Пристанище пилигримов

– Володька такой классный! – кричала она на высокой ноте, а я подольше отодвигал трубку от своего уха. – Он окружил нас такой заботой. Он выполнил все обещания. Мы живём в шикарных номерах. Едим на шведской линии. Получаем хорошие бабки. И знаешь, какой у меня ежемесячные оклад? Ты сейчас со стула упадёшь!

– Я уже на полу валяюсь… Дальше падать некуда, – брякнул я с лёгким сарказмом и добавил: – Да-а-а, Ленок, жизнь тебя ничему не учит.

На том конце провода воцарилась настороженная тишина – она словно принюхивалась ко мне.

– Когда ты поймешь, – говорил я заплетающимся языком, – что хороший человек – это не тот кто сделал тебе что-то хорошее, а тот кому можно доверять.

Она молчала, а я продолжал заводиться:

– Я устал тебе повторять, что люди добрые и отзывчивые до тех пор, пока им это ничего не стоит.

– Мансуров, скажи мне честно… Ты пьяный? – спросила она тревожным голосом.

– Есть немного.

– Немного? Да у тебя язык заплетается. Ты на работе находишься. Время – два часа дня, а ты лыка не вяжешь. Ты что, в полный разнос пошёл?!

– Ленок, остынь… Всё нормально, – ответил я решительным тоном. – Я просто сжигаю мосты, чтобы не было соблазна вернуться. Понимаешь?

– Откуда вернуться?! – крикнула Мансурова. – С того света, что ли? С того света не возвращаются!

– Не гони волну, крошка, – мурлыкал я в телефонную трубку, словно зачитывал рэп. – Я просто заболел немножко… Пропал иммунитет к жизни… Я прилечу – только свистни.

– Что? Что ты несёшь?! – возмутилась она.

– Я пишу по ночам стихи и пью водку в полном одиночестве.

– Так я тебе и поверила, – смеялась она на том конце провода. – Одиночество – это не про тебя. Рядом обязательно какая-нибудь юбка крутится. Зуб даю!

– Ты зубки свои побереги, а то ведь выщелкаю! – орал я в телефонную трубку. – Родная! Я чё тебе толкую: меня тут меланхолия дрючит по полной! Я кушать не могу! Работать не могу! Спать не могу! Я с телевизором уже разговариваю, а ты мне всё про каких-то баб…

– Так какого чёрта ты остался в Тагиле?! Почему с нами не полетел?!

– Испугался, – чуть слышно ответил я. – Решил отсидеться… переждать.

Ленка замолчала, и мне показалось, что она шмыгает носом, а может, это птички садились на провода. Я тоже молчал и даже слегка задремал. Повисла длинная пауза, но, когда вы прожили в браке девять лет, она едва ли может быть неловкой.

Совместное проживание настолько стирает грани полов, что пропадают любые неловкости. Первые полгода я думал, что она вообще не ходит по большому, но уже через год она кричала мне из туалета, распахнув дверь: «Эй, придурок! Ты что оглох? Принеси туалетную бумагу!» – и это не самое откровенное, на что способна жена: через пару лет она такое вытворяла в постели, что у меня глаза с каждым днём открывались всё шире и шире. Я с лёгкой грустью вспоминал ту невинную девочку, которая на все мои похабные предложения отвечала с гордостью: «Ты за кого меня принимаешь?» – но это был всего лишь аванс целомудрия, перед тем как окунуть меня в омут разврата.

– Эдуард! – послышалось в телефонной трубке, и я открыл глаза. – Я тебя умоляю, прекрати жрать водку. Начни собирать чемоданы. И вообще – соберись! Куда только твой начальник смотрит?

– Он предпочитает со мной не связываться, потому что у меня – жуткая репутация.

– Нет… Ты никогда не повзрослеешь, – сказала она разочарованным тоном и повесила трубку; даже не попрощалась.

После этого разговора я накидался по самые гланды. Мне осталась одна забава: пальцы в рот и весёлый свист. Прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист… В тот день мои коллеги, затаив дыхание, слушали в своих кабинетах, как на полной громкости хрипели колонки и я орал во всю лужёную глотку: «Всё будет не так, как хотелось бы мне, и лёгкий озноб пробежит по спине, когда ты шагнёшь за открытые двери, пополнив собою список потерь!» – Марина Лопахина стучала в тонкую переборку из соседнего кабинета, а потом неожиданно заявился начальник – Александр Анатольевич Мыльников. В тот момент я был уже совершенно в хлам, и мне даже показалось, что он разговаривает на каком-то шумерском языке. Я выключил музыку и попытался сфокусироваться на нём…

– Ну что-о-о-о… ну что за безобразие, Эдуард? – спросил он нарочито жалобным голосом, глядя на монитор, где похотливые немецкие малолетки скакали на огромных бугристых членах.

Его слегка торкнуло. Он зачарованно следил за фрикциями масляных поршней и колыханием ягодиц, пока я не скинул картинку с рабочего стола, – он тут же пришёл в себя и начал говорить какие-то странные вещи:

– Слушай, тут работёнка подвалила… Надо добавить несколько параметров на пилах «Вагнера» для модуля четырёхметровых заготовок УНРС. И ещё… мне нужно, чтобы в ведомости и в макете ввода отражались следующие данные… – Он протянул исписанный листок, с поверхности которого мне корчили ехидные рожи какие-то чернильные чёртики.

– Это что такое? – испугался я и оттолкнул от себя бумажку.

Александр Анатольевич удивленно таращил на меня свои маленькие колючие глазки. Он растерялся настолько, что не знал как реагировать на моё неадекватное поведение.

– Ты знаешь, я давно хотел с тобой поговорить, – сказал он очень сдержанным тоном, хотя у меня возникло ощущение, что он сдерживает в себе кипящую лаву; он даже покраснел весь от ушей до белого воротничка рубахи.

Я глупо улыбался и не мог поймать его в фокус: он постоянно куда-то пропадал из поля моего зрения, потом опять появлялся и снова пропадал… Кабинет принял сферическую форму, как будто начальник надувал его изнутри. Перфорированный навесной потолок угрожающе прогнулся. Неприятно щёлкала и моргала ртутная лампа. Потёртый кряжистый гардероб вздрогнул и маленькими шажками направился к выходу, а Мыльников в этот момент стоял, облокотившись на подоконник, и вокруг его лысого черепа сиял солнечный нимб.

– Слушай, Анатолич, давай завтра перетрём… А сегодня уже не получится… Ты опоздал, —промямлил я, широко зевнув и устраиваясь в кресле поудобнее.

– Ты что там бормочешь? Как можно было нажраться на работе?! Я просто в шоке! – Он был действительно в шоке и выражал это всем своим видом.

– Накатишь вместе со мной? – предложил я, закидывая ногу на столешницу, и всё как будто устремилось в перспективу: потолок начал вытягиваться и вместе с переборкой поехал от меня прочь, Мыльников как-то странно изогнулся в районе спины, и голова у него поплыла в том же направлении, при этом картинка была настолько яркой, что я измождённо прикрыл свинцовые веки и всё потухло…

А потом послышались крадущиеся шаги и чей-то незнакомый голос произнёс: «Не могу понять, что с тобой происходит. Пару месяцев назад ты был ещё нормальным человеком, а теперь ты ставишь на себе крест», – дверь захлопнулась, и я облегчённо выдохнул.

«Наверно, напишет докладную», – подумал я и с закрытыми глазами отодвинул ящик стола – внутри покатилось нечто стеклянное и полое… Александр Анатольевич оказался человеком с большой буквы, удивительно благородным и великодушным: он просто сделал вид, что ничего не было. Отныне я закрывался на ключ, когда был слишком подшофе.

В тот же день у меня состоялся откровенный разговор с Сергеем Шахториным, который за долгие годы нашей совместной работы стал для меня практически другом. В первую очередь он восхищал меня (и где-то раздражал) своей порядочностью, переходящей всякие границы. К тому же у него была благородная внешность испанского идальго, – именно таким я представлял себе Дон Кихота, – и тёмно-серые глаза, сквозящие глубокой мудростью и печалью, дополняли его одухотворённый образ.

Он удивлял меня широтой своих познаний в области электроники, компьютерных технологий и не только: его эрудиция простиралась во все сферы человеческой жизни. В основном наши разговоры ткались из высших материй, и мы редко затрагивали какие-то бытовые темы, никогда не сплетничали и не обсуждали общих знакомых.

Поздним вечером мы курили в машинном зале. Там работала охлаждающая вентиляция, от чего меня слегка поколачивало – мелким бесом. К этому моменту я уже очухался, но голова всё ещё была тяжёлой и предметы двоились в глазах.

– Сергей, а вот скажи мне: чтобы быть истинным христианином, так уж необходимо принимать на веру всю эту устаревшую догматику Ветхого и Нового завета? – спросил я.

– А что конкретно ты имеешь в виду? – насторожился Шахторин.

– Ну, допустим, божественное происхождение Иисуса, его непорочное зачатие, воскрешение, чудеса, которые он творил на потеху праздно шатающейся толпы. Мне кажется нелогичным даже то, что исчезло его тело из гроба, вырубленного в скале. Его могли похитить какие-нибудь фарисеи, зелоты, римляне… Я считаю, что Христос не мог отправиться в мир иной, прихватив с собой мёртвое тело. В библии очень много нестыковок, и, когда люди здравомыслящие об этом говорят, ортодоксальные христиане просто бесятся и обвиняют их в богохульстве. Они вообще относятся крайне нетерпимо ко всем, кто пытается осмыслить библию. Раньше они уничтожали таких людей физически или подвергали анафеме, а сейчас просто закрывают глаза и уши, не желая воспринимать очевидные истины. Ну давайте не будем забывать, что библейские постулаты утверждались обычными людьми, а им свойственно заблуждаться.

Шахторин курил, задумчиво глядя куда-то вдаль, и казалось, что он меня совершенно не слушает.

– Ну давай на секундочку предположим, – я как будто уговаривал Серёгу поучаствовать в дискуссии, – что Иешуа га-Ноцри был обыкновенным человеком, ну хотя бы чисто физиологически… Что он был рождён, как и все мы, во грехе… Но! – Я возвёл указательный палец к небу. – К концу своего земного пути он стал пророком, спасителем, да и вообще – сверхчеловеком, который оживлял мёртвых и превращал воду в вино. А? Что в этом крамольного? В моих глазах это обстоятельство делает его образ ещё более привлекательным.

Казалось, мои слова не производили на Серёгу никакого впечатления. Они нисколько не пошатнули его веру и даже не заставили задуматься – они проносились над его головой, как стая чёрных крикливых ворон.

– Не буду спорить, – продолжал я, украдкой поглядывая на его безучастное лицо, – что в нынешних реалиях Иисус является сыном Божьим, что он находится рядом с матерью и отцом своим, что он определяет судьбу человечества и решает глобальные вопросы, но мне всё-таки кажется, что в земном бытие он был прежде всего человеком… Ну сам подумай, разве смогли бы эти жалкие людишки убить Бога? Ну конечно же – нет. Они убили человека, который после смерти не воскрес, а вознёсся на небо. А то, что его видели живым, представляется мне типичной фальсификацией из разряда тех, которыми никогда не гнушались догматики. За эти слова меня бы сожгли в средние века, но я современный человек и верю только в абсолютного Бога. Я не придерживаюсь общепринятого христианского триединства, потому что это слишком упрощённая схема для таких сложных понятий.

– Ты не устал?

– К тому же, если учитывать, что в абсолютном мире не существует линейного времени, а время для Абсолюта – это единое пространство, сотканное из множества точек бытия, то я могу уверено заявить… – Я затушил сигарету в пепельнице и продолжил: – … что прошлого не существует, как и настоящего, а значит Иисус всегда был сыном Божьим.

– Именно! – подхватил Серёга.

– … и для Бога совершенно не имеет значения, каким способом отправить мессию в нашу реальность, которая всего лишь является фрагментом абсолютного бытия.

– Так какого чёрта ты занимаешься софистикой?!

– Не-е-е, не я, а ваши догматики… Почему они боятся традиционного способа размножения? Кого они обманывают? Зачатие и рождение ребёнка – это великое таинство, привнесённое в нашу жизнь Богом. Какое они имеют право подвергать остракизму и называть грехом то, что является божьим промыслом? А что касается его матушки, с какой стати они вообще рассуждают о подобных вещах? Они что, свечку держали? Прилетел голубь мира и принёс на веточке зиготу. Бред какой-то! Я бы сказал, что это просто неприлично – копаться в подобных вещах. Истина лежит на поверхности, а мы копья ломаем уже две тысячи лет.

Я замолчал, совершенно не понимая, к чему произносить столько ненужных слов, когда истина лежит на поверхности и предельно проста. Сергей тоже молчал, и это тягостное молчание повисло в перманентном шуме вентиляторов системы охлаждения. В темноте перемигивались красные и зелёные индикаторы на панелях сетевого оборудования. В потоке лунного света, льющегося из окна, тускло отсвечивали стальные поверхности серверных шкафов. Мы снова закурили. Вентиляционная решётка с жадностью глотала рваные клочья белёсого дыма.

– Неужели так сложно? – вдруг спросил он.

– Что такое? – всполошился я.

– Просто верить, – ответил он, и кончик вспыхнувшей сигареты осветил его тонкое лицо, – не вдаваясь в интимные подробности его зачатия, рождения, личной жизни. Просто верить – это значит просто любить, без каких-либо сомнений и оговорок.

– К чему эти порожняки?! – крикнул Серёга.

– Извини, – тихо ответил я. – У меня просто личина играет. Колотит меня с похмелья.

– У меня спирт есть… Правда технический, но его все пьют.

– А ты?

– А я им контакты протираю. Ты же знаешь, я не пью.

– Ну, Серега! Ты просто святой!

После этого разговора мы помолчали несколько минут, и я вновь полез ему под кожу:

– Слушай. Я вот знаю тебя много лет и считаю тебя крайне порядочным человеком…

– Хорош, Мансуров! – парировал он мою неприкрытую лесть, широко улыбаясь и демонстрируя свои железные зубы. – Говори сразу, что нужно.

– Это – потом, а сперва – вопрос.

– Ну валяй тогда.

– Ты совершал в своей жизни поступки, о которых ты по-настоящему сожалеешь?

Он задумался на секундочку и ответил с полной уверенностью, даже не моргнув глазом:

– Я не могу простить себе убийство…

– Что?! – закричал я в ужасе, не поверив свои ушам. – Вот это попадос! – А он продолжил с чувством глубокого покаяния и даже с некоторой дрожью в голосе:

– …крысы… Я убил её в армии на пищевом складе – забил шваброй. До сих пор не могу себе простить эту неоправданную жестокость.

– И это всё? – спросил я разочарованно. – Прикалываешься?

Он ответил после некоторой паузы:

– Был ещё один спорный момент… Я долго каялся, что довёл свою жену до самоубийства, но потом Господь открыл мне глаза: не было моей вины в том.

– А ты можешь подробнее рассказать?

– А тебе зачем?

Я задумался: «И вправду – зачем мне это надо?»

– Понимаешь, Серёга… Мне просто интересны люди, и чужой нарратив мне всегда помогал разобраться в своих проблемах или хотя бы отвлечься от них.

И он поведал мне очень грустную историю:

– Я любил свою жену, но мы никогда не были счастливы, потому что она не любила меня. Каждый раз, когда мы ложились в постель, я чувствовал, что ворую её молодость и красоту, а ещё я чувствовал, что она врет. Потом она начала постоянно исчезать по вечерам. Возвращалась поздно, с запахом алкоголя. Сваливала всё на подруг: то день рождения, то у кого-то отпуск, то поминки, то обмывали новый холодильник, и всё – в таком духе. Я, конечно, верил ей и постоянно сидел с нашей маленькой дочуркой… А ещё знаешь, Эдуард, у неё постоянно бегали глаза, когда она со мной разговаривала. Однажды я спросил её: «У тебя кто-то появился?» – она устроила мне истерику, а потом закрылась в ванной и осколком блюдечка перерезала себе вены. Когда я взломал дверь, вся ванна была в крови: пол, стены, раковина, зеркало… Это было страшно. Потом была скорая помощь, больница, куда я таскал охапками цветы и апельсины. Я никогда не забуду этот опустошенный, ускользающий взгляд. Она долго лечилась в психушке и вышла оттуда другим человеком. На какое-то время бесы отпустили её, но не навсегда. На следующее лето мы поехали к ней на родину. Маленький сибирский городишко. Сперва всё было замечательно: тёща жарила грибы, постоянно лепила пельмени, тесть выставлял каждый вечер полбанки самогона и топил баню… Но идиллия продолжалась недолго: в один прекрасный вечер она пропала, даже на утро не явилась, и к обеду её не было. Все делали вид, что ничего страшного не происходит. Тёща, как всегда, лепила пельмени, тесть уехал на рыбалку, а младшая сестра с ухмылочкой поведала мне о том, что Ольга встретила какого-то Валеру, бывшего одноклассника, а первая любовь, как известно, не ржавеет…

– Ну а ты?! – воскликнул я, разматывая последний клубок терпения. – Я бы разнёс этот проклятый городишко по кирпичику!

– Ну я же не варвар, – спокойно ответил Серёга, глубоко затягиваясь и выдыхая дым через ноздри. – Я спокойно собрал вещи, потрепал дочурку по головке и поехал домой. Я никогда её больше не видел. Нас даже развели заочно. После развода я погрузился в упоительное пьянство.

– Послушай, Серега, – заговорил я после некоторой паузы; эта история произвела на меня неизгладимое впечатление. – Ты как-то странно себя вел… Индифферентно. Почему ты позволял ей гулять? Почему не выследил? Не поймал с поличным? Набил бы морду её хахалю, ей бы набил… Отвёл бы в конце концов душу. Установил бы статус-кво. А ты как-то всё пустил на самотёк. Вёл себя как прекраснодушный идиот. Неужели тебе не хотелось увидеть правду своими собственными глазами?

– А зачем? – спокойно ответил Шахторин. – Чтобы убить последнюю надежду? Понимаешь, любил я её, любил.

– Кого ты любил?! – Я даже подпрыгнул на табурете от злости. – Эту выхухоль?! Эту подлую мразь?!

– Так бывает, братишка, – ответил он с горечью. – Не дай Бог тебе подобной любви, ибо она даётся в наказание за наши грехи.

– Чур меня, чур! – И я три раза плюнул через левое плечо.

В окно пялилась любопытная Луна, заливая голубым светом наши окаменевшие фигуры. В слоях табачного дыма плавали зыбкие очертания серверных шкафов. По полу тянулись наши длинные тени. Гудела вентиляция, постепенно поглощая сизый туман.

– Ты сегодня домой пойдешь? – спросил Шахторин.

– А зачем? Меня дома никто не ждёт – только водка. Покемарю на диванчике в своём кабинете и пойду на длинные выходные, – ответил я и тут же добавил: – Ты знаешь, о чём я хотел тебя попросить?

– Нет.

– Мне нужен телефонный ретранслятор… Можешь спаять?

Он посмотрел на меня долгим вопросительным взглядом.

– А зачем тебе это надо?

Я ответил, состроив смущённую физиономию:

– Всегда хотел знать больше, чем мне дозволено.

– Странно… А я ещё подумал: к чему эти откровения?

– Нет, Серёжа, ты меня не переубедил… А напротив – я ещё больше убедился в правильности своей позиции.

– А ты помнишь, что сказал Соломон по этому поводу? – улыбнулся Серёга, обнажив свои тускло сверкающие железные зубы.

– Да всё я знаю, но мне очень нужно. Уж лучше чёрная смердящая тоска, нежели слепое неведение, а в сущности – тот же самообман. Помоги, если можешь, а я тебе хорошо заплачу.

– Не нужны мне твои деньги, – ответил Серёга. – Дело твоё… но я бы не советовал.

Он повернулся к монитору и взял в руки «мышь». Через Rambler он зашел на какой-то форум по радиотехнике и долго рылся в каталогах… Потом развернул на экране принципиальную схему какого-то устройства и с гордостью заявил:

– Ну вот, благодаря интернету я решил задачку за пять минут.

– Что это? – спросил я.

– УКВ-ЧМ-телефонный ретранслятор, – ответил он. – Простенькое устройство для прослушивания телефонных разговоров. Подключается параллельно в сеть в любом месте от коробки до телефона. Шарашит на расстояние от 100 до 200 метров. Сигнал принимается любым радиоприемником, но чем лучше приемник, тем качественнее звук.

В душе я ликовал: всё оказалось гораздо проще, чем я думал.

– Серега! Ну ты – красавчик! Ну ты – башка! А спаять долго?

Он мотнул головой:

– Нет, за пару часов… Вся плата поместится в спичечном коробке. Очень компактная.

«Я выведу эту хитрую выхухоль на чистую воду, – подумал я. – Я выверну её наизнанку, как варежку».

Через две недели после «погружения» я начал искать старых друзей: мне казалось, что они помогут мне избавиться от этого паталогического влечения, но когда я напивался в компании так называемых старых друзей, то начинал ещё острее чувствовать свою неприкаянность и одиночество, поскольку это были совершенно чужие для меня люди, с которыми не было самого главного, а именно – духовного родства.

С каждым следующим днём усиливалось чувство, что на всей этой грёбанной планете и в окрестностях нашей Вселенной существует только один человек, который меня по-настоящему понимает и находится на одной волне. Татьяна Шалимова была для меня не просто объектом сексуального вожделения – она была той незаменимой субстанцией, которая основательно и надолго заполнила в моей душе пустоту.

Её энергетика была настолько яркой и неповторимой, что все остальные краски перестали для меня существовать. Я даже выпивал с какими-то гопниками возле её дома только потому, что они имели к ней опосредованное отношение: все эти ребята знали Танюшку с малых лет и были пропитаны её флюидами насквозь.

Однажды поздним вечером я сидел под большим раскидистым клёном и с лёгкой грустью наблюдал за её горящими окнами. Сердечко замирало, когда в проёме окна, на фоне ярко-красной шторы, появлялась её изящная тень. Так было приятно гонять по жилам эту сладкую боль, подпитывая воспоминания маленькими глоточками из фляжки 250 мл.

Но когда в наушниках щёлкало, на том конце провода поднимали трубку и начинали раскручивать телефонный диск, с каждым поворотом нагнетая концентрацию адреналина в крови, то сердце начинало пульсировать в таком ритме, что темнело в глазах и ноги становились ватными. За две недели до этого я запустил в её телефонную коробку «жучка», с помощью которого прослушивал все её телефонные разговоры на частоте 87.2 МГц.

В основном это была пустая болтовня с подругами, совершенно не интересная для меня, не имеющая интимной подоплёки, но однажды ей позвонила Сашенька и после долгого обсуждения грядущего экзамена по биохимии спросила как бы между прочим: «Ты до сих пор встречаешься с Эдиком?» – к моему удивлению Таня ответила: «Да, встречаемся, хотя довольно редко, потому что я готовлюсь к экзаменам, а по большому счёту у нас всё нормально», – и добавила с лёгкой иронией и вплетённой в неё сентиментальной ноткой: «Он у меня каждый вечер под окнами сидит, как верный пёс». Сашенька удивилась и даже хмыкнула с некоторым презрением: «Хм! Ему заняться больше нечем?» Когда я услышал ответ Татьяны, я был сражён наповал, и самое страшное заключалось в том, что это была абсолютная правда: «А он у меня… на коротком поводке». После этих слов мне захотелось сорваться с поводка и бежать до самой «Югры», закинув язык на спину, но тут подошли какие-то архаровцы и очень интеллигентно попросили подкинуть червонец на опохмелку.

– Вместе и раскумаримся, – предложил вертлявый пацанчик с опухшим пропитым лицом и сногсшибательным перегаром; он разговаривал со мной так, будто знал меня тысячу лет, и мне это показалось крайне подозрительным.

Я протянул ему деньги, а он, ловко перехватив купюры двумя пальцами, тут же пожал мне руку и представился:

– Дёма.

– Андрей, – промямлил я без всякого настроения.

– Андрюха, значит? – спросил он с загадочной улыбкой, плывущей на лице словно лодочка.

– А я уже давненько хотел с тобой познакомиться. – Он разворачивал меня, будто конфетку.

– С чем связано такое любопытство? – спросил я, пристально вглядываясь в его черты.

– А я тебя с Танюшкой видел, – ответил он, коротким движением перекинув своему собутыльнику пачку лохматых купюр, и тот молниеносно растворился в темноте.

– Уже вторую неделю наблюдаю тебя в окрестностях нашего двора, – продолжал он изобличать меня, обжигая лицо удушливо-горьким амбре. – То ты на этих лавочках пасёшься, то у разбитой общаги сидишь, то на крыше дома загораешь… Что бы это значило, Андрюха?

Я загадочно улыбался, а он медленно – очень медленно – опустился на соседнюю лавочку, не выпуская меня из поля зрения. У меня в голове сразу же возникла мысль: «Ну-у-у, если эти вечно пьяные бандерлоги меня срисовали, то про Таньку и говорить не приходится. Тоже мне конспиратор!»

– Андрюха, мы уже находимся в полной непонятке, – продолжал меня окучивать Дёма. – Мы тут уже на деньги бьёмся. Рафа, к примеру, топит за то, что ты работаешь в ментовке и кого-то здесь пасёшь… Тем более у тебя в правом ухе постоянно сидит наушник.

– А вот я думаю, – сказал широкоплечий, коренастый паренёк, который представился Володей, – что ты просто мутишь какую-то мутную тему… Только мы не поймём какую…

– Ребята, что вам от меня надо? – спросил я миролюбиво. – Денег я вам дал… Закурить? Пожалуйста. Хотите, чтобы я ушёл с вашего места, не мелькал перед глазами? Пожалуйста. Вот только в душу ко мне лезть не надо!