Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей

Гуськом, друг за другом, мы шлёпаем по мокрому снегу речной поймы, домой. Уставшие, но довольные погодой, природой и нашей сегодняшней добычей…

Вот и наш, Тятинский дом. Усталость, комариным зуммером, звенит в каждой клеточке тела…

Наскоро хлебнув холодного чая и посидев десять минут, с дороги, мы распределяем обязанности – Игорь топит печку, моё дело – пластать рыбу, крутить на мясорубке фарш и жарить котлеты. Анисимов должен потрошить рыбу. Игорь занят печкой, в доме. Анисимов, присев на корточки на углу дома, перед лужей на границе снежного поля, потрошит кунджу. “Пока суть да дело” – я решаю сбегать “по своим делам”. Скворечник туалета стоит шагах в тридцати пяти от угла дома, ближе к лесу. К нему, по голому пустырю, от угла нашего дома, ведёт тропинка. Короткая пробежка…

Едва я успеваю хлопнуть дверцей скворечника, как сзади раздаётся крик Андрея: “Саня! Медведи!”.

– Хм! – я недоумённо хмыкаю, – Что за шутки! Плоские…

– Саня!!! Медведи!!! – голос Анисимова приобретает истерические нотки.

– Ну, Андрей! Задолбал! – через секунду, я уже хлопаю дверцей туалета.

И застываю на первом шаге, проглотив своё возмущение – к тропинке, со стороны Тятиной, на середине расстояния между домом и туалетом, подходит взрослый медведь! Зыркнув через медведя на дом, я сразу понимаю, что путь к бегству отрезан. Я просто стою на месте и смотрю на медведя.

Медведь взрослый, но не крупный. Соломенно-жёлтые бока, чёрный ремень по хребту. Длинные, как у подростка, уши. Чёрная маска на соломенно-жёлтой морде. Длинные ноги, поджарый живот…

Мы одновременно видим друг друга и одновременно замираем…

Для лучшего обзора, не поднимаясь на задние ноги медведь вскидывает свою голову на более высокий уровень, по-лебединому изогнув шею. Просчитывая ситуацию, он поворачивает морду влево, на меня, затем вправо – на дом. Поняв, что “вляпался не туда”, он разворачивается на месте и шагает обратно, грациозно вышагивая по поляне…

Не заставляя себя долго ждать, я бодрой рысцой “строчу” по тропинке от туалета к дому, неотрывно глядя на медведя.

– Блин!!! – пугливой птичкой, летает в моей голове шальная мысль, – Я бегу к медведю!

Я нахожусь ещё на середине тропинки, когда навстречу мне, из-за угла дома выскакивает, на ходу вгоняя патроны в стволы своей вертикалки, видимо оповещённый Анисимовым, Игорь. Через секунду, держа наготове свой широкоплёночный Киев, выпрыгивает из-за угла и сам Андрей. Я добегаю до угла дома!

– Фууу!

– Фууу!

У всех нас вырывается вздох облегчения.

– Я же тебе кричу: “Саня, медведи! Саня, медведи!”, а ты не чухаешься! – набрасывается на меня в горячке, Анисимов.

– А я откуда знал?! – отбиваюсь я, – Такое – только в байках бывает! Я ещё возмутился! Думаю: “Что за плоские шутки?! У Анисимова!”.

– Шутки?! Ничего себе, шутки! – снова взвивается Анисимов, – Тут – медведи в упор подходят, я ору, а ты – шутки?!

Со стороны Тятиной, вдоль жёлтым пятном выделяющейся посреди пустыря куртины бамбука, к Тятинскому дому шагает медвежонок! Увидев перед собой кучку возбуждённо жестикулирующих людей, медвежонок зыркает вправо, в сторону хвойника. Далеко! Не увидев поблизости ни одного деревца, на которое можно было бы залезть от опасности, он робко сжимается в своей беспомощности. Ребёнок – он и есть ребёнок. Зверёныш стеснительно тупит взгляд и отвернув от нас свою острую мордочку, стоит и смотрит себе под ноги…

В свою очередь, медведица, не видя скрытого от неё куртиной бамбука медвежонка, беспокойно озирается вокруг. Медвежонка нигде нет! Вообще наплевав на нас, она шарит по пустырю глазами… В конце – концов, она вздыбливается на задние ноги и буквально, перегибается через стенку бамбука! И видит там сиротливо стоящего и молча ждущего её, своего медвежонка.

Словно подброшенный сильной пружиной, медвежонок, высоким прыжком прыгает к ней, не разбираясь, прямо на стенку бамбука! Один прыжок! Второй прыжок! Третий! И вот, он уже выскакивает из бамбука, медведице под ноги. Не задерживаясь, он проносится мимо неё и стремглав мчится дальше, к лесу. Медведица опускается на все лапы. Прикрывая отход медвежонка, она отходит следом, тревожно оглядываясь на нас…

Меня поражает то, что осознавая, что перед нею люди, медведица находит в себе волю сохранять своё лицо! Это удивительно… От нас, только хватанув человеческий запах, удирали медведи втрое больше её! А, эта – всё отходит и отходит, бросая в нашу сторону короткие, тревожные взгляды…

Щёлкая своим фотоаппаратом, Анисимов бросается к медведице, чем заставляет её отступать быстрее, показывать свой испуг.

– Андрей! – кричу я ему, – Андрей! Не надо!

Но Анисимов пребывает в фотографическом азарте.

– Андрей!!! Блин!!! – наконец, зло кричу я Анисимову, и тот возвращается к нам.

Я стою, злой. Мы с братом, при встречах с медведями, всегда стараемся соблюдать уважение сторон. А то, что делает сейчас Анисимов – просто, скотство.

– Ну, что ты делаешь?! – выговариваю я подошедшему Анисимову, – Она – так отходит! Без бросков, без пугания! Медвежонка закрывает! А ты бросаешься, блин, чуть ли не на неё! Со своим проклятым фотоаппаратом!

– Да, ладно, Сань! – примирительно отговаривается Андрей, – Я к ней, прямо уж, так – и не бросался…

Ну, что ж, медвежья семья ушла. Можно расслабиться. Игорь, переломив ружьё, вынимает из стволов патроны…

– Представляете?! – возбуждённо делится впечатлениями, Анисимов, – Чищу я кунджину, а впереди меня, на поле – всё “тресь” да “тресь”, “тресь” да “тресь”. Я голову поднимаю – ба-тюш-ки! Медведи!.. Да, так близко!

За котлетными делами быстро наступают сумерки. Забираясь под потолок, на нары, я делюсь с Игорем планами на завтра: “Нужно будет с утра, по насту, протропить наших медведей! До их ночной лёжки!”.

– Ну! – соглашается тот, – На нас они вышли уже вечером. До темноты, у них – всего пара часов была. Близко лечь должны.

– Может, помёт оставят, где? – мечтаю я, – Так, мы рады будем…

Тятинский дом. Одиннадцатое апреля. Ночь простояла хорошая, ясная. Ночью заморозок схватил размокший за день, наст. Утро наступает чистое, безоблачное. Значит, наст продержится не дольше полудня. Эти часы отпущены нам для работы.

Прямо от дома, мы с Игорем становимся на вчерашние следы наших медведей. Я достаю свою рулетку…

– У медведицы двенадцать сантиметров!

– А у медвежонка?

– У него… одиннадцать!

– Да, медвежонок ведь, у медведицы под животом пройдёт – не пригнётся! – изумляется Игорь, – Откуда следы, почти равные?!

– Ну, чёрт его знает, – я не намерен отступать от объективной реальности, – Медведица большая, а лапка у неё женская – маленькая и изящная. А все подростки – маленькие и дохлые. Зато, лапы у них – что ласты! Сорок пятого размера…

– Хм! – Игорь красноречиво хмыкает на мои доводы.

– Звиг! Звиг! Звиг! Звиг! – мы бодро шагаем по насту, не проваливаясь вообще, как по асфальту.

На насте чётко отпечатались следы медведей – они-то здесь шли вчера, по мокрому снегу, проваливались…

– Саш! Помёт!

Я отрываю взгляд от когтистых следов – впереди, на белом насте, чернеет кучка медвежьего помёта! Подходим к ней…

– По “калибру” – это помёт медвежонка, – прикидываю я.

Помёт промёрз за ночь, в камень.

– Саш! А медвежонок – самочка! – улыбается Игорь, – Вон! Мочевая точка!

– Понятно, – киваю я в ответ.

Я забираю помёт с собой, в полиэтиленовом пакетике…

– Хуххх! – вдруг, совсем неожиданно для нас, впереди ухнула медведица!

По чахлому ивняку, в ста шагах за нашим домом, в ольховники Банного ручья бросаются две тёмные фигурки зверей.

– Медведи! Саш! – низко пригнувшись, для лучшей видимости, Игорь всматривается под ветви ивняка.

– Рря!.. Рря!.. Рря!

Тонко, одиночно взрявкивая, опять медвежонок мчится впереди мамаши!

– Это – наша семейка! Поднявшись с ночёвки, они, видно, возвращались вдоль границы леса, обратно!

– Ну! А мы – ненароком отрезали их от леса! Вот они и пуганулись.

Ладно, медведи убежали. Мы трогаемся, по их вчерашнему следу, дальше – нам нужна их ночная лёжка. Мы знаем правило – “Где лёжка – там и помёты”.

Мы шагаем по вчерашним следам…

Под ольховниками Банного ручья, вчера вечером, наши медведи кормились, перед ночью. Здесь мы насчитываем восемь покопок лизихитона, тридцать три скуса белокопытника, три покопки луковиц лилии Глена.

– Смотри! – улыбается Игорь, – Точно! Рыхлые листовые пластинки белокопытника – не едят!

Зелёные, шерстистые комки ещё не раскрытых листьев белокопытника лежат по земле, рядом с пеньками от скушенных черешков…

Медведи выкручивают на морские террасы. Здесь уже образовались обширнейшие проталины! Они разъединяются только узкими барьерами снега. Очень сложно идти по следу…

Вот, семейка вывалила на обширную поляну, на которой нет снега. Мы стоим и думаем…

– Следов больше нет!

– Где их искать, дальше?!

– Да – хоть, где! Могли свернуть, буквально на все четыре стороны!

Исползав поляну вдоль и поперёк, мы обрезаем медвежий след по метровой полоске оставшегося снега, по периметру проталины…

– Вот!

– Выходной след! Значит, медведи вышли вот на эту полянку, что перед нами!..

И так – каждый раз!

Я ухожу обкручивать новую поляну влево, Игорь шагает по её кромке, вправо…

– Саш! – вскоре зовёт Игорь, – Они сюда пошли!

– Блин! – в сердцах, чертыхаюсь я.

Я бросаю поиски в своём направлении и возвращаюсь в нужный конец проталины. Игорь, молча, поджидает меня возле одного – единственного отпечатка медвежьей лапы, оставленного на снежной перемычке…

И так, проталину за проталиной, мы кругами обрезаем медвежий след. Всё обрезаем и обрезаем…

Наконец, выйдя на обширный пригорок, мы окончательно теряем след! Хоть вправо, хоть влево… дальше – побережье полностью свободно от снега. Вообще! Буквально, на коленках исползав пригорок вдоль и поперёк, мы беспомощно садимся на нагретой солнцем вершине этого холма.

– Всё!

– Ну. Последние дни троплений уходят! – хмуро констатирую я, – Хочешь – не хочешь, а тропить без снега, люди не способны.

– Было бы чутьё, как у собаки – тогда, другое дело! – отзывается Игорь, – А, так…

Крутнувшись по бугру ещё раз, для очистки совести, в его буреломном закоулочке, мы выходим на медвежью лёжку!

– О! Лёжка!

– Точно, лёжка! – восторгаюсь я.

– Вот, тебе и на! Его величество, случай! – разводит руками Игорь, – Дурняком наскочили! Бывает же, такое!

Наши медведи, оказывается, облюбовали под ночёвку ямку между бугорками, на вершине холма, на границе хвойника. Со стороны открытых террас побережья, лёжка защищена заваленной на бок, сучкастой сухостоиной. А, сверху по склону – прикрыта куртиной густого подроста пихты.

– Смотри! Медведица подстилку сделала!

– Ага! Из прошлогодней соломы вейника. Смотри, как сгребала её! – я тычу пальцем в борозды от медвежьих когтей.

– Ага. Как граблями…

Я вынимаю из кармана рулетку и приступаю к замерам лёжки. Игорь записывает мои показания в дневничок. Первым делом – размеры лёжки. Потом, я замеряю толщину соломенного матрасика подстилки…

– Молодец, медведица! – хвалю я, – Пять сантиметров!

Медведи надёжно предохранили себя от холода весенней земли. Здесь же, у лёжки – и помёты! Все пять штук, я укладываю в пакетики и забираю с собой, для анализа. Обмерив лёжку, описав её строение и зарисовав схемку её расположения на местности, довольные, хотя и уставшие, мы поднимаемся на ноги.

– Ура! Здорово!

– Ну, – соглашается Игорь, – Не зря по лесам колесили!

У меня, в активе – есть и ночная лёжка медвежьей семьи и помёты медведицы и медвежонка! Результаты сегодняшнего рабочего дня меня вполне удовлетворяют…

– Давай, теперь проверим Ночку! – предлагаю я, – Всё-равно, половину пути уже прошли!

И мы уходим дальше, на Ночку…

На Ночке медведей нет! Мы снимаем промеры с двенадцати сигнальных деревьев. Но все медвежьи метки на них – прошлогодние…

Мы возвращаемся к Тятинскому дому в третьем часу дня. Немного отдохнув с дороги, я разворачиваю свою полевую лабораторию. На поляне перед домом. Сегодня мне нужно разобрать шесть помётов – пять медвежонка и один – медведицы. Я приступаю к работе…

И вечерний, и ночные, и утренний помёты медвежонка одинаковы по составу. В них, более девяноста процентов составляют кусочки листовых рулончиков лизихитона. И только около двух процентов – фрагменты стеблей хвоща зимующего и столько же – жёлтые, прошлогодние косточки кеты.

– Все – лизихитоновые! – улыбаюсь я, подставляя жарким лучам весеннего солнца, свою спину, – С тобой, медвежонок – всё ясно!

Теперь – я знаю, что мой медвежонок кормится по сырым ольховникам, копая лизихитон! И лишь иногда, между делом, скусывает стебли хвоща. А, когда медведица ведёт его через речки – он отыскивает, по галечным берегам, прошлогодние косточки кеты…

– Пиши, Игорь, – диктую я, – Помёт медведицы. Вчерашний. Хвощ – семьдесят процентов. Лизихитон – остальные тридцать. Хотя – и она не пропускает рыбные косточки по речным берегам! Поставь один процент на кости рыбы.

– Смотри-ка! – прикидывает Игорь, сидя рядом со мной, – Зная, чем кормятся медведи, можно вычислить места, где они кормятся! Вверху, на высоких, сухих склонах или внизу, в сырых ольховниках и поймах.

– Ну, – киваю я…

На своём посту, на вершине мыса, что слева ограждает нашу Тятинскую бухточку, сидит орлан. Я выхожу из тамбура нашего дома, с одной из вчерашних кунджин в руке.

– Куда её деть-то? – обращаюсь я к Игорю, – Стухнет! Столько мяса!

– Да, вон! – кивает тот, – Заметни её подальше! Лисицы подберут.

Я шагаю от дома, по простору нашего пустыря…

– Всё! Хватит! – решаю я, – Нормально отошёл.

Я сильно размахиваюсь и забрасываю белую рыбину, далеко на пустырь. Не успеваю я дойти до дома, как вижу, что на нас заходит орлан! Не сводя глаз с птицы, я прокручиваюсь на месте и гляжу, как орлан, уже удаляясь от меня, по пологой траектории заходит на рыбину. Планируя уже у самой земли, он опускает вниз свои ноги и цепляет кунджину когтями!

Я так и стою, с открытым ртом. Орлан, на бреющем, удаляется с добычей… Ко мне подходит Игорь: “Матёрый! Пошёл к своему завалу, на Тятинке!”.

– Ага! – киваю я, – К гнезду пошёл… Местные.

Вскоре, орлан появляется снова!

– Саня! – говорит мне Анисимов, – У нас, этой рыбы – деть некуда!

– Понял! – говорю я и скрываюсь за дверью тамбура.

Я выхожу из дома с рыбиной в руке.

– Орлан! – кричу я, подняв кунджину над головой, – Смотри! Вот она!

Прямо от двери, я что есть сил, размахиваюсь и далеко-далеко замётываю её на простор нашего пустыря. Тут же, на рыбину заходит орлан. Вот, он – уже низконизко над землёй! Выпускает вниз свои когтистые ноги… И мажет!

– Мимо! – ахаю я.

Заложив бешеный полупереворот вертикально вверх, птица зло впивается в кунджину когтями.

– Вот, это эмоции! – рядом со мной улыбается, Игорь, – Как она нервно в кунджину воткнулась!

Тятинский дом. Двенадцатое апреля. С утра, мы с Игорем решаем отработать по окрестностям речки Тятиной. По-прежнему, стоит, отличная погода. Снега уже совсем мало, его белые пятаки сохранились только в тени хвойных массивов.

Мы переходим через перекат Тятиной, на её западный, правый берег и шагаем вверх по речке, вдоль границы хвойников, по надпойменной террасе. Эти, обширные поляны летом заполнятся трёхметровым “лесом” высокотравья. А пока – высохшие трубки прошлогодних стеблей лопухов громко хрустят у нас под ногами.

– Грруух! Грруух! Грруух!

– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!

– Дааа! – на ходу, зло ехидничаю я, – Мы крадёмся совершенно бесшумно!

– Ага! Такой грохот стоит! – улыбается Игорь, – Интересно – кто нас ещё не слышит?

Но, поделать тут, ничего нельзя – лежащие в разных направлениях, трубки лопухов покрывают почву сплошным ковром и нельзя ступить так, чтобы не наступить хоть на одну из них. Осторожничай – не осторожничай, всё – равно! За километр слышно…

– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!

– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!

– Медведь! – резко замирает Игорь и я ловлю, на излёте, свою ногу.

Метрах в тридцати слева, прямо напротив нас, массив хвойника прогибается узким закоулком. И в нём, под сырым ольховником, кормится взрослый медведь! Рядом ковыряет землю чёрный медвежонок – годовик. А, мы – стоим посреди пустыря, как две цапли! Я – вообще, на одной ноге. Носком вперёд, я осторожно всовываю свой болотник под лопуховые трубки…

– Это – наши! – шепчет Игорь, – Медведица с медвежонком!

– Точно! – соглашаюсь я, – Вот, они, оказывается, где обосновались!

Как, оба зверя, не слышали ужасающего хруста сухих лопухов под нашими ногами?! Это – необъяснимо… Вернее было бы сказать – “обе”. Ведь, это – две самочки, медведица и её дочь. Подняв бинокли, мы стоим, развернувшись влево и рассматриваем медведей…

Звери поглощены кормёжкой. Медведица, изредка переступая с ноги на ногу, словно корова на пастбище, пасётся на весенней траве. Не поднимая головы, она постоянно делает щипательные движения – резко и коротко дёргает под себя мордой. Так делают пасущиеся коровы. Шаг за шагом, она постепенно разворачивается к нам то боком, то передом… Желтовато-чёрная, контрастная окраска, резко выделяет её на буро-зелёном фоне ольховника.

– Блин! Закон подлости! – я “грызу себе локти”, – Фотоаппарат не взял!

Однотонно-чёрный медвежонок копает лизихитон, по окраинам разлившихся сейчас, весной, луж. Он делает покопку за покопкой, совсем не интересуясь травой, растущей на сухих буграх, рядом.

– Игорь! Смотри, какое у них разделение! – шепчу я, не отнимая бинокля от глаз, – Они друг другу – не конкуренты в пище! Медведица ест всё, что находится выше уровня почвы, а медвежонок ест всё, что находится под землей.

– Ну! – соглашается тот, – Он – только копает, она – только щиплет.

Вот, медведица прервала кормёжку. Она делает пару шагов к луже и долго тянет губами воду, пьёт…

И опять начинает кормиться! Звери держатся вместе, они не отходят друг от друга дальше восьми – десяти шагов…

Медвежонок плюхается своим пузом на белый пятачок снега. И замирает…

– Остываешь? – улыбаюсь я в бинокль, – Что? Жарко?

– Хм! Могла бы и в лужу лечь! – рассудительно замечает на это, брат.

Полежав несколько минут, медвежонок поднимается со снега и возвращается к кормёжке. Проходит десять минут, пятнадцать…

Мы стоим, без работы, а время идёт.

– Надо что-то делать! Столько времени потратили…

– Ну!.. Назад или вперёд?

– Всё-равно! При первом же шаге будем раскрыты!

– Давай, уж, вперёд! – разводит руками, Игорь и делает шаг.

– Грруух!

Этого оказывается более, чем достаточно! Узкая, чёрная мордочка медвежонка взлетает вверх! Тёмным шаром, он стремительно катится с поляны голого ольховника. Следом за ним, под тень мохнатых лап ельника, рысит мамаша, желтея своим соломенным боком.

– Ладно! – сокрушается Игорь, – Большего, из них – всё-равно, было не выжать!

– Ну!.. – вздыхаю я, – Пошли, посмотрим, что они ели.

Мы заходим в закоулок и начинаем считать медвежьи поеди и покопки…

– Так! Всё!.. Белокопытник одиннадцать, крапива четырнадцать, бодяк двадцать шесть, симплокарпус два, лизихитон двадцать три.

Мы шагаем дальше… Пройдя совсем немного вверх по речной долине, по полянам надпойменной террасы, на границе ельника, мы находим медвежью лёжку.

– Лёжка – с помётами! – замечает Игорь, после короткого осмотра.

Я тоже вижу, что рядом с лёжкой лежат три кучки медвежьих помётов.

– Ну. Значит, это – ночная лёжка! – прикидываю я, – И судя по калибру – один помёт взрослого медведя, а два небольшие – медвежонка.

– Ну! – согласно кивает, немногословный Игорь, – И это – лёжка нашей семейки. Вряд ли, так близко могут обитать две медвежьи семьи.

– Ага! – согласен я.

Лёжка – очень открытая. Она расположена на голом, травяном бугре. Сзади, со стороны хвойного леса, вплотную к бугру растёт мощная ель. Я задираю лицо вверх – в вышине, словно парус, реет её короткая и широкая крона. Опершись о ствол этой ели, горизонтально над землей, лежит сучкастая сухостоина. Весь этот завал из толстенного ствола ели и сучкастой сухостоины, защищает лёжку со стороны хвойного леса. Зато, вперёд – с лёжки открывается обширный обзор всех просторов речной надпоймы.

– Какой обзор! – хвалю я медведицу, – На все три стороны!

– И сзади защищена, – кивает Игорь, – Классная лёжка.

– И подстилку – опять сделала! Смотри! Вся прошлогодняя солома вейника с бугра, содрана сюда!

Я, между делом, уже орудую рулеткой: “Записывай. Размеры – девяносто на восемьдесят”.

– Ага… Лёжка общая! Они, на ней, обе спали. Для одной, только, медведицы – она слишком большая.

– Ну! – киваю я.

Я рулеткой, пока не спрятал обратно в карман, замеряю толщину подстилки.

– Семь сантиметров по окраинам и два – по центру! – говорю я Игорю и тут же поясняю, – Солома подстилки, за ночь, сбилась на края.

– Вертелись сильно, – кивает тот и примеривается к подстилке, – Неплохой матрасик! Молодец, медведица!

– Молодец, – согласен и я.

Мы уходим дальше. Помёты, я, как всегда, забираю с собой…

Только мы сходим с лёжки, как набредаем на место вечерней кормёжки нашей семьи! Глядя себе под ноги, словно грибник, я шагаю по набродам и считаю поеди… Игорь уходит в другой закоулок. Он – тоже считает…

Через несколько минут, мы сходимся.

– Ну, сколько? – спрашивает Игорь, – Добавляй мои.

Я считаю…

– Всего, сколько получается?

– Восемьдесят шесть скусов белокопытника, семь скусов бодяка и целых восемьдесят скусов крапивы!

– Вот, это, дааа!

– Ну! – соглашаюсь я, – Они здесь, вчера, неплохо заправились! Перед ночью…

В пойме Тятиной я, с гордостью показываю брату моё дупло в толстой иве. Мы стоим под деревом.

– Вот! Смотри! – показываю я на дупло, – Здесь ничего не было, я его с нуля выдолбил!

– Ух, ты! – изумляется Игорь.

– Ну! Дупло получилось – просто, шикарное! Когда внутренние стенки дорабатывал – я сам в него залазил. Целиком! Это лучшее дупло рыбных филинов из всех, какие я знаю!

Весь прошлый год рыбные филины жили на этом участке. “Обкатали дупло”, что называется. Да и я, периодически интересуясь удобно ли птице в дупле, подгонял его под нужды филина.

Я гляжу на дупло в бинокль, снизу – вверх. И сразу замечаю, что красная, ивовая кора, по краю входа, исполосована на узкие полоски. Как говорит Дыхан – это верный признак того, что дупло жилое. Однако, всё тихо кругом. Ни малейших признаков того, что рыбный филин может быть в дупле сейчас!

Мы шагаем к стоящей метрах в тридцати напротив, ели – присаде.

– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух! – хрустим лопухами…

Под елью нет белых клякс птичьего помёта! Возвращаемся. Я осторожно брожу вокруг ивового баобаба… И, неожиданно, метрах в пятнадцати от толстого ствола дерева, наталкиваюсь на лежащее на земле, яйцо!

– Игорь! – уже никого не остерегаясь, зову я, – Яйцо!

Я наклоняюсь и беру яйцо в руки.

– Это скорлупа!

Скорлупа яйца рыбного филина! Я осторожно осматриваю её: “Она, вообще-то, целая! Две дырки, от клюва, с одной стороны!”.

– Блин! Вороны! Смотри, что делают эти твари! – я протягиваю скорлупу брату.

– Разорили! Это – точно, от вороньего клюва!

– Ну! – негодую я, – Вот кого стрелять нужно! И днём, и ночью!

Чего уж, тут таиться?! Разорили… Но все-равно, надо посмотреть, что творится в дупле. Подпрыгнув, я карабкаюсь вверх…

Вот и край дупла, прямо надо мной. Едва дотянувшись, я вцепляюсь в этот край пальцами рук.

– Щёлк! – раздаётся резкий щелчок!

Мало ли что может щёлкнуть под сапогами у Игоря? Я занят другим. Подтянувшись на руках, словно на перекладине турника, я выжимаю свою голову над кромкой входа в дупло.

И первое мгновение ничего не понимаю – ярко-жёлтые, апельсиновые глаза! Прямо перед моим носом!

– Щёлк! – с резким щелчком, они бросаются на меня!

Я инстинктивно отталкиваюсь от них прочь и проваливаюсь с этой “перекладины”, вниз! Исчезнуть – мне помогает мой собственный вес. Обдав лицо тугим ветром, из дупла выбрасывается огромная птица! Мощно взмахивая крыльями, птица уходит на вираж. Я остаюсь свободно висеть в воздухе, вцепившись руками в край входа в дупло…

Я отыскиваю под ногой, опору и с трудом перевожу дух: “Фууу! Так и умереть можно! Кто бы мог подумать, что она – там!”. Но, дело сделано. Птица пошла прочь. Жалей – не жалей… Перед тем, как исчезнуть, надо бы посмотреть, что делается в дупле. И я снова подтягиваюсь на руках, вверх.

Но, теперь – я учёный! Я осторожно заглядываю, одним глазом, через край входа, готовый мгновенно провалиться вниз. Дупло пусто! Всё тихо кругом…