Мышка-норушка. Прыжок в неизвестность.

– Как они узнали? – колотил кулаками по цилиндру дядя Жора.

– По излучению или радиоволнам, – мотала головой жена. – Не знаю, как это работает.

– Да какие волны, что ты мелешь? Он же выключен! Связи уже давно нет. Но я его не отдам. Слышишь? Это подарок моей матери. Последний! Это память!

Дядя Жора с силой пнул пайкомат ногой.

– Я же просила всё отдать! – схватив его за руку, тётя Люся попыталась оттащить мужа от цилиндра. – Теперь мы умрём! Твои дети умрут от голода! Это ты понимаешь? Что нам теперь делать?

Дядя Жора развернулся и что было сил, ещё раз пнул ногой пайкомат. Серебристый цилиндр полностью окрасился слепяще-красным и стал издавать резкие короткие звуковые сигналы, такие, что даже на расстоянии в капюшоне ушам было больно.

Из-за угла показался грузовик военных и машина полиции. Резкие звуки стихли. Зато из громкоговорителя послышался уже не электронный, а вполне человеческий голос, пропитанный угрозой:

– Отойдите от терминала! Вернитесь домой!

– Эта дурацкая консервная банка сломалась! Сканер заело! – закричал полицейским сосед. – Я работаю. Вот!

Он сорвал с комбинезона прикреплённый к карману пропуск на выход из дома и потряс им в воздухе.

– Мне положено обеспечение!

– Отойдите от терминала! Вернитесь домой! – угрожающий тон не предвещал ничего хорошего.

– Мне нужны продукты!

Как ни старалась тётя Люся сдерживать мужа, он всё не унимался. Вместо того чтобы отступить и подчиниться, стал выкрикивать ругательства. Его не остановил даже резкий треск автоматной очереди, выпущенной в воздух.

– Ну и что вы сделаете? Застрелите меня? Да? Стреляйте! Я и так скоро сдохну!

Дядя Жора подпрыгивал, размахивая кулаками, и кидался на, вышедших из машины, полицейских.

– Вернитесь домой! – рычал голос в громкоговорителе.

– Пойдём, Жора! Прошу тебя! Пойдём! – умоляла тётя Люся.

Но сосед, словно цепной пёс, огрызнулся на неё и вновь бросился на полицейских.

Следующая автоматная очередь угодила в основание между бордюром и дорогой. Я почувствовала, как по лбу побежали струйки ледяного пота. Любой бы на месте дяди Жоры испугался и отступил, но не он.

Всё произошло так быстро… Не уверена в том, что увидели мои глаза. Сосед, зарычав, бросился на полицейских. Тётя Люся повисла у него на руке, пытаясь оттащить прочь. Стрекочущий звук новой очереди разорвал мир, и…все звуки вокруг исчезли. Как в замедленном кино, о котором часто рассказывал дед, дядя Жора вскинул руки, тётя Люся неестественно выгнулась назад, и оба они рухнули на проезжую часть. В руках у дяди Жоры осталась перчатка тёти Люси, обнажив её пальцы и запястье с мигающим идентификатором.

Выбежав из калитки, я бросилась к соседям. Вдох, другой, третий… Видно, бытовые маски не предназначены для бега. В глазах потемнело. Дышать полной грудью никак не получалось. Ещё вдох. И ещё. Соседи всё ближе. В мире нет звуков, только моё прерывистое дыхание, да гулкие удары сердца в горле и ушах…

Обессилив на полпути, остановилась. Вспомнилось, как в детстве дед читал мне заметки о Великой отечественной войне 1941-1945 годов. О концлагерях. О душегубках. Попыталась продышаться, но воздуха не хватало. В голове мелькнуло: так вот, что чувствовали люди, умирая в газовых камерах? В глазах потемнело. Непроизвольно дёрнула шнурок капюшона, сорвала маску, сделала глубокий вдох…

Перед моим взором заплясали разноцветные блики и побежали чёрно-белые круги. Слабость разлилась по телу, сделав его неимоверно тяжёлым. Я стала оседать на дорогу, и в тот же миг сильные руки подхватили меня и усадили на бордюр. Это был… полицейский? Или военный? Не разобрала… В ушах шумело, а в глазах стало совсем темно.

Мне на лицо легла мягкая маска, и сладковатый газ мощной струёй потёк в рот. Вдох. Ещё одни. В голове прояснилось.

– Вам надо вернуться домой! Вы подвергаете свою жизнь смертельной опасности! – ворвался в оглушающий стук сердца спокойный обволакивающий голос. – Сделайте три вдоха и задержите дыхание. Одену вам вашу маску.

Я подчинилась. Дышать кислородом было легко и приятно. Сделав два коротких и три глубоких вдоха, замерла и отчего-то зажмурилась. Почувствовала, как исчезла маленькая маска, а на её месте появилась моя полнолицевая. Он даже капюшон мне натянул и заботливо завязал шнурок.

– Можете дышать, – услышала я.

Открыла глаза и посмотрела на спасителя. Военный. Маска почти полностью скрывала его лицо. Только вот глаза…

– Вам помочь подняться? – спросил он.

Молча протянула ему руку и встала. Где я видела этот взгляд?

– Спасибо, – прохрипела, смущенно опустив голову.

Только теперь до меня дошло, что я натворила. Об отравленном воздухе по видеостене без устали твердят из месяца в месяц. Какая же я дура! Чуть сама себя не убила!

– Вернитесь домой! – немного помедлив, повторил мой спаситель.

На этот раз он говорил громко, сухо и отстранённо.

Покосившись на полицейских, столпившихся возле тел соседей, я испытала дикий страх. Мне бы бежать, да нет сил двинуться с места.

– Не приближайтесь! Вернитесь домой! – прокричал военный, видимо старший офицер.

– Немедленно вернитесь домой! – так же громко повторил мой спаситель.

Я кивнула и побрела к калитке. Но, сделав два шага, остановилась и оглянулась. Что-то изменилось. Нет, не кровавое пятно привлекло моё внимание, хотя, должна признаться, оно было огромным. Я не могла оторвать взгляд от идентификатора на руке погибшей. Браслеты родителей, мой – светились бело-голубым. А у тёти Люси оранжевым как апельсин.

Старший офицер склонился над застреленными, а, выпрямившись, что-то негромко сказал стоявшим рядом военным. О чём они говорили, не расслышала. Стараясь не думать о том, чему стала свидетелем, пошла домой. Ноги отказывались подчиняться, словно к ним привязали пудовые гири. Да и как выбросить из памяти увиденное? Только что люди были, и вот их уже нет.

У калитки обернулась и наткнулась на колючий взгляд старшего офицера. Не сводя с меня взор, он о чём-то говорил подчинённым. Неужели обо мне? Взгляд привлекло яркое пятно на руке тёти Люси. Идентификатор стал насыщено-красным. А был оранжевым. Страшная догадка пронзила ударом тока – тётя Люся была жива, когда офицер склонился над ней. Он не помог ей. А теперь она мертва…

Мертва!

Военные принесли пластиковые пакеты, налетели на погибших гурьбой и вот они уже несут их в машину.

Судорожно вздохнув, раскрыла калитку и шагнула вперёд. За спиной послышались крики. Обернулась. Со двора соседнего дома полицейские выволокли на улицу двух упирающихся подростков. Старший офицер подскочил к ним, что-то говорил, потом стал кричать. Из обрывков долетавших фраз я поняла, что их забирают в приют. Офицер говорил им что-то ещё – не разобрать. Сыновья дяди Жоры и тёти Люси успокоились и сели в машину полицейских. Хорошо, что место гибели родителей от них заслонял грузовик. Что им скажут? Как оправдают смерть близких людей?

Улица опустела. Заходя в биопропускник, я никак не могла собраться с мыслями. Вид смерти навеял страшные воспоминания детства, на многие годы изменивших моё отношение к этому событию.

– Что там произошло? – в дверях меня ждала встревоженная мама.

– Мы слышали стрельбу. Рита, с тобой всё в порядке? – папа подошёл так близко, что не будь он в защитном комбинезоне, я прижалась бы к нему как в детстве.

– У дяди Жоры и тёти Люси заблокировали доступ. Их обнулили, –стянув капюшон и маску, я повалилась на банкетку.

Слова давались с трудом, застывая на языке:

– Они не смогли получить продукты. Вместо того чтобы уйти, дядя Жора стал тарабанить по пайкомату. Приехали военные, полиция…

У меня сдавило грудь. Я шумно схватила ртом воздух, будто выброшенная на горячий песок рыба:

– Их застрелили… Застрелили, представляете!

Обжигающие слёзы побежали по щекам.

– Я бросилась к ним. А мне велели идти домой.

– А дети? – мама испуганно покосилась на папу.

– Их забрали. Они не хотели идти, но полицейские что-то говорили про приют, еду… Я не разобрала. Они пошли. Сами.

– Для них так будет лучше, чем от голода умирать, – папа вздохнул и посмотрел на маму.

На мгновение мне показалось, что я вернулась в детство. Родители всегда так переглядывались, когда пытались от меня что-то скрыть.

– Не понимаю, – удивилась мама. – Мне всегда казалось, что соседи были лояльны властям. У Жоры была хорошая работа. Что могло произойти?

– Тётя Люся обвиняла дядю Жору в том, что он не сдал какой-то гаджет… Кажется, подарок его матери.

– И ты ещё удивляешься, почему целыми днями крутят этот ролик про девайсы-убийцы? – замотал головой папа.

– Как они смогли узнать, что сосед его припрятал? – я и правда этого не понимала.

– Они могут всё! – тихо ответил папа. – Видят нас насквозь. Даже сейчас следят за нами.

Столько тревоги в его голосе я не слышала уже очень давно.

– У нас в доме камеры? – испугалась я.

– Ты не так поняла. Они следят за нашим состоянием.

Папа развернул руку. Его браслет мерцал бело-голубым. Едва заметные вспышки. Папа медленно выдохнул, и вскоре свечение стало ровным, как и прежде. Он взял меня за руку и развернул внутренней стороной наверх. Мой браслет буквально сверкал голубоватыми всполохами.

– Возьми себя в руки. Слышишь? Дыши ровнее. Медленнее. Вот, умница!

Я постаралась успокоиться. Мерцание браслета и, правда, погасло. Свет стал ровным бело-голубым, как и прежде.

– Зачем ты это сделала? – мама покосилась на часы.

– Что сделала?

– Ты сказала, что бросилась к соседям, когда они упали.

– Я хотела помочь.

– Рита! – тяжело выдохнул папа. – Сколько раз об этом говорили? Тем, кто утратил рейтинг гражданского доверия ни в коем случае нельзя помогать. Ты навлечёшь на нас беду.

– Но они же люди! Наши соседи! Неужели ты остался бы в стороне, случись такое у тебя на глазах?

Папа задумался:

– Не знаю, дочка! – он выглядел растерянным. – Наша жизнь никогда не была лёгкой. Хорошо ещё, что у нас с мамой есть работа.

Он понизил голос, и заговорил совсем тихо:

– Люди пропадают… Взрослые, старики, подростки… Мы должны думать прежде всего о себе, а не о тех, кто нас окружает. Понимаешь?

Я видела, что папа напуган, но его слова никак не укладывались в моё понятие о справедливости.

– Я не понимаю! Бабушка всегда говорила, что нужно помогать тем, кто попал в беду. Она рассказывала, что именно это помогло им с дедом выжить в… Как она их называла? Лихие девяностые!

– Всё верно! – согласилась мама. – Тяжёлое было время.

– Всё верно! Когда-то так и было! – поглядывая на часы, закивал папа. – Добрососедские отношения, взаимовыручка, состраданье были в цене. А теперь если у тебя низкий рейтинг гражданского доверия или недостаточно кредитов лояльности ты никто. В дом не подадут ни воду, ни свет. В пайкомат не поступит обеспечение. Ты не сможешь рассчитывать на медицинскую помощь, завести семью, детей. Ничего не сможешь… У обнулённых есть лишь три пути – стать мародёрами и ждать, когда их отловят и расстреляют. Свести счёты с жизнью, чтобы избежать голодной кончины. И, собственно, она сама, голодная, холодная, мучительная смерть. Понимаешь? Так что давай без глупостей, ладно?

Меня пугали папины слова, но я знала, что он прав.

– Хорошо, папа! Обещаю!

– Вот и молодец!

Папа коснулся моего подбородка и легонько стукнул по кончику носа, как когда-то в детстве. Он всегда так поступал, желая меня подбодрить.

Раздался короткий звук зуммера, пронзительный и неприятный, заставивший нас всех встрепенуться.

– Нам пора, – грустно улыбнулась мама и протянула папе перчатки. – Сейчас придёт автобус.

– Берегите себя, – проронила я вслед закрывающейся двери биопропускника.

Глава 2

Ещё один день. Безделье и надоевший до тошноты несмолкаемый голос диктора новостей. Из всех развлечений, доступных мне, лишь домашние дела, которые я целиком взяла на себя, и чтение. Книги – живые, бумажные, дышащие, а не бездушные электронные накопители, вот что доставляет истинное удовольствие!

С малых лет меня восхищала комната на первом этаже, которую бабушка и дед называли библиотекой. В школе у нас тоже была библиотека. Но вместо бумажных книг нам выдавали планшеты или загружали на личный коммуникатор файл с учебными материалами.

Дома всё было иначе. Уютная комната с массивными шкафами, расставленными вдоль стен и подпиравшими потолок, большой старинный стол у окна. Приезжая на лето и по выходным погостить к бабушке и деду, я пробиралась сюда после захода солнца, зажигала изящную настольную лампу, брала с полки книжку и усаживалась в высокое, такое же древнее, как и стол, дедово кресло.

Чего только не водилось в этих шкафах: и тяжёлые массивные энциклопедий, и изящные, в глянцевом переплёте томики поэзии, и многочисленные собрания сочинений авторов разных лет. Как удалось сохранить такое богатство, когда от холода погибали миллионы?..

Кто первым начал войну, никто из нас так и не узнал. Но как говорил дед, нам просто не сказали. Не посчитали нужным. Мировая система обеспечения энергоресурсами была уничтожена. А глобальная программа альтернативной энергии за одну ночь вышли из строя по всей земле. Она пришла на смену привычным в конце XX века гидро, тепло и атомным электростанциям. Казалась безопасной и надёжной, отчего старые технологии быстро забылись. Напрасно! Как часто любил повторять дед, «новое, не значит лучшее».

Почти везде пропала связь, а там, где она была – работала с перебоями. Немногие спутники, что уцелели, обеспечивали потребности военных. Появился технологический терроризм. С помощью одного устройства стало возможным уничтожение целого города вместе с его населением. Бабушка рассказывала, что в конце прошлого века люди и не знали, что такое гаджеты, виджеты, девайсы. Прогресс, который казалось уже не остановить, откатился минимум на сто лет назад.

Сильнее всего пострадали мегаполисы. В один миг отключилось всё: свет, вода, тепло. Ни на помощь позвать, ни с близкими связаться. Не многие спаслись. Миллионы погибли от холода, голода и болезней. И пока одни замерзали, на другом конце света бушевали пожары. Когда же всё закончилось, оказалось, что планета утратила две трети населения. Так передали в новостях.

Нашему Чернореченску повезло. Город растянулся по обе стороны полноводной реки Чёрной. Говорили, название она получила из-за того, что во все времена года, в любую погоду её неспокойные воды темны и холодны.

Реку перегораживает мощная плотина гидроэлектростанции, питающая построенный на острове химкомбинат. Власти агломерации отрезали соседние области от электроснабжения, обеспечив светом и теплом лишь свои города. А значит и жизнью.

Во многих регионах ресурсы стали быстро заканчиваться. Начались волнения, погромы, хаос. Нетрудно догадаться, к чему это привело. Слухи о том, что в Чернореченске есть жизнь, разлетелись быстро. Из соседних агломераций потянулись беженцы. Город тут же оцепили плотным кольцом военных машин и патрулей. Территорию обнесли тройным кольцом заграждений с колючей проволокой, поставили посты, вышки, пустили по проводам ток. Отныне каждая агломерация, каждый город сам за себя.

Всё случилось зимой. Люди грелись, как могли. Жгли всё, что горело – мебель, тряпьё, книги. Мы с родителями тогда перебрались из городской квартиры на остров. В доме у бабушки и деда всегда было тепло, но ни одна книга огню не досталась.

У входа в библиотеку стоял шкаф со стеклянными дверцами. На нижней полке лежали стопками и стояли рядочком мои любимые истории. Их специально положили так низко, чтобы проще было достать. Сверху лежала толстая книга сказок. Неслыханная редкость, как говорила мама.

Сказки не помещались вертикально, и бабушка положила книгу на корешки, выстроившихся по росту приключенческих романов Жюля Верна, сборников рассказов Чехова и томиков Пушкина. Я очень любила яркие иллюстрации. Могла часами разглядывать витиеватые узоры из листьев и цветов, обрамлявших текст, или всматриваться в мелкие детали причудливых картинок, искусно выписанных умелой рукой мастера. Добрые, умные сказки занимали шестьсот страниц. Я знала их наизусть почти все.

Но больше всего меня заставляла трепетать дата издания книги, сохранившейся в идеальном состоянии. 1954-й. Бабушка рассказывала, что эти сказки подарили её маме на день рождения. Прабабушка читала сказки бабушке, бабушка маме, а мама мне. И я, наверное, с таким же трепетом и любовью читала бы их своей дочери. Но увы, где в нашем непростом мире найти того единственного принца, о котором пишут во всех этих книгах? Был один. Больше нет. Что с ним стало? Теперь уже не узнаю…

Тряхнув головой, прогнала накатившие воспоминания и выглянула в окно. Вахтовый автобус, увозивший родителей на работу, докатился до конца улицы и повернул к комбинату.

– Надо поесть и разобрать продукты, – настраивая себя на работу, сказала я вслух и пошла на кухню, где на пластиковой низкой табуретке у обеденного стола меня ждали два больших и два маленьких контейнера.

Ручка и амбарная книга, куда записывались все запасы, лежали в среднем ящике узкого шкафа. Потянув ящик на себя, я не увидела их. Странно!

Бабушка очень любила порядок.

– Каждой вещи нужно своё место, – то и дело повторяла она. – Ты должна с закрытыми глазами находить всё, что тебе может понадобиться.

Сколько себя помню, это правило она требовала «соблюдать неукоснительно». И от меня. И от моих родителей. И даже от деда. Сама же настолько привыкла следовать собственному укладу, что, по её словам, не могла представить, чтобы положить вещь куда-то не туда.

Я огляделась. Все предметы стояли на местах. Мама чётко соблюдала порядок, заведённый в доме, и как когда-то бабушка, требовала этого от нас с папой. Амбарная книга и ручка нашлись на столе у окна, а рядом тарелка с галетами, баночка джема и большая чашка чая.

– Мама! – выдохнула я.

Нежность разлилась по телу, окутала заботливым теплом, согрела.

– Ну, конечно, ты знала, чем я буду заниматься после вашего ухода. Позаботилась, чтобы всё необходимое было под рукой.

Усевшись за стол и пододвинув к себе амбарную книгу, открыла её на странице с сегодняшней датой. Разлинованный на четыре столбика лист содержал список продуктов, которые наша семья получала каждую неделю. Название, вес или количество упаковок, всё строго по списку, ничего лишнего.

Отломив половинку печенья, посмотрела на джем и скривилась. Яблочный. Последнее время в паёк кладут только его. А мама, зная, что я сладкоежка, всякий раз по утрам оставляет мне баночку на столе… Яблочный джем мне никогда не нравился. Слишком приторный. То ли дело брусничный. В меру сладкий, с приятной кислинкой. Да только где его взять? Нет, конечно у меня в закромах эта вкуснятина припрятана. Но я её храню для исключительного случая. Вот через два дня у папы день рождения. Он тоже не любит яблочный джем, зато обожает облепиховый и брусничный. Достану ему упаковочку. Он как раз вспоминал про него недавно.

Улыбнувшись идее для подарка, отхлебнула чай, оставила маленькие контейнеры на потом и открыла большие.

Крупа, макароны, дегидрированные овощи, расфасованные в порционные пакеты и выдаваемые по количеству дней, вакуумные упаковки полуфабрикатов, всё лежало аккуратно и компактно. В этот раз опять положили пшено вместо риса. Пшённую кашу папа не ест, предпочитает макароны. Значит, его упаковку можно отложить про запас. Когда станет невмоготу, не до капризов будет.

Галеты, специи, соусы и джемы, сахар и кофе в стиках остались с прошлой недели почти нетронутыми, так что норму этой недели я отложила в сторону. А вот порционных заготовок для хлеба не осталось. Как и чая. Родители его очень любят. Мама заварила для меня последний, хотя знает, что я предпочитаю кофе.

Раскрыв коробку с основой для ржаной буханки, достала пакетик и направилась к хлебопечи, предвкушая, как дом наполнится ароматом свежей выпечки. Выставила программу, отмерила норму воды, налила в ёмкость для выпекания и, высыпав заготовку, опустила крышку. Раздался мелодичный звон колокольчика и хлебопечь медленно принялась замешивать тесто для будущего хлеба. Вжик. Вжик. Вжик.

Я вернулась за стол. Прислушиваясь к равномерному жужжанию, пересчитала и записала в амбарную книгу количество коробок и банок. Порошкового молока в узких фольгированных тубах по 300 мл вместо семи штук положили всего три. Концентрата для рыбного супа оказалось на два больше. А с мясом птицы меньше и как раз на два. Мясных концентратов и вовсе не положили, заменили на гороховый, фасолевый и грибной. Хорошо, что овощные ассорти и рыбные консервы остались без изменений. Надо думать, пока.

Ошибки быть не могло. Значит, затеяли очередной необъявленный пересмотр продуктовых наборов. Тот, кто собирает контейнеры, знает о нас всё, вплоть до того сколько раз в день мы пьём чай или кофе, какой джем намазываем на хлеб, с чем предпочитаем есть кашу и какой соус выдавливаем из пакетика в макароны. Вкусовые пристрастия могут измениться, но вот переделать список, по которому наполняют продуктовый контейнер только потому, что тебе разонравилась пшённая каша или надоел яблочный джем – нельзя. И это несправедливо.

В груди защемило. Вспомнился сосед-дебошир дядя Жора, погибший утром. Неужели он и правда, был столь беспечным, что не подумал ни о тёте Люсе, ни о сыновьях? Работал на комбинате, а значит, получал двухразовое питание в столовой, как и папа. Его продукты доставались семье. Мало, конечно, но главное, они все были живы. А теперь? Их больше нет… Куда забрали мальчишек? Отчего старший офицер не помог тёте Люсе, которая была ещё жива? Наверняка он того же возраста, что и мои родители. Они учились в другое время, нежели я. Им точно говорили и о сострадании, и о взаимовыручке, обо всём, что с детства так старалась привить мне бабушка.

А другие соседи? Вышли получать продукты, а увидав полицию и военных, попрятались по своим дворам-норкам, словно им всё равно, что случилось с теми, кто живёт за забором. Испугались? Но ведь я не испугалась! Я хотела помочь! С кем-то из нас точно что-то не так, но вот с кем? С ними? Или со мной?

Удивляясь собственному бесстрашию и безразличию соседей, я переписала очередную партию банок и поставила консервы в шкаф. Заглянула в окошко хлебопечи. Слегка потрескавшаяся корочка будущего хлеба начала подниматься.

Неожиданно подумалось – люди разучились общаться. У них нет этой потребности. Наверное, виноваты новости. Каждый день по видеостене твердят об угрозе отравления и заражения. В головах засела формула: «Не ходи – отравишься, заразишься сам – отравишь и заразишь остальных – все умрут!» А может и не новости вовсе тому виной, а что-то иное.

Папа говорил, что за нами всё время следят. Может, дело не в нас? Вдруг он разглядел истину? Что если все эти проблемы созданы искусственно с одной лишь целью – тотальный контроль и управление людьми?

От осознания возможной правоты стало страшно. Вспомнилось, как резко замолкал папа, когда я входила в комнату. Как мама то и дело напоминала и просила быть осторожной, ни с кем не говорить о том, что слышу дома. Что если это правда? Или нет? Может, мне только показалось? Напридумывала себе страшилок и теперь ищу подвох там, где его нет. Мама права. Нужно поменьше думать об этом. Наверное, даже хорошо, что кроме родителей мне поговорить не с кем…

Из общей комнаты послышалась звуковая заставка, и голос диктора второй раз за день стал зачитывать новости о девайсах-убийцах, что-то про аварию в соседнем регионе и угрозу заражения. Я прикрыла дверь на кухню, но даже через неё слышала каждое слово. Чем больше диктор говорил, тем отчётливее перед глазами вставала картина, случившаяся у пайкомата. Вспомнилось расползающееся под соседями кровавое пятно. Меня замутило. Тошнота, всколыхнув внутренности, подкатила к горлу.

Подскочив со стула, распрямила плечи и сделала глубокий вдох. Взгляд выхватил яркое мерцание браслета. Надо успокоиться! Будет плохо, если они узнают о моём состоянии. Я сделала вдох и медленно выдохнула. Под ребром кольнуло, но и тошнота стала отступать. Подышав ещё немного, подошла к шкафу, налила из кувшина воду в стакан и поднесла к губам. Прохладная жидкость потекла в горло, перебивая неприятный кисловатый привкус, смешанный с лёгкой горечью. Облегчение пришло быстро, и это радовало. Браслет перестал мерцать.

Я вернулась к столу и прислушалась. Видимо, новостной блок закончился, громкость видеостены стала меньше.

Доставая из второго контейнера бутылку с растительным маслом и коробки с порционными соусами и джемами, я невольно продолжала думать о случившемся. Смерть соседей заставила вернуться в детство. Напомнила о том дне, когда испытала первый в жизни шок.

Мне было десять. И у меня на глазах под колёсами машины погиб любимый котёнок. Я осознавала то, что видела, но отказывалась верить в случившееся. Бабушка успокаивала, уговаривала. Я её не слушала. Просто не могла. Каждое утро наливала в блюдце молока и звала котёнка. Рыжик! Бабушка вздыхала, недовольно ворча. А однажды блюдце исчезло.