Эпидемия живых мертевецов

Альфеус Веррилл

Эпидемия живых мертевецов

Король людей-обезьян

Глава I

Уокер нетерпеливо отбросил в сторону журнал, который читал.

– Почему люди не могут писать правдоподобные истории? – воскликнул он с отвращением. – Это оскорбление здравого смысла и интеллекта – печатать такую чушь, таких вещей никогда не бывает.

– Каких вещей? – спросил Блейк. – Что за история вызывает твой гнев?

Уокер фыркнул.

– О сварливом миллионере, – ответил он. – Терпит кораблекрушение и плавает где-то посреди океана. В психологически острый момент появляется яхта, и моряк спасает старого Креза. Яхта принадлежит светскому снобу, помолвленному с дочерью миллионера. Моряк оказывается бедным соперником, который скрывался, чтобы защитить девушку от развратного парня, которому принадлежит яхта. Конечно, последний оказывается мошенником, и спасенный миллионер дарует моряку дочь, благословение и все остальное. Как я уже говорил, в реальной жизни такие вещи не случаются – таких совпадений не бывает.

В то время как Уокер говорил, в комнату вошел Бельмонт. Он вернулся несколько дней назад из Южная Америка, где он был в какой-то научной экспедиции, но это был первый раз, когда он присоединился к нам в клубе.

– Я не могу согласиться с тобой, Уокер, – заметил он, опускаясь на стул. – И никто не имеет права говорить, что возможно, а что невозможно, – добавил он. – Более того, случаются даже более невероятные совпадения, чем те, что описаны в вашей истории. Я видел много вещей, которые вы бы назвали невозможными, если бы они были написаны в художественной книге. Например, был случай с Мередит. Никто из вас не поверил бы этой истории, если бы прочитал ее в журнале.

– Мы сможем судить об этом лучше, когда услышим про это, – сказал Терстон. – Давай, расскажи нам эту байку.

– Я услышал эту историю во время моего путешествия из Южной Америки. – начал Бельмонт, пока мы придвигали наши стулья поближе в ожидании хорошей истории. – Мы встали у Сан-Маркос, – продолжал Бельмонт, – и я лениво облокотился на поручни корабля, глядя на маленький городок с красными крышами, на море сплошных зеленых джунглей за ним и на заснеженные кордельеры вдалеке – неизвестный, таинственный мир, пристанище странных зверей и неизвестных племен. Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужчина и женщина спускаются с трапа на палубу. Он был высоким и худощавым, широкоплечим, с загорелым лицом, и его походка была мягкой, осторожной, как у индейца или опытного бушмена1. На первый взгляд я принял его за местного. Но он заговорил с офицером у поручней на хорошем английском, и я увидел, что его глаза были того безошибочно узнаваемого ярко-синего цвета, который выдает англосакса. Но каким бы поразительным ни был его внешний вид в этом отдаленном месте, я бросил на него лишь мимолетный взгляд, поскольку все мое внимание было приковано к его спутнице. Она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Она была ниже среднего роста, имела превосходную фигуру и, очевидно, была белой, потому что ее кожа, хотя и нежно-золотисто-оливковая, не была лишена розового оттенка, как у тех, в ком течет негритянская кровь, и не имела тусклого медного оттенка индийской крови, не было и желтоватого оттенка метисов или латиноамериканцев. Ее волосы были цвета блестящей бронзы, а глаза были такими же синими, как Карибские воды у берега. Она была одета в простое платье из белого льна, на ногах у нее были парусиновые туфли, а на голове широкая панама. Но ее походка! Казалось, она плывет по течению, и у нее была осанка королевы.

"Ого! – воскликнул Петерс, радист, стоявший рядом со мной. – Ты когда-нибудь видел, чтобы женщина так ходила? Как ты думаешь, откуда, черт возьми, она свалилась и что она делает в этой богом забытой дыре со старым Робинзоном Крузо?"

– Я покачал головой.

"Я уже видел, как женщины так ходят, – сказал я. – Но все они были индейцами. Эта девушка не индианка, и она не похожа ни на одну европейскую расу, которую я когда-либо встречал."

"Я скоро узнаю, кто они такие, – заявил Питерс и поспешил на поиски казначея."

– Вскоре он вернулся с разочарованным выражением на лице:

"Он знает не больше, чем мы, – объявил Питерс, – говорит, что они забронировали каюту как Генри Мередит и мисс Мередит. Думает, что они отец и дочь и что-то вроде креолов, хотя зарегистрированы как американцы."

– Мы больше не видели двух новых пассажиров до обеда, когда они появились за столом капитана. Без шляпы мисс Мередит была еще очаровательнее, и я видел, как Питерс смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Сам Мередит казался тихим, довольно тактичным человеком, но прекрасно разбирался в самых разных предметах, и он разговаривал на безупречном английском с капитаном и мной, а на столь же безупречном испанском с местными пассажирами и официантами.

– Я действительно не знал, на каком языке я ожидал, что мисс Мередит заговорит, но ее первые слова были на английском, произносимые медленно и немного старательно, поскольку язык был видимо недавно освоен, и все же никаких следов иностранного акцента.

– Когда к ней обратилась одна из испано-говорящих американок, она казалась озадаченной, улыбнулась и, повернувшись к Мередит, заговорила на каком-то странном, низком языке, совершенно новом для меня. Он немедленно ответил на том же языке, а затем остальным перевел ее ответ на испанский, объяснив, что мисс Мередит не понимает этого языка.

– Эта необычная сцена усилила мое любопытство, и, поскольку Мередит продолжал выступать в качестве переводчика для своей прекрасной спутницы на протяжении всего обеда, я поймал себя на том, что удивляюсь и размышляю о ее происхождении и о том, почему она, казалось, предпочитала странный жаргон английскому.

– После обеда эти двое сидели вместе на кормовой палубе, очевидно, предпочитая побыть наедине, но на следующее утро они придвинули свои стулья к кругу пассажиров и присоединились к общему разговору. Как только Мередит узнал, что я провел много времени в Южной Америки он уделил мне все свое внимание, и, поскольку у нас были общие интересы, вскоре мы уже болтали как старые друзья. Я всегда думал, что знаю кое-что о Южной Америке и ее фауне, и людях, но вскоре нашел, что я был просто новичком по сравнению с Мередит. Его знания были поразительны, и он, казалось, побывал в каждом уголке континента. Но все время, пока мы разговаривали, в глубине души я задавался вопросом, кто такая мисс Мередит и почему она говорит на этом странном диалекте. Я не чувствовал себя достаточно хорошо знакомым, чтобы задавать личные вопросы, и я не хотел показаться грубым или чрезмерно любопытным. Но в конце концов Мередит сам поднял этот вопрос. Он только что повторил на странном языке то, что я сказал, а затем, повернувшись ко мне, извинился за то, что говорил на непонятном мне языке, заметив в качестве объяснения, что мисс Мередит с трудом понимает английский, поскольку она только недавно научилась говорить на нем.

"Она говорит на нем очаровательно, – ответил я. – Но мне было интересно, какой язык она предпочитает – я, кажется, не могу вспомнить его, и я знаю большинство европейских диалектов.

"Это не по-европейски, – засмеялась Мередит. – Это тукумари – индейский диалект. Возможно, вы никогда не слышали о нем."

"Нет, я никогда про него не слышал. – признался я. – Но понимаете, – добавил я, – я знаю очень мало индейских диалектов. И, если это не слишком личный вопрос, могу я спросить, как случилось, что мисс Мередит так хорошо знакома с индейским языком? Я полагаю, ее няня…

"Нет, – перебил он, – я не думаю, что кто-либо из Тукумари когда-либо посещал самые отдаленные аванпосты цивилизации. Во всех смыслах и понятиях это неизвестное племя. Это долгая история. Кстати, вы когда-нибудь слышали о птице Ваупоне или о людях-обезьянах?"

"Я никогда не слышал об этой птице, – сказал я ему, – по крайней мере, не под таким названием. Но я слышал истории о людях-обезьянах – чисто вымышленные и фантастические истории об индейцах, конечно."

– Мередит улыбнулся.

"Опасно осуждать что-либо как чисто фантастическое, если мы не уверены, – заметил он, вставая. – Извините, я на минутку, – добавил он. – Я хотел бы показать вам образец, который есть у меня в каюте".

– Мгновение спустя он вернулся с длинным тонким свертком, завернутым в ткань из коры. Развернув его, он показал великолепный головной убор из перьев, состоящий из самых замечательных и красивых перьев, которые я когда-либо видел. К ленте из крашеной или окрашенной ткани из коры была прикреплена целая сотня перьев разной длины – от развевающихся перьев длиной более трех футов до коротких, изогнутых, изящных перьев длиной в несколько дюймов, и каждое из них было блестящего, мерцающего королевско-пурпурного цвета, который менялся на лиловый, фиолетовый и пурпурный тени, мягко покачивающиеся на ветру. По размеру, текстуре и форме перья были похожи на перья священной птицы Кетцаль из Центральной Америки, но в тысячу раз красивее изумрудно-зеленых перьев этого знаменитого тотема.

– Я буквально разинул рот от изумления и восхищения при виде этого зрелища.

"Где, черт возьми, вы наткнулись на это? – воскликнул я. – И от какой чудесной птицы были получены эти перья?"

"Перья, – ответила Мередит, – от птицы Ваупона, а головной убор – корона Короля Людей-обезьян. Я могу добавить, что я снял ее с головы короля своими собственными руками, так что в этом нет ничего воображаемого или фантастического. Как я уже сказал, это долгая история, но если вы хотите ее услышать, то очень хорошо."

– Пока он говорил, Мередит протянул руку и надел корону из перьев на голову девушки и что-то сказала на тукумари. Увенчанная изумительной пурпурной диадемой, она, казалось, превратилась в какую-то принцессу инков или ацтеков, и когда Мередит рассказывал историю их приключений, я слушала как зачарованная, потому что эта история была чудеснее любого вымысла.

"Вы помните крушение речного парохода Магдалена? – спросил он.

– Я кивнул.

"Это была ужасная катастрофа, – сказал я. – Насколько я помню, ни одному из членов его экипажа или пассажиров не удалось спастись."

"Среди пассажиров, – продолжала Мередит, – была моя двухлетняя дочь Рут, оставшаяся без матери, на попечении доверенной медсестры. Шокирующая новость дошла до меня в Кауре, и я сразу же повел поисковую группу на место катастрофы. Но не удалось найти ни одного выжившего, даже тело не удалось найти. Пираньи и аллигаторы уничтожили все свидетельства судеб жертв. Пытаясь забыть о своей ужасной потере, я возобновил свою прежнюю профессию полевого натуралиста и следующие пятнадцать лет провел в буше2. Конечно, часто я проникал в неизвестные и неизведанные районы, и во время моего последнего путешествия я оказался в отдаленном районе на одной из лесных рек, в трехстах милях от побережья и от всех следов цивилизации. Моими единственными спутниками были два моих лодочника: Пепе, чистокровный индеец, и Хосе, метис. Все прошло гладко и без каких-либо необычных происшествий, и когда река сузилась, а течение ускорилось, мы поняли, что приближаемся к высокогорью и пределам судоходной воды. Внезапно Пепе на носу лодки перестал грести и поднял руку, призывая к тишине. Затем, когда мы плавали неподвижно, мы уловили слабые звуки человеческих голосов из-за лесистой полосы.

Медленно и осторожно мы двинулись вперед к стене из ветвей и заглянули сквозь листву. За мысом ручей полукругом тянулся вдоль узкого пляжа под берегом, увенчанным огромными деревьями. На пляже было несколько землянок, а на берегу – дюжина или больше хижин с соломенными крышами. То тут, то там виднелись обнаженные фигуры индейцев, а рядом с ближайшим каноэ стояли двое мужчин: один плел веревку из коры, другой обмазывал судно смолой. Мы слышали их голоса, но диалект был мне незнаком. Вскоре Пепе обернулся. "Все хорошо, сеньор", – прошептал он. "Они говорят на метаки и являются моим народом".

Закончив, он выкрикнул слова на своем родном языке, и мы поплыли в поле зрения. Когда мы вышли из нашего укрытия, каждый из индейцев на пляже схватил духовое ружье и приготовился пустить в ход отравленные дротики, если возникнет необходимость. Но несколько слов Пепе успокоили их, оружие было отложено в сторону, и когда наше каноэ коснулось берега, два дикаря схватились за планшири и понесли его вверх по пляжу.

В деревне мгновенно поднялась суматоха, и когда мы сошли на берег, нас окружила толпа шепчущихся, удивленных индейцев обоего пола и всех возрастов, потому что они впервые в жизни видели цивилизованных людей. На их бесчисленные комментарии и вопросы Пепе отвечал на своем родном языке. Вскоре Хосе тоже заговорил, используя особый диалект, который метаки, казалось, понимали.

Время от времени я мог уловить какое-то слово, но большинство было мне непонятно, и, обращаясь к Пепе и Хосе, я спросил их, не говорит ли кто-нибудь из индейцев на диалекте, который я знаю. При моих словах на лицах некоторых мужчин появились хмурые и мрачные взгляды, и я понял, что они поняли мои слова и заподозрили неладное, когда услышали испанский. Но вскоре, когда Пепе заговорил с ними, их лица прояснились. ""Си, сеньор", – сказал он, поворачиваясь ко мне. "Некоторые говорят на атами, а некоторые понимают испанский. Они говорят, что все испанцы плохие и должны быть убиты. Я говорю им, что ты из другой страны и принадлежишь к народу, который сражалась с испанцами, и что ты мой друг, и у тебя есть подарки".

Раздача небольших подарков укрепила дружбу с метаки, для меня была построена новая пальмовая хижина, и вскоре мы почувствовали себя как дома. Я уже решил остаться в деревне на некоторое время, так как это было отличное место для сбора образцов, а Меланга, местный, говоривший на атамийском, был дружелюбным стариком и, казалось, очень интересовался моей работой.

Я некоторое время жил среди метаки и приобрел много прекрасных вещей, когда сделал замечательное открытие. Я был в гостях у Меланги и заметил несколько корон и поясов из перьев, висящих на задней стене его хижины. Подойдя ближе, чтобы рассмотреть их, ведь довольно часто среди украшений индейцев можно встретить перья редких или новых птиц, я увидел среди обычных перьев тукана, попугая и ара пучок перьев чудесного пурпурного цвета. Они не были похожи ни на что, что я когда-либо видел, и я сразу понял, что они принадлежат к какому-то неописуемому виду птиц. Повернувшись к Меланги, я спросил, с какой птицы они были взяты.

– Они с Ваупоны, – ответил он, – царя птиц, и их должны носить только вожди во время войны или на больших церемониях.

– Та самая Ваупона? – спросил я. – Я никогда не слышал этого имени. Скажи мне, где живет этот царь-птиц? Почему твои охотники ни разу не поймали ни одной для меня?

– Слушай, и я скажу тебе, – ответила Меланга. – Во многих днях пути на юг находится огромная долина. В этой долине растут деревья, не похожие на другие деревья, потому что их листья красные. И через эту долину протекает река, которая поет. Эта долина – родина Ваупоны, короля птиц. Но также в этой долине живут дикие люди, люди, которые лазают по деревьям, как обезьяны, и убивают всех, кто входит в их долину. Эти люди-обезьяны поклоняются Ваупоне как своему богу, и Ваупона предупреждает их о приближении незнакомцев. Многие метаки ушли, чтобы бросить вызов опасностям долины и заполучить перья Ваупоны, но мало кто когда-либо возвращался.

– Мы, метаки, не почитаем Ваупону священной, как это делают люди-обезьяны, а скорее ценим ее как знак великой храбрости и доблести, ибо тот, кто вернется из той долины с перьями Ваупоны, может стать вождем своего племени. Вот уже много лет никто не претендует на этот приз. У меня одного из Метакисов есть перья царь-птицы, и я добыл их, когда был еще молодым человеком.

Несомненно, подумал я, старый индеец был романтиком. Не было никаких сомнений в том, что перья были настоящими, что они высоко ценились, и, похоже, ареал птицы был ограничен какой-то запретной зоной в районе, населенном враждебным племенем. Но рассказ Меланги о красных деревьях, людях-обезьянах и поющей реке был, я решил для себя, просто любовью индейца к добавлению воображаемых излишеств в историю и, возможно, примесью легких суеверий. Во всяком случае, я уже решил отправиться за Ваупоной и сообщил Меланге о своем намерении.

Старик выглядел очень грустным. Он заявил, что я потеряю свою жизнь, и он заверил меня, что из индейцев не будет сопровождать меня. В конце концов, однако, он признал, что белый человек может добиться успеха, потому что он питал здоровое и почти суеверное уважение к моему ружью, и он также признал, что один из его людей знал дорогу в долину Ваупоны, однажды пройдя так далеко с мыслью заполучить желанные плюмажи, хотя в конце концов мужество покинуло его. И он, и Меланга согласились, что путешествие было долгим и трудным, в основном через лес, пока не была достигнута большая река, вдоль которой нужно было идти три дня. Я предположил, что можно было бы построить плот и сократить и облегчить путешествие, спустившись вниз по течению, и метаки согласились, что это можно легко сделать группой из шести человек, хотя такая идея никогда не приходила им в голову раньше.

Подготовка к поездке не заняла много времени. Но на следующее утро все было готово, и на рассвете мы отправились в путь с нашим скудным багажом на плечах, ведомые Тинаной, нашим проводником, и двумя другими метаки. В течение четырех дней мы неуклонно пробирались через лес, в течение всего этого времени постепенно поднимаясь к внутреннему нагорью. Утром пятого дня мы вошли в более густые джунгли, а во второй половине дня услышали звук бегущей воды. Вскоре мы вышли на берег довольно большой реки. Это был быстрый поток без порогов, насколько можно было видеть, и отлично подходивший для нашей цели. Под рукой было много материала для плота, и как только мы разбили лагерь, мы начали приготовления.

Следующие два дня были заняты постройкой плота, для чего мы использовали легкие пробковые деревья, связанные вместе лианами и покрытые бамбуком. И на третий день мы отправились в путь. Плот шел хорошо и плавно, и мчался вниз по течению с приятной скоростью. Шесть дней мы плыли быстро и легко, а на седьмой день Тинана заверил меня, что еще через два дня мы сможем сойти на берег, а через четыре дня доберемся до долины птиц Ваупона. К счастью, нам не встретилось никаких порогов, и в назначенное время мы вытащили плот на берег и продолжили наш путь через лес. В первый день путь пролегал через скалистые хребты и глубокие каньоны, заполненные массой спутанных лиан, меч-травой, колючек и кактусов, где нам приходилось прорубать тропу по ходу движения. Следующий день был еще хуже, подъем становился все круче, джунгли все более непроходимыми, в то время как мы часто переходили вброд потоки ледяной горной воды. К ночи мы достигли такой высоты, что дрожали от холода, несмотря на ревущий огонь в маленькой пещере, где мы разбили лагерь. Но худшая часть путешествия была позади, и Тинана сказал мне, что между нами и долиной осталось всего два дня. Ранним утром следующего дня мы пересекли самый высокий горный хребет с несколькими заснеженными вершинами в поле зрения и быстро спустились по дальнему склону. Джунгли вскоре заменили скудную растительность больших высот, воздух стал теплее, и к ночи мы снова оказались в нормальном лесу и тропическом климате.

Вскоре после полудня следующего дня Тинана проявил признаки беспокойства и время от времени останавливался, чтобы посмотреть вперед и по сторонам, изучая землю своим острым зрением и внимательно прислушиваясь к каждому звуку. Он явно нервничал. Метаки держали свои духовые ружья наготове, готовые к немедленному использованию, и я почувствовал волнение, потому что понял, что мы находимся во враждебной стране и приближаемся к убежищам мифических людей-обезьян Ваупоны и Меланги. Но был полдень, когда Тинана низко присел и жестом, призывающим к тишине, поманил меня. Подползая к нему, где он сидел на корточках за густым кустом лиан, я выглянула сквозь листву в указанном им направлении.

У наших ног земля обрывалась отвесной пропастью, а у ее подножия, на глубине тысячи футов и простирающейся на многие мили вдаль, была огромная залитая солнцем долина, которая блестела, как море крови. Огромное пространство ярко-алого цвета, прорезанное серебряной нитью ленты реки, проходящей через его центр, и маленькими зелеными пятнами – чудесное зрелище. Мы достигли своей цели. Меланга не преувеличивала чудеса этой долины. Теперь, когда мы добрались до логова Ваупоны, я был почти готов поверить в людей-обезьян".

Глава II

"Долгое время я зачарованно смотрел на великую красную долину и едва мог поверить собственным чувствам. Это казалось таким невероятным. Это было похоже на какой-то странный сон или на такую сцену, какую можно было бы ожидать увидеть на Марсе. Наконец Тинана тронул меня за руку и предложил больше не медлить, а попытаться спуститься в долину прямо сейчас. Эта задача казалась невыполнимой. Место, где мы стояли, было краем пропасти, очевидно, непроходимой. Отойдя на несколько ярдов назад, Тинана повел нас кружным путем, пока мы не вышли к краю большого озера, окруженного лесом. Верхняя часть озера терялась среди деревьев, но рядом с нами нижняя часть упиралась в скалистый выступ. Казалось, что выхода из озера не было, но смутно и слабо на расстоянии я слышал рев падающей воды.

Сквозь густые заросли Тинана привел нас к неровному крутому ущелью, и пока мы скользили и пробирались по склону, я время от времени мельком видел красную долину сквозь листву. Кроме того, рев водопада постоянно становился все громче, и вскоре, когда мы завернули за поворот тропы, я увидел водопад. Перед нами, возвышаясь на сотни футов над долиной, поднималась отвесная каменная стена, и на полпути к ее вершине огромный белый столб воды устремлялся наружу через похожее на туннель отверстие в твердой скале.

Вода вылетала прямо в воздух на высоте ста футов, чтобы разнестись в стороны и упасть огромной веерообразной ослепительной массой в долину далеко внизу. Это было внушающее благоговейный трепет зрелище – этот огромный водяной ятаган, окутанный пеленой тумана, с непреодолимой силой устремлялся сквозь трещину в пропасти. Но я не смог увидеть, что мы приблизились к решению проблемы достижения долины, за исключением того, что теперь мы были в нескольких сотнях футов от красных деревьев вместо тысячи футов, которые разделяли нас, когда мы впервые увидели странное место. Но мы еще не достигли конца нашего спуска. Прямо под этой ревущей, ужасающей массой выбрасываемой воды Тинана шел вперед, пока, наконец, не остановился на широкой террасе или уступе, покрытом джунглями и всего в ста футах над долиной с ее деревьями с алыми листьями. Здесь, укрытый от возможного наблюдения снизу, Тинана объяснил, что для спуска необходимо будет сделать лестницу из виноградных лоз. Без сомнения, одна-единственная прочная лиана, сброшенная со скалы, сослужила бы ему и его товарищам хорошую службу, но индейцы знали, что ни одному белому человеку не под силу соскользнуть вниз или вскарабкаться по свисающей лиане на сотню футов, и все принялись за работу, чтобы смастерить грубую, но удобную веревочную лестницу из крепких лиан, которые повсюду покрывали деревья.

Это была медленная работа, и пока индейцы занимались своими делами, я подполз к краю утеса и осмотрел долину. Я не видел никаких признаков присутствия людей: ни хижин, ни дыма, которые выдавали бы обитателей. На открытых зеленых лужайках среди деревьев не появлялось никаких животных, и я был убежден, что Меланга использовал свое воображение, когда говорил о людях-обезьянах. Казалось невозможным, чтобы какие-либо человеческие существа когда-то жившие в этом месте ушли или умерли с тех пор, как он сделал свое последнее путешествие в страну Ваупона. Но Тинана не разделял моих взглядов. Он и другие метаки нервничали, были напуганы и настаивали на том, что в долине обитают какие-то ужасные враждебные существа. В ту ночь разводить огонь было запрещено, и, несмотря на все усилия, я сам начал нервничать и переживать, вздрагивал при каждом звуке, плохо спал и видел кошмарные сны. Но яркое утреннее солнце развеяло мои непривычные страхи, и после тщательного осмотра долины Тинана и его товарищи осторожно спустили лестницу с края утеса. Затем, слегка напуганный, Тинана начал спускаться. Он благополучно добрался до долины, посмотрел вверх и подал нам знак следовать за ним. Повиснув над краем пропасти, я тоже спустился по лестнице. Несмотря на то, что Тинана закрепил нижний конец, эта штука ужасно раскачивалась, и я удивлялся, как он вообще мог добраться до земли, когда эта штука свободно болталась. Но сотня футов – это недалеко, и через несколько минут мы все вместе стояли у подножия утеса, глядя вокруг на странные и причудливые деревья с их огромными красными листьями, похожими на знамена. Они были огромными, узловатыми и искривленными, с бесчисленными свисающими корнями, как у мангровых деревьев или баньянов, а их широко раскидистые кроны были настолько переплетены и запутаны, что образовывали непроницаемую крышу над нашими головами. Сверху это место казалось почти невозможным, очень странным и неестественным, но теперь, когда я стоял под деревьями, я понял, что, в конце концов, в нем не было ничего такого уж странного или примечательного. Деревья, которые я увидел, были разновидностью гигантского кротона, очень похожего по форме и цвету листьев на декоративные кротоны, выращиваемые в садах, и, следовательно, ничем не более примечательных или неестественных, чем эти растения с красными листьями.