Два солнца

– Оль, меня оставляют на кафедре!

– Я знала, что мой муж – гений! – Теперь настал черед и супружеских объятий.

Чуть позже жена поинтересовалась:

– И что, даже профессор Недорожный сдался? – Ольга знала, что это был единственный преподаватель, с которым отношения у Леонида не складывались и который мог серьезно осложнить защиту.

– Ну ты же знаешь, что ученье – свет. А свет всегда побеждает тьму! И тьму невежества некоторых лжеученых – тоже.

– Ох, и бунтарь ты, Ленька! И балабол. Ты хоть в институте не выступай сильно, сам знаешь, какие люди бывают…

Так у семьи Мирачевских получился настоящий праздничный вечер. Леонид в лицах живописал детали защиты, а Оля буквально светилась от счастья: закончатся теперь эти бесконечные поездки и вечное отсутствие мужа, его поиски заработка, – и можно будет зажить по-человечески!

Начало новой жизни ознаменовалось заслуженным отдыхом. Короткий отпуск все трое провели в Червоне: Ольга Ираклиевна еще не видела внучку, а Леонид скучал и по матери, и по старому дому Шпирканов с необъятным, как казалось ему в детстве, садом.

* * *

Но после поездки в бывшую Подольскую губернию (которой, кстати, с 1925 года уже не существовало!), где время еще тянулось размеренно и по-хорошему провинциально, наступили суровые будни. Выяснилось, что Оля радовалась рано: спокойный период в их семейной истории так и не настал. Молодой сотрудник столичного вуза не собирался мирно работать на кафедре и читать лекции студентам. Разве это было его заветной мечтой?

Ну конечно же нет! Жена вспоминала его яркие детские рассказы о дальних странах, путешествиях… Но дети вырастают, мечты остаются в прошлом. Однако Ленька и тут проявил свою оригинальность. Он оказался из породы тех немногих мечтателей-практиков, кто превращает свои фантазии в реальность.

Стало ясно, что научная работа мужа связана с постоянными командировками. Многие из них выливались в длительные экспедиции, в которых не было ни комфорта, ни уюта, а только спартанский быт, полевые условия, непогода и много чего еще. Жене это спокойствия не прибавляло. Комната в Трехпрудном переулке служила лишь местом для короткого привала между все новыми и новыми поездками.

И если латинский афоризм, частенько повторяемый профессором Лепейкиным, любимцем студентов, гласил: via est vita, «дорога – это жизнь», то про Мирачевского можно было сказать, что вся его жизнь обернулась дорогой.

В стране и раньше катастрофически не хватало надежных магистралей (не только железных дорог). Но теперь строительство заводов по всему Союзу, освоение новых месторождений в Сибири требовали своего рода транспортной революции. А для того, чтобы новые пути спроектировать, требовались месяцы упорного кропотливого труда именно в полевых условиях – шли детальные исследования местности.

В общем, то, о чем мечтал Ленька в детстве, сбылось. Почти все время – сплошные приключения. Правда, очень небезопасные порой.

* * *

Уже в середине июня Мирачевского отправили в Поволжье, где намечалось строительство железнодорожной линии Саратов – Миллерово, запланированной еще царским правительством до начала мировой войны. Этому объекту придавалось огромное значение, поскольку дорога должна была соединить приволжские районы с портами Черного моря. Леонида назначили старшим инженером партии технических изысканий.

Только теперь Ольга окончательно поняла, с кем связала она свою жизнь. Леонид, мотаясь от Поволжья до Ростовской области, между разными пунктами маршрута и Москвой, разрываясь между работой, институтом и семьей, порой валясь с ног от усталости, – чувствовал себя абсолютно счастливым. Жизнь, наполненная любовью, бурлила и кипела: он занимался интересным делом, дома ждали обожаемые «девчонки», страстные споры на кафедре, рождающие истину, – и все это только придавало ему сил. Ее и восхищала неутомимая энергия мужа – казалось, чем больше он отдавал, тем больше сил у него становилось, и в то же время подчас накатывало раздражение – любая женщина чувствует себя спокойнее, когда надежное плечо рядом и опереться на него можно в любой момент, а не раз в месяц.

А Леониду, прекрасно зарекомендовавшему себя на южном направлении, поручили следующее ответственное и очень нелегкое задание: изыскания в Сибири. Командировка предполагалась длительная, без возможности приезда в Москву, а потому Мирачевским следовало решить, как жить дальше.

После совещания на кафедре в вестибюле его нагнал профессор Лепейкин:

– Леонид, вы ведь понимаете важность этого проекта, – громко сказал он, пожимая Мирачевскому руку. – И знаете, будь я моложе, я бы вам завидовал: такие возможности, непочатый край исследований!

И добавил, понизив голос:

– Но я вам и сочувствую, откровенно говоря. Там очень… чрезвычайно сложные условия. Почти Якутия…

– Благодарю вас, Петр Ефимович, – Леня был тронут заботой любимого преподавателя. – Но, как известно, мы там, куда Родина пошлет.

Лепейкин не принял шутливого тона:

– Желаю вам удачи. И берегите себя… – В голосе его чувствовалась тревога.

– Не волнуйтесь, профессор. Мы с вами еще за Полярным кругом будем дороги проектировать!

На самом деле Леонида одолевали противоречивые чувства. Он был доволен новым назначением: приятно, что тебе доверяют ответственное дело, ну а сложность задач всегда только распаляла его азарт. По пути домой ему уже рисовались картины будущих маршрутов, поиски одного, единственно верного, направления в непроходимой глуши. Но радость омрачала необходимость объясниться с женой. Представить, что придется расстаться на год, а может и больше, он не мог. Что ей сказать, как намекнуть, что ему хотелось бы взять семью с собой?

Задача осложнялась еще и тем, что изыскания предполагалось начать уже в марте, пока не раскисли от весенних паводков дороги.

Оля сразу догадалась, что муж, сообщив, как прошел день, чего-то недоговаривает. Он возился с дочкой, а она не торопила его и не задавала вопросов – знала, сам все расскажет. Тем не менее тревожилась: раз медлит – значит, дело серьезное.

Когда Ирочка уснула, Леонид, виновато глядя на жену, начал нерешительно:

– Оль…

– Командировка?

– Нет, Оля. Экспедиция.

– Это означает, что надолго? – почему-то Ольга не удивилась.

– Не только. Это еще и очень далеко.

По правде говоря, она давно ожидала чего-то подобного: освоение Сибири было на повестке дня, и когда собирались друзья мужа, только и споров было, как лучше прокладывать ту или иную магистраль, о сложностях климата, рельефа и т. д.

– И что в таких случаях предписывают ваши инструкции семьям первопроходцев?

Он улыбнулся (ох уж эта ее ирония!):

– Семьям инструкции не запрещают сопровождать сотрудников изыскательских партий.

И продолжил, нахмурившись:

– Но вы можете остаться. Я даже думаю, что вам все-таки лучше остаться. Понимаешь, это ведь северо-восток Сибирского края, почти Якутия (кстати вспомнились слова профессора), неизвестно, как Иринка перенесет этот климат.

– Послушай, я не стану врать, что меня все это радует. Но сколько продлится экспедиция: полгода, год? Как ты себе представляешь нашу семейную жизнь?

«Она хочет ехать? Ура!» – Он очень надеялся именно на такой ответ.

– Наша жизнь будет прекрасна и удивительна!

– Да тише, разбудишь.

– И ты нарожаешь мне еще парочку ребятишек.

…Уже засыпая, Леня произнес:

– И кстати, я – начальник партии…

* * *

Небольшой караван, выехав из Иркутска, упорно продвигался через снежное царство – белым-бело все вокруг: и дорога, и деревья, и даже морды лошадей, покрытые инеем. Ольга понуро вспоминала долгий путь в жарко натопленном и довольно комфортабельном «международном» вагоне скорого поезда Москва – Владивосток, который начался на Ярославском вокзале столицы. Но сейчас ей, выросшей в благословенном теплом краю, было очень не по себе: от Иркутска они проехали, наверно, больше тысячи верст (если считать по-старому). Тоскливо думалось: «Вот так декабристка! Знала бы…» В Москве уже разворачивалась оттепель, здесь же зима и не думала отступать, а до пункта, где предстояло развернуть базу экспедиции, было неблизко. Путешествие по старинному Иркутско-Якутскому почтовому тракту показалось с непривычки особенно тяжелым.

– Ну скажи, Лень, кому в этой глуши нужны железные дороги?

– Везде люди живут…

Чудилось, что конца и краю не будет этой заснеженной чаще, но запахло дымом и на пути вдруг возникло поселение. Сани въехали во двор, окруженный забором, почти не видимым из-под снега, и остановились возле избы с резными украшениями, точь-в-точь прямо из сказки.

Возница отбросил тяжелый меховой полог и помог путешественникам выбраться. В доме было жарко натоплено, за длинным столом чинно сидели мужики и чаевничали. От чашек, от блюдец и самовара, возвышавшегося над макушками, шел аромат чая и целебных трав. От вошедших с мороза повалил пар. К ним кинулась дородная женщина, видимо, хозяйка. Помогая снять шубы, она причитала над Ирочкой:

– Дите-то, дите совсем замерзло! А ну-ка чаю, сейчас согреетесь.

Оторопевшая малышка исподлобья смотрела на удивительную картину и никак не хотела отпускать руку отца.

Когда, наконец, разделись, их уже ждали наполненные чашки, а хозяйка выставляла на стол ужин. Удивительно, но чай оказался соленым и с молоком (уже потом выяснилось, что это традиционный для тех мест напиток). Видя недоуменные лица новых постояльцев, Надежда всплеснула руками:

– Ой, что ж я! Дитю-то сладкого надо! Сейчас сладкого сделаю.

Заснули после ужина моментально. А до рассвета, под еще звездным небом снова отправились в путь.

Через несколько дней тракт вышел к реке, и дальше они продвигались вдоль берега Лены. Напоследок дорога еще раз нырнула в лес. Конечного пункта, никому не известного Киренска, достигли, когда солнце уже клонилось к закату. Сосны расступились, и открылась поразительной красоты картина: городок-островок посреди испещренного следами саней и лыж заснеженного поля, оказавшегося замерзшей рекой (противоположный берег пестрел вмерзшими в лед лодками). Рек обнаружилось целых две – селение было основано прямо в излучине Лены в месте ее слияния с Киренгой. Отливающий розовым в лучах заходящего солнца снег, синеватые столбики дыма над избами – именно таким вспоминала впоследствии Ольга Киренск (самое первое впечатление!).

Здесь их уже ждали. Председатель райсовета Курехин получил телеграмму из Москвы с просьбой оказывать всяческое содействие изыскательской экспедиции, а потому всех прибывших сразу же расселили по домам.

Следующий день Курехин решил сделать экскурсионным. Заявившись с утра, справился, не нужно ли чего, и предложил прогуляться:

– Городок наш посмотрите, достопримечательности, так сказать, – и, скептически окинув взглядом Ольгу, добавил: – Вы уж только одевайтесь потеплее, у нас тут не до столичных… фасонов.

– Поняли, девчонки? – рассмеялся Леонид. – Фасоны можете даже не распаковывать.

Мирачевские не ожидали увидеть в этой глуши что-нибудь интересное, но отказать гостеприимному хозяину было неловко.

Они шли вдоль улицы, редкие прохожие останавливались, здороваясь и с интересом разглядывая приезжих. Городок и впрямь оказался занятным, дома попадались и каменные, и добротные бревенчатые, многие с мезонинами и диковинными ставнями на окнах. Принадлежали они раньше купцам, разбогатевшим на торговле пушниной, лесом и зерном, и предпринимателям-судовладельцам. В одном из таких домов, с голубыми оконными наличниками, как выяснилось, жил даже ссыльный декабрист – князь Голицын.

– Какие наличники у вас здесь необычные, – заметила Оля.

– А у нас много такого, чего у других не водится. Городок наш – старинный, острог здесь казаки аж в 1630-м заложили. Вот и блюдем обычаи.

– Ну а народ у вас какой? Пойдут ко мне в экспедицию? – Леонида все же больше заботили «производственные» вопросы: нужно было нанимать рабочих.

– Да разный… Особо в округе аккуратно нужно: тут и беглые, и раскулаченные куролесят.

Мирачевский выразительно глянул на председателя, потом перевел взгляд на жену. Тот мигом сообразил и, спохватившись, поправился:

– Ну, то летом было, нынче уж поразгоняли всех, поди. А так-то у нас и культурных людей немало, многие из бывших ссыльных. Моего вот деда, инженера, из Самарской губернии на поселение сюда сослали. К тому времени, как срок вышел, у него уж здесь и семья, и хозяйство. Да и места такие, что душой прикипел.

– А за что ж вашего деда? Никак с царем не поделил чего?

– Ну дык! Политический.

– Вот и у меня дедов брат такой же был, – Леня вспомнил рассказы про матушкиного дядю Маркела, – после Карской каторги где-то недалеко отсюда, в Якутии, на поселении обретался.

Они тем временем вышли к реке. Слева возвышались два храма: внушительный каменный и деревянный двухэтажный, со слюдяными оконцами, покосившийся и потемневший от времени, будто со старинной гравюры, а также другие строения. Видя изумленные лица «экскурсантов», Курехин пояснил:

– Монастырь это. Бывший. Троицкий. С XVII века тут стоит, его еще Усть-Киренской обителью называли. Деревянная церковь – то Николаевская, а собор – Троицкий, главный. Был.

И, вздохнув невольно, продолжил:

– Завтра собрание соберем, и поговорите сами с народом, познакомитесь поближе.

– Красота! – Оглядываясь по сторонам, Леонид уже предвкушал, как начнет обследовать окрестности Киренска. – Только что-то мостов не видно. Как же летом?

– Больших мостов тут не построили, а деревянные мостки, что народ сооружает, ледоходом сносит. Так что только на лодках, это первейший транспорт здешний, ну, и переправа еще паромная. Когда лед сойдет, все три речки наши будут видны – вот где красота-то! А какие тут повороты Лена выделывает! Вон ту горку видите? Красноармейской назвали. Но вообще-то – Соколиная гора. Лучшие виды оттуда будут.

– Почему три? Я про две читал!

– Ну, видать не про все в ваших книгах пишут. Вы налево на тот берег Лены гляньте, вон оттуда, с севера, еще Телячиха впадает. Там судоремонтные мастерские. А справа – это Киренга наша вливается.

– Ну, пока что она вмерзается, – заметила, поеживаясь, Ольга.

– Оль, да мы в сибирскую Венецию попали!

– Пора поворачивать, а то барышни уже померзли, – проявил заботу председатель.

На следующий день в клуб, некогда возведенный купцами для своих нужд, народу набилось немало. Инженер Мирачевский объяснил цель экспедиции:

– Край ваш богатый, это вам известно, и чтобы развивать его, нужны дороги. Киренск очень выгодно расположен, на стратегически важном направлении. Правительство и ученые давно уже думают о том, как через этот регион проложить еще один путь, соединив его с Туркестанской железной дорогой. Вот для того и прибыли мы сюда: по всему Восточно-Сибирскому краю работают сейчас изыскательские партии.

– А что ж, Михалыч, верно-то сказывают, что дорогу до самого океяну тянуть станут? – выкрикнул бойкий мужичок с задних рядов.

– Сказывают-то верно. Да вот от нас с вами зависит, будет та дорога или нет. Так что, товарищи, если кто хочет участвовать в таком важном деле – милости прошу записываться.

Леонид и не рассчитывал, что настолько быстро удастся укомплектовать партию рабочими. Но радовался он рано. Очень быстро добровольцы не выдержали условий, в которых приходилось трудиться: целые недели проводить в походах, обследуя обширные территории. Курехин объяснил это сезонным складом характера местных жителей:

– Люди здесь привыкли летом вкалывать. А зимой в своеобразную спячку впадают: в основном, на охоту только выбираются. Ты бы, Лень, среди тунгусов поискал. Их сейчас поприжали, некоторые идут на сотрудничество.

– Везде искать буду. А вот за проводника тебе спасибо, очень толковый мужик и места хорошо знает.

– Савелий-то? Да-а. А какой охотник!

Основные изыскания начались летом. Прощаясь, Мирачевский предупредил Ольгу, что уходят они как минимум на месяц. Ей пришлось смириться.

Планировалось спуститься вниз по Лене, а затем уйти немного восточнее. В одной из деревенек на берегу удалось нанять двоих крепких неразговорчивых мужиков, отца с сыном. Савелий подозревал в них бывших кулаков, бежавших из ссылки. Но они были работящими, в меру доброжелательными, и чувствовалось, что надежными, а остальное начальника партии не интересовало.

Местность становилась все сложнее, то и дело попадались заболоченные участки. Приходилось корректировать план, менять направление, отклоняясь от намеченного маршрута. Изыскательские партии зачастую продвигались по нехоженым, неосвоенным местам. Во всяком случае, так им казалось и так показывали карты. Однако таежные дебри скрывали не только природные богатства. И проводники об этом предупреждали: по лесам укрывается лихой люд. По округе ползли слухи, что в тайге будто бы появились целые поселения скрывавшихся от властей кулацких семей и беглых преступников.

– Ну, Савелий, и кого же здесь нам опасаться? Людей-то и близко нет! – Они как раз вышли к небольшой речушке, и Мирачевский в бинокль рассматривал противоположный высокий берег.

– А лучше бы вам не сталкиваться со здешними… Сказывают, что в этих краях не так давно атамана Бугра видали. Его прапрадед когда-то заложил острог на месте нашего городка…

– Да ты, никак, в легенды веришь? – Начальник партии с улыбкой смотрел на проводника.

О том, что непроходимые леса в Сибири и на Дальнем Востоке могут быть опасны, Леонид и сам знал. Здесь оседали бывшие каторжники, которым некуда было возвращаться, или бежавшие в глушь от раскулачивания селяне – они распродавали имущество, забивали скот и уходили, куда глаза глядят, лишь бы не оказаться в колхозах… Кто-то вел в чащобах жизнь вполне мирную, другие же перебивались тем, что Бог пошлет, обирая в основном местных крестьян да мелких торговцев.

Сколько уже инженер видел в долгих экспедициях, сколько слышал историй… Игнатий Бугор был в этих местах личностью легендарной. Никто не знал, где именно он обретается, одни считали его воплощением Стеньки Разина и приписывали подвиги во имя справедливости, другие (правда, шепотом) называли обыкновенным бандитом, злобным и жестоким. Его приспешники шныряли по окрестностям, высматривая добычу. А сам Игнатий всячески поощрял слухи о своем родстве с казачьим десятником, дошедшим до Тихого океана первопроходцем Василием Бугром. Именно этот бесстрашный казак в XVII веке заложил на острове у слияния двух рек – Елю-Ене, «Большой реки», как называли ее эвенки (позже, «обрусев», она стала более понятной Леной), и Киренгой, «Гнездовьем орлов», – Никольский острог, ставший впоследствии Киренском.

– А почему ж не верить? И это не легенды… Прошлый сентябрь его люди награбили целый обоз всякого добра. И ведь не только съестное тащат, злыдни, а все подряд, что только поместится в телеги. Про налет этот здесь все знают. Охрану Игнатий, конечно, перестрелял. Еще и добивал потом… А вот что было после – не угадаете!

– Похоронил с почестями, – буркнул Леонид.

– Утром деревенские проснулись, – продолжил Савелий, даже не хмыкнув, – а посреди улицы кучей добро их свалено.

– Прям все под расчет добро?

– Ну почему ж все? Не все, конечно. Самим-то бугровцам жить как-то надо!

– Ладно, сказочник, давай тогда здесь устраиваться. А завтра уж посмотрим, как на тот берег перебраться.

Пока разбили лагерь, пока ужин наскоро приготовили, стемнело. Леонид больше всего любил часы, когда все засыпали и можно было посидеть у погасшего костра, глядя на звезды, запутавшиеся в верхушках сосен, и прислушиваясь к звукам ночной тайги. Нет, надо поспать, завтра предстоит тяжелая переправа. Забравшись в палатку, он укутался в старый домашний плед (напоминание об Ольге), снял очки, аккуратно положил рядом и сразу же заснул.

Очнулся Мирачевский от резкого толчка в бок.

– Игнат, этот верно начальник! Вишь, очки у него.

Начинался тот сумеречный предрассветный час, когда все погружено во мрак и только на востоке едва светлеет небо над лесом, а берег окутан плотной дымкой тумана. Вооруженные люди заглядывали в палатки, но, видимо, нового приказа не поступало, и они так и оставались молчаливым караулом. Было очень тихо, и вся сцена напоминала нелепое немое кино.

Рыжий малый, растолкавший Леонида, подвел его к невысокому, крепко сбитому моложавому мужчине. По всему было видно, что это и есть предводитель. Но в полумраке инженер не мог рассмотреть черт его лица.

– Что, собственно, происходит? Кто вы такие? – спокойно начал Мирачевский, хотя утренний холод и волнение пробирали до дрожи.

– Ха, слышь! – с неприятной ухмылкой, но негромко, заявил рыжий. – Пожаловали, куда их не звали, еще и вопросы задают! – Погодь, Сеня. – Главный выразительно глянул на парня.

– А чего? Пришли чужаки, да еще спать улеглись. Дома, что ль? – не унимался тот.

Предводитель раздраженно отмахнулся, и рыжий отступил. – Я вижу, вы не из пугливых. – У незнакомца оказался низкий приятный голос.

В это время кто-то зажег факел, и Леонид смог разглядеть, наконец, своего визави. Черные вьющиеся волосы и такая же курчавая, чуть тронутая сединой борода, проницательный взгляд и насмешливое выражение лица – в целом первое впечатление было, скорее, благоприятным. «Но если что, не пощадит…» – подумал инженер, а вслух произнес:

– Мне бояться нечего. Я – начальник изыскательской партии, об этом здесь всем известно. А вот зачем я вам понадобился – хотелось бы знать.

– Ну а я – Игнатий Бугор, начальник этих мест.

Раздались смешки. Из соседней палатки вылез Савелий и тут же был схвачен рослым детиной. Бугор продолжил тоном шутливым и твердым одновременно, и было ясно, что это приказ:

– Вы теперь поступаете в мое распоряжение.

– Это невозможно. Мы должны выполнить важное задание…

– Может, еще и выполните, это будет зависеть от вас. А пока берите вещи и не вздумайте поднимать шум. Каждого, кто увяжется следом, успокою лично, – он кивнул в сторону попытавшегося высвободиться проводника и выразительно положил руку на кобуру.

Леонид пытался возразить:

– Но я не могу оставить геодезические приборы. Я за них отвечаю.

Бугор кивком приказал, чтоб подвели Савелия и спросил:

– Назад людей выведешь?

Тот не отвечал.

– Ты смотри, гордый тоже. Значит так, веди себя тихо. Люди проснутся, все соберете и доставите, как есть, обратно.

И повернувшись к Леониду, уточнил:

– Куда доставить?

– В Киренск.

– Вот. И смотри, чтоб никакой погони. Иначе лишитесь начальника-то.

* * *

Леонид собрал вещи, попрощался с Савелием и попросил сказать жене и председателю, что они пересеклись в тайге с другой партией изыскателей, с которой ему нужно временно поработать. У берега бандитов ждали две лодки.

Они плыли сквозь туман. Инженеру казалось, что это дурной сон. Происходящее трудно было объяснить – эти люди ничего не взяли: ни вещей, ни съестных припасов, не тронули даже оружие. – Зачем я вам нужен? – спросил он.

– Так… – уклонился от ответа Бугор.

Плыли довольно долго. Течение ускорилось, по нарастающему шуму стало понятно, что впереди могут быть пороги. И вправду, лодки пристали к противоположному берегу, их спрятали за высокими валунами, и отряд углубился в лес. Пробирались, на первый взгляд, по совершенно дикому месту – не было ни тропинки, ни сломанной ветки. Каково же было удивление Леонида, когда перед ними внезапно открылась поляна с несколькими землянками и палатками. На веревках между деревьев сушилась одежда, возле двух костров суетились люди, и пахло кашей и рыбой.

– Ну, вот и прибыли, – Бугор жестом обвел свои владения. – Сейчас завтракать будем и заодно потолкуем.

Для них развели еще один костер, неподалеку. За едой Игнатий начал:

– Ты, Леонид, не переживай. Ничего с тобой не случится. Нужен мне помощник, которому я смогу доверять. Грамотный человек. Поживешь тут немного, поможешь мне в одном дельце и отправим тебя назад, целого и невредимого.

Мирачевский собирался возразить. Но тот не дал ему раскрыть рта и продолжил:

– Поживешь немного, познакомимся ближе, а там и решим, что ты сделать сможешь. Бежать не пытайся: один отсюда не выберешься, даже если тебе кажется, что запомнил дорогу. Да и не советую – все равно от моих «рысаков» не уйдешь.

Странно потянулись дни. Леню Бугор поселил в свою землянку. Вместе они проводили сутки напролет, даже ходили на охоту. Как-то из «деревни» исчезли все мужчины, кроме одного, не отходившего от инженера ни на шаг. Вернулись бугровцы поздно вечером с богатой добычей.

Мирачевский ловил себя на мысли, что вся эта ситуация удивительно напоминает ему полюбившиеся в детстве книги об индейцах Фенимора Купера, а сам он – точь-в-точь как Следопыт в селении делаваров. За это время он многое узнал о предводителе «лесного племени» и даже проникся к нему симпатией.