Православные знакомства

такой образ жизни. Например, младшая сестра, Ленка, обязательно станет хорошей матушкой, родит мужу восемь

детей и будет пасти коров. У нее на лбу написано, что это

предел ее мечтаний. Но только не для Кати.

– Ну разве можно, разве так можно? Разве можно вы-думать для всех людей единый стандартный макет поведе-ния? Святость… Какая же это святость? Это клонирование

какое-то. Напяль платочек, нарожай детей и целуй мужу

ручки после благословения. К черту! – Катя сделала еще гло-ток «Столичной» из горла, но на этот раз даже не запила ли-монадом. Вместо этого она достала пачку сигарет, открыла, зубами подцепила сигарету, выковыряла специально при-пасенную зажигалку и затянулась. Обычно алкоголь рас-слаблял, помогал отвлечься, забыть о проблемах. Но на этот

раз все получалось наоборот. Чем больше девочка пила, тем

глобальнее и, главное, несовместимыми с жизнью, казались

проблемы.

Когда Катя поднялась на ноги, в бутылке оказалось

грамм двести сорокаградусной жидкости, а солнце скры-лось за горизонтом. Девочка, пошатываясь, подошла к кром-ке воды. Все это время она плакала. Слез уже не осталось, но

она продолжала всхлипывать. Ругая отца, ругая Бога, ругая

судьбу. Представляя себе картины своего безрадостного бу-дущего.

– К черту. К черту такую жизнь. Не хочу так больше.

Не хочу, – Катя зашла по колено в воду, наклонилась умыть-ся, но не удержалась на ногах и упала лицом в воду, больно

ударившись коленкой о камень. Она села на дно, обхватив

коленки руками, из глаз снова хлынули слезы.

– Ну почему-у-у-у? Почему оно вот так? Почему я

не могу быть… Быть нормальной, просто быть… Быть как

все? Господи, разве я много прошу? Разве это… Я не хочу

больше так. Не хочу больше так жить. Не хочу. Жить. Утонуть. Хочу. Утонуть… Будут знать. Не хотят живую дочь, получат мертвую.

Катя резко поднялась на ноги. Глаза, полные слез, су-жены, зубы плотно сведены. И, чуть пошатываясь, направилась вглубь. Когда вода дошла девушке до пояса, она от-толкнулась ногами от дна и поплыла. К центру озера. Берег

быстро отдалялся, озеро было достаточно глубоким, а пла-вать Катя научилась только прошлым летом. Действительно

ли девочка хотела утонуть? Маловероятно. Скорее, это был

лишь агрессивный, секундный позыв. Ее распирала обида, злость, хотелось выложить всю силу. И она плыла. Плыла

до тех пор, пока не устала. Только тогда замерла на месте, пытаясь удержаться на поверхности воды, и поняла, что за-плыла слишком далеко. В глазах мелькнул страх.

– Надо… Надо плыть назад. Дура… – Катя развернулась и направилась в сторону берега. Одежда намокла, неприятно обтягивала тело и тянула вниз. Руки порядком

устали. Хотелось уже скорее добраться до берега и лечь. От-дохнуть. Неожиданно свело правую ногу. Да так, что Катя

вскрикнула, хлебнув воды. Еще один укол в ногу, и девочку

потянуло на дно. Руки перестали слушаться, а вода залива-лась в рот и нос.

«Дура, дура, пьяная дура, сама же орала на Мишку, чтобы пьяным купаться не ходил, сама говорила, что может

утонуть. И теперь сама…» – да только Катя понимала, что

шла не купаться. Она и шла в воду с намерением утопиться.

Привычка добиваться своего любой ценой в этот раз дала

сбой. Сиюсекундное идиотское желание начало сбываться.

Катя тонула. Пытаясь удержаться, она махала руками и ногами, девочку охватила паника. Неожиданно для самой себя

она начала молиться. «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя

грешную», «Господи, не остави мене…» – в голове крути-лись спасительные молитвы. Девочка с головой ушла под

воду и, не выдержав, раскрыла рот в инстинктивном же-лании вздохнуть, но вместо этого начала хлебать ледяную

воду. «Господи, папа, помоги… Ненавижу тебя…» – мысли

начали скакать, и в глазах потемнело.

Неожиданный резкий рывок снова привел ее в чувства. Она пробкой вылетела на поверхность воды и, пытаясь вздохнуть, закашлялась, отплевывая воду. Ее кто-то тащил. Было ужасно больно в груди, в правой ноге до сих пор

стреляло, Кате удалось пару раз вздохнуть. Затем в глазах

снова потемнело, и она потеряла сознание.

Голова больно ударилась о песчаный берег, и Катя

приподнялась, ее рвало – водой, водкой, недавно съеден-ным ужином. Болела голова, болело все тело, волосы пере-пачканы.

– Вот ты дура, Катька, дуреха! – Девочка приподняла

голову, хотя и по голосу узнала спасителя – это был Витька, ее одноклассник. Он сел на песок, тяжело дыша, и еще несколько раз выругался.

– Домой… Отведи меня… Домой… – пробормотала

Катя и повалилась в новом приступе рвоты.

– Ща… Отведу, – Витька взял бутылку «Столичной» и

залпом опустошил ее. – Вот. Теперь полегче стало. Пойдем.

Придерживая под руку, Витек дотащил ее до дома. По

дороге, пропуская мимо ушей потоки мата и ругательств, Катя уловила суть – Витьке позвонила мама. Спустя час или

два, как дочь убежала, она начала переживать и обзванивать

знакомых. Судя по всему, только Витька воспринял всерьез

слова мамы и пошел искать Катьку.

– Хорошо хоть я знаю, что ты, алкоголичка старая, не

в город рванешь, как мамка твоя верещала, а в наше укром-ное место, за водкой. Вот и нашел. А если бы в город поехал, а? Если бы на трассу рванул? Кормила бы уже рыб на дне.

Дура! Вот дура!

Катя молча покачивалась на плече, с трудом перебирая

ногами. Она соглашалась со всем, что говорит Витька. Ей хо-

телось только домой. В кровать. Больше ничего. Мама пере-хватила девушку где-то у входа. Она что-то причитала, кажется, даже плакала. Благодарила Витьку. Кажется, даже, Витька

ничего не сказал о том, что она хотела утопиться. Просто на

озере. Просто пьяная. Это хорошо. Меньше проблем.

Витька ушел, а мама прямо на крыльце начала отчиты-вать дочь, что-то кричала, плакала. Катя повисла на ее плече и попросила уложить спать. Мама, продолжая шепотом

причитать, повела дочь по коридору в ее комнату. Проходя

мимо спальни отца, Катя подняла голову.

Инстинктивно, то ли надеясь на то, что отец подой-дет, то ли опасаясь этого… надеясь хоть на какую-то реакцию. Много позже этот вечер почти полностью стерся из ее

памяти, остались какие-то обрывки. Но этот образ сохра-нился навсегда. Отец стоял на коленях, спиной к ней и, уткнувшись в молитвослов, бормотал молитвы. За нее ли он

молился или просто читал вечернее правило? Это было не

важно. Сочетание боли, ненависти, унижения и безысход-ности сделали свое. Образ молящегося священника на всю

жизнь стал ненавистным.

Мама завела дочь в спальню. Катя поймала испуган-ный взгляд сестры. И даже попыталась улыбнуться ей, сказать, что ничего страшного. Но не смогла. Вместо этого прямо в одежде упала на кровать, поверх одеяла и уснула. Мама

раздела и укрыла ее уже спящую. И еще несколько часов сидела рядом, гладила по мокрым волосам. И плакала.

Глава 3. Побег

– Пусть делает что хочет! Ты представляешь! Папа

сказал. Я сама слышала, – Леночка громко шепчет, иногда

переходит на обычный разговор, но тут же ловит себя на

этом и снова переходит на шепот. Щеки горят, она очень до-вольна.

Катя лежит у себя в кровати и копается в айфоне. У

нее интенсивная, на грани ссоры, беседа с Витьком. «Сегодня, говорю, надо», – пишет Катя. И добавляет гневный

красный смайлик. «Катька, ты тиран. Я тебя ненавижу». На

самом деле этот ответ означает: что же с тобой поделать, согласен. «Жду тебя, чем скорее, тем лучше». В ответ Витька

присылает картинку кошечки, которая прикрыла глаза с

подписью: «Ой, все».

– Ка-а-атька, ты меня слушаешь? Я говорю, что ты ре-волюцию совершила! Такого же еще не было! Кааатька.

– М? – Катя улыбается и прячет айфон под одеяло. –

Чего не было?

– Ну, Ка-а-ать, – Ленка надулась и сложила руки на

груди, – ты ничего не слышала?

– Частично да, слышала. Вы с Лешкой что-то там вы-ведали, подслушивали, как мама с папой ругались?

– Ну, они не ругались. Ой, Катька, ты невыносимая.

Ты меня совсем не слушаешь. Они не ругались. Они просто… Спорили. Мама тебя вроде как защищала. Я не все

слышала. Но мама пыталась добиться от папы согласия.

Мол, надо дать Кате шанс. Как-то так. А он что-то спорил.

А потом в конце ответил – громко так: «Если я ей не указ, пусть делает что хочет!» Понимаешь? Он согласился! Он не

против того, чтобы ты поехала в город и поступила. Понимаешь?

Катя отрешенно посмотрела на сестру.

– Вот тебе сколько лет?

– Четырнадцать… – Лена пытается понять, в чем под-вох. – А к чему этот вопрос?

– К тому, что уже такая взрослая кобыла вымахала, а

все в сказки веришь. Ты четырнадцать лет живешь и четырнадцать лет знаешь папу. Неужели ты правда веришь, что

он вот так просто возьмет и сдастся?

– Ну… – Лена сидела на кровати, уткнувшись носом

в коленки. – Может… Ну надо же что-то делать, Кать! Папа

он… Он строгий, конечно. Но он же не глупый. Он сумеет.

Попробуй.

– Лен, я целый год пыталась, веришь, нет? Я реально

к нему подлизывалась. Ну, типа пыталась быть нормальной

дочерью. И? Какой результат? Ноооль. Ноль. Надо решать

вопрос по-другому.

– А может… Может, надо было не пытаться быть. А

просто стать. Нормальной дочерью?

Катя уставилась на сестру. Но та не отводила свой не

по-детски взрослый взгляд. Неожиданно Катя увидела в сестре молодую девушку. Красивую, серьезную. Которая еще

через год-другой начнет нравиться мальчишкам. Ой, как

нравиться. Кате было далеко до сестры.

– То есть ты считаешь, что я ненормальная? – процедила Катя.

– Нет… Катенька, нет, ты нормальная. Просто…

Просто ты другая. Просто… Я не знаю, что сделать. Я не

знаю, как помирить вас с папой.

– Зато я знаю. Никак. Ложись давай спать. А мне надо

собираться. Сейчас Витька придет.

– Какой Витька? Ты снова пить?

– Ну… Почти. Вроде тихо за дверью? Родители легли

уже? – Катя встала с кровати, накинула свитер и отодвинула

кровать. Между кроватью и тумбочкой, прислонившись ли-нялым боком, стоял старый Катин рюкзак. С ним Леночка

хорошо была знакома, Катя не расставалась с этим рюкзач-ком ни в одном паломническом путешествии. Однажды в

Дивеево вышел казус. Оказалось, Катя носила в этом рюк-зачке флягу с разбавленным спиртом и потихоньку попива-ла его, запивая святой водой. И кто-то из монахинь Дивеев-ского монастыря заметил это. Когда вся семья отца Романа

подошла приложиться к мощам Серафима Саровского, одна

старенькая инокиня начала верещать и ругаться на весь

храм, причем ругательства были адресованы не Кате, а отцу

Роману, который, краснея, слушал и смиренно молчал.

– Вы видели, что ваша дочь вытворяет? Я не допущу

ее в таком виде к мощам! – верещала инокиня. Первой не

выдержала Катя. То ли потому что она была уже подвыпив-шая, то ли просто ей уже надоел монастырь.

– Ой, что вы начали со своим Серафимом Саровским.

Больно хотелось. Нашли тоже, чем кичиться, – Катя с гор-до поднятой головой покинула храм. Скандал отцу Роману

удалось замять, Катю даже не выселили из монастырской

гостиницы, где она и проторчала оставшиеся два дня, даже

ни разу не высунувшись. Попивая спирт из своего старень-кого рюкзачка.

И вот этот рюкзак стоял за кроватью. Подозрительно

толстый.

– Ка-а-ть? – протянула Леночка, – что… что это? Зачем? Что ты задумала?

– Да ничего я не задумала. Ложись спать.

– Кать… Ты… Ты решила сбежать? – Леночка побледнела. – Я… я тебя не пущу.

– Не пустишь? А что? Что ты сделаешь? Пойдешь мам-ке наябедничаешь? Ну и давай! Давай, иди! Чего ж ты встала.

Только как ты выйдешь за порог, меня уже и след простыл.

На самом деле Катя блефовала. Ей надо было дождаться Витька. И она жутко испугалась, что вот сейчас, на последних этапах, ее гениальный план рухнет.

– Нет… Не пойду. Кать… Я не хочу вредить тебе. Но

я… Я не хочу отпускать тебя. Кать. Я боюсь. – Неожиданно

лицо Леночки переменилось, оно как-то некрасиво смор-щилось, нижняя губа затряслась, Леночка в секунду из красавицы превратилась в какого-то скукоженного старичка.

И разрыдалась.

– Тише, тише, ну ты что! Тише, услышат же! Подума-ют, что я тебя… Побила, что ли. Понабегут. Не реви, ты что.

– Я люблю тебя, – Леночка говорила шепотом, даже

всхлипывать старалась вполголоса, чтобы ее не услышали, –

не уезжай, Кать. Я же… Я же люблю тебя.

– Ну что ты, что ты, дурочка, ну перестань, ну что ты.

Видишь, я тоже сейчас расплачусь. Будем тут как две дуры

рыдать. Ну… – глаза Кати и правда предательски заблесте-ли. – Я же не навсегда. Я же не от тебя. Обязательно свидимся еще. В ближайшее время и свидимся. Я тоже люблю тебя.

Мы, конечно, с тобой часто не ладили. Но ты же понимаешь… Ну… Перестань.

Неожиданно в окно постучали. Быстро, как будто дро-бинками по стеклу. Катя встрепенулась и отошла от сестры.

– Это Витек. Мне пора. Надо идти. Все. Все будет хорошо, не бойся. Я тебя не брошу, сестренка. Вот увидишь, сама в город переедешь – мы с тобой свидимся.

Лена кивнула, даже не поднимая головы. Она утирала

кулаками слезы, но те никак не прекращали течь.

– Все, давай. Не реви долго, спать ложись. А то обижусь. –

Катя подхватила рюкзачок и ловко повернула ручку оконной

рамы. Привычным движением, как обычно, как часто бывало

вечерами. Только на этот раз все было намного серьезнее. Кате

было слишком тесно в клетке. И однажды это должно было

произойти. Однажды она должна была вылететь из клетки и

не вернуться. Леночка понимала это. Но от этого становилось

еще больнее. И она снова залилась слезами.

В комнату ворвался теплый летний воздух, пахнущий

свежескошенной травой. С улицы раздалось ворчание:

– Ох, Катька, ну ты мне всю плешь проела. Нет, не

возьму тебя в жены. Нафиг надо.

– Так, болтун. Сумку взял?

– Взя-я-ял, – недовольно протянул Витек. Чет легкая она у тебя очень. Косметики небось набрала и бутеров.

Эх, не сбегают так. Зуб даю – недельку помыкаешься да вер-нешься.

– Посмотрим, – процедила девушка. И, не оглядываясь на сестру, перелезла через подоконник.

– Давай, Лен. Не поминай лихом, – и уже тихо-тихо, в

полголоса, – люблю тебя.

Катька спрыгнула. За окном послышалась возня и не-довольный голос Витька:

– Мать, ну ты давай аккуратнее, если я тебе еще живой нужен.

– Тихо ты. Сейчас весь дом разбудишь. Пойдем скорее. Электричка через двадцать минут, последняя.

Шли молча. Витек смотрел себе под ноги, Катя периодически воровато оглядывалась, опасаясь погони. «Как

в хорошем американском фильме», – подумала она. Как

Леон с Матильдой. Тишину нарушил Витек.

– Я это… Того… Я на самом деле шучу-шучу весь такой. А все потому, что на самом деле того… Не хочу тебя отпускать. Я очень боюсь, что ты уедешь и мы больше никогда

с тобой не увидимся.

– Ну, ты чего кликушествуешь. Будем. Будут еще

встречи, конечно же. В город приедешь. Я тебя пивом угощу, обещаю.

– Да… Так-то да. Только вот неспокойно на душе. Я

тогда… Когда вытащил тебя из воды… На озере… Я вроде

ворчал, а на самом деле знаешь, как очканул. Я когда увидел

тебя там, барахтающуюся, думал, уже все… И вот теперь

такое же чувство. Только тогда я мог что-то сделать, чтобы тебя вытащить. А теперь, получается, сам же тебе помо-гаю… того…

– Перестань, – в горле у Кати встал ком, – раз уж мы

серьезно – ты должен меня понять. Я не могу больше. Мне

душно, меня задушило это место, меня задушил отец, семья. Воздух этот. Чертов.

– Да… Говнецом-то попахивает, это точно, – серьезно кивнул Витек. Но Катя рассмеялась. Надо было разря-дить обстановку. Они подошли к перрону. Мимо со свистом

пролетел товарняк, взъерошивая волосы.

«Вот куда надо было идти, – неожиданно подумала

Катя, – здесь бы, под колесами, уж точно не спаслась бы».

Хотя… Получается, сюда и пришла. И, получается, не спаслась. От этих мыслей по коже пошли мурашки. Поезд уле-тел, и ребята перешли на другую сторону дороги. Перрон

был пустой, стояло всего два человека, какой-то пьяный бо-родач и молодой человек в наушниках.

– Так, правила безопасности знаешь? Садишься в вагон, где светлее и побольше народа. Если вдруг кто… Того, приста-вать начнет, ори и нажимай кнопку связи с машинистом.

– Витек, ты чего? Мне не семь лет.

– Да знаю… Так… Очкую чет. Не знаю… Не обращай

внимания.

Витек отвернулся от Кати, делая вид, что внимательно

следит за дорогой, опасаясь пропустить электричку. Катя

просто молчала. Говорить не было сил, она с опаской посма-тривала в сторону дома. Вдруг Леночка не выдержала, вдруг

сейчас прибежит Роман Романович. Или мама. «Если мама

начнет уговаривать, я же не смогу…» – думала девушка.

Электричка аккуратно причалила к перрону. Видно, не зря Витек следил, она так тихо подкралась, что можно

было и случайно пропустить.

– Ну, мужик, давай. Не поминай лихом, – Катя крепко прижалась к другу, обхватив спину обеими руками.

– И ты, мать. Если вдруг что где обидел тебя – это

я не со зла. Сама знаешь, люблю тебя как родную. И буду

очень-очень скучать. Будь моя воля… Не пустил бы тебя.

– Спасибо, спасибо, дорогой.

– Помни, станет трудно, не бойся, приходи ко мне. В

обиду не дам, помогу всегда.

– Спасибо, – Катя ответила уже со ступенек. Витек

подал сумку, и дверь с шипением захлопнулась. Электричку тряхнуло, пахнуло металлом и мочой. Состав тронулся.

Хотя Кате казалось, что электричка стоит на месте, а поехала деревня. Поехала куда-то назад, в прошлое. Сначала

медленно проезжали домики, затем быстрее. Вот церковь.

Стоит, одинокая, в темноте, даже золоченый крест на ку-поле не блестит – вокруг ни одного фонаря. А вот вдали и

дом. Электричка набрала скорость, и Катя даже не смогла

разобрать, горит ли в доме свет. Ей показалось, что дом

полностью темный. Неужели все спят? Неужели всем глубоко наплевать? Неужели? – Катя уткнулась носом в стекло, в надпись «Не прислоняться», пытаясь рассмотреть отчий

дом, но тот уже пропал из виду. Улетел. Улетел в прошлое.

Провалился в тартар. Никто даже не заметил, что она про-пала. Конечно, именно на такую реакцию Катя и рассчиты-вала. Но почему-то стало нестерпимо больно.

Наконец девушка не выдержала и разрыдалась. Она

сползла по стеклу и уселась на пол, прислонившись спиной

к двери. Катю сотрясало от рыданий. Она запустила руки в

волосы, хватала сумку, долбила кулаком по стенке. И реве-ла, тихо, почти без звука, так, чтобы никто не услышал. Это

была привычка ребенка, выросшего в многодетной семье.

Закрыться в туалете, в ванной – и рыдать. Так, чтобы никто

никогда не узнал. Чтобы никто ничего не услышал. В семье

священника дети не плачут. В семье священника все всегда

счастливые. Все и всегда. Но только не Катя.

– Никогда, никогда не вернусь, – процедила девушка

сквозь слезы, – никогда. Никогда. Сделаю все, чтобы никогда не вернуться.

И действительно. Сделала.

Часть 2. Леночка

Глава 4. Петра и Павла

В глубоком кармане юбки начала играть незатейливая

мелодия сотового телефона. Наивная детская песня «Мама

– первое слово». Леночка очень любила эту песню с самого

детства. А сейчас, когда уже почти год жила вдали от мамы, от этой песни сжималось сердце. Но только не в этот раз. В

этот раз сердце сжалось от ужаса.

Она стояла в семинарской трапезной, полной народа.

Огромное помещение, с двадцатью, а то и тридцатью огромными деревянными столами на десять человек, было полностью забито семинаристами. В черных брюках, кителях, с ярко-белыми подворотничками – только-только закончилось торжественное праздничное богослужение, посвя-щенное святым апостолам Петру и Павлу. А значит, закончился Петропавловский пост. Не очень строгий, с рыбой, но семинаристы явно соскучились по мясу и с аппетитом

принюхивались к дымящимся супницам, радостно гудели

и обсуждали – кто предстоящие каникулы, кто новеньких

абитуриентов, которые потихоньку начинали сползаться в

альма-матер на послушания, кто новые романтические по-хождения. Леночка же в этот день дежурила в трапезной – в

то время, когда все ее однокурсницы пели на клиросе торжественное богослужение, она с двумя мальчишками чи-стила картошку, накрывала столы, расставляла посуду.

Трапезную Леночка любила. Может, потому, что труд

для нее никогда не был тяжелым, работать на кухне она

привыкла еще дома, может, потому, что не очень любила

петь на клиросе – у нее был довольно слабый голос, она часто болела, и после длинных богослужений, особенно когда

исполнялись сложные партии, у нее садился голос, а то и вовсе начинался бронхит. К тому же в трапезной можно было

весело провести время с мальчишками. Те постоянно шутили, несли какую-то чушь, травили байки про преподавате-лей-священников. С одной стороны, это было чудовищно, все же священники, какие бы смешные они ни были. Но, с

другой стороны, все эти мальчишки сами через год-другой

наденут рясу, крест и станут священниками.

Леночка думала, что им можно смеяться над преподавателями, было в этом что-то от настоящего смирения, по-дсмеиваясь над преподавателями, они подсмеивались над

собой, над своими грехами. Видя, как вести себя не надо, они, став священниками, будут намного лучше своих пре-подавателей.

Но еще Леночка была безумно рада, что ее оставили дежурить именно в этот день, потому что не пришлось

ехать домой. Была официальная отмазка. Не то чтобы Леночке не хотелось домой – последний раз она была дома в

апреле. Она соскучилась по маме, по братьям и сестрам, но

именно в этот праздничный день Леночке очень хотелось

остаться в семинарии.

Вечером брат, Роман Романович, собирался с одно-курсниками в лес на шашлыки. И он никогда не отказывал

Леночке, когда та просилась с ними. Да что там, за год учебы

в семинарии она успела стать своей в его компании. Конечно, будет алкоголь, будут песни, иногда даже не очень при-личные. Но это Лена готова была терпеть. Дело в том, что ей

очень нравился Володя, хороший друг Романа Романовича.

Высокий, светловолосый, голубоглазый, с мощным, ярко

выраженным басом, он всегда очень тактично, с какой-то

нежностью относился к Леночке. Она пила в компании

лишь изредка, под настроение. Только не в пост, конечно

же. И вот однажды, осенью, на Покрова, когда девушка выпила два бокала вина, Володя даже предложил проводить ее

до регентского отделения.

Женское общежитие находилось чуть подальше от

семинарии и учебных корпусов, в отдельном здании, за за-бором. После одиннадцати вечера наступал комендантский

час, чтобы попасть в здание, надо было звонить подружкам

по комнате, а те тайком открывали заднюю дверь. Все это

обычно затягивалось, была опасность попасться, а значит, и быть отчисленной. Семинаристы, которые часто бывали

причиной опоздания девушек, провожали своих дам и вместе с ними мерзли возле забора. Конечно же, Леночка тогда

отказалась. Еще бы, одно дело, если ее застанут одну, можно

как-то выкрутиться, но совсем другое – если ее застукают

с мальчиком. Тогда совсем пиши пропало. Но несмотря на

свой отказ, Леночка отметила, какой же Володя заботливый.

И вот этим вечером была возможность еще раз с ним

встретиться. А вдруг – почему бы и нет, в такой-то праздник– он обратит на нее внимание? И они начнут встречаться. Ай, все мечты. И вот как раз на этих мечтах заз-вонил телефон. Точнее позвонила мама, а телефон издал

пронзительную, душераздирающую «Мама, первое слово…». Как по команде, будто от звонка, все семинаристы

повскакивали с мест, а в трапезную вошел архимандрит

Ермоген в окружении других священников, преподавате-лей семинарии. Они встали у икон и сразу же начали петь

молитву, тропарь Петру и Павлу. Семинаристы в свою очередь подхватили пение: «Апостолов первопрестольники, и

вселенной учители…»

Телефон же наперекор всем пел «Мама жизнь подарила, мир подарила мне и тебе». На Леночке, как и на всех

девушках с регентского, была праздничная белая блузка, на