Эпидемия живых мертевецов

Она была очень удивлена, когда я вручил ей кусок ткани и объяснил свои пожелания, но она была готова повиноваться мне во всем и накинула его на плечи с удивительной женской ловкостью. В тот день, когда мы плыли вниз по реке, Мерима много рассказывала мне о своем племени, о своей жизни, о привычках и обычаях петорадиев. Чем больше она рассказывала мне, тем больше я удивлялся тому, что никогда раньше не слышал об этом племени. Но, в конце концов, это было не так уж удивительно, потому что, хотя я был знаком с большей частью страны и многими ее индейскими жителями, я все же знал, что на отдаленных просторах неизведанных джунглей обитают бесчисленные племена, о существовании которых не знали даже другие аборигены. И я понял, что я нахожусь в очень отдаленной части страны. Деревня Метакис, где я впервые перебрался через Ваупону, находилась далеко от побережья и поселений, оттуда я прошел бесчисленные мили дальше вглубь страны, в долину людей-обезьян, и, насколько я знал, сейчас я был еще больше в глубине страны, чем когда я был в долине. Я пытался узнать у Меримы, где обитают Паторадис, но ее знания были очень смутными, и она не имела ни малейшего представления о направлении, в котором ее унесли дикие похитители. Все, что она знала, это то, что ее дом находился в пределах видимости больших заснеженных гор и рядом с рекой, но из того, что она рассказала мне о людях, их привычках и еде, я понял, что они, должно быть, жили на сравнительно большой высоте на одном из больших внутренних плато. Ей, конечно, было очень любопытно узнать обо мне и моем народе, но она была совершенно неспособна понять идею какой-либо другой расы людей, кроме индейцев, или какой-либо другой земли, кроме той, к которой она привыкла.

Когда мы остановились в полдень на обед, мне удалось убить кюрасоу, или дикую индейку, и пока Мерима готовил это блюдо, я поискал вокруг и вскоре нашел большое виргинское дерево Седа. Из этого я получил большой лист внутренней коры, похожей на ткань, и, связав его концы прочной веревкой, сделанной из скрученных полос той же коры, я соорудил грубый и готовый, но вполне удобный и удобный гамак, поскольку я не собирался оставлять девочку спать в каноэ или на земле, подвергаясь нападениям муравьев и других насекомых-вредителей, а она наотрез отказалась позволить мне уступить ей свой гамак. Мерима весело рассмеялась над моим импровизированным гамаком, и после нашей трапезы она прошлась вокруг и собрала большой пучок шелковицы, которая в изобилии росла у воды. Весь день она усердно работала, измельчая траву и скручивая волокна в шнур, и к вечеру у нее было несколько мотков прочной, мягкой бечевки, из которых, как она сообщила мне, она планировала сплести настоящий гамак. Но хороший гамак нельзя сделать за один день, и прошло больше недели, прежде чем она, наконец, повесила свой новый гамак между деревьями. Она была очень самостоятельным существом и обладала гораздо большими знаниями о лесных ресурсах и местных ремеслах, чем я, и я часто задавался вопросом, как бы жила любая белая девушка, если бы ее оставили на произвол судьбы в джунглях, где Мерима могла бы жить вполне комфортно, если бы оказалась одна.

Кроме того, постоянно, пока мы дрейфовали на каноэ от рассвета до темноты, я строил планы на ее будущее. Если не будет несчастных случаев или отдаленной возможности столкнуться с враждебно настроенными индейцами, мы в конце концов доберемся до поселений, и на первом же форпосте цивилизации я приму меры, чтобы законно усыновить Мериму как свою дочь. Я понял, что этому могут помешать, если смуглые чиновники увидят ее и бросят на нее алчные взгляды, потому что, в конце концов, она была индианкой, а в сознании туземцев все индейцы – прекрасная добыча. Но были шансы, что первым местом, куда мы доберемся, будет какая-нибудь крошечная деревушка с оборванным босоногим коррехидором6 или алькальдом7, который будет готов сделать все, что угодно, в рамках закона или вне закона, в обмен на один из моих самородков или маленький изумруд. Даже если мы приедем в большой город и у меня будут трудности с юридическими вопросами, у меня было достаточно богатства, чтобы купить любого латиноамериканского чиновника, который когда-либо жил. Более того, там, где было поселение, была бы также церковь и падре, и моим первым шагом было бы крестить Мериму и назначить священника в качестве ее крестного отца, после чего ее статус в общине полностью изменился бы. Мериме, однако, была, конечно, законченной язычницей, и для того, чтобы осуществить мои планы, она должна была обладать некоторыми знаниями о христианской религии и желанием присоединиться к Церкви. Имея это в виду, я решил посвятить свое время ее обучению. Я рассказал ей о своей религии и попытался научить ее английскому языку. Но это было легче сказать, чем сделать. Хотя я мог бы легко говорить и понимать диалект тукумари, все же индийские языки весьма ограничены, и хотя они очень сложны и богаты, все же у них нет эквивалентов для многих наших самых распространенных слов и нет средств выражения многих наших цивилизованных идей и мыслей. Мерима внимательно слушала, деловито работая над запасом кружевной коры, которую она ловко превращала в платье, похожее на обертку, как только она поняла, что я хочу, чтобы она была одета, она захотела мне угодить. Я видел, что она восприняла мои слова как какую-то сказку или легенду. Я изо всех сил старался объяснить ей свои убеждения и произвести на нее впечатление. Она была очень умной молодой женщиной и быстро угадывала, что я имею в виду, и находила слова там, где я терпел неудачу, и вскоре она начала понимать, проявлять настоящий интерес и задавать вопросы. Я должен признаться, что многие из ее вопросов поставили бы в тупик гораздо более продвинутого богослова, чем я, и многие из ее вопросов заставили меня задуматься о том, что никогда раньше не приходило мне в голову. Почему, спросила она, христианский бог превосходит богов паторадиса? Всю свою жизнь ей давали здоровье, пищу, кров, друзей и все, чего она желала. Мог ли мой Бог дать ей что-нибудь еще? Но, как я указал, индейские боги подвели их, когда на них напали мьянко.

– А разве Бог Бородатого никогда не подводит Свой народ? – спросила она. – Неужели у народа моего Бородатого никогда не бывает войн, и их никогда не убивают?

Я покраснел и заколебался, но был вынужден признаться, что христианский бог, по-видимому, позволял Своим почитателям сталкиваться с бедствиями так же часто, как и боги индейцев. Мерима, тем не менее, была вполне готова принять христианство, не потому, что она верила в это или была обращена моими словами, а потому, что чувствовала, что это было мое желание, и поскольку это была моя религия, она должна сделать ее своей. Однако, хотя такой новообращенный может быть не всем, чего может желать строгий церковник, моя цель будет достигнута. Я знал, что она могла понять любые обычные вопросы, которые мог задать ей священник, и у нее было довольно хорошее представление о фундаментальных основах христианства. Позже ее можно будет должным образом проинструктировать. Из всего этого можно было бы предположить, что я глубоко религиозный человек, но это не так. Я не принадлежу ни к какой конкретной секте или церкви, и я твердо верю, что каждый мужчина и женщина имеют право поклоняться любому божеству или божествам, которые он или она предпочитает. Я жил среди многих рас со многими верованиями, и мне кажется, что одна религия ничем не хуже другой, при условии, что человек имеет истинную веру и живет в соответствии с учением этой религии. На самом деле у меня никогда не было никакого терпения с теми введенными в заблуждение индивидуумами или сектами, которые вечно пытаются навязать свои личные убеждения и религии тем, кто с ними не согласен. Что касается меня лично, Мерима могла навсегда остаться язычницей, или, скорее, я бы сказал, она могла навсегда придерживаться верований своего племени. Но я знал, что в католической стране, где Церковь обладает огромной властью и влиянием, было бы выгодно и ей, и мне, чтобы она была христианкой – по крайней мере, внешне. На самом деле я совсем не был уверен, что могу законно усыновить ее, пока она не крестилась.

Как ни трудно было заставить ее понять мои понятия христианства, мне было еще труднее научить ее своему языку. Она очень хотела учиться и проявляла гораздо больший интерес к моим усилиям научить ее английскому языку, чем к моим попыткам обратить ее в свою веру. Но ее язык, губы и голосовые связки, привыкшие издавать только гортанные, своеобразные звуки ее родного диалекта, были плохо приспособлены для произнесения английских слов. Часто ее попытки повторить слово за мной были очень забавными, и мы оба от души смеялись, когда она поджимала губы, морщила лицо и медленно и старательно пыталась произнести какое-то слово, но терпела полную неудачу. Но она была настойчивой малышкой и с энтузиазмом стремилась к успеху, и постепенно, по прошествии нескольких дней, она научилась произносить слова. И, к моему изумлению, когда она овладела звуками, она произнесла слова без малейшего акцента. Она была очень разборчива в этом отношении и не произносила ни слова, которое не могла бы произнести идеально. Это делало ее прогресс довольно медленным, и я предвидел, что пройдет много времени, прежде чем она сможет легко выражать свои мысли или даже полностью понимать английский, поскольку ее чувство звука было настолько развито, малейший оттенок акцента или произношение индийского слова меняет его значение, что небрежно сказанное слово или неправильно произнесенное было совершенно непонятно для нее.

Но если мои попытки обучать Мериму в чем-то мало что дали, все же они помогли скоротать время, и дни пролетели быстро. Сначала я забыл вести свой веревочный календарь, но вскоре исправил это, и на третий день после того, как нашел Мериму, я снова возобновила ежедневное завязывание узлов. Поэтому я знал, что на восемнадцатый день после выхода из туннеля мы наткнулись на первые пороги. Конечно, мы несколько раз проходили через быструю, неспокойную воду, но ничего опасного или трудного не происходило, и каноэ вело себя чудесно. Но теперь впереди тянулась длинная череда пенящихся, заполненных камнями порогов. В одиночку я бы, не колеблясь, смело проплыл через них, но с дополнительным весом и ответственностью за Мериме я очень боялся пытаться сделать это в моем хрупком суденышке. Пришвартовав каноэ у начала порогов, я сошел на берег и вместе с Меримой пошел вниз по течению, изучая стремительную воду, находя камни и размышляя о своих шансах благополучно пройти испытание. Они были не так уж сложны, как пороги в буше, и, к счастью, не было настоящих водопадов. Однако, если бы участок порогов был бы короче, я бы с трудом, но тащил каноэ по берегу, а не рисковал. Но тащить судно более мили через лес было невыполнимой задачей, и Мерима посмеялась над моей нерешительностью, заявив, что опасности нет и что много раз она преодолевала пороги и похуже в одиночку.

Более того, я знал, что она умела плавать, как выдра, потому что регулярно купалась по утрам и чувствовала себя в воде как дома, как и на суше. Поэтому, испытывая некоторые опасения, я все же оттолкнул каноэ от берега в стремительное течение.

Мерима схватил дополнительное весло, которое я ей дал, и, стоя на носу, управлялась с веслом и направляла качающееся, мчащееся судно от зазубренных черных скал со всем непревзойденным мастерством индийского лодочника. Пока она стояла там, ее длинные волосы развевались, покачиваясь и колыхаясь в идеальном ритме в такт диким вращательным движениям хрупкого каноэ, работая веслом сначала с одной стороны, а затем с другой, выкрикивая мне направление или предупреждение, и с ее раскрасневшимся от волнения лицом, я смотрел на нее в восхищении и с мыслью о том, каким она была замечательным образцом совершенной женственности.

Без ее помощи я сомневаюсь, что прошел бы через пороги безопасно. Как бы то ни было, мы ни разу не задели скалу, ни разу не черпнули даже пинту воды и почти в мгновение ока вылетели из последнего порога в спокойную реку за ним.

В течение этого дня и на следующий мы пересекали порог за порогом, и поэтому я знал, что до сих пор мы, должно быть, путешествовали по довольно ровному плато в глубине страны, а теперь спускались по склону к низинам и морю. Это обнадеживало, но я понимал, что впереди у нас еще много миль и много дней пути. Впереди могли быть еще худшие пороги и понижения, но с каждым часом, который мы ускоряли, мы приближались все ближе и ближе к убежищам цивилизованных людей. Кроме того, далеко вверх по этой реке могут быть поселения или даже большие города. Часто мы также проходили мимо устьев других рек, некоторые просто ручьи, другие реки большого размера, что заставляло меня чувствовать уверенность, что русло, по которому мы следовали, было главной рекой или притоком какой-то большой реки. До сих пор мы не встретили индейцев, и это также убедило меня, что мы находимся на большой реке, потому что индейцы редко селятся на таких больших реках, они предпочитают небольшие речушки и ручьи. И все же мы внимательно следили за случайными каноэ, вытащенными на берег, или за признаками дикарей, потому что мы никогда не могли предвидеть, что, обогнув какой-нибудь изгиб или поворот, мы могли внезапно оказаться лицом к лицу с лодкой, полной врагов, или деревней враждебных индейцев. Не раз мы находили безошибочные доказательства присутствия дикарей по соседству.

Однажды мы нашли мертвого оленя, плавающего в заводи, и со сломанным древком стрелы, торчащим из его шеи. В другой раз острые глаза Меримы заметили кусочки измельченной шелковой травы, плавающие в устье небольшого ручья. Дважды мы видели тонкие голубые спирали дыма от индейских лагерей, поднимающиеся над лесом вдалеке, а в другой раз, когда мы проходили мимо полускрытого русла, обозначавшего медленный Итабу или боковой канал, Мерима подняла руку, призывая к тишине, и издалека в джунглях мы слышали визгливый лай собак индейцев. Несмотря на свой недавний опыт общения с мьянко, Мерима, казалось, меньше боялась встречи с индейцами, чем я. Отчасти она испытывала самую приятную и безграничную уверенность в моей способности преодолеть что угодно или одержать победу над любыми дикарями, основанную, конечно, на моем удачном и успешном разгроме мьянко. Но подобное не могло повториться, и я прекрасно понимал, что у меня не будет никаких шансов с моим луком, стрелами и мачете в качестве оружия, если мы встретим враждебных индейцев. Конечно, индейцы, которых мы можем встретить, могут и не быть врагами, поскольку гораздо большее число аборигенов в стране миролюбивы и дружелюбны. Если бы я знал, где мы находимся, мне было бы спокойнее, потому что тогда я бы довольно хорошо знал, какие племена мы, вероятно, повстречаем. Но не было смысла беспокоиться об этом. Пока что судьба, удача или Провидение были со мной, и, будучи в некотором роде фаталистом и верящим в удачу, я был вполне уверен, что мы пройдем наш путь в безопасности.

Мы разбили лагерь, как обычно, у реки, но хорошо укрылись от любых случайных путешественников по течению, и, как всегда, мы были осторожны, чтобы погасить последнюю тлеющую искру костра, которая могла выдать наше присутствие, потому что я чувствовал, что опасность со стороны дикарей была намного больше, чем опасность, исходящая от летучих мышей-вампиров, которые держатся на безопасном расстоянии из-за света от огня.

Казалось, едва я закрыл глаза, как обнаружил, что проснулся, весь на взводе, внимательно прислушиваясь, как будто через мое подсознание проник какой-то сигнал опасности. Из гамака рядом со мной я слышал ровное дыхание Меримы, ни один необычный звук не нарушал тишину, и все же меня охватило странное ощущение страха, неминуемой опасности, и, не двигаясь, я перевел взгляд на лес с его черными тенями, еще более черными по контрасту с бледным светом от убывающей луны. Мгновенно мое сердце, казалось, перестало биться, и я почувствовал себя парализованным охватившим меня страхом. В двадцати ярдах от моего гамака стоял голый раскрашенный индеец, его духовое ружье лежало на небольшом дереве и было направлено прямо на меня. Позади него, как тени, крадущиеся вдоль кромки леса, были еще два дикаря, каждый из которых был вооружен духовым ружьем и мощным луком со стрелами, бесшумно, украдкой приближаясь к Мериме и мне. Я чувствовал себя совершенно слабым от ужаса. Пошевелить мускулом или издать звук означало верную смерть для меня и гибель или что похуже для девушки. По первому моему слову, по первому моему шепоту Мериме индейцы набросятся на нас, и еще до того, как они доберутся до наших гамаков, отравленный дротик вонзится в мою плоть. Я был абсолютно беспомощен, бессилен даже предупредить свою спутницу о ее приближающейся гибели. Одно движение век могло вызвать смертоносный выстрел из духового ружья, и я удивлялся, что мое учащенно бьющееся сердце и сотрясающиеся от страха конечности еще не предупредили дикаря, что я проснулся. Все ближе и ближе к гамакам подкрадывались два других индейца. Секунды казались часами, и звук ударов моего сердца, казалось, эхом разносился по ночной тишине и сотрясал мой гамак.

Пот струился с моей кожи, озноб пробегал по мне, и у меня было безумное желание закричать, вскочить, по крайней мере, предупредить Мериму, прежде чем обрушится удар.

Затем произошла странная, удивительная вещь. Внезапно индеец с нацеленным духовым ружьем повернул голову и посмотрел себе под ноги. В следующее мгновение с тихим криком ужаса он отскочил назад, выронив при этом оружие.

Услышав звук, двое других остановились и обернулись как раз вовремя, чтобы увидеть, как их товарищ бешено мчится в лес. Не успел он преодолеть и дюжины ярдов, как их охватила паника, и они тоже повернулись и побежали. Едва они бросились бежать, как первый парень споткнулся и упал, издав страшный, леденящий кровь крик. В следующее мгновение он снова был на ногах, и в лунном свете я с ужасом увидел, что от пят до пояса его желто-коричневая кожа была скрыта движущейся, копошащейся черной массой. Я сразу понял причину безумного ужаса дикарей, их панического бегства. Индейцы были окружены, атакованы самыми ужасными существами джунглей – неудержимым роем, миллионной всепожирающей армии муравьев!

Мерима, разбуженная первыми криками дикарей, вскочила и закричала в тревоге. При звуке ее голоса ко мне вернулись чувства, и хриплым, испуганным голосом я предупредил ее, чтобы она не вставала с гамака, и быстрыми, краткими словами объяснил, что нам угрожало и что происходило.

Храбрая, выученная в джунглях, послушная девушка, которой она была, она оставалась неподвижной, полусидя в своем гамаке, ее глаза, как мои, зачарованно смотрели на трагедию, происходящую перед нами. Отчаянно, но тщетно индейцы боролись с ордами кусачих, голодных, обезумевших от голода муравьев, которые со всех сторон окружали и подавляли их, покрывая землю живым, волнистым ковром, который неуклонно продвигался вперед, как живой поток, и безжалостно пожирал все живое на своем пути. Над визжащими индейцами кишели существа, и из-под наших гамаков, со всех сторон, с ближайших деревьев доносился звук их движущихся тел и голодных челюстей, похожий на шелест ветра среди сухих листьев. Я вздрогнул и увидел, как расширились глаза Меримы и побледнело ее лицо, когда, оглянувшись, мы увидели черные миллионы, покрывающие землю, роящиеся на деревьях, покрывающие все, кроме наших гамаков, в которых мы были в безопасности от нападения, потому что муравьи не смогут пересечь грубую веревку. Тем временем крики индейцев становились все тише. Один из троих, истекающий кровью от тысяч укусов, прорвался сквозь армию муравьев и, визжа, как сумасшедший, исчез в джунглях. Другой все еще отчаянно сражался, смахивая с глаз кишащих существ, издавая душераздирающие крики агонии, ослепленный, окруженный со всех сторон и уже обреченный. Третьего, последнего, кто поднял тревогу, заставили замолчать, он был недвижим и теперь был скрыт под роем муравьев. Еще через мгновение крики другого дикаря превратились в стоны, он опустился на землю, и вскоре все, что указывало на присутствие этих двоих, были бесформенные, неподвижные кучи муравьев. Дрожа и испытывая дурноту, я наблюдал, как, казалось бы, бесконечная армия насекомых продолжает свой разрушительный путь, по-видимому, никогда не останавливаясь даже для того, чтобы пожирать свои человеческие жертв.

Час за часом мы лежали с вытаращенными глазами, не смея пошевелиться в наших гамаках, пока, наконец, не забрезжил рассвет, и при долгожданном свете мы увидели, как последние несколько отставших от армии муравьев снуют по земле и исчезают в лесу. На небольшом расстоянии две груды чисто обглоданных белых костей и два ухмыляющихся черепа были всем, что осталось от свирепых дикарей, от которых мы были так чудесно спасены.

Пошатываясь, я выбрался из гамака, упал на колени и горячо поблагодарил Бога за наше избавление. Мгновение Мерима с любопытством наблюдала за мной, а затем, опустившись на колени рядом со мной, она тоже по-своему поблагодарила того, кто охранял нас в ту ужасную ночь.

Когда я поднялся, Мерима пристально посмотрела на меня на мгновение, в ее глазах появилось странное выражение.

– Вчера, Бородатый, я не верила в этого твоего Бога, – заявила она. – Я верила только в твою магию и богов Паторадиса. Но ни твоя магия, ни боги Паторади не могли послать муравьев убивать наших врагов, так что это, должно быть, был ваш Бог, и отныне я тоже должна поклоняться Ему.

Глава VIII

Прошло четыре дня после нашего чудесного избавления от индейцев, когда мы подошли к развилке реки. Прямо в центре она была разделена лесистым выступом, и у меня не было возможности определить, по какому ответвлению следовать. Однако это не имело большого значения, поскольку в конце концов оба русла должны были привести к побережью. Я стремился добраться до поселений кратчайшим путем и поэтому боялся идти самым длинным. Решив довериться инстинкту индейцев и женской интуиции, я предоставил выбор Мериме, и она без колебаний выбрала левый ручей.

Я знал, что очень скоро мы, должно быть, приблизимся к низменностям, мы оставили все хребты и водопады за кормой. Желтые и синие попугаи ара появились вместо красных и зеленых видов, обитавших в джунглях. Количество водоплавающих птиц и цапель увеличилось. Среди деревьев появились веерные пальмы и пальмы цвета слоновой кости. Река текла вяло, а по берегам росли широколиственные водяные растения, камыш и гигантские лилии. Я чувствовал, что всякая большая опасность от враждебных индейцев миновала, больше не было порогов, и, чувствуя себя более радостным и приподнятым, чем я чувствовал в течение многих месяцев, я продолжал грести вместе с Меримой, и теперь она выглядела вполне цивилизованно в своем свободном единственном одеянии, которое ниспадало с ее плеч до лодыжек, и с аккуратно заплетенными и уложенными волосами. С каждым днем река расширялась, и становилось все больше и больше признаков низменности, пока течение полностью не прекратилось, и мы не обнаружили, что плывем по спокойной поверхности большого озера. Повсюду были покрытые джунглями острова, и со всех сторон простирались покрытые джунглями берега без видимого выхода. Я был горько разочарован и не видел ничего другого, как грести обратно вверх по реке на многие мили и спускаться по другому ответвлению. Но прежде чем оставить всякую надежду, я решил обойти берега в поисках какого-нибудь ручья, вытекающего из озера. Я нашел не один, а десяток. Однако все они были маленькими, и один казался таким же многообещающим, или, скорее, таким же малообещающим, как и другой. Но попробовать стоило, и, если по прошествии разумного времени выбранный мной ручей не увеличится в размерах или если я обнаружу, что он течет не в общем северном направлении, я все равно мог вернуться на свой путь. Итак, продираясь сквозь растения и низко свисающие лианы, которые почти скрывали вход в ручей, я последовал по нему в джунгли. Очень быстро ручей расширился, течение усилилось, и к ночи мы снова были на большой реке.

Воодушевленные, мы болтали и смеялись за ужином, и я рассказал Мериме о своих планах на будущее. Почему-то до этого момента я никогда не упоминал о своей идее удочерить ее.

Но она была в восторге от этой идеи. На самом деле, более чем в восторге, потому что она не могла выразить свой восторг при мысли о том, что обрела нового отца, и я с трудом смог помешать ей пресмыкаться передо мной, как это делали люди-обезьяны, когда я был их королем.

На следующее утро мы отправились в путь на рассвете, и теперь я почти ожидал увидеть поляну, деревню дружелюбных индейцев или признаки присутствия человека.

Не прошло и двух часов после того, как мы покинули наш лагерь, когда, когда мы завернули за поворотреки, и в следующую секунду я издал радостный, торжествующий крик. Менее чем в миле джунгли закончились, расчищенные поля покрывали невысокий холм, и, ярко сияя в лучах утреннего солнца, стояли дома! Конечно, это были жалкие лачуги, туземные хижины из самана и соломы, но дома цивилизованных людей, а над ними возвышалась приземистая башня церкви, увенчанная крестом, четко вырисовывавшимся на фоне ясного голубого неба. Никогда еще крошечная туземная деревня не была так желанна для человеческих глаз, как этот первый взгляд на Санта-Изабель для меня. И для Мериме это было величайшим чудом, самым чудесным событием во всей ее жизни. Никогда прежде она не видела ни одного дома, кроме открытой индейской хижины, и для нее теснившиеся друг к другу лачуги на холме были самыми удивительными строениями, а церковь, должно быть, казалась настоящим небоскребом.