Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии

О том, что влияние экономических интересов не является решающим в развитии этнических конфликтов, свидетельствует и то, что лидеры национальных движений, роль которых в возникновении и эскалации конфликтов чрезвычайно велика, насколько мне известно, ничего от этого не выиграли экономически, поскольку больше всего были заинтересованы в удовлетворении своих политических амбиций. Другое дело, что вокруг всех сторон конфликта всегда вращаются представители нелегального и откровенно криминального бизнеса и они-то действительно наживаются на конфликтах. Вместе с тем было бы большим преувеличением считать криминальный бизнес главным виновником развития конфликтов на юге СНГ. На роль «главного виновника» в развязывании подобных конфликтов не могут претендовать, как уже отмечалось, и силы, заинтересованные в продвижении нефтяных интересов, хотя не вызывает сомнений факт использования уже развившихся конфликтов и их последствий в нефтяной политике многих государств (в том числе и России). Многочисленные примеру тому проявлялись в российской политике в Прикаспийском регионе196.

Правительства многих государств мира часто пытаются объяснить возникновение межэтнических или межконфессиональных конфликтов «происками» неких внешних сил, однако при этом редко приводят сколько-нибудь убедительные аргументы в пользу того, что некое иностранное государство стало виновником зарождения этнического или территориального конфликта. Так было неоднократно при возникновении конфликтов в зонах расселения тюрок и китайцев в Китае, исламского и индуистского населения в Индии, в полиэтничных и мультиконфессиональных регионах Балкан, Кавказа, Ближнего Востока и Центральной Азии. Меж тем причины большинства конфликтов в названых регионах мира обычно бывают хорошо объяснимы, исходя из внутренних обстоятельств жизни различных культурных групп, взаимодействующих на этих территориях. Другое дело, что государства, претендующие на лидирующую роль в рассматриваемых регионах (Китай, Индия, Россия, Турция, Иран, США и др.), учитывают и зачастую используют в своей политике фактор конфликтности на территории того или иного региона мира в целях усиления своего регионального и/или глобального влияния.

Наибольшие расхождения во мнениях аналитиков вызывает вопрос о роли России в возникновении, эскалации и урегулировании подобных конфликтов.

Эти споры вызваны прежде всего бросающейся в глаза противоречивостью ее геополитических интересов. Так, не вызывает сомнений заинтересованность России в стабилизации и смягчении политического климата на территории прилегающих к ней стран юга СНГ, хотя бы потому, что ее северокавказские республики, являющиеся самыми нестабильными в Федерации, подвержены тем же политическим болезням, что и закавказские государства, а над поволжскими республиками постоянно витает угроза заражения нестабильностью, исходящей из горячих точек Средней Азии. Вместе с тем провоцирование конфликтов и внутренних междоусобиц в духе политики «разделяй и властвуй» не раз использовалось Россией для укрепления своего влияния за полтора века ее присутствия в обоих регионах.

Хочу прояснить некоторые аспекты своей личной позиции по данному вопросу, которую не могу переложить на некое коллективное «мы», включая даже людей, которые так или иначе помогали в подготовке этой книги. Прежде всего, я рассматриваю как предельно упрощенные и неадекватные реальности суждения тех авторов, которые пытаются объяснить природу обострения территориальных споров в постсоветском пространстве исключительно «имперскими происками Кремля». Ничто, на мой взгляд, так не удалено от истины, как предположение, что внешняя политика постсоветской России планировалась и осуществляется в духе сакраментальной «теории заговоров»197. Непродуктивно описывать эту политику и в терминах «теории хаоса», т. е. как совокупности абсолютно спонтанных действий, не обусловленных государственными интересами. При оценке политики России в конфликтных зонах автор исходит из теории «переходного» характера такой политики, отражающей незавершенность процесса национально-государственной консолидации России, начального этапа становления новых экономических отношений и системы демократического функционирования посткоммунистических институтов государства и общества. Также находится в стадии становления и процесс геополитической самоидентификации России.

Осознание и формулирование российских интересов в сфере международной безопасности, геополитической стратегии и развития внутренних федеративных отношений происходит в борьбе различных политических сил. Поэтому политика России характеризуется причудливыми сочетаниями и чередованиями противоречивых тенденций, как по отношению к новым независимым государствам, так и к регионам самой Российской Федерации.

Обзор основных концепций развития конфликтов должен был, на наш взгляд, показать прежде всего ограниченность возможностей всех известных концепций в объяснении причин, обусловивших взрыв конфликтов в рассматриваемых регионах в 1990‐х годах. Вместе с тем, если рассматривать эти концепции по принципу их взаимной дополнительности, то в совокупности они дают некоторое представление об общей картине эскалации конфликтов в постсоветском пространстве и о сложности причин, обусловивших изучаемый феномен.

В 1990‐х годах, в первые годы существования постсоветской России, центральной проблемой национальной политики был вопрос о политическом статусе этнических территорий. Именно он породил особый тип конфликтов в межэтнических отношениях.

«Вертикальные конфликты», или «конфликты суверенизации». Это межгрупповые отношения, в рамках которых широкие массы людей определенной этнической принадлежности могут объединяться в политические движения, обычно называемые «национальными движениями», консолидируясь вокруг идеи национального самоопределения. Идея суверенизации формируется этническими элитами, приобретая затем массовую популярность.

Большую часть межэтнических конфликтов, вспыхнувших в 1990‐х годах, можно назвать «вертикальными», поскольку они были направлены как бы «снизу» (со стороны национальных движений) «вверх» – к центральным (федеральным) органам власти. Требования национальных движений преследовали своей целью изменение статуса территории проживания – от полного суверенитета до повышения уровня автономии республики, которая объявлялась «национальным достоянием» той или иной этнической общности. Все «вертикальные» конфликты так или иначе отражали процесс дезинтеграции Советского Союза, проявившейся в «параде суверенитетов» (1988–1991). Речь шла о конфликтах между союзным центром и союзными республиками, вызванных провозглашением верховенства республиканских законов над союзными. Одним из первых проявлений этого процесса стал карабахский конфликт, начавшийся в 1988 году198. Он открыл собой череду длительных вооруженных конфликтов (карабахский, абхазский, таджикский, югоосетинский, осетино-ингушский, приднестровский и чеченский), в которых участвовали регулярные армии и использовалось тяжелое вооружение. В процессе «парада суверенитетов» проявились вертикальные конфликты и внутри России. По уровню радикальности требований, предъявляемых российским властям национальными движениями, все конфликты суверенизации внутри России могут быть разделены на четыре типа:

– конфликты, возникшие в результате притязаний существовавших ранее национально-территориальных автономий на полный государственный суверенитет; к таковым на территории Российской Федерации относился только чеченский конфликт, который породил две вооруженные кампании (1994–1996 и 1999–2000);

– конфликты, связанные с односторонним повышением статуса республик, объявлением их «субъектами международного права» или включением в республиканские конституции других норм, противоречащих федеральному законодательству, но без формального притязания на создание на базе этих автономий независимых государств (республики Татарстан, Башкирия, Тува, Якутия и некоторые другие – 1991–1992);

– конфликты, ставшие следствием провозглашения этническими общинами новых национально-территориальных автономий. На такой основе развивались следующие конфликты: а) между рядом национальных движений Дагестана и властями республики; б) между балкарским национальным движением и властями Кабардино-Балкарской Республики; в) между движением радикальной части этнических общин Карачаево-Черкесии и ее властями, отказавшимися признать ранее провозглашенные Карачаевскую, Черкесскую, Абазинскую и две казачьи (Урупско-Зеленчукскую и Баталпашинскую) республики (1992–1994);

– конфликты между национальными движениями соседних республик, претендующими на контроль над спорными пограничными территориями. Речь идет прежде всего о конфликте между Северной Осетией и Ингушетией из‐за Пригородного района. Этот конфликт, безусловно, «горизонтальный» межэтнический, поскольку породил, по крайней мере на время, массовые взаимные претензии между ингушами и осетинами. В то же время его можно считать и «вертикальным», поскольку лидеры противоборствующих сторон апеллировали к федеральной власти, требуя подтвердить их права на территорию (1992).

Все «конфликты суверенизации» в России оказали значительное влияние на обострение «горизонтальных» межэтнических отношений (см. ниже), вызвав, например, потоки внутренних вынужденных миграций, пик которых пришелся как раз на время активизации указных конфликтов. Так, в процессе осетино-ингушского конфликта (1992) «практически все ингушское население Северной Осетии – Алании и менее многочисленное осетинское население Ингушетии на многие годы покинули свои дома…»199. Чеченскую Республику накануне двух военных кампаний, а также в ходе вооруженных столкновений покинули 250 тысяч человек, по большей части русских, тогда как после второй кампании (1999–2000) основную долю вынужденных мигрантов составили чеченцы200.

К началу 2000‐х годов отчетливо проявилась смена ведущей тенденции в этнополитических процессах, а вслед за ней изменился и характер межэтнических отношений. В это время противоречия между республиками и федеральным центром стали менее заметными по сравнению с новой проблематикой – конфликтностью взаимоотношений этнических мигрантов и принимающих сообществ, прежде всего в городах России.

«Горизонтальные конфликты» – этнически окрашенные межгрупповые конфликты. Это название весьма условное. Во-первых, речь не обязательно идет о конфликтах как наиболее острых социальных противоречиях, проявляющихся в открытых действиях, зачастую это более мягкие противоречия, например взаимные подозрения, не доходящие до прямых столкновений. Во-вторых, слово «горизонтальные» подчеркивает, что эти противоречия не затрагивают непосредственно отношения общества и власти, а протекают внутри разных групп населения или между ними. Такие горизонтальные противоречия могут возникать при взаимодействии индивидов и групп, идентифицирующих себя с этническим большинством или с меньшинствами, с местным населением или с мигрантами, а также между разными группами внутри мигрантских сообществ и др.

К числу давних относятся следующие горизонтальные конфликты в России:

– борьба за однотипные формы хозяйственного использования ограниченных земельных и водных ресурсов с включением в конфликт этнической мобилизации. Классические примеры дают хозяйственно-земельные споры в равнинных земледельческих районах Дагестана, если в соседних селениях или кварталах крупных полиэтнических селений проживают представители разных этнических общностей: аварцы, чеченцы-акинцы, кумыки, лезгины и др.; подобные конфликты в Ставропольском крае и Ростовской области между русскими и этническими группами выходцев из Дагестана и Чеченской Республики; конфликты в Республике Крым между русским и крымско-татарским сельским населением;

– борьба за разное хозяйственное использование одних и тех же территорий в районах проживания народов с разными хозяйственно-культурными традициями (например, земледельческой и скотоводческой) и разными исторически сложившимися этническими специализациями. Одни группы хотят использовать территорию как пастбища, а другие для земледелия. Такие конфликты характерны для многих регионов Северного Кавказа. В районах проживания коренных малочисленных народов Севера подобные конфликты возникают в случае попыток промышленного освоения территорий традиционного хозяйствования коренных народов, например оленеводства.

В 2000–2020 годах наибольший размах межэтнических конфликтов проявился не в республиках России, а в ее краях и областях, и не столько в сельской местности, сколько в крупнейших городах, центрах притяжения мигрантов. В эти годы проявились две основные разновидности горизонтальных конфликтов с этнической мобилизацией:

– погром – одностороннее идеологически подготовленное насильственное действие представителей националистических групп этнического большинства, направленное против религиозных, национальных или расовых меньшинств, и прежде всего мигрантов. Термин «погром», вошедший ныне в правовой язык во всем мире, возник в России в конце XIX века, когда в еврейских кварталах некоторых городов устраивались погромы, инспирированные властями по политическим и идеологическим соображениям. В настоящее время погромы характерны для разных стран мира, и одним из основных объектов такой формы насилия все чаще становятся мигранты201. По данным аналитического центра «Сова», насильственные действия, мотивированные этническими предубеждениями в отношении меньшинств, преимущественно из числа мигрантов, в начале 2000‐х годов отмечались более чем в 40 регионах страны. Местом наибольшего притяжения мигрантов стали крупнейшие города страны. На Москву и Московскую область в разные годы приходилось от 33 до 42% всех преступлений на этнической почве, на Санкт-Петербург и область – 11–15%202;

– двусторонние, спонтанные межэтнические конфликты на основе изначально бытовых столкновений. Классическим примером конфликта этого типа могут служить столкновения в Кондопоге (Карелия). В 2006 году здесь в течение нескольких дней (29 августа – 3 сентября) разрастался межэтнический конфликт, первоначальным толчком для которого стал заурядный бытовой спор в ресторане. Сторонами этого спора были две группы людей, русской и чеченской национальности, и в какой-то момент обе они посчитали, что задеты их этнические чувства. В напряженной психологической обстановке этого оказалось достаточно для вспышки этнического конфликта, в который было вовлечено, в его кульминационной точке, около тысячи жителей города. По аналогичному сценарию развивались события в других населенных пунктах (Демьяново, Кировская область, 2012 год; Пугачев, Саратовская область, 2013; Бирюлево, Москва, 2013; Нурлат, Татарстан, 2013; Чемодановка, Пензенская область, 2019; и др.), хотя этнический состав групп, вступавших в конфликт, был разным.

Преобладание в 2000‐х годах миграционных горизонтальных конфликтов над вертикальными указывает на сближение этнополитической ситуации в России со странами «глобального Севера», в межэтнической и меконфессиональной проблематике которых, несомненно, преобладают темы, связанные с миграционными процессами. На рубеже XX–XXI веков Россия и Германия уступали только США, но лидировали в Европе среди стран с наибольшим притоком иммигрантов. При этом по уровню негативного отношения принимающего населения к иммигрантам Россия, судя по данным Европейского социального исследования (ESS) в трех его волнах (2006–2008; 2016 и 2019), устойчиво занимала срединное положение и входила в одну группу с Чехией и Эстонией; уступала Германии, Великобритании и Франции, но выглядела более толерантной в сравнении с Венгрией, Израилем и Португалией203.

В числе проблем «горизонтальных» межэтнических отношений сохраняются, хотя и выглядят менее болезненными, чем миграционные, взаимоотношения между русским населением и титульными этническими общностями в республиках. В таких отношениях можно выделить три основные проблемные сферы:

– социально-экономическое и социально-статусное неравенство. Исследования Института социологии РАН показывают, что при всех нюансах таких различий они имеют преимущественно психологическую природу. Как отмечает В. Коротеева, «люди склонны преувеличивать ущемленность собственной группы и преуменьшать ее привилегии»204;

– изменение этнодемографической ситуации. В Российской империи и СССР до 1959 года численность русского населения в так называемых национальных окраинах росла, а затем стала сокращаться. И эта тенденция ныне характерна для большинства республик Российской Федерации. Сложившаяся этногеографическая ситуация и сама по себе воспринимается как неблагоприятная немалой частью русского населения в республиках, но также она порождает предпосылки для межэтнических конфликтов в ряде других сфер, например этноязыковой;

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Абдулатипов Р. Г. Этнополитология. М.: Питер, 2004; Ачкасов В. А. Этнополитология. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2005; Он же. Этнополитология: Учебник для бакалавров. 2‐е изд. М.: Юрайт, 2014; Красова Е. Ю. Этнополитология: Учебно-методическое пособие по спецкурсу. Воронеж: Изд-во ВГУ, 2005; Садохин А. П., Шабаев Ю. П. Этнополитология. М.: Юнити, 2005; Шелистов Ю. И. Этнополитология. М.: МГУ, 2006; Тишков В. А., Шабаев Ю. П. Этнополитология: политические функции этничности: Учебник для вузов. М.: Изд-во МГУ, 2011; и др. До этих учебников вышла монография: Паин Э. А. Этнополитический маятник. Динамика и механизмы этнополитических процессов в постсоветской России. М.: Институт социологии РАН, 2004, которая использовалась автором как учебное пособие в преподавании дисциплины «этнополитология» в НИУ «Высшая школа экономики».

2

Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. М.: Наука, 1983. С. 235.

3

Совет по межнациональным отношениям при Президенте РФ – совещательный и консультативный орган при главе государства. Образован 5 июня 2012 г. во исполнение указа Владимира Путина от 7 мая 2012 г. «Об обеспечении межнационального согласия». URL: https://sovetnational.ru/sovet/.

4

Указ Президента РФ от 19 декабря 2012 г. № 1666 «О Стратегии государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года». URL: https://www.garant.ru/products/ipo/prime/doc/70184810/.

5

Такая трактовка вытекает, например, из официального российского толкования понятия «национальные интересы», под которыми понимается «совокупность внутренних и внешних потребностей государства в обеспечении защищенности и устойчивого развития личности, общества и государства» (Указ Президента РФ от 12 мая 2009 г. № 537 «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года»). Характерно, что и стратегия государственной национальной политики до 2025 г., в новейшей ее редакции 2018 г., определяет ее как документ «стратегического планирования в сфере национальной безопасности Российской Федерации» (Пункт 1 Указа Президента России от 6 декабря 2018 г. № 703. URL: https://base.garant.ru/72120010/).

6

Абдулатипов Р. Г. Этнонациональная политика в Российской Федерации. Концепции, практика, реализация, перспективы. М.: Классикс-Стиль, 2007; Авксентьев В. Этническая конфликтология: в поисках научной парадигмы. Ставрополь, 2001; Ахиезер А. С. Культурные основы этнических конфликтов // Общественные науки и современность. 1994. № 4. С. 115–126; Вендина О. И., Паин Э. А. Многоэтничный город. Проблемы и перспективы управления культурным разнообразием в крупнейших городах. М.: Сектор, 2018; Джунусов М. С. Методологическое введение к изучению социально-политических и межнациональных конфликтов. М., 1991; Здравомыслов А. Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. М., 1997; Паин Э. А. Этнополитический маятник; Он же. Между империей и нацией. М.: Новое издательство, 2004; Попов А. А. Причины возникновения и динамика развития конфликтов // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М., 1997. С. 273–297; Ожиганов Э. Н. Сумерки России. М., 1996; Степанов Е. И. Конфликтология переходного периода. М., 1996; Тишков В. А. Очерки теории и политики этничности в России. М.: Наука, 1997; Червяков В., Шапиро В., Шереги Ф. Межнациональные конфликты и проблемы беженцев. Ч. 1, 2. М., 1991; Язькова А. А. Национально-этнические проблемы (российский и мировой опыт их регулирования). М., 2003.

7

Parenti M. Ethnic Politics and Persistence of Ethnic Identification // American Political Science Review (APSR). 1967. Vol. 61. № 3.

8

Rotshild J. Ethnopolitics: A Conceptual Framework. New York, 1981.

9

Van den Berghe P. Protection of Ethnic Minorities: A Critical Appraisal // Protection of Ethnic Minorities. New York, 1981.

10

Deutsch К. Nationalism and Social Communication: An Inquiry into the Foundations of Nationality. Cambridge, MA, 1953 (2‐е изд. 1966); Seton-Watson H. Nations and States. London, 1977; Smith А. Theories of Nationalism. London, 1971.

11

Kellas J. The Politics of Nationalism and Ethnicity. London, 1991; Esman M. J. Ethnic Politics. Ithaca, 1994.

12

Паин Э. А. Этнополитический маятник. С. 15.

13

На это определение Э. Паина ссылаются в некоторых учебниках, см., например: Ачкасов В. А. Этнополитология: Учебник для бакалавров. С. 14.

14

Об этом подробнее см., например: Марченко Г. И. Методологические подходы к исследованию этнополитических явлений // Вестник Московского ун-та. Серия 12: Политические науки. 1995. № 1. С. 5–15.

15

См., например: Каррер д’ Анкосс Э. Расколотая империя. Лондон: OPI, 1982; Brzezinsky Z. Post-Communist Nationalism // Foreign Affairs. Vol. 68. № 5 (Winter, 1989). Р. 1–25; Хоскинг Дж. История Советского Союза 1917–1991 гг. М.: Вагриус, 1994; Швейцер П. Победа. Роль тайной стратегии администрации США в распаде Советского Союза и социалистического лагеря / Пер. с польского. М.: Авест, 1995; Суни Р. Г. Империя как она есть: имперский период в истории России, «национальная» идентичность и теории империи // Национализм в мировой истории / Под ред. В. А. Тишкова, В. А. Шнирельмана; Институт этнологии и антропологии РАН. М.: Наука, 2007; Мотыль А. Пути империй: упадок, крах и возрождение имперских государств. М.: МШПИ, 2004; Lieven D. Empire: The Russian Empire and Its Rivals. New Haven, CT, 2000; Бейссингер М. Переосмысление империи после распада Советского Союза // Ab Imperio. 2005. № 3. С. 35–88.

16

См., например: Тишков В. А. Очерки теории и политики этничности в России; Губогло М. Н. Переломные годы. Т. 1: Мобилизованный лингвицизм. М., 1993; Чешко С. В. Распад СССР: этнополитический анализ. М.: ИЭ РАН, 2000; Шнирельман В. А. Страсти по Аркаиму: арийская идея и национализм // Язык и этнический конфликт / Под ред. М. Б. Олкотта, И. Семенова. М.: Гендальф, 2001; и др.

17

Паин Э. А., Федюнин С. Ю. Нация и демократия: перспективы управления культурным разнообразием. М.: Мысль, 2017.

18

Подробнее об этой дискуссии см.: Дробижева Л. М. Этничность в социально-политическом пространстве Российской Федерации. Опыт 20 лет. М.: Новый хронограф, 2013. С. 24–27.

19

Тишков В. А. Языки нации // Вестник Российской академии наук. 2016. Т. 86. № 4. С. 296.

20

Там же.

21

Этнические группы и социальные границы: социальная организация культурных различий / Под ред. Фредрика Барта. М.: Новое изд-во, 2006.

22

Дробижева Л. М. Этничность в социально-политическом пространстве Российской Федерации. С. 25.

23

Многосоставные государства: опыт и перспективы развития: Сб. ст. / Под ред. А. Ю. Саломатина. Пенза: Изд-во ПГУ, 2019.