– Он дурак. Каким был, таким и останется. Ему вовсе не было нужды жениться, имея двадцатитрехлетнюю дочь, которая могла бы оставить свою работу и возвратиться домой, чтобы вести хозяйство, следить за садом и прясть пряжу. Но ему, должно быть, приспичило жениться, да еще на какой-то стрекозе, у которой понимания меньше, чем у кузнечика. Она служила горничной. Избалована, как домашний котенок. Женщина представления не имеет, как ухаживать за животными, как вырастить урожай и ей ни до чего нет дела, кроме своих белых ручек. Попробуй, заставь ее чистить, мыть что-нибудь, копать или мотыжить! Когда она прядет, у нее нить постоянно обрывается.

Это считалось, как знал Матт, ужасным преступлением. Почти в каждом доме получали дополнительные доходы от того, что пряли пряжу из шерсти Морлэндов, которая затем собиралась агентами и поставлялась ткачихам.

– Помнишь, что я говорил тебе, хозяин Матт? Когда человек выбирает себе жену сам, его выбор всегда неправильный.

– Конн, а разве ты не сам выбирал себе жену, когда женился на чу..., – он чуть было не назвал жену Конна чужеземкой, как прозвали ее местные жители. Она была родом из Бристоля. Конн женился на ней во время участия в кампании на стороне принца Руперта. Бристоль представлялся жителям Йоркшира, никогда не бывавших дальше Лидса, невероятно чужим и далеким. К тому же жена Конна говорила с таким непонятным акцентом, что много лет ее считали голландкой.

– ...когда ты женился на матери Конна, – закончил Матт.

Старый Конн тяжело посмотрел на него, как бы удивляясь наивности вопроса, а затем сказал с солидным достоинством:

– Это совсем другое дело, молодой хозяин. То было провидение, которое воплотило Божью волю. Нам было суждено встретиться, когда я воевал в чужих краях. Она была доброй женой, спаси Бог ее душу, хотя и родила мне только одного сына. Но на это была также Божья воля, ты не можешь спорить.

Тут Матт тихо спросил:

– Скажи, король был разбит флотом Узурпатора тоже по Божьей воле?

Старый Конн посмотрел на него более ласково.

– Об этом говорят в доме?

– Кажется, все об этом толкуют. Дядя Кловис, он прямо не говорит, но думает, что это конец всему. Разгром был такой полный, что король Франции никогда больше не даст нашему королю ни кораблей, ни денег.

– Скажу тебе, молодой хозяин, что король рассчитывал на переход моряков на его сторону, так как знал их всех, когда еще был лордом Адмиралтейства. Но когда на наших кораблях увидели приближающийся французский флот, они не смогли не открыть по ним огонь. Было бы противно их природе пропустить французов к английскому берегу, не так ли?

– Даже ради нашего короля?

– Даже ради него. Видишь ли, молодой хозяин, король совершил ужасную ошибку, покинув Англию. Теперь он без королевства и не может вернуться без помощи какого-нибудь чужеземного короля. Вот где его слабость. А Узурпатор, что ж, у него ума больше, чем у лорда Кромвеля. Он оставил народ в покое, и большинству простых людей нет дела до того, кто у них правит в Уайтхолле, пока их не беспокоят и дают жить своей собственной жизнью.

– Но наши кузены из постоялого двора «Заяц и вереск» говорят, что каждую ночь люди поднимают пивные кружки за короля-изгнанника, – заметил Матт.

Конн утвердительно кивнул, встряхнув бородой, как воробей потряхивает хвостом.

– А-а. Разговоры ничего не значат, не так ли? Они пьют за нашего короля и, если король вернется, будут приветствовать его. Но они пальцем не пошевельнут, чтобы помочь ему вернуться, пока Узурпатор не трогает их.

Некоторое время старик и мальчик размышляли в тишине. Затем Конн произнес:

– Мне жаль твою бабушку, графиню, больше всего ее.

– Думаешь, она не вернется в Англию? – спросил Матт.

Он помнил ее, сверкающую драгоценностями и сладко пахнущую, похожую на королеву.

– Нет, пока Узурпатор на троне. Кто знает, когда он умрет. Больше не будет никаких экспедиций за короля, запомни, хозяин.

Нам надо связывать надежды с принцем Уэльским. Но для нее быть в ссылке – печальная участь. Я помню ее маленькой девочкой. Скакала лучше любого мальчишки, могла подстрелить птицу. Редкостная красавица!

Он замолчал, вспоминая прелестную девочку, которая была похожа на того лихого молодого генерала кавалерии, с которым они одержали так много побед и на севере и на юге страны. Принц Руперт, о чем никогда не вспоминалось, провел ночь после Марс-тон Мура в Шоузе, где жила незамужняя мать графини. Девять месяцев спустя родился темноволосый темноглазый ребенок. А поскольку мисс Рут не хотела говорить об этом, то и никто не мог во всех ее владениях, но Конн и некоторые другие старики весьма правильно догадались об истине.

– Значит, ты думаешь, Узурпатора не победят?

– Не надо отчаиваться, молодой хозяин, как не отчаиваемся и мы все, – ответил Конн. – Больше не будет походов за короля.

– Но что будет, когда Узурпатор умрет? Кто тогда станет королем?

Глаза Конна блеснули, взгляд наполнился удивительной симпатией.

– Пусть об этом волнуются твои потомки. Я к тому времени буду с Пресвятой Девой, меня это не будет беспокоить. Люди сеют ошибки, а убирать урожай их детям и внукам.

* * *

Король Джеймс был настолько потрясен и разбит горем от неудачной экспедиции, которая поначалу сулила успех, что не смог сразу вернуться в Сен-Жермен, а оставался в Бретани, сокрушаясь и пытаясь понять, чем он не угодил Богу, что тот восстановил против него королевскую семью. Он все еще не прибыл в Сен-Жермен, когда 28 июня у королевы начались схватки и она разродилась здоровой девочкой. Аннунсиата, ожидая у подножия кровати с остальными фрейлинами, никак не могла вспомнить обстоятельств такого же события в Уайтхолле, когда на свет появился принц Уэльский. Тогда казалось, что бедная Мария-Беатрис обречена рожать в страданиях, так как была окружена врагами. Подлые и грязные слухи кипели в коридорах дворца и на улицах столицы.

В этот раз, хотя ее роды были сравнительно недолгие и легкие, королева в большей степени страдала из-за отсутствия мужа и безуспешных попыток снова завладеть троном. Тем не менее, сообщение было послано королю без промедления, и он поспешил, испытывая угрызения совести, к своей жене. Представ перед ней, король нежно обнял ее. Ему вручили маленькую инфанту. Бережно взяв ее на руки, он изрек:

– Бог послал нам ее в утешение. Аннунсиата смотрела на инфанту и думала, что она появилась слишком поздно, как и ее брат. Если бы королева Мария одарила страну наследником в начале брака с герцогом Йоркским, дела могли бы пойти совсем по-другому, поскольку пятнадцатилетний принц Уэльский был бы заманчивой приманкой для страны, и она могла бы потерпеть его отца немного дольше. Тем не менее, если и оставалась сейчас еще какая-то надежда для них, то она была связана с принцем, четырехлетним, крепким, красивым и спокойным ребенком. Если на то будет воля Господа Бога, он станет хорошим королем.

Инфанта родилась настолько крепкой, что ее крестины решили отложить до возвращения короля Людовика из Фландрии, что случилось в середине июля. Церемония прошла в королевской капелле в Сен-Жермен с большой пышностью. Морис сочинил и исполнил новый гимн в честь инфанты и церковный гимн. После, во время пиршества, он сыграл на корнетто[5] и вызвал бурную овацию. Король Людовик стал крестным отцом принцессы, нареченной в его честь Луизой-Марией, а крестной матерью – его невестка, герцогиня Орлеанская, ласково прозванная герцогиней Лизелоттой.

Лизелотта была дочерью брата принца Руперта Чарльза Луи, и, таким образом, кузиной Аннунсиаты. Это жизнерадостная, дружелюбная и скромная женщина проявила искренний интерес к Аннунсиате и ее семье. Когда Морис закончил игру, Лизелотта подозвала Аннунсиату и поздравила ее с таким талантливым сыном.

– И он очень похож на своего деда, не правда ли, вылитый Палатин? – воскликнула она растроганно.

Аннунсиата согласилась с подобной небылицей. Лизелотта никогда не видела принца Руперта, разве что на портретах, но живое воображение герцогини порой заносило ее.

– Знаете, наша тетушка Софи страстно хочет увидеть его. Я писала о нем довольно часто.

– Весьма любезно с вашей стороны, мадам, – сказала Аннунсиата.

От тетушки Софи, герцогини Ганноверской, ее семья всегда получала много писем.

– Вовсе нет, дорогая графиня. Но вы знаете, тетушка Софи очень интересуется искусством, особенно музыкой, и она хотела бы услышать что-нибудь из сочинений вашего сына. Сейчас, мне кажется, мадам, если бы вы представили его ей, она вполне могла бы помочь ему получить хорошее место. Не думаете ли вы, что это было бы замечательно? Аннунсиата снова согласилась, но позднее серьезно обдумала предложение. Совершенно очевидно, что никаких попыток восстановить на троне короля Джеймса не могло быть больше предпринято. Да и выглядел он таким старым и больным, что вряд ли мог еще долго протянуть. Только в принце Уэльском нужно было искать надежду на будущее. Тем не менее, в настоящий момент ее сыновья должны что-то делать. Карелли был доволен, служа королю Франции, а Альену такие вопросы еще не занимали. Но настало время помочь Морису. Ганновер, без сомнения, маленькое и незначительное герцогство, но если сын займет в нем достойное положение, это станет началом карьеры. К тому же Морису нравилась жизнь в Лейпциге, его характер, похоже, хорошо соответствовал германской натуре. Она решила написать тетушке Софи без промедления.

* * *

В январе 1693 года в Морлэнд пришла весть о смерти Джона Эйлсбери, оставившего всю недвижимость Селии. Кловер, мало видевшая отца при жизни совсем не расстроилась, ее гораздо больше волновал миниатюрный портрет, который Кловис писал с нее для собственного удовольствия. В шесть лет Кловер была прелестной девочкой с прекрасными чертами своей матери, серо-золотистым и глазами, золотыми волосами. Кловис обожал ее чрезмерно.

Будучи единственным ребенком в детской, Кловер росла избалованной, деспотичной и капризной, как любой маленький тиран, уже почувствовавший свою власть. Она настояла, чтобы отец Сен-Мор проводил для нес уроки вместе с Джоном и Артуром, и затмила их, поскольку обладала незаурядным умом и способностями во всем. Она также могла нарушить порядок на уроке, мешать кузенам, уходить с урока, когда решала, что с нее довольно, или же могла вовсе не явиться, если полагала, что были дела поважнее.

Девочка рано поняла, что Кловис обладает в доме властью, и что произвести на него впечатление можно, выказывая любовь к учебе. Поэтому она приходила к нему по вечерам и упрашивала учить ее чему-нибудь. Она быстро схватывала цифры, и часто можно было видеть отца Сен-Мора и Кловис, занимавшихся хозяйственными подсчетами в комнате управляющего, а между ними прелестную Кловер, склонившуюся над книгами и хмурившуюся от напряженной сосредоточенности.

Она также любила сопровождать Кловиса в его поездках в город или в деловых объездах имения, сидя на лошади впереди него. Кловис крепко обхватывал ее, а девочка держалась за его руки. Крестьяне и арендаторы души в ней не чаяли, суетились вокруг малышки, одаривая сладостями и льстили ей, что было для Кловер очень приятно. Берч и Каролина увещевали Кловиса, возражали против такого воспитания, но все без толку.

– Если бы она родилась мальчиком, – говорила Берч, – вполне достаточно было бы умения считать, чертить треугольники и ориентироваться по звездам. Но что за польза от этого для молодой леди?

А Кловис ей отвечал:

– Перестань, Берч. Твоя хозяйка, графиня, очень образованная леди.

– Может быть и так, господин. Графиня хорошо образована, и хотя не мое дело руководить молодой леди, но графиня по крайней мере изучила также все, что необходимо знать девице.

– Ты имеешь в виду рукоделие и танцы? – с улыбкой спросил Кловис. – Ну ладно, Берч, ты ведь не можешь сказать, что мисс Кловер не стала молодой леди в этом отношении. Будь уверена, она умеет изящно танцевать и не будет пускать пыль в глаза своим умением.

– Вы никогда не выдадите ее замуж, сэр, если будете воспитывать ее на свой манер.

Кловис не заметил тревоги Берч и беспечно ответил:

– Она не хочет замуж. Она желает остаться со мной. Мне бы тоже хотелось, чтобы она не уезжала из Морлэнда. Так что мы все довольны.

Когда Джон Эйлсбери умер, вспыхнули более серьезные разногласия, поскольку Кловис отказался одеть Кловер в траурное платье.

– Вы не правы. Ребенок должен носить траур по своему отцу, – заявила Берч возмущенно.

Кловис резко возразил:

– Я не собираюсь позволить этому милому маленькому созданию волочить на себе отвратительное черное платье, подобно подбитой вороне. Она слишком хороша, чтобы одеваться в черное. Она еще ребенок.

Берч его слова шокировали.

– Так нельзя, это не правильно. Что подумают люди? Вам не следует внушать ей ее исключительность, сэр. Вы оказываете ей плохую услугу, взращивая тщеславие.

– Она прелестна и знает это. Было бы преступлением против природы скрывать такое очарование под уродливым платьем.

Берч настолько вспылила, что переступила границу дозволенного:

– Народ в округе только и говорит о том, как вы повсюду таскаете за собой этого ребенка. Неестественно и грешно желать общества такой маленькой девочки, как она. Вы должны оставить ее в детской, где ей место.

В ярости и возмущении Кловис указал Берч ее место и отослал прочь. В таком же возмущении Берч выскочила из комнаты и только около детской дала волю слезам. Дом долго не мог прийти в себя. Новость о скандале распространилась как волны на воде от брошенного камня. Младшие слуги ходили на цыпочках, похожие на собаку, боящуюся удара. Но старшие слуги с жаром обсуждали случившееся, перешептываясь по углам и неестественно замирая, когда мимо проходил кто-нибудь из членов семьи. Каролина, слышавшая о происшедшем, взяла сторону Берч и сама осмелилась перечить Кловису, после чего удалилась в длинную комнату в глубоком негодовании, где начала что-то шить с такой яростью, что порвала нить.

Дети тоже узнали о ссоре. Кловер сразу же прибежала успокоить дядю Кловиса. Сидя у него на коленях, она торжествующе сжала кулачки и болтала без умолку, что ему обычно нравилось, хотя сейчас он вряд ли слышал ее. Джон со своей стороны, побежал прямо к своей матери и встал около ее стула, молчаливо поддерживая ее, пока она горько сетовала на то, как с ней обращаются в этом доме.

Артур и Матт тоже ссорились. Ссора, по обыкновению, окончилась тем, что Артур, используя превосходство в силе и весе подавил Матта, повалив его на землю и, усевшись верхом, колотил его в свое удовольствие. На шум сбежались слуги, Артура оттащили, а Матта, взъерошенного, с разбитым носом, послали к Кловису.

– Почему вы дрались? – спросил Кловис, холодно взглянув на Матта. – Это неподобающее поведение для наследника Морлэнда.

Матт облизнул губы и сморщился, почувствовав кровь.

– Сэр, я действительно не помню, с чего все началось. Кажется, с миссис Берч, сэр.

– Как с миссис Берч? – нахмурился Кловис. Матт с тревогой посмотрел на него.

– Она собирается уезжать. О, пожалуйста, не отсылайте ее, дядюшка. Артур сказал, что она может уехать, что хорошо бы от нее избавиться. Он сказал, что она может уехать во Францию.

– Да, она может, я полагаю, – проговорил Кловис.

Он не подумал о том, куда может поехать Джейн Берч, если покинет Морлэнд, и томился раскаянием, что вышел из себя. Но, может быть, она будет счастливее рядом со своей хозяйкой.

– Но, сэр, – продолжал Матт, – она уже стара и может умереть в долгом морском путешествии. Когда я заметил это Артуру, он ответил, что так было бы еще лучше и что, без сомнения, таковы ваши намерения. О, пожалуйста, не отсылайте ее на смерть, дядюшка!

– Все в порядке, Матт. Ей нет надобности ехать, если она не хочет, я не желаю причинять ей вред. Я был рассержен и опрометчив. Мне следовало бы уже привыкнуть к ее острому языку. Пойди и передай ей, что я желаю, чтобы она осталась, и пришли ее ко мне.

Такой оборот позволил Кловису, простив Берч по просьбе Матта, достойно выйти из трудной ситуации, не потеряв лица. Кловер не носила траур. Кловис принял на себя управление ее имением, взвалив дополнительную ношу к уже значительным обязанностям, не последними из которых было ведение дел Аннунсиаты и обеспечение перевода доходов ей во Францию. Он хотел, чтобы она вернулась в Англию и приняла на себя часть его забот, но это представлялось маловероятным. Весной от нее пришло письмо, посланное из двора в Ганновере, куда она переехала с Морисом в надежде дать ему хорошее положение.

«Я собиралась задержаться здесь ненадолго, – писала она, – но моя тетушка приняла меня с такой сердечностью, что невозможно было уехать. И вот я здесь уже четыре месяца. Тетушка желает, чтобы я постоянно жила с ней, однако мой долг – быть рядом с королем и королевой. Я не могу бросить их. Но герцогиня, или курфюрстесса, как мы теперь должны ее называть, ибо муж ее после бесконечных усилий, произведен, наконец, в курфюрсты, очарована Морисом и назначила его капельмейстером – замечательное начало карьеры. В его обязанности входит обучение детей королевских кровей, исполнение государственного гимна, сочинение пьес для особых случаев, и жалованье ему положили значительное.

Однако, несмотря на то, что Морис будет здесь счастлив, я чувствую себя в Ганновере неуютно. Хотя моя тетушка умная, великодушная женщина, с легким характером, остальной двор совсем не похож на нее. Ее муж и старший сын Георг-Луис тупые и угрюмые люди, ни к чему не проявляют интерес, за исключением охоты, еды и попоек. Я встречала Георга-Луиса в Виндзоре, когда он был юношей и не пришла от него в восторг. С годами он не стал лучше. Он женат на милой, безобидной девушке Софии Доротее. У них двое детей. Он ненавидит жену настолько, что с трудом выносит ее присутствие и открыто развлекается с любовницами. Главные из них – две женщины, исключительно безобразные. Одна слишком тощая, другая слишком тучная, и обе тупые, как слизняки. София Доротея в ответ флиртует с симпатичным наемным офицером из Швеции Конигсмарком. Несмотря на все это, тетушка Софи могла бы заставить ее вести себя более благоразумно.

Другие дети тетушки больше похожи на нее, чем старший сын. Два сына, Фредерик и Карл были убиты пару лет назад в сражении с турками. Младшая дочь вышла замуж в шестнадцать лет за короля Пруссии. Остальные трое остались дома – Максимилиан, Кристиан и Эрнест-Август. Они похожи на своего отца внешностью и темпераментом. Старшему из них не хватает даже ума жениться, хотя ему двадцать шесть.

Так что ты понимаешь, что я без сожалений вернусь в Сен-Жермен, где по крайней мере есть с кем поговорить и где молодежь полна надежд, а не разочарований».

Кловис читал это письмо с покорностью. «Нет, никаких шансов на возвращение графини в Англию не было, даже если, – думал он, – Узурпатор почувствовал себя на троне настолько безопасно, что проигнорирует возвращение изгнанницы, при условии, что она не причинит ему беспокойства». Он должен нести бремя забот один. Поэтому Кловис не понимал, как кто-либо мог обвинять его за невинное удовольствие от общения и восхищения маленькой прелестной Кловер.

* * *

Каждый год поздним летом Кэти Морлэнд приглашала гостей в замок Бирни в Стирлингшире на охоту. Этого приема от нее ждали, но она устраивала его главным образом ради своего сына, ибо Кэти не делала ничего, что могло бы подвергнуть риску его будущее. Она все еще надеялась, что однажды он станет лордом Гамильтоном. Титул, завоеванный ее отцом, будет принадлежать ее сыну, когда настоящий король вновь займет свое законное место на троне. А если Джеймс должен был стать лордом Гамильтоном, у него должны быть нужное воспитание и нужные друзья.

Летом 1695 года ее главными гостями были ее соседи Макалланы из Брако с сыном Алланом и подопечной сиротой из далекого Севера Мавис Д'Атесон. Помня, что семейные связи тоже важны, она послала приглашение Сабине для ее дочери Франчес, и в Морлэнд для Матта и Кловер. Она не включила в число приглашенных детей Мак Нейла Артура и Джона. Они могли иметь титулы, но у них не было земли и состояния, если Аннунсиата не оставит им наследства. Кэти же слишком хорошо знала Аннунсиату, чтобы предположить, что та когда-либо позволит хоть чему-нибудь попасть от нее к потомкам ее первого мужа.

Матт радовался приглашению. Он никогда раньше не покидал Морлэнд, и мысль о дальнем путешествии волновала его. Он встречал тетушку Кэти и кузена Джеймса – они посетили Морлэнд два года назад. Тетушка Кэти была настолько резка в выражениях, что Берч казалась по сравнению с ней сахарным сиропом. Но она выказывала большой ум и обращалась с Маттом как со взрослым в отличие от других. Матт слышал пересуды слуг о ней; какой она была некрасивой в детстве и росла в тени бабушки Аннунсиаты, за что стала ее недолюбливать, что она неудачно вышла замуж вначале, но после смерти мужа обвенчалась с кузеном Китом, которого очень любила, и уехала в Шотландию, подальше, насколько возможно, от Аннунсиаты.

Матт знал достаточно много рассказов слуг, чтобы больше не прислушиваться к ним, но он слышал, как дядя Кловис сказал, что Кэти выглядела на сорок, когда ей не было и двадцати, но получает выгоду сейчас, поскольку до сих пор, в свои пятьдесят лет выглядит на сорок. Для Матта она представлялась выветрившейся скалой, не рассыпающейся, пока остается твердая, неприкосновенная и неизменная сердцевина. Как и у скалы, ее своеобразную красоту нельзя было сравнивать с красотой цветов или птиц.

Кловис сперва склонялся к тому, чтобы отказаться от приглашения, но Матт так настойчиво умолял его, что в конечном счете он согласился, хотя не позволил Кловер отъезжать надолго. Кловер не проявляла интереса и на самом деле надеялась с отъездом Матта получить больше внимания от Кловиса. Поэтому было решено, что слуги будут посланы в Нортумберленд за Маттом и доставят его в Эдинбург, забрав по пути Франчес. Затем слуги тетушки Кэти из дома Аберледи сопроводят детей на оставшемся пути в Бирни. Старый Конн, когда Матт поделился с ним новостями, сказал, что во времена его юности дальний Север был таким диким, что невозможно было пройти там без армии. Матта поразило и взволновало открытие, что Конн, несмотря на странствия по Югу, никогда не был дальше Йоркшира на Севере.

Они прибыли в замок Бирни к августа. Три из четырех крыльев замка были разрушены. Дикие желтофиоли устилали груды камней, папоротники выглядывали из пустых окон. Галки гнездились в северо-западной башне и щелкали и болтали среди бойниц, где когда-то стояла стража, обозревая горизонт, следя, не появились ли разбойники. Голуби гнездились в башне у ворот и улетали в суматохе, когда через них проходили дети, возвращавшиеся с прогулки.

– Это комнаты для стражи, – объяснял важно Джеймс, исполняя долг хозяина, – тут была опускная решетка, вот здесь виден желоб для нее, а там, выше – остатки цепей.

Гости послушно вытягивали шеи, но шестилетняя Сабина все это уже слышала и явно скучала.

– Разве не смешно, что стража должна стоять там наверху, бросать камни и лить кипящее масло на ваших врагов? – спросил Аллан Макаллан, десятилетний, развитой для своего возраста, коренастый, жилистый мальчик с рыжими волосами.

Сабине не нравились его песочные ресницы и веснушки. И те и другие заставляли ее содрогаться и напоминали рыжего кота с жуткой раной на спине, жившего в подвале дома Аберледи. Она горячо любила Джеймса Маттиаса, которого считала самым красивым мальчиком на свете, поэтому она произнесла презрительно:

– Я не верю, что кто-то лил кипящее масло на других. Что за глупости!

– Но я прочитал об этом в книге, – сказал Аллан вежливо, ибо с любым гостем следует быть вежливым, даже если это и невоспитанная девочка.

– Но отсюда много миль до кухни, – решительно возразила Сабина, – оно остынет, пока они дотащат его до верха башни.

– О, Сабина, какое это имеет значение? – нетерпеливо оборвал ее Джеймс.

– Наверное, они носили холодное масло, а здесь на огне его кипятили, – предположила Мавис Д’Атесон, пытаясь умиротворить их, и Матт поспешил согласиться с ней.

Несколькими месяцами старше его, почти двенадцатилетняя, Мавис уже считалась леди. У нее были светло-русые локоны, молочного цвета кожа и большие фиалковые глаза. Она носила изысканные платья без фартучка или чепчика, что очень впечатлило Матта, и он решил жениться на ней, как только они оба вырастут. Он никогда не встречал юную леди одного с ним возраста, только служанок и простолюдинок, и поэтому ее обаяние ранило его сердце.

– Конечно, они так и делали, ты молодец, что догадалась. У них могла быть жаровня на крыше, – сказал он.

<1 2 3 4 5 6...8 >

На страницу:

Перейти

4 из 8