшие слои своего разума. В подсознательное, к твоему лимбическому мозгу, где нет рефлексии, лишь вспышки голых эмоций. Не заходи слишком далеко.

– Как далеко это твоё слишком?

– Становясь кем-то другим, помни о том, кто ты есть на самом деле.

– Я знаю.

– Ты принимаешь это слишком близко к сердцу. Хочешь забыть всё человеческое в себе. Но не забывай о том, кто ты. Не забывай о том, что связывает нас.

– Я забуду лишь на время…

Это был тёмный еловый лес, стоявший по берегам скованной льдом реки. Накануне вьюга сорвала с его ветвей снежный покров, сделав мрачным и голым, вьюга бушевала на открытых равнинах, закручивала снежные вихри и стирала любые следы на белом щите земли, но теперь распогодилось, словно в предвестии оттепели. Она чувствовала это в течении воздушных потоков. Пробиваясь через сугробы, пробегая по линии берега, где лёд был лишь слегка подёрнут снежным полотном, она вдыхала острые запахи приближения весны. Как удивительно было ощущать себя живой среди этого мира молчаливой, холодной смерти, где всё недвижно, превращено в лёд или камень.

Ей не нужно было убеждать себя в своей волчьей природе. Где-то в глубинах сознания, во внутренних структурах мозга это и так было очевидно.

Те, кому доводилось сражаться, знают простое правило. Не нужно представлять себе врага человеком, лучше думать о нём как о звере, на которого идёт охота. Она читала об этом в детстве, в одной из тех книг, что любила листать на кровати в своей комнате, представляя себя воином давних времён.

«Пусть это будет просто зверь. Смотрите на него через ваш прицел как охотник, примите себе такое мировоззрение, и вам будет легче делать необходимое».

Это и есть зверь. Она уже может чувствовать его запах, настолько он близко.

След оленя в снегу вёл её как магнит, и скоро она уже видела добычу перед собой. Могучие рога как ветвистые деревца над головой, бока, вздувавшиеся от усталости, его тяжёлое дыхание. Она настигала его стремительными рывками.

«Думайте о вашем враге как о звере».

Всё произошло быстро, как в тех фильмах на «National Geographic». Она сомкнула челюсти под бедром, повинуясь волчьим инстинктам, повисла на нём всем телом, рванула головой и завалила его на бок. В снегу развернулась борьба. Она чувствовала удары его копыт, но рот её уже обжигал острый и горячий вкус крови, и она знала, что не отпустит, что бы ни случилось. Его глаза были мёртвы как стекло. С каждым мгновением она всё больше проникалась этим чувством. Все мысли, воспоминания уходили, становились лишними, как у зверя, что может ощущать напрямую, стремиться к единственной цели. Ничего в ней не осталось, кроме жажды. Это была не ненависть, она лишь смутно помнила черты лица той, что должна была встать против неё, но что-то вроде концентрации на процессе.

Пять. Нет никакого сопротивления. Шесть. Она уже мертва под водой, медленно кружится в нижних слоях прибойных волн. Семь. И в этой смерти она поднимается на поверхность, натыкаясь на мокрый, дубовый борт одной из тех лодок, что ночевали на песке у Кали Лименес, оставшись в детских воспоминаниях. Восемь. Чьи-то руки подхватывают её сверху, она летит в этих руках, невесомая как душа, и делает первый вдох. Девять.

– Пора, Алекс, – Тайлер коснулся её плеча, вернув в мир живых. – Теперь иди и убей её.

Ты убиваешь их, но не по-настоящему.

Десять.

Она встала, чувствуя, будто плотно оплетена незримым коконом, изолирующим от внешнего мира. Его внешним воплощением был её тёмный худи с капюшоном, что она натянула до самых глаз, её белая маска для выхода, которую придумал для неё Тайлер, чтобы отличаться от других. Звуки слышались приглушённо, взгляд не задерживался ни на чём, и она шла, проскользнув за тёмный занавес, что отделял холл от последнего коридора перед главным залом, словно в тумане, озарённая своим внутренним, едва заметным сиянием.

– Ты как огонь подо льдом, – Тайлер сопровождал её сзади, едва касаясь плеча. – Покажи им истинное пламя.

Всё было погружено в темноту, кроме освещённого белого круга в центре, где высились плетёные бока клетки. В проходе стояло много людей, они тянули к ней руки из-за металлического ограждения, некоторые снимали на телефоны. От вспышек можно бы было потеряться, если бы не её кокон, внутри которого царило лишь холодное сияние. Она чувствовала себя пружиной, сжатой до упора.

– Не заходи слишком далеко.

Среди чужих людей, лиц которых было не различить, она заметила маму, облокотившуюся на ограждение. В её улыбке читалась лёгкая ирония, и всё же было так приятно её видеть.

«Уже слишком поздно, – прошептала она про себя. – Я дойду до конца и вернусь».

Наконец, перед ней расступились, и она, наполненная предвкушением, как огонь, что медленно протаивает тонкий слой льда над собой, сделала шаг внутрь.

*****

У неё бывали разные, странные сны, даже пугающие в чём-то.

Иногда ей снилось, как она убивает людей. Будто бы сцена из нелепого военного фильма, где враги облачены в старинные восточные костюмы и вооружены ружьями, что использовались в эпоху дульного заряжания. Она была одна против них, с такой же тяжёлой винтовкой, и ей казалось, что она почему-то движется очень медленно, не так, как в жизни, где она быстра и ловка, но словно под водой. И всё же она убивала их одного за одним, и, когда они падали в дымном мареве, игла страха в её сердце исчезала, ей становилось легко, будто её теперь никто не остановит.

В юности ей часто снилось, что она зверь, рыскающий в диком буреломе. Волк, что охотится, или, наоборот, лось, уходящий от погони по снежному насту. Одни из самых ярких снов. Снег куда реальнее, чем в жизни, когда она видела его в Альпах во время поездок с родителями, куда холоднее и глубже, чем на швейцарских лыжных курортах. Может, она видела это в фильмах, в тех передачах о дикой природе, где биологическую жизнь показывают без прикрас, пожирающую саму себя. В том сне стояла вечная ночь, и сердце выскакивало из груди, когда так остро чувствовались опасность и вожделение.

Позже ей часто снились бои, словно мозг даже во сне переживал то, что волновало её наяву, ещё раз проигрывал ситуации прошлого или создавал что-то новое, ткал полотно её памяти, которая есть лишь реконструкция из непрочных фрагментов. Бывало, что она просыпалась ночью из-за того, что тело непроизвольно содрогалось, желая выбросить удар, как у собаки, что перебирает лапами во сне. Снова и снова переживала тот бой с Тейлор, что был для неё важнее даже выигранного чемпионата мира. Слишком много личных эмоций. Каждый раз в этой знакомой картине появлялось что-то новое, словно сознание играло с ней, разбивая память как мозаику на куски.

– Нет, я уже побеждала тебя. Это уже было. Как я могу осознавать то, что сплю, будучи во сне? И всё же это так.

Когда выходила на очередной бой после своей медитации, она тоже чувствовала себя в чём-то вроде сна, и всё же это было нечто большее, чем сон. Состояние, когда две реальности накладываются друг на друга, будто ты видишь две картинки одновременно или слушаешь две радиоволны. Взгляд чуть размывался, но сознание оставалось ясным, схватывая вещи даже быстрее обычного. Если рассказать это как сон, то суть его всегда сводилась к одному. Она словно выходила за пределы себя, становясь чем-то иным, как в тех сказках, что мама читала в детстве. Может быть, она всё же заходила слишком далеко, спускаясь в глубины своего сознания. В такие мгновения она чувствовала себя истинным чудовищем, орудием в руках хаоса, и ярость заполняла её как тяжёлая ртуть. Как в тех сказках из детства, как тот, что бился у брода, в кровавом тумане, с семью зрачками в каждом глазу, с волосами, что встают дыбом как частокол. В этой ярости сложно что-то контролировать, но она и не хочет, она просто течёт как поток.

Так бывало с ней в снах и наяву. Так было и в этот раз.

*****

– Так и должно было быть! Я говорил, что так и будет! – Тайлер вновь повернулся к ней, указывая пальцем, будто пророк, предсказавший появление Спасителя. – Говорил же? Говорил, что ты её свалишь. «SnakeQueen» снова на коне. Это было легко. Лёгкие деньги. Самая лёгкая тысяча баксов в твоей жизни.

Он маячил перед ней на полупустой парковке, где полосы разметки блестели на чёрном асфальте в свете высоких фонарей. Вечер переходил в ночь, и окраины Бостона погрузились во тьму, разбавленную бесформенными пятнами далёких огней, световых полос, цепочками автомобильных фар в районе эстакады. Рядом с ними, на парковочных местах, машины замерли без движения, залитые мертвенными отблесками, и вокруг больше не было ни души.

– Может и лёгкие, но ты, мне показалось, понервничал, когда мы уже зацепились вплотную, – ответила она. – Я позволила ей попасть разок.

Она всё ещё ощущала лёгкую ломоту в области переносицы, где красным полумесяцем протянулось в сторону левого глаза приличное рассечение. Уже не алевшее открытой кровью, но ещё свежее, только начавшее обрамляться тёмным синяком, который позже станет глубоким и насыщенным. Эта едва заметная боль была приятным дополнением к общему удовлетворению, и без неё, возможно, вкус победы не чувствовался бы так сладко.

– Ещё бы она не попала, ведь ты должна была работать как Шугар Рэй Леонард, а вместо этого пошла в рубку как Чавес, – развёл он руками. – Свалила её как в том старом бою Чавеса с Тейлором. Вечно ты не следуешь плану.

Много лет назад Хулио Сезар Чавес на последних секундах двенадцатого раунда отправляет на пол Мелдрика Тейлора правым боковым. Она помнила этот бой достаточно хорошо.

– Закончила в первом раунде, как и хотела. Разве это не результат?

– Да, результат. Просто почаще слушай своего тренера.

– Ты мне не тренер, – поморщилась она.

– Ладно, почаще слушай своего помощника… Хороший был удар, не спорю. Она потеряла голову в этой вспышке ярости, отмахивалась наугад, словно забыла, что с тобой так не стоит.

– Она старалась.

– Уверен, что ей угловые все уши прожужжали: «у этой суки убийственный правый, не лезь в размен, проходи в ноги», но хер там.

– Эта сука просто умеет попадать, – улыбнулась она.

– Не спорю, но лучше не давай попадать по себе. Ладно, удары этой девки ты могла держать без особого труда, но ты не можешь позволить себе принимать удары кого-нибудь как Суза. Если ты всё ещё думаешь с ней биться.

– Я могу побить её.

– Ого. Вряд ли кто-нибудь сегодня на тебя поставит в этом бою.

– Да что они знают… Ну, а ты? Ты-то веришь в меня? – она уже не улыбалась.

– Хочешь услышать правду? Тут сложно всё, сама понимаешь… Она крупная, физически сильная, не проигрывала уже десять лет. Многие считают её лучшей среди женщин в этом виде спорта. Ну, ты поняла мою мысль.

– Будто я этого не знаю. И твой ответ?

– Нет, не могу прогнозировать. Ты ещё не раскрылась до конца, ещё не показала всех своих возможностей, и может быть когда-нибудь…

– Лавируешь как летучая мышь, не хочешь отвечать. Плевать. Я могу это сделать.

– Ладно, идём уже к тачке. Я что-то начинаю замерзать, – Тайлер подпрыгнул на месте, встряхнув сумку с их инвентарём, что висела у него на плече.

Капюшон упал с его головы, обнажив короткие волосы и тот непокорный вихор на лбу, который он, несомненно, специально зачёсывал.

– Давай, я за тобой.

К ночи похолодало, и ветер, налетавший внезапными порывами, касался её кожи даже через плотную ткань. В этом свежем, холодном воздухе остро чувствовалось дыхание осени, как в тот день, когда они въезжали в город перед боем, глядя на бастионы охваченных увяданием лесов, бесконечное нагромождение красных, золотых и зелёных голов на обочинах. Ей никогда прежде не доводилось видеть такой яркой смены цветов, словно сошедшей с картин импрессионистов, а не порождённой в хаосе естественности.

– Да, мне когда-то тоже нравилась осень в этой части страны, – сказала мама, прислонившаяся к припаркованной рядом чёрной «Тойоте». – Приходилось бывать в Нью-Йорке в такие же октябрьские дни. Помню, как красиво было в Центральном парке тогда. Небоскрёбы, плывущие в отражении воды, мозаика красных, золотых, серебряных крон по берегам.

– Здесь чудесно.

– Яркие цвета. Всё дело в них. В Англии не часто увидишь такую смену сезонов, там палитра цветов будто слегка пригашена, а здесь словно сменили фильтры в объективе. Возможно, дело в прозрачности атмосферы. Как думаешь?

– Наверное.

– Многие мои знакомые удивлялись, когда приезжали сюда впервые из-за океана. Представь, как первые поселенцы из своих тусклых, печальных стран впервые ступили на эти земли. После туманов Лондона… Ты помнишь. Ты тоже переселенец, моё дитя с «Мейфлауэра», как и они оставила всё за спиной.

– Скажешь тоже.

– Почему решили не досматривать шоу?

– Лучше поедем. Нам через всю страну катить, а ночью дороги должны быть не так загружены. У нас были большие расходы на подготовку, сама знаешь. Надо побыстрее выйти на работу. Тысячей долларов тут не отделаешься.

– Поздравляю с победой. Я ещё не говорила.

– Спасибо.

Мама сделала шаг навстречу, критично осматривая ссадину под глазом, словно оценивая ущерб в соотношении с результатом. Она была всё такой же – в белом, облегающем джемпере и голубых джинсах, сложившая руки на груди, в той позе, что подчёркивала угловатость её фигуры. Такой, как и запомнилась по прогулкам в Лондоне.

1 2 3...9 >

На страницу:

Перейти

1 из 9