Русские на Афоне. XIX-XX век

Отцы, услышав от старца об идущем впереди войска ангеле, успокоились. И действительно, Святая Гора являла на своей земле чудеса. Турки, пришедшие на Афон раздраженными, с намерением причинить много зла монахам, вдруг переменялись, делались несравненно смирнее, и это можно было назвать великой отрадой для афонцев43. Интересное свидетельство о турках оставил иеросхимонах Константий куцо-влах (македонский молдаванин). Он хорошо говорил по-турецки, поэтому турки часто к нему обращались даже по религиозным вопросам. Ему пришлось разбивать их суеверия. «Скажи нам, правда ли говорят, что у вас монахи не умирают, а перед смертью восходят на вершину и улетают?» Отцу приходится отвечать :«Мы смертны, как и все люди; только умираем с упованием на другую жизнь, жизнь лучшую, – райскую, ради которой в настоящей жизни живем, как вы сами видите, в отчуждении от всего житейского, в лишениях и злостраданиях, ожидая за все это воздаяние от Господа в вечности». Турки спрашивают его о девстве – он отвечает. Желают они узнать о Иисусе Христе – он рассказывает. Потом они говорят: «Нехорошо сделали вы, что восстали на султана. Не хорошо делали и мы, что так притесняли райю44 (подданных) христиан». Говорил о.Константий им и о Втором Пришествии, и о Суде. К его удивлению, турки всему верили и слушали с особенным вниманием. Казалось, если бы не приверженность к раздольной жизни, а также и страх перед начальством, то они могли бы обратиться в веру Христову, что между ними иногда бывало, только большей частью втайне.

Сдача оружия продолжалась. Хотя паша уже отправил два больших корабля с оружием в Солунь (а еще больше было потоплено самими монахами в море). По свидетельству Есфигменского игумена Агафангела, турки прекрасно знали, что оружия на Афоне гораздо больше, и стали приступать к инокам, подвергая их пыткам. Миряне же рассказали туркам, где спрятано оружие, и где потоплено. И турки вылавливали его из моря. Монахам было тяжело от этого предательства мирян, но вскоре они поняли, что скрывать склады оружия бессмысленно, и стали сдавать оружие турецкому начальству.

Одним из самых страшных последствий захвата Афона было то, что паша разыскивал молодых послушников, вывозил их с Афона и заставлял принимать мусульманство. Из 30-40 взятых послушников только один принял мученическую смерть и был изрублен турками. Большинство, приняв внешне мусульманство, бежали потом обратно на Афон и приносили покаяние. И таких монахи принимали обратно, если не в иноческий чин, то хотя бы сардарами45.

По свидетельству иеросхимонаха Константия только в лавре помещалось 800 солдат. Около лестницы, ведущей на архондарик, он увидел подвешенного за ноги к дереву ризничего лавры. Руки его были связанны на спине, а под ним дымились объедки мулов. Его страдания усугубляли едким дымом, требуя чтобы он выдал сокровища лавры, которые, согласно поступившему доносу, равнялись богатству целого государства.

Такая армия требовала много провизии, и турки буквально нападали на монахов требуя денег, риса, кофе. Прибегали и к жестокостям: ножами резали руки и ноги, били палками. Афонским отцам приходилось стирать солдатское белье, носить дрова, варить еду, быть у турок вместо прислуги. В итоге турки почти совершенно обобрали монастыри. Растащили даже посуду, медные подсвечники и паникадила. Срывали свинцовые крыши и лили из них пули. Многие из них кощунствовали: курили в алтарях, сидели на престолах. В скиту св. Анны выдирали из Евангелия листки и использовали их как пыжи для ружей. В Дионисиате из белых фелоней сшили себе верхнюю одежду. Самым ужасным было предательство своих же братьев-монахов. Так однажды лаврский проэтос сказал турецкому начальнику: «Что вы смотрите на скитян? Не верьте у них есть и золото!». В скит св. Анны явились солдаты стали требовать золото, которого не было. Старцев связали и посадили в самый низ пирга, где протекала смрадная вода. Когда проэтоса стали обличать за его донос, он стал говорить, что нужно помогать монастырскому начальству. Хотя было прекрасно известно, что главнейшим виновником смуты было начальство больших монастырей. Этот проэтос был наказан за свое предательство и скончался ужасной мучительной смертью от рассвирепевших турок в Солуне. Старцы были выпущены едва живыми, продали все оставшееся у них и отдали туркам.

Несмотря на хороший урожай в тот год, муки не хватало. И монахи изготавливали хлеб из толченного каштана. Такой хлеб имел темно-красный цвет, не пекся, а жарился и разваливался на куски. Впоследствии его стали мешать с тыквой и семенами какой-то травы. В то время были случаи и голодной смерти. То, что не отобрали турки, воровали разбойники. В это время ни водный путь, ни пеший не были безопасными. Стоило монаху купить, что-либо в Карее, как на его пути вырастал разбойник отбиравший все подчистую. Частенько монахам приходилось спасаться бегством вместе с приставленными к ним для охраны турецкими солдатами. Разбойники, вчерашние повстанцы, действовали нагло46. Например, cо временем количество солдат, присланных для охраны, в скиту св.Анны сократили до 10 человек. Об этом проведали разбойники и напали на скит. Турки оказали слабое сопротивление. Разбойники прошлись по всем кельям скита, забрав, все что там еще оставалось. Интересно, что они применили довольно оригинальный прием. Заняв кириакон, они ударили в колокол, зная, что их соотечественники (не поворачивается язык назвать их единоверцами47) соберутся в собор. Когда это произошло, то они всех связали. А сами спокойно разошлись по пустым кельям для грабежа. Случались недоразумения. Некоторые мирные жители, спасаясь от разбойников, наивно пытались найти убежище на Афоне. Турки же принимали их за самих разбойников и частью убивали. Частью продавали в рабство.

Среди пиратов особенно прославилась одна четверка. Состав ее любопытен. Трое из них Чакал, Кулакита, Парномус (греч. беззаконный) назывались капитанами, а четвертый, предводитель джентельменов удачи, был монахом из карейской кельи, принадлежащей Святопавловскому монастырю. Турки никак не могли справиться с этими разбойниками. И пошли на мирные переговоры. Оставив пятерых турок в качестве заложников у разбойников, пригласили главарей в Кутлумуш к главному турецкому чиновнику. Разбойники явились. Чиновник стал убеждать их бросить свое дело, объясняя, что у турок нет большого желания пребывать на Афоне и гоняться за ними вместо того, чтобы жить дома и заниматься хозяйством. Выслушав это увещевание, разбойники все равно стали продолжать свои занятия. В том числе и монах. Иноки всеми средствами убеждали его обратиться к молитвам и посту, а не разбою, но он не желал их слушать, пока с ним не произошел случай, вразумивший его. Однажды разбойники отдыхали в одном из своих убежищ. Надо сказать, что порох они хранили особым способом: в высушенных дынях, предварительно очищенных от сердцевины. Один из разбойников, балуясь, тыкал шомполом в одну из дынь. Порох взорвался, но никому не причинил вреда, только ружье одного из разбойников неожиданно выстрелило и ранило в плечо злополучного монаха.. Рана была легкой и монах быстро поправился, но через некоторое время оставил свое не монашеское делание, приняв это случай за Божие указание. Он вернулся в свою келью и через некоторое время умер в покаянии.

Казалось бы, катастрофа 1821 года должна была многому научить афонских монахов, но когда началась другая авантюра в 1897 году48, Афон опять оказался в центре событий. Хотя он был вне опасности военной, но оказался в самом центре событий в духовном смысле. И опять искушение национализмом захватило греческую душу. Среди греческих монахов развернулась агитация, активно проводимая некоторым народным обществом («эфники Этерия»), которое и втянуло Грецию в очередную авантюру. И греческие монахи тут же сбросили с себя монашеские одежды и отправились в греческую армию. Таких оказалось не менее 300 человек. То, что иноки так просто променяли духовную брань на физическую, считая последнюю более эффективной, говорит о плачевном состоянии греческого монашества в то время. Дух национализма захватил и более почтенных монахов, и дело дошло до того, что даже Протат прекратил свою работу, и в то время афонская республика оказалась фактически без власти, так как не было известно когда антипросопы снова смогут собраться вместе. Ведь национальный конфликт был гораздо шире и глубже, чем неприязненное отношение греков к русским или болгарам (так же, как, впрочем, к грузинам, сербам, румынам, то есть ко всем национальностям). Неприязнь дошла до того, что среди самих греков произошло разделение на греков «элладских» и «турецких». Первые составляли в то время братства монастырей : Дионисиата, Кутлумуша, св. Павла, Есфигмена. «Турецкие» греки населяли Лавру, Иверон, Ватопед. Вероятно, это разделение и было причиной паралича Протата. Грекам-фанариотам сильно вредила освободительная борьба Эллады. До сих пор некоторые греки сетуют, что авантюра 1821 года подорвала мощь фанариотов, которые уже фактически держали в своих руках бразды правления турецкой империи.

Самое страшное, эти настроения отразились и на отношении к русским насельникам. В действительности, уже накануне этой войны афонские греческие монахи собирались на совещание, намереваясь в случае объявления войны неожиданно напасть на русских монахов и всех их перебить, а над русскими монастырями водрузить греческое знамя49. Этого не произошло: планы остались планами. Но сильное возмущение в среде греческих националистов-монахов вызвали слухи, пришедшие с острова Кандии, где русской эскадре, чтобы спасти Грецию от полного разгрома, пришлось участвовать в усмирении греческих повстанцев. Из-за всяких легенд и преувеличений положение было черевато очередной вспышкой. Потом, правда, когда Афон оккупировали в 1912 году, греческие командиры благодарили Россию в лице русских монахов, что Греция была спасена вмешательством нашей великой державы. Но Бог миловал и, более того, возникшая напряженность имела положительный результат – объединение русских афонских иноков в братство русских келий.

Страшное свидетельство более позднего времени об утрате православного единства приводят Санкт-Петербургские ведомости: «Когда здесь (на Афоне) было получено печальное известие о трагической кончине Макарова, греческие монахи на каждом шагу кричали: «Да здравствует Япония! Долой Россию50»». Не надо напоминать, как тяжело переживала гибель адмирала Россия. Таким образом, горе одного православного народа стало радостью для другого.

Национальные конфликты иногда выливались в настоящие побоища. И это могло поколебать веру людей, идеализирующих афонское монашество, забывающих или не знающих о другой брани, никогда незатихающей на Афоне – брани с духами, в которой не всегда люди бывают победителями. Об одном таком побоище, очевидцем которого был он сам лично, писал в софийской вечерней газете в 1904 году известный в Болгарии публицист и литератор П.Даскалов. «На второй день Пасхи из протатского храма выносится чудотворная икона51 . Крестный ход останавливается и в Андреевском скиту, и там служится молебен. В благодарность русские монахи угощали греческих, давали им подарки и даже деньги. В прошлом году почему-то греки не приносили икону в русский скит. Но в этом году они заранее известили русских, что по старому обычаю остановятся в этом скиту. Получив это известие, русские еще заранее послали в Карею угощение, подарки и деньги. Но когда крестный ход направился к Андреевскому скиту, он был остановлен на середине дороги толпою греческих монахов, вооруженных кинжалами, ножами и револьверами. Завязалась рукопашная между теми и другими греками.

– Зачем вы несете русским икону, – закричали вооруженные греческие монахи. Набросившись на своих собратьев, они многих избили и ранили… Сопровождающие крестный ход монахи в испуге разбежались. Икону рвали на все стороны…. Револьверные выстрелы подняли тревогу в Карее, откуда на место происшествия прибыли турецкие полицейские власти. Русские же монахи Андреевского скита, вышедшие навстречу крестному ходу с чудотворной иконой, возмутившись случившимся, вернулись в скитский собор и отслужили молебен без иконы».

Споры, носить или не носить русским монахом икону, продолжались более пятидесяти лет. Начались они со времени основания скита. Вот как описывает летопись Андреевского скита встречу иконы: «В Светлый Понедельник сподобились посещения Божией Матери, Ея чудотворной иконы, именуемой «Достойно есть». Была преславная встреча, мы ходили на встречу до самого креста во всем облачении с крестами, иконами и хоругвями, и когда икона стала приближаться, то мы с нашей стороны для большего церемониала приказали (сардарам) выстрелить более нежели из 12-ти ружей, по соединении начали христосоваться по обычаю, разменялись крестами и иконами и пошли в скит. Было сардаров более 30 человек, кои всю дорогу стреляли. Вошли в главную трапезу совсем освященным собором, было молебствие, и было уготовано велие утешение для всех священнослужителей, монахов и прочих. Все остались премного благодарны; после трапезы паки проводили до верхнего креста, а там разменялись крестами и возвратились. Сие третие было посещение, решили так и на будущее время»52. Но проходит год или два и греки по неизвестным причинам не желают идти с иконой к русским. Остается предположить, что греческое братство часто попадало под власть энергичных, но недалеких не только в духовном, но и умственном отношении монахов.

Противоречия между греческими и русскими монахами, кажется, лежат уже в самом взгляде на монашескую жизнь53. Русские монахи стали активными проповедниками общежительного устава. Даже кельи быстро превращались в маленькие монастыри. У греков общежитие в те времена находилось в упадке54, идиоритмические монастыри иногда проповедовали роскошь и беззаботность. Многие, писавшие в прошлом веке об Афоне, отмечают, что по внешнему виду можно было легко отличить, к какому монастырю принадлежит монах. В прошлом веке идиоритмические монастыри преобладали над общежительными. По этой причине и происходил быстрый рост Пантелеймонова монастыря, который в то время был одним из немногих, придерживающихся общежительного устава, и ревностные греческие монахи с радостью приходили в него.

Постепенно Пантелеймонов монастырь, вернее, его русская составляющая, вызывает все возрастающее недовольство греков. Им не нравится, например, что монастырь является питателем сирых и убогих. В начале 20-го века протат даже запрещает раздавать милостыню. Совершается чудо: приходит Сама Божия Матерь и смиренно принимает укрух, показывая тем самым, что не должно прекращать богоугодного этого дела. Но не внемлют этому игумен и старшая братия и подчиняются не Божией Матери, а людям, ослепленным ненавистью. Как это характерно и для нынешнего времени! Сейчас главной добродетелью является внешнее спокойствие, отсутствие конфликтов, возможно, эта политика сглаживания острых углов и является причиной нынешнего оскудения русских обителей. Потому, вероятно, до сих пор в Пантелеймоновом монастыре тридцать братьев, что не хочется возбуждать греков. Да и управлять малым количеством легче: меньше людей – меньше конфликтов.

В девятнадцатом веке русские не очень боялись греков, но почти каждый шаг вызывал противодействие части греческого монашества. Панику вызывает то, что вблизи Афона русские пароходы делали остановки. Стали просить Руссик, чтобы тот отказал пароходству, но монастырь не согласился, и несколько греческих монастырей сразу заручились поддержкой и покровительством Англии. Тут, конечно, надо отметить, что пароходы принесли некоторый соблазн в афонскую жизнь. Это и может быть поставлено в вину русскому монашеству. Хоть пароходы останавливаются на положенном расстоянии, но насельники Святой Горы теперь слышат, как женщины, что-то поют, видят, как они торчат на палубе, стараясь что-то узреть на Афоне. Для светского человека в этом нет ничего удивительного, но для афонцев, не покидавших 20, 30, 50 лет эту святую землю, это, разумеется, соблазн. Доходило дело до курьезов. Однажды с парохода вместе с прочими паломниками сошла на пристань Руссика жена капитана парохода, женщина молодая и красивая. Вместе со всеми она попыталась войти в монастырь, но монахи перед ее носом захлопнули порту (ворота). Капитан стал возмущаться, но ему объяснили, что даже турки не дозволяли женщинам ступать на Афон. Но эта дама не захотела оставить монастырь в покое и под руку с каким-то франтом совершила паломничество вокруг него, освежилась водой из святого источника, нарвала цветов, села против монастырских ворот и стала лорнировать встречных монахов. Этот визит вызвал бурю среди афонского монашества. Но это был единичный случай, более демонстрирующий рост секулярных, или даже просто атеистических, настроений в русском образованном обществе, чем целенаправленное воздействие на афонскую жизнь. Справедливости ради надо отметить, что когда подобным образом некий английский лорд со своей супругой решил прогуляться по монастырю Дионисиат, ему была подготовлена более «достойная встреча», на которую братия монастыря вышла с каменьями и палками. Эти наглядные аргументы оказались, в отличие от предварявших их словесных, весьма убедительными, и лорд быстро ретировался, по случаю чего в монастыре был отслужен благодарственный молебен. Афонское предание передает, что пароход после этого затонул, а жена лорда будто бы погибла.

Но не следует думать, что это недовольство пароходами происходило от нежелания пользоваться достижениями цивилизации. Прекрасной иллюстрацией тому является нынешнее время. Прошли года, и Россия обеднела, Греция наоборот приблизилась к европейскому образу жизни. И вот мы видим, как греки возводят комфортабельные здания, нарушающие не только афонские традиции, но даже ландшафт. Кельи с белыми стенами и крышами с красной черепицей выглядят, как загородные виллы. Не нужно говорить, что эти замки снабжены новейшими удобствами.

В древности многие монастыри, которыми сейчас владеют греки, принадлежали другим православным народам, либо имели значительную часть братства другой национальности. Примеры: Иверский5556, св. Павла57, Григориат58, Дионисиат. По этому поводу многие русские делали некоторое прискорбное наблюдение: «Если несколько греков поступит в какой-нибудь славянский монастырь, то они, приглядевшись, начинают понемногу переманивать туда и других земляков своих и с изумительным терпением добиваются того, чтобы власть игуменская перешла в руки грека. Лишь только удается это, греки свободнее вступают в свои права и вместе с игуменом так ловко поведут дела, что редкий старожил уцелеет в обители. Захватив монастырь в свои руки, греки начинают истреблять все, оставшееся от прежних владетелей. Таким образом несколько чужеземных монастырей на Афоне перешло в вечное владение греков.

Славяне, напротив, поступив в греческий монастырь, играют в нем незавидные роли и по простоте своей скоро стушевываются и свыкаются со своим положением. Греки не поручают этим пришельцам никакой должности, не позволяют им даже служить на своем языке и требуют строго подчинения своим правилам и обычаям… Некоторые славяне поселяются в греческих обителях в виде особенного подвига, чтобы наказать себя за прошлые грехи»59. Желающие убедиться в правильности этих слов могут обратиться к истории Пантелеймонова монастыря прошлого века. Можно посмотреть и на современных насельников негреков.

Притеснения греков со временем только умножались. Митрополит Арсений (Стадницкий), первый раз посетив Афон еще студентом, вспоминает: «Отец Товия (игумен Ильинского скита рассказывал, что пантократовцы (греческие монахи монастыря Пантократор) не позволяют им ничего выгружать и недавно потопили сено, привезенное для обители из их метоха (дачи) на острове Тассо»60. Не давали также они ломать камня для постройки заложенного в 1881 году собора. Впрочем, все это уже неново и неинтересно. Интересен вывод, который делает будущий владыка. Вывод для нас очень характерный, и к которому нам ради смирения так хотелось бы придти. «Не возлагая в данном случае вины исключительно на греков, я позволю себе только спросить: не виновны ли в данном случае и сами ильинцы». Напрашивается вывод: сами и виноваты. И мы попадаем на привычную русскую стезю – во всем считать себя виноватыми. Задумаемся на минуту, скольким мы обязаны грекам. Ведь само православие приняли мы от них. На Афоне они хранили отеческие предания. Сколько святых породил греческий Афон! Множество истинных подвижников греков не имело своей части в этой вражде, даже, наоборот, игумен Руссика Герасим немало приложил усилий, чтобы Руссик действительно стал русским монастырем. Надо отметить, что во времена инока Аникиты (Ширинского-Шихматова) наши соотечественники показали себя не с лучшей стороны. Когда старец Аникита вернулся из вынужденной отлучки, он был вынужден вновь увести русскую братию из-за недостойного поведения некоторых ее членов. Игумен же Герасим неоднократно предпринимал попытки наполнить Руссик русскими. Так он в качестве духовника принял изгнанного начальника Ильинского скита иеромонаха Павла. После кончины последнего духовником был сделан о. Иероним. Наконец, своим приемником, наместником игумен Герасим избрал русского иеромонаха Макария. Святогорец описал в одном из своих писем следующее явление Божией Матери одному греку. Этот благочестивый отец видел сонм святых вокруг Небесной Царицы, но обратив внимание на ряды святых, был немало огорчен, увидев, что в самых возвышенных рядах были русские, ниже болгары, сербы и другие славяне, а ниже всех греки. «Место это Святая Гора, а пришельцы…». Не успел он задуматься далее, как неведомый голос объяснил ему, что русские как пришельцы терпят больше неприятностей, что возвышает их перед Богом.

И в наше время автору приходилось встречать среди греческих монахов истинных почитателей России, некоторые из них знают нашу страну не со слов, неоднократно бывали в России, посетили все знаменитые русские обители. Но есть и те, которые воротят нос от русских монахов.

Справедливости ради надо отметить, что не только греки проявляли национальную нетерпимость. Известны и сербо-болгарский конфликт61, и конфликт между великороссами и малороссами62. Почему же особое внимание мы здесь уделяем именно национализму греков? Потому что эта пагубная страсть, захватившая часть афонитов-греков, была ловко использована темными силами и привела к трагическим последствиям для Афона – к ослаблению афонского монашества.

Весь девятнадцатый век, да и начало двадцатого, был наполнен борьбой греческого народа против турецкого владычества. Россия активно поддерживала освободительную борьбу греческого народа. На фоне этого справедливого дела начинается борьба за раздел сфер влияния. В события активно вмешиваются Франция и Англия. Все опасаются Русского влияния в юго-восточной Европе. Начинается игра на слабости греческого народа, на его национализме, выросшем из чувства обиды за униженное положение своего некогда великого народа. Нагнетаются русофобские настроения. Не избежал этого и Афон. Не верите? Возьмем несколько номеров «Церковного вестника» за 1888 год. В номере 20 приводится цитата из «Восточного обозрения»(Revue d’Orient): «Сообщаем любопытные известия о предстоящем превращении Афонской горы в сильную и хорошо снабженную людьми и амуницией русскую крепость. Гора Афон до семидесятых годов была республикой греческих монахов. Но в 1876 году русское правительство конфисковало значительное количество русских земель, принадлежащих афонскому ордену (?) в России. Доходы с этих земель обращены в поддержку тех русских монастырей, которые стали возникать на месте греческих. Теперь на Афоне находится не менее 2500 русских монахов под командою (?) генерала Ассымова (?), который превратил монастырь в крепость. Правда, есть еще 17 монастырей, где живут престарелые греческие монахи. Но и оттуда их вытесняет русский консул, и скоро кончится тем, что и эти монастыри станут принимать русских богомольцев, а эти последние ничто иное, как русские нижние чины, находящиеся в отставке».

В 21 номере продолжение: « «Восточное обозрение» пустило в ход следующую фабулу. В афонских монастырях будто бы состоит в настоящее время 2500 русских монахов, в числе которых некто «брат Мина63», который был прежде чиновником генерального штаба. И генерал (?) Ашинов64 яко бы избрал священный полуостров местом для своего весеннего пребывания. Русский генеральный консул в Фессалониках г. Ястребов обратился будто бы к игуменам 15 греческих монастырей с предложением, чтобы они приняли русских монахов, обещая им новые имения, а так как это предложение было отвергнуто, то он оклеветал греческих монахов перед турецкими властями с целью устранения их и замены русскими… По поводу этой фабулы «Неа имера» замечает: «Сообщения «Восточного обозрения», кажется, сбиваются на басню. Так как приближается новый восточный кризис, то снова, как было 15 лет назад, пускаются в ход усилия посеять плевелы между русскими и греками. Но горький урок пошел грекам впрок. Мы не настаиваем на том, что Россия питает огнепальную любовь к грекам, но из горького опыта мы знаем, что и в других местах не питают к ним особого расположения»… Басню «Восточного обозрения» не стоило бы опровергать ввиду ее очевидной нелепости. Но злостные ковы некоторых врагов мира на востоке отмечены газетой совершенно верно и должны быть приняты к соображению и русскими, и греками, и ближайшим образом на самом Афоне». Да, действительно, стоит ли столько внимания уделять явным басням? Но, читаем дальше в 22 номере: «С прискорбием должны заявить, что эта возмутительная нелепость обошла все даже церковные иностранные газеты, и теперь мы прочитали ее дословно в такой серьезной немецкой церковной газете, как «Евангельско-Лютеранская Церковная Газета» и притом в такой категоричной форме, без указания даже на источник, что как будто тут предлагается вниманию читателей положительный и проверенный редакцией факт. Это печальное явление поистине показывает, до какого политического озлобления дошел инославный запад по отношению к православной России»… Да, какой печальный факт! Да стоит ли столько внимания уделять этим нелепостям? Ведь газеты всегда врут. Активно врали они и ранее, и только чудо спасло русский монастырь. «В минувшую русско-турецкую войну греки опубликовали в константинопольских газетах, что русские иноки – заговорщики, что в их монастырях целые арсеналы, и все они собираются для совещания в Пантелеймоновом монастыре под председательством о.Иеронима, монастырского духовника. На Афон на военном пароходе прибыл паша, осмотрел, перетрусил, но ничего не нашел и настолько был очарован о. Макарием и престарелым духовником, что, поехавши в Константинополь, исхлопотал о.Макарию перед султаном высокий орден Меджидие»65. Но эта и подобные ей компании совсем небезобидны и часто приводили к трагическим последствиям для русского монашества. Так, усилиями графа Н.П. Игнатьева в Сен-Стефанском договоре 1878 г. был 22 пункт, по которому Андреевский и Ильинский скит становились монастырями, равноправными с другими 20 монастырями Афона. «Афонские монахи русского происхождения сохранят свои имущества и прежние льготы и будут продолжать пользоваться в трех монастырях, им принадлежащих, и в зависящих от них учреждениях теми же правами и преимуществами, которые обеспечены за другими учреждениями и монастырями Афонской горы». Это было, конечно, хитростью. Не было возможности провести такое решение через протат, в котором главенствовали греки, и русский дипломат решил закрепить в международных соглашениях за русскими скитами статус монастырей. Если бы поправка прошла, то скиты были бы признаны всеми европейскими державами монастырями. Это заставило бы националистов в рясах, действовавших с оглядкой на врагов России, признать за скитами право быть монастырями. Впрочем, Вселенский патриарх Анфим уже в 1871 году признал Андреевский скит ставропигиальным. По некоторым сведениям от него было получено согласие на возведение скитов в монастыри. Но греческие националисты не дремали и быстро нашли поддержку среди иноверцев66. На Берлинском конгрессе были пересмотрены некоторые пункты Сен-Стефанского мирного договора не в пользу в России. Известный английский дипломат маркиз Сольсбери стал убеждать, что Россия хочет создать на Афоне русские гарнизоны (два офицера приняли монашество на Афоне), и русские скиты не стали монастырями67. И это привело в дальнейшем к тяжким последствиям. Если бы Андреевский и Ильинский скиты стали монастырями, то они никогда бы не могли быть отобраны , ибо скиты находятся на территории монастырей и подчиняются им, а монастырь представляет собой самостоятельную административную единицу. Как мы видим, антирусская кампания продолжалась и дальше. Заметим, что в Андреевском скиту было 800 монахов, а Ватопедском монастыре, которому он подчинялся, всего 200, в Ильинском скиту – 400, а в Пантократоре всего 100. Так что планируемые преобразования были бы не плодом русских интриг, а насущной необходимостью.