Солнце, которое светит ночью

– Разве ты не хотел остаться в Москве, Андрей?

– Удивительно, но здесь мне платят больше, – моментально забыв о ссоре, восторженно сказал Никитин и, хитро улыбаясь, добавил, – Не так много, как тебе, конечно.

– Я просто выбрал помощь людям, – пробормотал Страхов, пожав плечами.

Никитин поперхнулся и стал кашлять, стуча кулаком по грудной клетке.

– Ты? – изумленно воскликнул он и загоготал. – Женя, ты там же где и был, в мире своих мнимых представлений. Оглянись, те, кому нужна защита, не могут себе позволить вашу контору. И одно дело в год в качестве благотворительности не спасет ваши продажные рожи.

– Ты везде видишь врагов, которые хотят тебя обмануть.

– Да? – подпрыгнув на месте, прикрикнул Никитин, – Тогда скажи, что ты никогда не защищал того, кто был действительно виновен.

Страхов упорно молчал и глядел в два черных глаза, пытливо смотрящих на него. Никитин торжествующе улыбался тем особым способом, которым улыбаются в моменты уличения преступника в виновности.

– Моя работа – наказывать за нарушение законов, а у тебя патологическое желание защищать уродов, которые их нарушают, – отчеканил Никитин, с грохотом опустив тяжелую руку, сжатую в кулак, на стол.

– Нет тех, кто не ошибается, -сквозь зубы процедил Страхов.

– Тебе бы всё под системы подводить. Знаешь, кому нужна чужая идеология? – спросил Никитин, уставившись на однокурсника испытующим взглядом, и, не дождавшись ответа, с жаром проговорил, – Тому, у кого кишка тонка свою построить, – он торжествующе задрал голову и предупредил, – Пока у твоего клиента 167 статья, но может быть и 105, если его бабушка не выживет.

Страхову надоело общение с бывшим однокурсником быстрее, чем он ожидал, его лицо налилось краской.

– Всё это еле тянет на 167, куда уже до 105, – уверенно сказал он и скрестил руки на животе.

– Ты прав, – важно протянул Никитин, желая утереть нос зазнавшемуся адвокату, – 205 подходит больше.

Терпение Страхова лопнуло со страшным звуком, он сжал губы и сцепил зубы. Сердце его заколотилось, и ноздри раздулись, с шумом выпуская воздух.

– Смотрю, моя категоричность тебе не по душе, – удовлетворенно сказал Никитин, с наслаждением наблюдая за яростью Страхова, – Я, пожалуй, пойду. Приятного аппетита, – притворно-вежливым голосом сказал он, поднялся со стула и, сделав три шага от стола, вернулся, нагнулся к самому лицу адвоката и прошипел, – Но чтобы ты лучше работал над этим делом, сходи в больницу и посмотри последствия этого пожара.

Против такой открытой наглости у Страхова не нашлось слов, он поблагодарил за приятную компанию и обещал обязательно посетить пострадавших в больнице. Никитин тяжелым размеренным шагом дошел до дверей ресторана и еще раз презрительно поглядел в сторону адвоката. Страхов подождал, пока Никитин скроется из виду, оплатил счет, набросил пиджак на широкие плечи и вышел на улицу.

Золотое свечение неба покрасило город в теплый оранжевый цвет. Кучевые тяжёлые облака, быстро уносимые ветром, поминутно меняли свою причудливую форму. Вскоре солнце погасло, и полотно туч цвета сажи затянуло все небо. Ветер протяжно взвыл, усилил свои порывы и стал гнуть верхушки тонких деревьев к земле, а те принялись шумно сопротивляться. В вышине раздался треск, и молния разрезала небо острой ослепительной иглой. Началась гроза. Город предстал в своём двоемирии. Сквозь потоки ливня были видны сырые стены домов, мокрые деревья и их мутное отражение в дождевой воде, струящейся по серому асфальту. Отзеркаленный город стоял вниз головой и волновался не меньше, чем настоящий. Гулкие раскаты грома грозно разрывали тихий звук опустевшей задвоившейся улицы.

Гроза продолжалась четверть часа. Постепенно перерыв между громом и молнией становился всё больше, и скоро гром ушёл далеко на восток. Стекающая с возвышений вода журчала по дорогам и вымывала скопившуюся городскую пыль.

Страхов, черным шерстяным пиджаком укрывая голову от крупных капель дождя, падающих с листвы деревьев, бежал по мокрым улицам в старый ресторан в центре города, где у него была назначена важная встреча. Совладельцем и, по совместительству, барменом заведения был бывший коллега Денис Анохин. Два года они вместе работали за Звягинцева, но с течением времени Анохин решил уйти из юриспруденции и заняться делом, которое приносило бы ему больше радости, чем общение с преступниками.

Страхов потянул на себя ручку тяжелой двери, зашел в ресторан, стряхнул с себя капли дождя и отдал пиджак официантке, которая встретила его у входа и предложила высушить промокшую одежду.

– Ваш столик будет готов через несколько минут, – сказала она, вежливо улыбаясь, – Пока можете присесть за барную стойку.

Страхов подошел к Анохину, который готовил напитки для двух пожилых мужчин.

– Ты рано, – сказал Денис, заметив издалека друга.

– Там ливень стеной, – буркнул Страхов, забирая протянутый ему кофе.

Анохин закатал по локоть рукава черной рубашки, из-под которых выглянула плотно забитая татуировками кожа, завязал длинные волосы в хвост и стал натирать до блеска мраморную стойку.

– Готов к большому дню? – спросил он, широко улыбаясь.

– Все с собой, – похлопав по карману брюк, ответил Страхов.

– Ты какой-то нервный, – с подозрением осматривая друга с ног до головы, сказал Анохин.

– Новое дело ведет мой однокурсник. Вот следователем может оставаться долго только тот, кто считает себя Богом, – потирая затекшую шею, злобно пробормотал Страхов.

– Ты так же и про прокуроров говорил, – посмеялся Анохин и добавил, заметив нервозные постукивания ногой, – Ты давно ходил к психологу?

– Да, – неохотно протянул Страхов, отодвигая чашку кофе и оглядываясь по сторонам, – Дай воды, – попросил он, вынимая из портфеля бутылек с таблетками.

Анохин наполнил стакан и протянул его Страхову.

– Перестань пить эти таблетки, ты уже не контролируешь себя, – вполголоса проговорил Денис, перегнувшись через стол.

Страхов отмахнулся и, запив таблетку, вернул пустой стакан.

– Без них я совсем не могу ничего вспомнить.

– А если ты не вспомнишь, а придумаешь? – шепотом спросил Денис, осуждающе посмотрев на Страхова.

– Убедительная иллюзия меня тоже удовлетворит, – сердито ответил Страхов, и большая красная вена на лбу начала вздуваться.

Анохин похлопал друга по плечу в знак извинений и поддержки, достал с верхней полки бутылку вина и поставил ее перед Страховым.

– Наташа пришла, – кивнув головой в сторону входной двери, сообщил он, – Удачи!

Страхов повернулся и увидел Наташу в дверях, стоящую рядом с официанткой.

Все в ее образе было аристократично: точеный нос, высокий лоб, мраморное лицо. Тонкие светлые губы, покрытые плотным слоем блеска, искрились, когда на них попадал теплый свет ламп. Круглые голубые глаза смотрели по-доброму, строго и внимательно. Казалось, ничего не могло ускользнуть от её взгляда. Каштановые шелковые волосы, закрученные в легкие локоны, спадали на высокую грудь. Длинное струящееся платье из чёрного атласа открывало её худые острые плечи и длинные изящные руки. В каждом ее движении присутствовала грация, все выходило естественно, легко и непринужденно.

Страхов встрепенулся, подбежал к Наташе, взял ее под руку и провел до их столика.

– Помнишь, как мы познакомились? – с трепетом спросил Женя, выдвигая стул для Наташи.

– Трудно забыть, когда тебя две недели преследуют, – нежно улыбаясь и усаживаясь, ответила она.

– Я вовсе тебя не преследовал, – смущенно оправдывался Женя. – Я приходил к Денису.

– По три раза в день? – удивленно вскинула брови Наташа, – Так скучал по нему?

– Он варит вкусный кофе, а у меня были сложные дни на работе, – говорили он, отворачиваясь и стараясь скрыть покрасневшие щеки, – Я боялся, что ты ударишь меня сумкой с книгами, которую ты с собой носила.

– Никто так не делает, – возразила Наташа и звонко рассмеялась.

– Ты выглядела такой умной, я не знал, что тебе сказать… – Женя замялся, обдумывая свои следующие слова.

– И я повела тебя к Вадиму Юрьевичу, – подхватила Наташа.

– Повела? – возмущенно воскликнул он, – Я сам тебя там нашел!

Наташа загадочно улыбнулась, кокетливо пожала плечами, и её лазурные глаза, выглядывающие из-под пышных ресниц, хитро заблестели.

– Если бы ты не пришел на лекцию или не смог ее дослушать, то у нас бы ничего не вышло, – объяснила она.

Страхов ахнул и откинулся на спинку стула, подняв руки к небу.

– Это была лекция по античной литературе! – воскликнул он и взялся за голову, -На основании чего ты бы сделала эти выводы?

Наташа состроила деловитую физиономию и начала перечислять, поочередно загибая изящные тонкие пальцы правой руки:

– На основании предоставленных неопровержимых фактов. Первое, ты два часа сидел ради меня на лекции во вторник в шесть вечера. Второе, ты слушал внимательно и даже что-то понял, значит, способен понять и оценить литературу. Это было для меня очень важно.

– Но ты же не пошла со мной после этого на свидание, – протестующе простонал Женя, негодуя от хода мысли своей избранницы.

– Это еще одна проверка, – пожала плечами Наташа и прибавила, – Ты дождался выходных и пошел со мной на свидание, а значит, ты был готов к чему-то серьезному. Мне уже не двадцать пять.

– А двадцать девять! – перебил Женя, и его губы растянулись в улыбке.

Наташа затихла, и на ее щеках заиграл легкий румянец. Два смущенных глаза робко и нежно выглядывали из-под пушистых ресниц. Страхов наклонился к ней ближе и взял ее за руку, приготовившись внимательно слушать.

– У меня уже не было желания встречаться с кем-то, кто не относится ко мне серьезно, – закончила Наташа.

– А я серьезен? – шепотом спросил Женя, на губах его заиграла улыбка.

– С ума сойти! – взмахнула руками Наташа, отводя глаза в сторону, чтобы не поддаться очарованию Страхова, – С судьей ты так же разговариваешь? Поэтому дела выигрываешь?

Страхов, довольный таким ответом, откинулся на спинке стула, положил голову на левую руку, спрятав за ладонью счастливую улыбку, и жадно уставился на Наташу.

– Я даже начала ревновать тебя к Вадиму Юрьевичу. Ты слишком часто у него бываешь, – едва обиженно произнесла Наташа.

Женя задумался о том, что он уже три дня не был у профессора, хотя планировал приехать к нему. Он мысленно перебрал все дела на завтрашний день, чтобы найти час на посещение университета.

– Вовсе нет, – отмахнулся он, прервав свои размышления.

– Вовсе да, – настойчиво проговорила Наташа.

– Нам просто есть что обсудить, – пояснил Страхов и так широко развел руками, что чуть не сбил с ног подходившего к ним официанта с бутылкой вина.

Официант, привыкший к неуклюжим гостям, ловко изогнулся, приняв вид буквы с, и удержал в руках поднос с бокалами и вином.

– Вино? – удивилась Наташа, – Ты же знаешь, что я его не люблю.

– Просто клише праздника, – растерялся Женя.

– А какой сегодня праздник? – с любопытством спросила она.

– Я хочу сказать тебе, что.. – Женя снова замялся, ожидая, когда официант отойдет от их столика, и дождавшись, продолжил дрожащим от волнения голосом, – Ты знаешь, что я тебя люблю.

Наташа, уже почувствовавшая намерение Жени, не могла скрыть счастливую улыбку, кроме того видеть Страхова, сурового и уверенного мужчину, смущенным и не способным найти подходящие слова, ей было до безумия приятно.

Страхов же, забывший отрепетированную речь, почти вспомнил первую фразу, но телефонный звонок сбил его с мысли. Он поднял телефон, увидел имя Анны Владимировны и изменился в лице.

– Кто это? – встревоженно спросила Наташа.

– Это Анна Владимировна, – нехотя ответил он, – Вова пропал, она очень переживает. Я обещал его найти.

– Они не обратились в полицию?

– Обратились, но ты же знаешь, что они не будут искать его так, как буду искать его я.

– Почему именно ты? – протестуя, воскликнула Наташа.

– Он мой друг.

– Он наркоман, он пытался подсадить на наркоту моего брата.

– Ты сказала, что мы не будем больше из-за этого ругаться.

– А ты обещал, что оставишь его в покое! – в сердцах прокричала Наташа и испуганно посмотрела по сторонам, проверяя, не привлекла ли она слишком много внимания к себе, – Но вот он ты, стараешься найти его и спасти, опять. А он где-то плюет на твою заботу, опять. Оставь его одного.

– Его родители беспокоятся. Я его единственный друг, – отчаянно пытался объяснить Женя.

– Интересно, почему, – злобно проворчала Наташа.

– Я не могу его оставить, – вполголоса проговорил Страхов и умоляюще взглянул на нее.

Наташа не сжалилась над ним, а продолжила еще с большим напором:

– Но он может тебя оставить. Слушай, так не пойдет. Ты все время кого-то спасаешь. В ущерб себе. И так будет всегда, потому что мир такой – он всегда нуждается в помощи, в спасении. Всегда найдется что-то или кто-то, кого ты поставишь выше себя, меня, ребенка.

– Ребенка? – вздрогнув и округлив глаза, переспросил Женя.

Наташа вздохнула и, закрыв руками глаза, прошептала:

– Я не хотела так говорить. Я думала, что сегодня будет праздник…

– У нас будет ребенок? – ошеломленно проговорил он, впившись глазами в Наташу.

– Да, – кивнула она и, выйдя из-за стола, сказала, – Спасибо за вечер. И пока все это не изменится, и я не буду знать, что между миром и семьей ты выберешь семью, я говорю тебе нет, – она кинула взгляд на сжатую в руке Жени красную коробку, – Я не выйду за тебя замуж.

– Наташа, стой, – прокричал Страхов, бросившись следом за Наташей, но она не остановилась и даже не обернулась, и он решил дать ей уехать туда, куда она хочет уехать.

Страхов вернулся домой один, спрятав в кармане пиджака коробочку с обручальным кольцом. Он включил всех во всей квартире, чтобы не чувствовать себя одиноким, вышел на балкон и достал из-под подоконника давно забытую Вовой пачку сигарет. Он повертел в руке картонную коробку в бесцветной пленке и посмотрел вниз, услышав женские крики, доносящиеся из стоящего рядом общежития. На крыльце стояли две женщины и о чем-то громко спорили, а рядом на каменных ступеньках лежал пьяный мужчина в зимнем рваном пальто из шерсти, которое было ему велико. Они невнятно выкрикивали слова, призванные оскорбить достоинство собеседника, и лихо размахивали руками. В какой-то момент одна из женщин, потолще и пониже, бросила на землю тяжелую клетчатую сумку, которая висела на ее плече, и, в одно резкое движение допрыгнув до соперницы, схватила ее за волосы. Та оглушительно завизжала и стала бить кулаками по животу дамы с сумками. Прохожие с осуждением косили взгляды на странную драку, но не вмешивались. В тот момент, когда женщина потоньше свалила с ног другую и стала душить её, раздался глухой стон из уст проснувшегося пьяницы, и тут же обе женщины, напрочь позабыв свою вражду, подскочили к нему и, дружно подхватив его за руки, потащили в дом.

Страхов досмотрел представление до конца и, закрывая окно, вспомнил, как чуть меньше года назад поздним вечером на пороге его дома возник Измайлов, в грязной одежде и с окровавленным лицом. Он умылся, переоделся в чистую одежду, которую Наташа достала ему из гардероба Страхова, и вышел на балкон подышать свежим летним воздухом. Внизу стояла компания немолодых мужчин и женщин, которые вели возвышенную светскую беседу.

– «И ложью лиц прикроем ложь сердец», – сквозь зубы процедил Вова и презрительно проговорил, – Ненавижу я всех этих лицемеров. Доброго дня, доброго дня. За любую ошибку съедят со всеми потрохами.

– Может быть, – пожав плечами, рассеянно произнес Страхов и тоже посмотрел вниз.

– Будешь? – спросил Измайлов, протягивая свернутую в трубочку белую бумажку.

– Нет, – отодвигая от себя руку друга, – Как у тебя с Диной?

– С кем? – в недоумении переспросил Измайлов.

– С Диной, – повторил Страхов и посмотрел в мутные стеклянные глаза друга.

– А, – поняв о ком идет речь, протянул он и, махнув рукой, равнодушно ответил, – да, все нормально. Она дома, наверное.

– С папой давно виделся?

– Нет, – зло буркнул Вова, – Пошел он.

– А мама?

– И она, – сквозь зуб процедил он.

– Где ты был? – помолчав, поинтересовался Страхов.

Измайлов с подозрением поглядел на друга и, убедившись, что тот не собирается читать морали, небрежно ответил, закуривая сверток:

– Собирались с парнями, делились идеями для кино.

– Ты снова вернулся к режиссуре? – спросил Страхов, вынув из рук Измайлова сверток и выбросив его в мусорное ведро.

Измайлов свирепо фыркнул, но не сказал ни слова против действий друга.

– Один известный режиссер оценил мой рекламный ролик для Ауди, – сообщил он, отряхивая руки, – Я решил ещё раз попробовать.

– Это хорошо, – одобрительно проговорил Страхов и спросил, указывая на разбитую губу, – А что случилось?

– Кто-то драку в баре начал, – также равнодушно и безрадостно ответил Измайлов, медленно моргая своими стеклянными глазами.

Страхов не помнил, что случилось после в тот вечер, он захлопнул окно, поморщился и содрогнулся, точно стряхивая с себя воспоминания.

– Нет, не может быть, что он существует, – с горечью и болью в голосе проговорил он и снова спрятал пачку сигарет под подоконник.

Страхов лег в постель, и взгляд его устремился через открытое окно в небо. Тёмное ночное полотно было затянуто плотными чёрными облаками, которые спрятали свет белых звёзд, но луну закрыть собой не смогли. Круглый сияющий шар, висевший на небосводе, озарял серебряным светом тонкие пушистые края облаков, отчего большое расстояние между ними становилось очевидным, и глубина неба чернела бесконечностью. Бледные лунные лучи падали на верхушки деревьев и рассеивались, долетая до земли, но в небе полная луна горела ярким белым огнём. Фонари на улицах уже погасли, и в ночной темноте мутно виднелись очертания высоких домов, в которых пугливо и зыбко мерцали редкие освещённые окна.

Глава 2. Адепт

Страхов проснулся от давящей головной боли и нехватки кислорода. Он вытер капли пота со лба, с трудом встал с постели, подошел к окну и широко распахнул его. Утро после дождя особенно свежее. Дул сырой апрельский ветер. Небо освещалось малиновым свечением рассвета. Теплота, вылетающая из комнаты, смешивалась с холодом улицы и заставляла дрожать воздух.

– Турбулентная конвекция, – сонно пробормотал Страхов и, почувствовав облегчение, взял телефон, чтобы перенести несколько встреч на более позднее время и написать своему психологу с просьбой о срочной терапии.

Рассказ, который объяснил бы по какой причине и с какого момента такой человек, как Страхов, стал ходить к психологу, нужно начинать задолго до его рождения, а именно с замужества его бабушки по линии матери.

Антонина Семёнова была родом из Москвы, и всю войну прожила в столице. Вышла замуж поздно за вернувшегося с фронта врача Валерия Страхова и родила ему двух девочек Валентину и Екатерину. Валерий был человеком суровым и несправедливым, часто бил свою жену и не обращал внимания на детей. Когда старшей дочери исполнилось пятнадцать лет, он ушел из семьи к другой женщине и вынес всю мебель из дома. Взбешенная Антонина продала квартиру, забрала дочерей и переехала в Смоленск. С тех пор она никогда не видела ненавистного мужа, развод она не просила, а потому до конца жизни считалась его законной супругой. Валентина Валерьевна вслед за матерью обозлилась на своего отца и не терпела никаких разговоров о нем. Она долгое время была уверена в том, что никогда не позволит себе влюбиться и выйти замуж, потому что весь мужской род только и умеет, что лгать да предавать, но судьба распорядилась иначе.

Когда Валентина Валерьевна узнала, что ждет ребенка, ей не было еще и двадцати лет. Она не была замужем, и ее избранник еще не делал предложения. Она училась на третьем курсе колледжа на швейном отделении и никогда не имела привычки планировать свою жизнь. У нее отсутствовали какие-либо цели или мечты, она жила так, как придется, просто и не раздумывая. С отцом Евгения она познакомилась случайно, когда проходила вечером с подругами мимо спортивной площадки, где кавказские юноши соревновались в количестве подтягиваний и отжиманий. Чернобровая, высокая девушка с ярко проявленными татарскими генами тут же привлекла внимание молодого Амира, недавно переехавшего в Россию. Вскоре после знакомства они стали жить вместе в маленькой однокомнатной квартире, которую он снимал. В этой квартире, как и в их жизнях, царил беспорчдок: мятые вещи висели на стульях и столах, старая мебель пахла дурным цветочным одеколоном на спирту, и в раковине лежали оставленные на ночь немытые тарелки с мелкими сколами по краям. Однако вечный бардак нисколько не мешал им чувствовать себя счастливыми. Надежды, которые беззвучно они возложили друг на друга, согревали их души, приносили радость и отделяли реального мира.

Новость о беременности оба родителя восприняли с беспечным восторгом и стали готовиться к рождению малыша. Во время родов Амир, как и положено молодому отцу, стоял со своими друзьями под окнами родильного дома и ждал, когда его любимая покажется в окне вместе с маленьким свертком. Через три дня он забрал свою маленькую семью домой, где они провели три бессонных и чудесных года. Жене шел четвертый год, когда молодому отцу пришло известие о начавшихся военных действиях на его родине. Все друзья Амира отправились на войну, оставив размеренную жизнь в российском городе. Он перевез любимую и сына в дом тещи, оставил адрес и имена своих родственников на родине и отправился воевать.

Валентина Валерьевна встретила эту новость с тревогой, но все же верила, что возлюбленный вернется живым и здоровым. Она всецело окунулась в заботу о сыне, чтобы не замечать тянущихся и пугающих месяцев молчания. Полгода она ничего не слышала об отце своего ребенка, и в один день к ним пришло письмо от родных Амира с сообщением о его смерти. В то мгновение, в которое она держала в руках жалкие три строчки, хладнокровно сообщающие о ее разрушенной жизни, она приняла твердое решение больше никогда не быть такой наивной. Спала розовая пелена с ее глаз, и она увидела всю уродливость мира, в котором теперь ей придется в одиночку воспитывать сына. Однако пылкое и трепетное сердце не смогло долго хранить обиду на весь мир, и ум ее решил так: смерть Амира – только бессовестная легенда, которой он прикрыл свою неспособность жить с ней и растить ребенка. Она порвала все совместные фотографии, и, когда второй раз выходила замуж, поменяла десятилетнему сыну отчество с Амирович на Витальевич, чем выказала полное отречение от прошлого с отцом Жени.

Сам же Евгений детство своё помнил смутно, если не сказать, что совсем не помнил, и только по рассказам матери и бабушки слышал о том, каким проказником он рос. Рассказы эти повторялись, и не набралось их даже десяти штук. Первая и особо любимая его матерью история состояла в его привычке голышом бегать по деревеньке, в которой они проводили лето, и рвать яблоки с соседского дерева, а потом продавать их другим соседям. Вторая история, в которую ввязался пятилетний Женя, была следующего толка: привезли во двор глину для строительства нового здания и оставили без присмотра. Он отправился к этой глине вместе с другом и заставил его забраться на самую вершину. Малец изо всех сил карабкался наверх, но, как только остановился, стал тонуть в ней. Когда под слоем глины скрылись ботинки и щиколотки друга, Женя сообразил, что дело плохо. Не известно, как он доставал его из глины, только оба малька вернулись домой без обуви и в грязи. Третье приключение рассказывала бабушка и уже не с таким задором, как предыдущие. Все дело в том, что Женя был любопытным мальчиком, и любил частенько уходить подальше от двора и исследовать окрестности. Так однажды он дошел до остановки, с которой мама каждое утро уезжала на работу, сел на первый автобус и уехал. Сошел за компанию с какими-то ребятами и отправился гулять по центру города, а когда устал от прогулки, подошел к стоявшей милицейской машине и сказал, что он потерялся. Милицейский привез его домой, отчитал родителей и пригрозил, что в следующий раз составит протокол и отправит информацию в социальную опеку. Прочие истории имели похожий характер и уже не представляли для самого Жени никакого интереса. Сам он хорошо помнил свою улицу, и считал всегда, что улица воспитала его в большей степени, чем родители. Помнил, как бегал по рыхлым крышам гаражей, как помогал грузчикам в киоске у дома, а те давали ему сладость как плату за работу, он эти сладости всегда домой тащил, а мама и бабушка называли его гордо «наш кормилец». Так и закрепилось в его маленьком уме, что он кормилец их небольшой семьи, что ответственен за ее благополучие и счастье, хотя еще мало понимал, что значат эти слова, а звучание их ему нравилось безмерно.

Среди сверстников он считался лидером и заводилой, а среди родителей его друзей – большой опасностью, потому что все его приключения часто заканчивались плохо не столько для него самого, сколько для окружающих. Он же любил роль шута, легкого на подъём и озорного мальчишки. Впрочем тогда у него не было нужды задумываться над своей внутренней мотивацией, подобные заключения о своем характере он сделал сидя в кресле у психолога.