Полная версия
И посетителя посетила смерть. Книга I. Тайная грамота
Сатана пробежал попавшиеся на глаза строчки:
«Татары приметили, что русские не склонны к кровопролитию, но, будучи миролюбцами, ожидают справедливого договора, и обо всем этом сообщили Едигею. Едигей же, узнав, стал готовиться к походу на Русь. А в это время великий князь Свидригайло Ольгердович прислал в Москву к великому князю Василию Дмитриевичу послов…»
Поразмыслив, сунул за пазуху («А книжник знает толк в хитросплетениях дворов»). Взглядом перешерстил стопки книг. Одна особенно привлекла его внимание, она лежала особняком от других. Сатана словно ненароком заслонил её спиной от грузивших рукописи в мешки.
– Всё собрали. Дальше что?
– Жгите!
– Книги?
– Да нет же! Келью! Книги – с собой!
Пока поджигали, Сатана нашёл место приметное для себя и незаметное для остальных…
7
Великое княжество Тверское,
р. Орша, лесной тракт, в 50 саженях от обители,
в год 6917 месяца студеня в 7-й день,
после третьего часа
Зарево над кельей. Чёрные фигуры на белом поле
Ладья скользила по белой реке до тех пор, пока её нос не взлетел на гребень. Зачерпнула кормой и, накренившись, она стала вертикально уходить под воду. Та хлынула в ладью и оказалась не водой, а снегом, который большими, холодными хлопьями слепил глаза, холодил щеки и шею. Епифаний силился поднять веки, но не мог. Белая река вновь подхватила его и стремительно понесла по своим снежным волнам…
Кирилл оглянулся: раненый снова сполз с кожуха, приспособленного вместо волокуши. Сбросил с себя тулуп и взвалил Епифания на плечи. Два кожуха остались лежать на снегу, как не успевшие уйти от погони звери…
Не прошло и двух часов, как трудник вышел на поиски Епифания, а протоптанную им же самим тропу уже замело, но не успел подумать, что дом уже рядом, как вдруг закашлялся от горечи.
Заснеженные ели расступились, и трудник застыл на месте: пустынька догорала. Хлопья гари оседали на подтаявший снег, оранжевое зарево лениво угасало в вечерней синеве.
Присмотрелся – в сгустившихся сумерках смутно угадывались удаляющиеся всадники.
Кирилл уже хотел их окликнуть, но что-то его словно толкнуло в грудь, и он, отступая, втащил Епифания в сомкнувшийся за ними ельник. («Думай, Кирюша, думай… Нести Епифания в монастырь? А если не хватит сил? Остаться на пепелище? А если раненый окоченеет от холода? И почему он оказался в лесу с проломленной головой? Разве падают сами собой срубленные деревья? Почему сгорела келья? Почему всё случилось в одночасье? И что я, непутёвый, посреди всего этого делаю, Господи?!»)
8
Великое княжество Тверское,
р. Орша, лесной тракт, в 50 саженях от обители,
в год 6917 месяца студеня в 7-й день,
шестой час
Охота за скарбом. Горчайший из источников
Сатана хмуро наблюдал, как покачиваются за сёдлами лантухи с книгами, как ёрзает Зосима, пытаясь быть полезным. Всё шло наперекосяк!
– Др-р-ровосек! – Сатана смерил суровым взглядом Зосиму.
Поручение, которое брат Анджей получил от епископа Леонарда в Вильне, было расплывчатым: «Идущих на смерть переживают их вещи. Разве не осталось после Стефана грамот, карт, какого-нибудь духовного завещания? Разве не доверил он все это своему духовному брату Епифанию?»
Витиеватость епископа Леонарда раздражала. Привыкший к тому, что ему, как на ладони, были открыты тайны и литовцев, и москвитян, и новгородцев, и ордынцев, и тевтонских рыцарей, Анджей-Андрей катался, как сыр в масле, от одного секретного поручения к другому. Но он всегда понимал скрытые пружины, заставлявшие к нему обращаться его многочисленных хозяев, разницы между которыми не делал, только бы платили, да был бы азарт, без которого жизнь, как снедь без соли…
И на сей раз выданные казначеем епископа золотые яснее всего намекали на то, что задание следует исполнить. Но если всё же Его преосвященство прав и покойников переживают их вещи, то, пожалуй, чёрная книга, спрятанная им у пожарища, послужит подсказкой. («Только, Ваше Преосвященство, я сначала сам на неё взгляну, а потом уж решу, передать секрет вам или найти покупателя побогаче да пощедрее…»)
9
Великое княжество Тверское,
р. Орша, лесная пустынь,
в год 6917 месяца декабря в 7-й день,
вечерня
Живые помогают мёртвым. В поисках огня.
Опустив голову, трудник сидел, уронив руки на колени. Впереди – головешки на пожарище, позади – лесная чаща, справа – река подо льдом, слева… Кирилл вскочил на ноги. Да как же он забыл! Слева – пустынька Окула. Подхватив Епифания под мышки, потащил по снегу..
У землянки крыша плоская, на трёх поперечных слегах, и без того с землей срослась, а сейчас ещё и под снежным покровом спряталась. Еле нашёл, налёг на просевшую дверцу плечом и втащил внутрь Епифания.
Похлопал себя по бокам – огонь развести нечем. Как слепец, принялся обшаривать всё, что попадалось на расстоянии вытянутой руки. По углам и вдоль стен землянки – столбы с развилками. Три стены землянки сплетены из хвороста, четвертая – из вбитых в землю жердей, под ногами – глинобитный пол. Наткнулся на оконце с плетёной задвижкой. («Вытяжка! Значит, в углу и печка-каменка…») Пальцы не слушались, засунул себе под подмышки – дыхание перехватило. («Если я так продрог, то каково Епифанию?») Приказал себе начать всё с начала – от двери…
Под притолокой нащупал кожаный мешочек. Развязал зубами – там кремень, кресало и трут. Перекрестился благодарно – и к печке. В очаге на застарелых угольях растопка лежит. «Помирать собираешься, а хлеб сей», – вспомнил любимую поговорку Окула. Вот так мёртвые помогают живым.
Искра пробежала по камышовому труту. Зачатки огня переметнулись на бересту: та, корчась, зашипела. Метнулся наружу за хворостом. Осторожно подкормил огонь. Пламя высветило глиняную утварь, грубо оструганный стол, широкую лавку, лежанку с истлевшими шкурами, и хитрую «подземельку», под которой должен проходить дым и тёплый воздух. Ещё сам толком не понимая почему, Кирилл ей обрадовался больше всего: длинная канавка, вырытая в земной толще, соединяясь с дымоходом, выходила наружу далеко от жилища, не давая по дыму отыскать уединенное пристанище.
Устроил на лежанке Епифания, подложив под голову свою шапку. Пальцы тут же наткнулись на что-то тёплое и липкое. «Кровь!» – понял Кирилл. Разорвал свою рубаху на полосы, оттаял снег, промыл рану, приложил к затылку паутину, которой в избытке было по углам, плотно завязал. Епифаний в ответ тихо застонал. Кирилл с облегчением перекрестился: «Жив!».
10
Великое княжество Тверское,
р. Орша, Вознесенский Оршин монастырь,
в год 6917 месяца студеня в 8-й день,
утреня
Рассеянная молитва. Зря никого не ищут
Монахи вторили друг другу. Их голоса, сплетаясь, уносились ввысь и таяли под церковными сводами. Антоний мыслями был далёко: с ночи одолевали тревожные думы. Он прикрыл глаза и приказал себе сосредоточиться на молитве.
«От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице, яко многия ради Твоея благости и долготерпения не прогневался еси на мя, лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззаконьми моими; но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси…» XIV
Настоятеля беспокоило то, что Епифаний, которого он пригласил к себе, вчера так и не появился. («От пустыньки рукой подать, вряд ли ему в тягость проделать такой путь. Занемог или?..») Вот это «или» тревожило более всего.
С одной стороны, он чувствовал вину за то, что ничего не сказал Епифанию о том, что про него спрашивали монахи-всадники. С другой стороны, он ведь спрятал Епифания от чужих глаз в надёжное место. А ведь зря никого не ищут. Значит, было что скрывать Епифанию. Вот это-то и рассчитывал Антоний прояснить для себя, встретившись с ним с глазу на глаз за трапезой. Он даже распорядился ради этого случая приготовить «монастырскую курицу», которой хотел напомнить о событиях шестнадцатилетней давности.
11
Великое княжество Тверское,
р. Орша, лесная пустынь,
в год 6917 месяца студеня в 8-й день,
после утрени
Тяжёлая находка. Горят ли дотла книги?
Едва открыв веки, Кирилл метнулся к Епифанию. Склонился, прислушиваясь: грудь вздымалась слабо, но мерно. Ёжась от холода и от покалывавшей тело полуистлевшей власяницы, которую нашёл тут же, в землянке, выскочил на мороз за хворостом, в который раз пожалев о брошенном кожухе. Истопил печь и выступил в путь…
Мороз подгонял. Едва ли не бегом трудник добрался до своей бывшей кельи и замер. Среди серых сугробов, покрытых хлопьями золы, торчала чёрная пятистенка. Кирилл огляделся вокруг. На закопчённом, просевшем снегу искать было совершенно нечего. Вытянув шею, попробовал осмотреться на дальних подступах, и, поскользнувшись, растянулся во весь рост. Власяница больно уколола живот. Кряхтя и вздыхая, стал медленно подниматься. Взгляд упёрся сначала в ствол поваленного дерева, а затем – в чёрный переплет притаившейся под ним книги. Взял в руки – и чуть не упустил. Тяжёлая! Смахнул снег с дублёной кожи – на обложке проступило тиснение. Мокрыми пальцами расстегнул застёжки, наугад открыл:
«…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…»11
Кирилл прижал к себе увесистый том. («Да это же Евангелие Епифания!») Запомнил, потому что очень удивился, когда однажды застал книжника за странным занятием: вместо того, чтобы читать книгу, он писал в неё! Толстые страницы норовили перелистнуться, Епифаний придерживал их, а перо так и летало, вновь и вновь оставляя над строкой титлоXV. («Неужто правил Святое писание?!»). Теперь он знал, что надо искать. Вот топор без топорища, вот обуглившаяся лавка, вот глиняные черепки, но где же все те книги, которые привёз Епифаний? Ведь не могли сгореть дотла, железные застёжки уцелели бы…
12
Пустыня, в одном дне пешего пути
от Оршина монастыря,
в год 6917 месяца студеня в 8-й день,
третий час
Тайник опустел. На каждую руку да по тулупу
На пепелище стояла тишь. Изредка постреливали сучки на морозе. Оглаживая лысую голову, Анджей-Андрей осмотрелся вокруг: вот пожарище, вот самая высокая сосна, вот поваленное дерево… Разгрёб снег в поисках тайника… Ошибки быть не могло, но где же книга? Вскочил в седло – и туда, где вчера бросили Епифания. Метель взгромоздила один перемёт за другим. Жеребец, увязая по брюхо, рыхлил снег. Из сугроба выглядывало что-то тёмное. Копнул глубже… Так и стоял посреди дороги – в каждой руке по овчине…
13
Великое княжество Тверское,
р. Орша, лесная пустынь,
в год 6917 месяца студеня в 11-й день,
утреня
Над книгой. Все дороги ведут к наместнику
В печи, шипя, постреливали дрова. У стола сидел трудник и читал при лучине книгу.
– Кирилл! – позвал Епифаний, не узнав собственного голоса.
– Ты как, отче? – трудник едва не опрокинул лавку.
– Да вроде ничего, – Епифаний потрогал лоб и опять погрузился в сон.
«Во сне выздоравливают», – успокоил себя Кирилл и вновь окунулся в чтение. Он уже три вечера сидел над сборником, но тут, недоумевая, замер..
Многое и другое сотворил Исус: но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг. АминьXVI.
Кирилл твёрдо знал: этими словами Святое Благовествование от Иоанна заканчивается – аминь. По крайней мере, во всех других служебниках, но только не в том, что сейчас лежал перед ним. Перелистнул…
Увиденное вернее услышанного, но достоверен и многократно услышанный слух, если рассказываемое истинноXVII…
Этого здесь быть не должно! Кирилл посмотрел на Епифания. Тот тихо постанывал во сне. («Почему сборник лежал под поваленным деревом?») Не сводя глаз со скорописи, Кирилл размышлял, забыв о погасшей лучине. («Монахи-всадники спрашивали у настоятеля про книжника и у пожарища тоже были всадники…») Трое ли, четверо ли их было – трудник вспомнить не мог. Да, впрочем, и не больно-то старался. Отец Антоний – вот кто занимал его мысли. («Настоятель разговаривал со всадниками. Он же послал Епифания в пустыньку…») Тут Кирилл даже привстал с места от волнения: «Настоятель в тот день позвал Епифания к себе! Рано или поздно он вспомнит о лесной пустыни Окула!».
14
Великое княжество Тверское,
р. Волга, скит, в двух днях пешего пути
от Оршина монастыря,
в год 6917 месяца студеня в 13-й день,
вечерня
Лихоимцы не воруют книги. Не чужие, но и не свои
Монахини высыпали на крыльцо, обступили Епифания, лежащего на волокуше (её кое-как соорудил Кирилл из двух жердей), и, ничего не спрашивая, понесли в келью. Кирилл, пошатываясь, шёл следом, готовясь ко встрече с Параскевой. Та по обыкновению полулежала под образами и тихо постанывала.
Год назад она стала настоятельницей по предсмертному завещанию матушки Переславы, основательницы скита. Почувствовав приближение последнего часа, та остановила свой выбор на самой стойкой – по здравости рассудка и силе характера. Ею оказалась Параскева, едва державшаяся на ногах.
– Здравствуй, матушка! – окликнул Кирилл бывшую супругу.
– Кирюша? Не ждала я тебя. Сегодня опять плохо, ноги совсем отнялись, а Бог никак забрать меня не хочет.
Личико её сморщилось не то от боли, не то от обиды. Она лежала, перебирая истончавшими руками чётки. Послушница с безмолвной заботой подоткнула покрывало. Розовощёкая, она стыдилась своего пышущего здоровья и, как все, побаивалась настоятельницу. Параскева закрыла глаза, чётки скатились на пол. Послушница проворно вложила их ей в руки. Кириллу показалось, что Параскева позабыла о нём, но тут его настиг властный вопрос:
– Зачем пришёл?
– Влип я, матушка, – просто ответил Кирилл. – Пустыньку нашу лихие люди спалили, товарища моего едва не убили.
– Анисья, ступай, – отпустила Параскева послушницу.
– Лихоимцы напали? – цепко приступила к опросу настоятельница.
– Всё много хуже. Монахи, думаю, нас сожгли.
– Мона-а-хи? Может, разбойники иноков побили да в их рясы нарядились?
– А лихоимцы книжки бы воровать стали?!
– Кни-и-жки… – задумчиво протянула Параскева, не умевшая читать даже по слогам. – Ты с товарищем своим нашему скиту беды не натвори!
– Что ж, уйти нам, что ли? – попытался улыбнуться трудник.
– Спрячем, подлечим, подкормим, – устыдилась настоятельница. – Но ни с кем не говорить, никуда не ходить, еду вам Анисьин сынишка носить станет. Чай, не чужие.
Глаза матушки Параскевы неожиданно увлажнились, и за этими слезами смутно угадывалась прежняя Глафира.
– У черницы – сын? – смутившись, брякнул Кирилл.
Настоятельница поджала губы.
15
Великое княжество Тверское,
р. Волга, скит, в двух днях пешего пути
от Оршина монастыря,
в год 6917 месяца студеня в 18-й день,
утреня
Новоявленный стригольник. Письменные свидетели
Хворь отпустила Епифания в одночасье. Трудник не заметил, как тот открыл глаза: был погружён в чтение.
«И не добивался он владычества, не вертелся, не старался, не выскакивал, не подкупал, не давал посулы. Не дал ведь он никому ничего и никто ничего не взял у него за поставление – ни дара, ни посула, ни мзды…»
Епифаний упал бы, если бы не подскочивший Кирилл. Опираясь на его плечо, Епифаний добрёл до стола, сурово глянул сначала на книгу, потом – на трудника. Тот, робея, закрыл «Житие».
– Возрадовался, что читать выучился, строчки зришь?
– Не этому радуюсь, – протестующее покрутил головой Кирилл, – а тому, что между строк различить сумел.
– И много успел разглядеть? – колко полюбопытствовал Епифаний.
– Да немало! – Кирилл вновь потянулся к книге, прочёл негромко, но внятно.
«Нечего ведь было ему дать, ибо богатств он не стяжал и ему самому давали необходимое люди милостивые, христолюбцы и страннолюбцы, видя, что ради Бога делается происходящее».
– И как могло такое случиться, чтобы поставление в епископы свершилось без мзды? Я слыхал, просто так и в диаконы не ставят..
– А я тебе словами «моего» Стефана отвечу: «Если ставленная пошлина есть по-вашему симония, а все священники её платят, то значит на всей земле уже нет ни одного истинного священника?»
– Симония – потому что волхв такой был, который «помыслил дар Божий получить за деньги», да? – откликнулся Кирилл. – Я в Деяниях читал.. А вот запретили бы духопродавчество, тогда бы и искушение мздой священства не стояло бы между Богом и прихожанами.
– Да ты, как я погляжу, стригольник! – усмехнулся Епифаний.
– Стрибогу я не поклонник, язычник я по-твоему, что ли?
– Да нет, Стрибог тут не причём. Зачинщик этой смуты диакон Карп стал расстригой, отсюда и уничижительное название. Неужто и впрямь не слыхал?
– Откуда? Только ты лучше скажи, почему у нас всё устройство жизни, как тесто на опаре, стоит на мзде?
– Так не одной Орде мы дань платим. Византийцы тоже привыкли к доходу от нашей церкви, вот владыки тянут соки с духовенства. Установившийся на Руси обычай симонии будет таким, пока митрополия наша самостоятельной не станет.
– И что, тогда, думаешь, и люди другими враз станут?
– Вряд ли.. А ты знаешь, по чьей милости мы здесь очутились? Кирилл стал пересказывать всё, что мог. Епифаний раздумчиво кивал:
– Как думаешь, остальные книги в огне не погибли?
– Нет, их наверно те самые монахи-всадники унесли.
– Ну и пусть, – легко согласился Епифаний, но заметив, что Кирилл смотрит на него в замешательстве, добавил: – Если что-то не записано, то уходит из памяти и по прошествии лет и смене родов легко забудется, а плоды труда – свидетели.
16
Великое княжество Тверское,
р. Волга, скит, в двух днях пешего пути
от Оршина монастыря,
в год 6917 месяца студеня в 19-й день,
утреня
Незнакомая молитва. Как к живому
Епифаний и Кирилл молились здесь же, в келье, Параскева в церковь их не пускала, опасаясь чужих глаз. Трудник прислушивался без всякого умысла. Он просто хотел отслужить утреню вместе XVIII.
К с. 74, 166.
Увы мне! Волнуясь посреди пучины житейского моря, и как постигну тишину умиления, и как дойду в пристанище покаяния?
– «Увы!» – прошептал Кирилл, ожидая продолжения. («Незнакомые словеса…»)
Как предвечный кормчий, отче, как правитель, как наставник, из глубины меня от страстей возведи, молю. Способствуй и помогай моему сиротству. Сотвори обо мне, отче, молитву к Богу. Тебе ведь дана благодать молиться за нас. Ибо молитвы твои и добродетели твои помянуты были…
– «Помянуты были…» – эхом отозвался Кирилл.
Но как имеющий дерзновение к Богу, отче, помолись за меня. Ибо я раб твой…
– «Раб твой» – кивнул, крестясь, Кирилл.
Помню ту непомерную любовь, которую ты ко мне имел, так возлюби же ею меня и поплачь обо мне многократно и ныне XIX.
Кирилл стоял, прижав персты ко лбу.
– Это ты Стефану молился? Всё к нему одному?
– Как к живому…
– Господь даст глагол, – неожиданно для себя самого сказал Кирилл и, чтобы скрыть неловкость, уставился в низенькое оконце.
По двору торопливо семенил, путаясь в кожухе сын послушницы. Снега за ночь нападало так много, что мальчуган то и дело сбивался с тропинки.
Каждое утро после службы он приносил им трапезу. Переступал порог, шёл к столу. Кирилл опережал его, беря из рук снедь, и всякий раз словно нечаянно улыбался ему. Потупившись, отрок крестился на образа, торопливо кланялся и, топоча, убегал прочь. Дверь за ним хлопала, поднимая с порога морозную пыль, а Кирилл еще долго стоял и смотрел на таявшие на полу снежинки…
17
Великое княжество Тверское,
р. Волга, скит, в двух днях пешего пути
от Оршина монастыря,
в год 6917 месяца студеня в 19-й день,
перед вечерней
С копьём наперевес. Белоризцы тогда и сейчас
Ложка сухо чиркнула по дну горшка. Кирилл, пристыжено кашлянул – сам не заметил, как все щи один взял да и выхлебал… Епифаний заливисто рассмеялся, густо присаливая хлеб:
– Да не виновать ты себя, брат, монах добавки не попросит, но, сколько бы не положили, всё съест..
Печка между тем остыла, и дрова в сенях были на исходе. Кирилл, взяв топор («Хоть так повинюсь за чревоугодие…»), взглянул на Епифания, но тот уж был далече – вновь склонился над рукописью. Позабытой осталась лежать недоеденная краюшка..
«Жаждущий крови Едигей хитрил, чтобы против него не собрали даже небольшого войска, а сам в это время неустанно приближался… И город пришёл в страшное смятение. И побежали люди, забывая и об имуществе, и обо всём на свете. И поднялась в людях злоба, и начались грабежи… Это было страшное время, – люди метались и кричали, и гремело, вздымаясь в воздух, огромное пламя, а город окружали полки нечестивых иноплеменников. И вот тогда, в пятницу, когда день уже клонился к вечеру, начали появляться полки поганых, разбивая станы в поле около города. Не посмели они стать близ города из-за городских орудий и стрельбы с городских стен, а расположились в селе Коломенском. И когда всё это увидели люди, пришли в ужас; не было никого, кто бы мог противостоять врагу, а воины были распущены. И поганые жестоко расправлялись с христианами…»
Епифаний восстанавливал по памяти то ли погибшее в пожаре, то ли унесенное злоумышленниками «Сказание о нашествии Едигея». Не чувствуя холода, он ощущал леденящий душу бег времени, который стирает остроту пережитого, и торопился наверстать утраченное…
Вздохнув, Кирилл отправился в лес один. Со всех сторон обступали мохнатые сосны, к которым с топором не подступишься. Надо было искать валежник. Приметив поваленное дерево, Кирилл нагнулся, чтобы нырнуть под заступившую дорогу сосну, и замер. На развесистой лапе висел красный лоскут. Другой зацепился на выглядывающих из сугробов пучках лозы. Еще один грозил сорваться с берёзы. Тряпицы манили в чащу. Там мельтешила какая-то точка. Белая на белом, она почти сливалась со снегом, но выделялась на фоне чёрных стволов. Кирилл отступил за сосну и замер. Сквозь чащу, срывая с деревьев красные лоскуты, мчался сын послушницы. Вот вынырнул за буераком, вот мелькнул на бугорке, вот перепрыгнул через яму.
– Мама, правда, я белоризец?
– На тропе стояла Анисья. Малец подбежал к ней – он был в портах и белой рубахе – инокиня накинула на него кожух, и мать с сыном растаяли в позёмке…
Кирилл вернулся с вязанкой дров – такой, что самого из-за нее видно.
– Епифаний, ты про белоризцев слыхал?
– «Побеждающий облечется в белые одежды», – ответил тот, не оставляя пера. – Убиенным за Слово Божие, души которых покоятся под небесным жертвенником, «даны были каждому из них одежды белые»12.
– А монашье воинствоXX есть? На Куличках поговаривали, Пересвет и Ослябя из таких были…
– Тебе лучше о том знать, – пожал плечами Епифаний.
Кирилл развёл огонь и долго смотрел, как пламя бежит по сырой бересте, как шипит, закипая, снег, притаившийся в поленьях, но всё ещё видел отрока в белой рубашке. Почему Глафира (Кирилл часто, забывшись, про себя так называл Параскеву) восстала против разговора о сыне послушницы?
18
Великое княжество Тверское,
р. Орша, Вознесенский Оршин монастырь,
в год 6917 месяца студеня в 20-й день,
утреня
Две гривны за переем. Смерть у жертвенника
Послушник, кланяясь, вошёл в алтарь, почтительно приблизился к Антонию:
– Отче, к тебе гонец от князя!
– Веди! – удивился наместник, собиравшийся сойти с ПрестолаXXI.
Было чему изумиться. Князь Михаил Александрович – внук Михаила Ярославовича, того самого, лютой смертью казненного в Орде за непокорность, ни разу не был в Оршином обители, в Твери были монастыри, гораздо более достойные княжеских очей. Какое дело может быть у княжеского гонца?
Услышав гулкие шаги, обернулся: по пустому проходу шёл лысый чернец – тот самый, которого он однажды пустил в монастырь на постой вместе с двумя другими всадниками.
– Что ж ты чужим именем прикрываешься? – гневно спросил наместник, – какой же ты гонец?
– Самый что ни на есть настоящий, – не смутился Сатана. – Гонец от князя Свидригайло.
– Не знаю такого князя! – отрезал наместник.
Анджей-Андрей, взойдя на Престол, подошёл вплотную, тон угрожающе тих:
– Куда дел книжника – москвитянина Епифания? Сначала в лес отослал, а сейчас он где? Вспоминай быстрее, а то обитель твой запылает не хуже той пустыни, что сгорела. – Не давая волю рукам, грудью напирал на Антония. – Где он может быть? Небось, по всему лесу кельи понастроил?