Город М

– Только не вфе,– сказал Стуков.– Не вфе. Не кавдый. Я не фплю. Вы не фпите. Они не фпят.

– Ишь ты чего! – сказал часовой, который имел приказ удивляться на третью фразу.

– Бевуфловно. Некотовые, бевуфловно, фпят. А некотовые – наобовот – не фпят. И это ав-хи-вав-нейфая фтука! Вевно? А как нумаене вы, товавиф?

– Так точно!

– Офень ховофо,– кивнул Егорушка и посерьезнел.– У меня к вам пвофьба: товавиф, помогине фловыть тву-бу! М-да…

История имеет целый ряд признаков. Во-первых, история – это то, чего нет. И чего, кажется, быть не могло. Во-вторых, история – то, что начинается, когда все.уже кончилось, и потому – неважно. Но самый главный признак настоящей истории – ее герой, который должен быть раздет, разут или, в крайнем случае, лыс, что является гарантом повышенной судьбоносности. Достаточно вспомнить, например, плешивого пророка Елисея. Или пьяненького Ноя. Или богоборца Иова, разодравшего свои одежды (которого, кстати, Егорушка знал лично и характеризовал в основном с положительной стороны). Вот почему, вернувшись в Пантелеевку, Егорушка сразу понял, что снится история.

Голый человек вошел в Пантелеевку со стороны леса. Он был гораздо голее Иова, поскольку не разрывал никаких одежд, и был гол apriori, если не считать бороды и огромной гривы, развивающейся за спиной. Впрочем, огромной была и спина. А на плече пришелец нес пожарный лом.

"Где здесь начальство?" – спросил он, оглядев площадь.

Пустившие корни зашелестели, как зимняя лебеда на ветру, тыча пальцами в пустой вокзал.

"Там?" – спросил пришелец.

Пустившие корни замотали пыльными головенками.

"Это хорошо",– сказал бородач и, перехватив лом, скрылся за бывшей дверью.

Собственно говоря, бывшим был и сам вокзальчик – тлен и мерзость запустения, за давностью лет уже переставшая быть мерзостью, глядела из всех углов. Бывший пол, проросший мхом и бесцветной подземельной травой, тихо расступался под ногами и понемногу сходил в болотце, что было в маленькой комнате без потолка, и, расталкивая ряску, его переплывал уж. По бывшим стенам, друг на дружку карабкаясь, толклись несъедобные грибы. А бывшая печь – судя по запаху – когда-то служила дуплом старой сове-сипухе.

Найти начальника средь этой нежити было, конечно, сложно, тем более – хорошо зная, как пахнет старая сова на гнезде, пришелец совсем не знал, что такое начальник. Но вот наконец в одном из боковых закутков – темном и очень кривом – он скорей почувствовал, чем почуял начальника где-то поблизости, и это "где-то" было под пяткой, и, осторожно опустившись на четвереньки, голый пришелец сперва обнаружил в полу наглухо задраенный люк, а затем постучал в него кулаком.

Крышка люка представляла из себя лист толстой брони заподлицо с цементным полом. По всей видимости, она не поднималась в течение многих лет. Вросшая в цемент, она едва отозвалась на кулак. Но когда затихло утробное гудение, снизу послышалось столь же утробное дыхание.

"Где здесь начальство?" – спросил пришелец на четвереньках.

"Что нужно?" – не сразу откликнулся люк.

"Нужно начальство".

"Я – начальник станции. Спрашиваю, что нужно?"

"Нужно убить начальника".

"Вот как… Опять? – буркнул люк.– А для чего?"

"Я – Волк,– сказал пришелец.– Я пришел защищать свой ручей".

В этом месте истории спящий Егорушка поморщился. Он догадался, что смотрит уже продолжение, и что сон снился без него, а самую середку – как телевизор по сортирным причинам – он пропустил за болтовней и трубами. "Фука я фука…",– подумал во сне Егорушка. Спросить "че тут было" было не у кого. Оставалось одно – не понимать.

К примеру, он не понял, откуда в Пантелеевке взялся какой-то начальник. Правда, убрав "какой-то", он рассудил, что начальник есть начальник, и гораздо трудней было бы объяснить его отсутствие. Короче говоря, он решил, что начальник в Пантелеевке был давно. Или просто всегда.

Еще быстрей Егорушка расправился с бункером, в котором прятался начальник, в дальнейшем именуя его "кабинет". Все остальное – включая броню – Егорушка, питавший ностальгическую слабость к влезанию на броневики, принял с участием и знанием дела.

Хуже обстоял вопрос с голым бородачом. Здесь не хватало деталей. Деталюшек. Деталюшечек. То есть тех, примерно, двух с половиной частей сна, которые прокрутились дуриком. Но, так или иначе, Егорушка прозорливо определил бородача в дикари, опять-таки очень прозорливо заметив по ходу событий, что пыркаться на начальника – хотя бы и Пантелеевки – да и вообще хоть чего-то всерьез норовить в этой стране может только какой-нибудь совершенно дикий Тарзан (про которого в домоуправлении рассказывал однажды прораб Емлекопов).

Что же касается пропущенных деталей, то на самом деле все было гораздо бедней, чем он предполагал. Пропущено было буквально следующее:

1. Два года назад в газете "По пантелеевскому пути" появилась статеечка, которая начиналась намеком на прежние страдания автора от цензуры, а затем вкратце, но бойко пересказывала мультяшный вариант киплинговского "Маугли", расходясь с первоисточником лишь в мелочах: местный Маугли был похищен в селе каких-то старообрядцев, живет не в стае, а совсем один, и – по рассказам пантелеевских старожилов (впрочем, никогда его не видевших) – нападает на операторов по добыче нефти. В конце прилагался реестр пропавших операторов.

2. Вслед за статьей во сне шла очень красивая панорама пантелеевской тайги – с цепью гор на горизонте,– которая затем сменилась видом небольшой поляны, где, в подтверждение вышеизложенного, действительно сидел голый человек с бородой, а также некогда ручной и говорящий скворец Петруша, который, кроме дурацкого "Петруша – птичка", знал еще тридцать шесть человеческих слов и объяснял Волку их значения. Посреди поляны рос шиповниковый куст. Мимо куста тек ручей. По ручью плыли мазутные пятна. Волк, сидя на берегу, хмуро глядел им вслед.

3. И наконец, последний эпизод, ускользнувший от Егорушки (если не отвлекаться на пейзажи), выглядел таким образом: Волк сидел уже не на берегу, а на человечке в мазутной робе, который визжал, что его прислало начальство. Следующим кадром Волк с пожарным ломом на плече уже входил в Пантелеевку.

Между тем пожар на ТЭЦ-2 продолжал греметь. И, хотя несчастье развивалось строго по графику, спящий Егорушка ругал его "фукой", потому что теперь во сне был подземный кабинет и наверняка исторический, но из-за пальбы крайне невнятный разговор, из которого к Егорушке просачивалось разве что все то же "начальство". Только бубнил про начальников не Волк, а по-рыбьи высохший зеленоватый старец со свечой. В другой руке – как дохлого гуся – он держал виолончель, смычка к которой, судя по всему, не имелось: бункер был мал, и вся остальная утварь, состоящая из пенсне на осетровом носу старца, была на виду.

Правда, еще – в потолке – торчал крюк с веревочной петлей, заскорузлой от многократного намыливания и примеривания.

Еще раз обозвав ТЭЦ, Егорушка влез ухом под подушку.

"Смею вас уверить, нечто подобное я ожидал,– проскрипел ржавый тенорок.– Как сказано – не мир, но… лом. К несчастью, обстоятельства таковы, что лом принесен втуне. Я не тот начальник, коего вам надобно".

"А где тот?" – спросил Волк.

"Признаться, сам факт его существования кажется мне сомнительным. Однако вполне допустимо, что сомнения эти – суть незнания,– усмехнулся старец.– Я слишком давно здесь, чтобы знать, что происходит там".

"Что же делать?" – спросил Волк.

Осторожно поставив свечу на пол, а виолончель к стене, старец снял брюки и остался в длинной белой рубахе, похожей на покойницкую.

"Ранее розыском виновных ведал полицейский департамент,– сказал он.– Назовитесь следователем. Скажите, что документы утеряны. Или украдены. Придумайте нелепое имя. И – да поможет вам Бог… Хотя – должен сказать, что мне вас жаль".

"Почему?" – спросил Волк.

"Потому что Бог вам не поможет,– помолчав, ответил старец.– Потому что Бог тоже – давно сидит в заколоченном погребе. И не имеет сил сделаться хотя бы удавленником… А посему – вот, возьмите мои штаны. Возьмите, возьмите. Можете думать, что это – в долг. Когда получите револьвер, не сочтите за труд вспомнить старика".

"Хорошо",– сказал Волк. И повернулся к лестнице.

"Постойте! – голосишко тонко вильнул и замер.– Скажите: а там,– подняв свечу, старик указал ею в темноту под потолком,– скажите: что – там? О н и?.."

"Хренота какая-то! – подумал Егорушка.– Проповедь-хреноповедь. Модернисты-педерасты…"

Обижаться было глупо, и он, конечно, обиделся, определив разговор дурацким, а сон целиком – упадническим и непонятным народу. Если бы сон был картинкой на гвозде, Егорушка велел бы ее порвать. А если б это было кино, он включил бы свет.

Но сон был сон, и Егорушка просто поболтал головой, чтоб вытряхнуть из нее всю эту белиберду, и охвостья сна, взболтанные самым гоголь-могольным способом, замелькали черт те как и, вдобавок, без звука: Волк то куда-то бежал вдоль путей, обгоняя тепловоз, то – наоборот – плыл среди водяных трав, подкрадываясь к задремавшему налиму, то – уже бритый и в милицейской форме – сидел в комнате с расколотой табличкой "Следователь по особо ва" и листал папку с надписью "Дело Пинчука", а затем вдруг прыгал под стол, а в окне – в стекле – появлялись сразу три пулевые дырочки…

В конце концов, уже без малого проснувшийся Егорушка увидел его на большом пустыре – опять с бородой и с каким-то типом, страсть похожим на первосвященника Каиафу. Но чему следовало сниться дальше – узнать про это Егорушке было уже не суждено, потому что, заметив вдруг Стукова, Волк выхватил из-за спины автомат и прицелился ему в лоб, и, ослепленный кровавой мутью, Егорушка сразу же умер, едва успев еще раз обругать нехороший сон, и утреннее солнце, взошедшее над Егорушкиной постелью, долго и ярко плавилось в его немигающих глазах.

Когда небо над котлованом разделилось пополам, а сурепка выкрасилась в розовый цвет, к блюдцу с медом вместо пчелы прилетел шмель. Ворча, как цирковой медведь, он сперва повертелся на краю, что было неловко и не нужно, зато вполне соответствовало цирковым законам, и только потом, отработав хлеб в поте лица, отправился его есть. Анна сорвал травинку и пощекотал шмеля под крылом.

– Знаете что,– тихо сказал он.– Ошибка всего одна. Бог вовсе не сидит в погребе. Все гораздо хуже: он торгует копеечными пирожками. В станционном буфете. На станции Пантелеевка. Хотя… Вы ездили туда?

– Да,– кивнул Волк.– Когда получил пистолет. Я сказал, что мне нужно в командировку. Ему было слишком плохо. Он был умный. И очень обрадовался.

– Это называется "дело Пинчука",– криво усмехнулся Анна.– Когда хочется как-нибудь скорей умереть. Или как-нибудь значительней заболеть. Или,– Анна усмехнулся еще,– или, скажем, добросовестно расследовать дело, выданное тебе по ошибке. Все это называется "дело Пинчука." И все это одинаково зря.

– Почему? – спросил Волк.

– А неважно… Неважно. Потому что помогать я вам все равно буду. Не возражаете? – Анна хмыкнул и погладил шмеля по спине.– Кстати, вы, должно быть, знаете… Что он говорит?

– Кто?

– Да вот. Шмель.

– Очень просто,– ответил Волк.– Он говорит: "Вот мед".

– Только и всего? – сказал Анна.– Впрочем, я так и думал…

Главка № 6

("Город М", буклет-путеводитель, из разделов "С думой о завтрашнем дне" и "Завтрашнее дно")

…Первые упоминания о "граде М" появляются задолго до его основания. Так, в книге "Правит" есть притча о том, как три мытаря – Кронштейн, Пуансон и Шлагбаум – чуть было не проникли в "сие зажилище", но были остановлены зрелищем содомского греха, коему своевременно предалась городская стража. По глупости мытари принялись осуждать грех, и потому все трое подверглись ему врасплох, после чего поспешили "отрясти прах со своих ног".

Притча кончается словами: "Не судите да не познаша вас будете". Для нас же особую ценность представляет скрупулезное описание сторожевой башни, в которой якобы все и произошло и которая являет собой дощатое зданьице с буквой "М" на дверце. Подобные строения сохранились во многих местах города (фото 3).

…О суровости полового уклада в древнем М говорит и факт бытования пословицы "Что ни поп, то и батька", а также – слов "попустительство", "популяризация", "поприще" и т.д.

…Кроме того, следующее историческое место города – Голая горка, Голгорка – по свидетельству современников служила пьедесталом для огромного памятника бело-рыже-пегой корове, которую эмцы считали своей прародительницей, вдобавок вскормившей на своих сосцах основоположников местного религиозного учения – четырех Матвеев (фото 5).

По-видимому, миф имеет под собой вполне реальное основание: характерное распространение фамилий Коровин, Коровкин и даже Быков, и – особенно – ряд исторических документов, утверждающих, что город М населен удивительным множеством, причем – нигде более не виданных видов и подвидов homo sapiens (и даже не homo)2, говорят о том, что скот, скотство, скотоводство и скотоложество играли очень важную роль в жизни города.

…С Голой горкой были связаны и попытки деятельности духовной. Ведь именно здесь, по преданию, во время застольной ссоры, а потом – драки основоположников (фото 5) родилось новое вероучение и его памятник – "Евангелие от четырех Матвеев". Существует гипотеза, по которой один из Матвеев был Макар – вероятно, подпасок,– сменивший имя для конспирации. Что же касается самой доктрины, то не следует преувеличивать ее самобытности: матвеевское евангелие с его основными догмами ("Каждой твари – по пиджачной паре!", "Почитай отца своего, Матвея" и "Птицы небесные не сеют, а жрут") есть не что иное, как апокрифическая ветвь позднего язычества3. Это подтверждается и характером культовых действий, которые сопровождались – вместо просьб – угрозами в адрес богов, показыванием кулаков, языков и проч., но – на всякий случай в большой толпе и без поводов для персональной ответственности…

…К духовной жизни следует отнести, вероятно, и факт пребывания в городе М народовольца Бурьянова-Фенина. Сосланный в Сибирь, он провел здесь три с половиной часа, в течение которых вел путевые записки и подвергался наказанию розгами возле здания городской гауптвахты (ныне – роддом № 2). Чем было вызвано зверство, сказать трудно, хотя бытует мнение, что Бурьянова выпороли просто так, по просьбе любопытствующих горожан. Известно, что во время экзекуции народоволец повторял: "Народ отомстит за меня!", а народ, толкая друг дружку, спрашивал: "А это хто, а?"

Именно здесь поэт Некрасов записал знаменитый впоследствии диалог "Не засти, Андрей! – Не толкайся, Кузяха! – Смотри, умирает, смотри!" Он выбит на мемориальной доске, установленной на месте экзекуции…

…Да, молодеет М!

Кажется, совсем недавно: 1980-й, в связи с 700-летием со дня основания города М, Мать Великого Вторника…

…Что же представляет из себя город М теперь?

Да ничего (фото 12)

"Паскуднейшая дыра!" – вот что начертано на знамени, реющем над сонмом трущоб. "Гадкий городишко М!" – заявляем мы со всей откровенностью, которая накопилась за долгие годы гордости4…

…Вот они – мы, Господи-и! (фото 17)…

…Любимым зрелищем горожан стали олимпиады среди слепых.

Краткое содержание первой части:

В некотором городе М бывший журналист Анна встречает человека по имени Волк. Волк расследует давнее дело о похищении трупов из судебного морга ("дело Пинчука"). Руководствуясь спортивными соображениями, Анна обещает Волку свою помощь.

Все остальное в основном отвратительно.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая (а)

Итак, домоуправление…

Но сперва – еще раз "Путеводитель".

Взявши его в руки, всяк проезжающий-проезжий = проезжательный читатель может узнать следующее:

ДОМОУПРАВЛЕНИЕ

Если идти по улице Прорабов, но не вниз, к речке (там будет склад и парк), а вверх (здесь некоторое время вообще ничего не будет, но это уже присыпано и нестрашно), вверх до переулка Маркшейдеров, то здание на левом углу и будет домоуправление.

Так оно и есть.

Тут "Путеводитель" прав.

Но с этого момента нужно насторожиться, говорит один читатель другому. И вот зачем.

Если верить "Путеводителю" – почти розовое, одноэтажное и под жестяной крышей, домоуправление всегда считалось похожим на котельную.

Между тем оно серое, двухэтажное и ничуть не похоже на котельную. Спрашивается: Ну?

Еще. Описывается окружающий забор. Выкрашенный в зеленый цвет. При этом – невысокий и, практически, штакетник.

Что же мы видим на самом деле? На самом деле мы видим забор вон там, вокруг хоздвора. Вокруг хоздвора – это забор. И это бетон. При чем здесь штакетник?

Более того, описывая далее несуществующую площадь Маркшейдеров с несуществующей на ней баней, "Путеводитель" утверждает, что все это сделано для пользы жильца. Который, во-первых, и без специального интереса, а во-вторых, и с большого расстояния может считать, что домоуправление похоже на котельную. Где все кипит.

Что именно кипит?

Ну, именно, например, вода кипит. Именно для него. Вот так.

Хотя сама котельная находится, конечно, где-то внутри, в глубине.

Рядом с газохранилищем, из чего всяк тянет свой пропан-бутан.

Направо, наверно, от турбины, высвистывающей электричество на всех (почему и не хватает на всех).

И по соседству с крайне большим, по-видимому, за-кро…мом сухофруктов, обещаемых талонами домоуправления ежемесячно.

И далее следует рассказ про какой-то совершенно невероятных размеров сад сухофруктовых деревьев, который и является, якобы, источником распределяемых благ и который – тут же, в "Путеводителе",– совершенно справедливо оспаривается неким гражданином Стробыкиным.

Нет! – совершенно справедливо считает он, этот Курбасов,– никакого сада там нет. (И правильно!) И вообще, надо быть круглым дураком, чтоб считать, что какое-то домоуправление может накормить такую громадность как город М – а хотя бы и сухофруктами. Чушь. Все наоборот. Ы-ых, па-ра-зиты!..

Браво, Бузанаков! И смелей!

А и пожалуйста – и смелей! К примеру, котельная. Где котельная? Там котельная? Потеха! Раз котельная, значит – дым. А кто видел дым? Где дым? Нет дыма! Почему? Да потому что домоуправление – ой, да не греет оно никакой воды! И греть не умеет. И греть не собирается. И наоборот – как заметил вышеизложенный делегат – обогреваемо само, при помощи посторонних усилий.

В общем, вопреки всем глупым – если не сказать клеветническим, товарищи! -домыслам "Путеводителя", домоуправление, конечно же, не дает ни тока, ни газа, ни фигаза – что этот самый избиратель Стрипузников знает, конечно, лучше, поскольку сам уже не то поступил, не то собирается поступить в домоуправление. И считает выступление "Путеводителя" провокацией. И категорически не понимает, хрен ли привязались – ну дом и дом, ну стоит и стоит, ну и пусть, ну?

Вот такие пирожки…

Впрочем, "Путеводитель" тут же и признает, что гражданин Попратакин прав. (И правильно!) И хотя, дескать, он и выдуман (вот те на!) – для плюрализма,– домоуправление действительно не дает никому ни газа, ни тепла. Ни даже талонов. Которые печатаются в той же типографии, что и "Путеводитель". А "Путеводитель", дескать, пошутил. Дескать – не всерьез. Привет…

"Тьфу! – плюет проезжательный читатель.– Тьфу!" – и отъезжает в досаде, не понимая, какого, собственно, черта…

И оставляя, в свою очередь, не понимать нас, какой же такой новизны хотелось ему в главке под названием

ДОМОУПРАВЛЕНИЕ.

Очень странно.

То есть как раз нет, ничего странного. И единственное, что непривычно и могло даже напугать чуть-чуть (особенно в лунную ночь), так это кладбище, которое располагалось прямо во дворе, под окнами – настоящее кладбище, с могилками, памятниками и зеленой травой,– но небольшое и, в принципе, опрятное кладбище, через заборчик, к тому же, производящее впечатление палисадника или, верней, огородика (грядки-грядки-грядки), и когда из-за куста выглядывала вдруг мертвая голова с гранитной бородой, прохожий – сперва, конечно, отшатнувшись,– затем рассуждал умственно: если есть подсобные всякие площадя, и далеко, отчего бы учреждению не иметь свой погост, и под боком?

Все свои – раз.

Оградку там, порядочек, то да се – красота.

А в счет транспорта – вообще…– рассуждал прохожий, которому, собственно, только это и оставалось: вот так рассуждать да так себе и проходить себе, поскольку про кладбище под окошками – дескать, вот вы, кучерявенький, как вам, ладно ли будет аль пованивает, аль какая еще жуть-печаль? – никто у него и не допытывался.

Но, с другой стороны: всяк, кто хотел, мог смотреть – все на виду. Или даже вот: открыть калитку (калиточка со звонком, но он не работает), прогуляться меж грядками прямо до черного хода (парадный тоже не работает), оглядеть дверь, дернуть на себя и – войти. И потом выйти.

И все.

Но дело не в том, что прием жильца производился – когда, конечно, производился – только в трех передних комнатенках, более или менее опривыченных для этого цветочными горшками в тарелочках из фольги. И не в том, что за комнатенками враз начинался какой-то туннель с трубами и тихими лампочками вдоль труб, и куда никто не лез, что непоследовательно, поскольку именно там и было настоящее-то домоуправление.

Но вот что такое "настоящее-то домоуправление" и где это "там" – каждый что-либо на этот счет утверждавший или врал сдуру, или имел соответствующий приказ. Потому что туннель сразу за комнатенками черт знает как мудрено разбредался вдаль, вглубь, вбок и даже вроде бы куда-то вверх, и чего там где, чего куда – толком не ведали и самые ржавые из телогрейцев, отслужившие не по одному сроку (в обход инструкции) и отползавшие не по одному га подземной коммуникации.

Считалось (но это уже не для лохов наверху, а тут, среди шерстяных), считалось так: боле-мене впротык – по четвертый ярус. Бывали, конечно, исключения и поглубже – это называлось "сделать заброд",– и кого-то несло, может, аж на самую семерку, а то и на одиннадцать, и тогда бродень опытный начинал что было сил бить сапогами в пол – а это называлось "стучаться в горизонт",– и почти всегда выбирался куда хотел, но не на слух, а благодаря вере в обряд стучания. Однако сказать, где именно был, не мог, поскольку любой горизонт под ногами гудел однаково пусто, под ярусом всегда прослушивался следующий, да и само понятие "ярус" при таком не разбери-поймешь было, разумеется, условным.

Под ярусом понималось перепутанное примерно на одном уровне. То есть – множество коридоров, ответвлений и тупиков ("никудышников"), а также – пещер. Частично – то есть часть первого и часть второго яруса – были электрифицированы, но судить об их частичной даже протяженности по длине проводов было сложно: провода висели слишком магистрально и слишком давно, и, например, сам Егорушка, чья мастерская была во втором ярусе (в первом было бомбоубежище), чаще жег светец, который называли "лампочка Стукова", телогрейцы пользовали факела, а прораб Емлекопов, собираясь от своей двери к "красному уголку", матерно требовал четырех факельщиков, желая метаться в огнях и сверкать глазами. Здесь же находилась и столовая. Тем не менее шагов через двести-триста можно было сделать заброд, что и делали.

Кроме того, один из Егорушкиных телогрейцев – Донат Василисков, он же Свая, он же Товарищ Майор – правда, под огурец рассказывал про какого-то "злостня": большую не то крысу, не то ящера (он говорил – "ящура"), который живет в никудышнике, который Товарищ Майор нашел, протискавшись однажды в какую-то щель за хлеборезкой. "Чуть не сожрал",– жаловался Товарищ Майор.

Он был, естественно, дурак. Но злостень иногда ревел. Хотя, может, и не он.

Одним словом, любой заброд был опасен. И даже не по причинам ящура, подъеденного Товарищем Майором (так шутили), и не из-за сталактита по чайнику – что тоже спроста и без чинов, а наиглавнейшим образом потому, что ярусы путались и перетекали друг в дружку, как им вздумается (иной раз – ага, и водой, речкой), и болтовня про четыре якобы "боле-мене" и одиннадцать будто всего всех – равно как и "стук в горизонт" – были не больше чем суверная чушь.

Кое-кто мог бы это и подтвердить. То есть – покойнички.

Но другим достучаться удавалось. И это было удивительно. И вот для нее-то – для этой удивительности – и делался заброд.

Хотя, конечно, можно было кой-чего найти. Например, Товарищ Майор нашел насос. А Еремей Панёва однажды приволок две серебряные братины, бердыш и отрез габардина.

Но удивительность настоящая заключалась в том, чтоб вот так: идти-идти и – пропасть. А потом – раз! – и выйти. К окошечку. Черт его знает, откуда тут окошечко. А вот окошечко… А за ним – пейзаж и всяко такое… (Это под землей-то, х-эх!) Или – в боковик: пролез, побрел по ручью, а тот – шасть – и под стену. Куда? Ну, поднырнул, вынырнул – тьма. Грот. Озеро. Что-то плещется. Жуть… Нырнул вдругорядь, нащупал – и вот он я, выковыривайте у мамочки из попочки! Мало не дома, ага. А вон она и пальмочка проглянулась, вон она, родимая… Нечто не жизнь, чтоб я сдох! У-ди-вительность, право, слово. Как есть – удивительность!..