Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей

Мы решаем, завтра – снова выйти к подножиям Саратовского борта, но только слева, со стороны ручья Перевальный…

Саратовский кордон. Утро встречает нас сильнейшим туманом! В этом белом молоке – ничего не видно и за пятьдесят шагов! Но, мы – здесь живём. Нам, какие-либо ориентиры на местности и не нужны. Более серьёзной проблемой, чем туман, нам представляется оттепель. Вокруг тепло и сыро, а это значит, что нет наста…

Наста нет, но есть тяжёлый, плотный снег! Коротенькими шажками, Игорь семенит по этому плотному снегу, выбирая открытые пространства ивняков поймы – здесь снег плотнее, чем под кронами пихт. Вокруг абсолютно безветренно. Вязкая, влажная тишина, ватой залепляет уши. Точно по следам брата, я семеню сзади. Так, мы проходим по пойме Перевального…

Вот! Медвежьи следы! Слева-направо, перед нами, через пойму ручья, со стороны соседнего ручья Вилка, перешли медведица с медвежонком! Я вынимаю из кармана свою рулетку…

– Медведица – тринадцать! У медвежонка… десять.

– Угу, – принимает к сведению, Игорь, – Медвежонок прошлого года – годовик.

Медведи сошли со снега на проталинку поймы и сразу начали кормиться. Я шагаю по следам и считаю поеди…

– Всего три ростка белокопытника скусили! – делюсь я, – Причём, едят только плотные ткани листового черешка! А рыхлую листовую пластинку не трогают, бросают.

– Понятно! – кивает Игорь, – У лизихитона тоже так… Почему так мало? Всего три ростка!

– Не знаю. Сразу дальше пошли.

Мы шагаем по медвежьим следам, дальше…

В ближайшем к пойме колке спелого пихтарника, на след медвежьей семьи выходит след крупного медведя! Мы настораживаемся. Однако, обнюхав следы медведицы и медвежонка, матёрый медведь спокойно продолжает свой путь. Его курс – в противоположную сторону, к Вилке.

– Смотри-ка! – раздумываю я, – Обнюхал следы, познакомился… и дальше пошёл.

– Ну! Принял к сведению! – отзывается Игорь.

Крутнувшись у подножия Борта, медведица круто повернула на восток и по прямой, никуда не отклоняясь, повела медвежонка через равнину Саратовских ельников…

Под пологом Саратовского ельника – наста нет, вообще! Под кронами, капающая с ветвей елей, капель намёрзла на поверхности снега плоскими блюдцами льда.

– Тарелки льда, на поверхности снега! – удивляюсь я.

– Ледяные тарелки! – усмехается Игорь, – Никогда такого не видел!

Наши медведи, без проблем, шагают под ельником по снегу, не проваливаясь. Игорь проваливается по колено, через каждый четвёртый – пятый шаг. Ступая по его следам, я “ухаю” на всю длину своих болотников, на каждый второй шаг! Моё продвижение по лесу напоминает бесконечную борьбу оленя, в полынье…

Вот, впереди, среди частокола стволов ельника, выделяется, затёртый медвежьими боками, ствол сигнального дерева! Следы наших медведей проходят вплотную к этому стволу, мимо…

– Хм! – я недоумённо останавливаюсь у ствола со старыми медвежьими метками, – Как шли – так и прошли! Почему медведица внимания не обратила на сигнальное дерево?!

– Ну! – соглашается брат, на цыпочках шагая дальше, – Странно… Значит, мы чего-то не знаем.

– Уф! Блин! – я, в очередной раз, по пояс всаживаюсь в смесь ледяных блюдцев и набрякшего водой, плотного снега…

Вот, впереди – опять ствол дерева с медвежьими метками! И снова, наши медведи равнодушно проходят мимо.

– Никакой реакции! – поражаюсь я, – Что это значит?!

– Саш! – оборачивается ко мне, Игорь, – Может, медвежья семья, имея свободу передвижения по участкам других медведей и не должна реагировать на метки других медведей? Что, если им глубоко наплевать на медвежью иерархию?!

– Ну… не знаю! – пожимаю я плечом, – Чисто логически – пусть, им не интересны другие медведи! Но, о себе, медведицы должны наносить информацию?!

– Ну… если логически – то должны! – соглашается Игорь.

Пройдя на восток через всю равнину Саратовских ельников, медвежья семья пересекает широкую речную пойму Саратовской и выводит нас на её левый край!

– Мы – всего около сотни метров выше поляны Саратовского кордона! – тяжело дыша, я прислоняюсь к стволу толстой берёзы, – Блин! Кто б мог подумать, что, чёрт знает откуда, она приведёт нас обратно, на кордон! Она привела нас домой!!! Ни помётов! Ни покопок! Ни поедей! Ни лёжек!.. Просто приятная прогулка по лесу!!!

Игорь устало опускается рядом: “За всё время, ни разу не легли! Всё идут и идут… И строго по прямой!”.

– Ну! – соглашаюсь я, – Интересно, куда они тянут?

Словно услышав моё недовольство, на ближайшей проталине, медвежья семейка решает подкрепиться. С ручкой и дневником, я брожу по следу медведицы и считаю её покопки и поеди. То же самое делает Игорь, раскручивая кормовые наброды медвежонка…

Сойдясь вместе, мы подсчитываем цифры…

– Получается – двадцать пять покопок лизихитона, три покопки симплокарпуса, двадцать три скуса белокопытника, шесть поедей бодяка, – подвожу я итог, – Такое количество поедей – конечно, не обжорство, тем более, на двоих. Но и просто перекусом – это, уже не назовёшь.

– Поели! – радуется Игорь, – Теперь – должны на днёвку упасть!

Однако, медведица, вместо того, чтобы свернуть влево, в массивы хвойников, подворачивает вправо и выводит нас… прямо на бугор лесной поляны Саратовского кордона!

Саратовский кордон! Перед моими глазами – родная лесная поляна, родной, островерхий домик кордона…

Словно две ищейки, упёршись глазами в снежные медвежьи следы у себя под ногами, мы с Игорем, друг за другом, семеним перед фасадом кордона, пересекая его поляну. На высоком крыльце Саратовского кордона, в рядок, сидят его нынешние обитатели. Курят… Лесник кордона Сергей Олевохин, с ведром в руке, шагает на бугор, к сараю с чёрной кучей угля. Он оказывается к нам – ближе всех.

– О! Саня! Это вы, что ли?! – удивлённо останавливается он на полпути, – Что, это, вы тут делаете?

– А, Серёга! – на ходу, я на миг поднимаю на него глаза, – Конечно, мы!.. Мы, тут – работаем! А вы что, тут, делаете?

– Мы? – озадачивается Олевохин и оглядывается на крыльцо, – Мы – тоже работаем!

Сергей, усмехаясь своей всегдашней блуждающей улыбкой, смотрит на нас. Наверняка, в его голове сейчас вертится что-то, типа: “Этих научников – не понять! Бегают по лесу туда – сюда!”. Не отвлекаясь ни секунды на разговоры, мы с братом, друг за другом, ныряем под густые лапы спелого ельника, по медвежьему следу…

Медведица срезает “околокордонный” массив по прямой линии!

– Если она и дальше так пойдёт! – прикидываю я, на ходу, – То – через триста метров, вообще выведет нас на голые террасы побережья!

– Ну… может, ляжет где, поблизости? – отзывается, шагающий первым, Игорь.

Но… лес кончается. Перед нами раскрывается ширь океанского побережья. Мы стоим в полном недоумении.

– Вот, это, дааа! Просторы…

– И что, всё это, значит?!

– Бред! Вот что.

Следы наших медведей напрямую ведут через пустоту безбрежных бамбуковых террас, к океану. Мы шагаем по следам…

Море!.. Развернувшись вдоль побережья влево, медведи, словно заведённые, всё идут и идут по террасам, в сторону Тятиной. Мы всё шагаем и шагаем, следом. Километр, два километра…

Пронизывающий ветер тянет сырость нам навстречу. Замёрзшие и уставшие, мы упорно шагаем по следу… Мне всё кажется, что вот ещё, метров сто – и эта проклятая семейка, наконец, свернёт к лесу, на днёвку…

Но, не тут-то было! Медведи идут всё вперёд и вперёд! На морских террасах уже давно сошёл снег, и медвежьи следы едва угадываются среди старой соломы колосняка и низких зарослей морского шиповника. Нам часто приходится кружить, подрезая след на кое-где ещё сохранившихся перешейках снега, между проталинами…

И вот, наконец, мы вообще теряем его. Сунувшись во все стороны, мы остаёмся стоять среди сплошного ковра низкого бамбука. Ни с чем. Снега! Больше! Нет!

– Всё!

– Хорош!

Я делаю пару шагов вперёд и тяжело опускаюсь на длинную, полугнилую валёжину, лежащую в низком бамбуке морской террасы.

– Фуууу… – я длинно выпускаю воздух.

Болят ноги, целый день крошащие ледовую корку. Сквозь чёрное, резиновое голенище болотника, я трогаю колено и морщусь от боли: “Тоже мне, марафонцы, мать вашу! Рвут целый день куда-то, выпучив глаза!.. Чтоб вы сдохли!.. Все ноги о лёд побил! Сволочи…”.

Рядом, сидя на валёжине, дымит папиросой, хмурый Игорь. Говорят, что для курящего человека – нет больше счастья, чем, после тяжёлой работы, затянуться беломориной…

Саратовский кордон. С утра, к нам присоединяется Андрей Анисимов. Уже втроём, мы перебираемся на Тятино. Ну, а с кем ещё, Игорю быть в паре, как не со штатным териологом заповедника?! К обеду, мы уже работаем по долине Тятиной…

Не спеша, мы продвигаемся вверх от устья речки. Игорь с Андреем обследуют мелкие ручейки в Тятинской пойме – их интересует любая информация по европейской норке. Здесь, снега совсем мало!.. С речки, то и дело, поднимаются на крыло утки. Сегодня, в низовьях Тятиной, много больших крохалей.

А у меня – свои, медвежьи дела… Под хвойниками междуречий лежит сплошной снег! И медведи выходят кормиться на уже свободные от снега склоны надпойменных террас и темнеющую обширными проталинами, пойму речки. Тятинская пойма имеет не менее четырёх сотен метров в ширину! Искать поеди медведей на такой широкой пойме – трудновато. И я просчитываю, что рациональнее делать это – если двигаться по краю речной долины, подрезая следы медведей на выходе в пойму и собирать сведения о питании зверей, уже тропя конкретный след.

Я так и делаю! Не отдаляясь далеко от Игоря с Андреем, я подрезаю речную долину, по западной её бровке. Я шагаю по надпойменной террасе речки. Она, здесь – метра три в высоту.

А вот и медвежий след! Я вынимаю из кармана свою рулетку и приседаю над когтистыми отпечатками…

– Лапка тринадцать сантиметров! – бубню я, себе под нос, – Молодой. Пошёл в пойму. И совсем недавно.

Я сворачиваю по следу… Прикрываясь от голых ивняков речной поймы пятачками пихтарников, молодой медведь кормился на окраинах поймы. Я считаю его поеди и записываю себе в дневничок…

– Пять покопок лизихитона, три скуса бодяка, три скуса соссюреи…

Медведь подошёл и обнюхал ствол сигнального, медвежьего дерева! По его следам, я тоже подхожу к этому дереву.

– Что мы, тут, имеем?

Свежих меток, этого года, на пихте нет. Только прошлогодние. Я стою у дерева и недоумеваю: “Не понял! Почему медведь не пометил ствол? Ведь, подошёл же, обнюхал! Значит – интересовался! А, метить не стал… Почему?!”. Вопросы, вопросы…

– Ой! Адоооонис! – с улыбкой, тяну я.

На самом солнцепёке склона речной террасы, ярко-жёлтым огоньком сверкает цветок адониса. Первый, в этом году, цветок! Как приятна глазу солнечная краса его лепестков! Я подсаживаюсь поближе к цветку и несколько раз нажимаю кнопку своего фотоаппарата.

– Девятое апреля, – записываю я себе, в дневничок, – Первый цветок адониса амурского.

Это – информация в Летопись природы нашего заповедника. Том Летописи выпускается по завершении каждого года.

А, вот – и ещё один, весенний цветок! Среди хаоса вповалку лежащих по земле, коричневых трубок прошлогодних лопухов, стоит пятнадцатисантиметровая гирлянда небесно-голубых, губастых цветков! Это хохлатка сомнительная. И это – тоже, первый цветок в этом году! Я делаю запись в своём полевом дневничке, о хохлатке…

Все трое, с работой, мы подходим к прижиму. Здесь речка прижимается к восточному борту речной долины. Отсюда, по гребню этого высокого борта начинается наша смотровая тропа. Сегодня мы проходим прижим по низу, у самой воды, по нагромождениям скальника. Если стоять лицом вверх по течению – сюда речка приходит с запада и впереди нас раздаётся в ширь закоулок поймы. В этом закутке, под колком пихтарника, по берегам мшистого ручейка разбросаны останки каких-то клеток!

– Мужики! – показывает нам Анисимов, клетки, – Вот что, я вам показать хотел! Это – клетки от первой партии норок!

– Ух, ты! – мы с Игорем с интересом рассматриваем шестигранники сеточной ячеи, распахнутые дверцы клеток…

– Смотри, где выпустили! – прикидывает Игорь, – Километра полтора от устья Тятиной! Удачное место! Хвойный лес, глухой лесной ручей, речка рядом, с её завалами.

– Ну! – соглашаюсь я, – В ручье – мелочи много! Так что, норкам здесь – и корм и укрытие…

– Норок сюда привезли в восемьдесят третьем году, семь лет назад. Михаил Дмитриевич Перовский нам рассказывал, как они их выпускали, – говорит Анисимов.

– Воронов мне тоже рассказывал, – кивает Игорь, – Об этой, норочьей эпопее. Он тоже участвовал.

– Вот так… – стоим мы, перед клетками, – Это – уже история…

Мы возвращаемся к Тятиной… У Игоря и Андрея тонкая работа – метр за метром, они тщательно обследуют береговую линию речки… каждую корягу, каждую нишу. Их задача – выяснить ситуацию по норке здесь, на Тятиной, в местах выпуска. Поэтому, они продвигаются вперёд так медленно. Я успеваю семь раз прошнурковать окрестности по своим, медвежьим делам…

В речке стоит много кунджи! Просто, тёмная масса…

Очередной раз, я появляюсь на метровом берегу речной поймы, над согнутым над галечным берегом речки, братом: “Ну? Как дела?”. Стоящий болотниками по колено в воде, Игорь опирается своими руками на бревно завала и поднимает на меня усталые глаза: “Ну, как… Тридцать гоголей насчитал. Двадцать крякв! Один, даже, канюк пролетал! Норки, вот, только, нет. Чисто всё…”.

– А, как у Андрея?

– Да, также…

Уже давно перевалило за полдень.

– Пора и нам поворачивать к дому! – думаю я.

Игорь с Андреем тихо совещаются и выбираются из воды речки, на стол пойменной равнины.

– Всё! Домой! – говорит Игорь, – В глазах уже рябит.

– Завтра – продолжим обследование речки с этого места, – вторит ему Анисимов, – Завтра.

– Кропотливая работа! – думаю я, – Требует ежеминутного внимания! Попробуй вот так, постой, согнутым пополам, полдня!

Мы переходим речку по бурному, валунному перекату и выбираемся на окончание нашей, такой родной, смотровой тропы.

– Всё! Теперь – домой…

Мы неторопливо шагаем по тропе, поглядывая сверху в пойму. С гребня высокого борта речной долины хорошо просматривается всё пространство широченной поймы Тятиной. Сетка веток по-весеннему голого, пойменного ивняка ничуть не мешает нам.

Прямо на тропе, натыкаемся на медвежий помёт! Я останавливаюсь и вытаскиваю из рюкзачка стопку новых полиэтиленовых пакетиков. Я, их – специально для этого накупил в магазине.

– Саня! – оборачивается, уже прошагавший вперёд по тропе шагов тридцать, Анисимов, – Тут – ещё один!

Я забираю оба помёта с собой – мне уже мало знать, что помёт состоит из энного объёма лизихитона и энного объёма листьев осоки. Мне нужен более детальный анализ.

Смотровая тропа закончилась.

– Давайте, вывернем к дому через ольховники Банного ручья! – предлагаю я, – Посмотрим, что делается под лесом.

И мы закручиваем “малый круг” – по ольховникам Банного ручья…

Под ольховниками лежит ровный, метровый слой снега!

– Значит, – прикидываю я, – Основные запасы лизихитона для медведей – по-прежнему, недоступны.

А под хвойниками – вообще стоит нормальная зима!

– Здесь – столько снегу! – я удивлённо смотрю по сторонам, – Теперь мне понятно, почему медведи со всех окрестностей выходят кормиться в пойму Тятинки!

Пока Андрей с Игорем кочегарят печку и варят еду, я, устроившись на большущем бревне перед Тятинским домом, работаю с помётами. Ведёрко, широкий и мелкий противень, пинцет, препоровальная игла, резиновые перчатки и разнокалиберные плошки – вся моя полевая лаборатория. Я зачерпываю две трети оцинкованного ведра чистой воды из глубокой лужи, что разлилась в вездеходных колеях на углу нашего дома. И выворачиваю в него ком медвежьего помёта, из полиэтиленового пакетика.

Нужно быть ботаником, чтобы заранее просчитать, что все кусочки лизихитона всплывут на поверхность воды! Ведь, это растение – типичный гигрофит. Жизнь в воде связана с недостатком кислорода. Лизихитон приспособлен к такой жизни тем, что его ткани имеют огромные межклеточные полости, заполненные воздухом.

Я сдвигаю палкой толщу плавающих на поверхности воды, кусочков лизихитона и выкладываю их на один конец противня. Двумя палочками, я выуживаю клок зелёных листьев осоки и убираю его на другой конец противня. Теперь, осторожно покачивая ведро, словно старатель свой лоток, я, через край, сливаю воду…

На дне ведра желтеет россыпь косточек! Я вытряхиваю их на противень, отдельной кучкой. Здесь – зубы, позвонки, рёбра…

– Саня! – смеётся Анисимов, проходя мимо меня, с вёдрами воды в руках, – Ну, ты, прям, как золотодобытчик!

Я молча улыбаюсь ему в ответ…

Ну, вот и всё! Моя работа тоже сделана.

– Игорь! – зову я, разгибая затёкшую спину, – Иди, помоги?

Из двери тамбура выходит мой брат, на ходу откупоривая флакончик спирта и протягивает мне смоченный спиртом, тампончик ваты. Я тщательно протираю тампоном, сначала резину перчаток, а потом, стянув перчатки – и свои руки.

– Ну, как у тебя? – интересуется, немногословный Игорь, – Нашёл что-нибудь?

– Конечно! – восторгаюсь я.

Я тащу Игоря с Андреем к своему противню: “Вот! Смотрите! Это – рыбные косточки! И в первом помёте, и во втором! При анализе помёта на месте, без воды – они, просто остались бы незамеченными!”.

– Смотри, а кости – старые! – Андрей внимательно рассматривает позвонки кеты, – Жёлтые все!

– Конечно! – я восторженно бросаюсь в разъяснения, – Это – кости кеты, пролежавшие на речке с осени! Отсюда важный вывод – медведи, весной, подбирают по берегам речек осенние скелеты кеты.

– С голодухи?

– Я бы не сказал, что они у нас особо голодают! – отрицательно качаю я головой, – Травы, с первых же дней – хоть зажрись.

– Тогда, может, минеральное питание? – напирает на меня, дотошный Анисимов.

– Да, тоже, не очень-то привяжешь, – пожимаю я плечами, – Во всяком случае, то, что весной медведи подбирают оставшиеся с осени кости кеты – теперь, уже доказанный факт! Теперь я могу написать в статье, что и у нас, на Кунашире, прослеживаются следы питания медведей, характерного для северных регионов страны! В научных статьях сообщают, что на Колыме, ранней весной, медведи бродят по берегам реки и подбирают осенние кости кеты! Там, это – норма…

Тятинский дом. Утро. Я проснулся первым. Я стою на углу дома, гляжу на конус Тяти, прицениваюсь к “природе и погоде”. На мой скрип входной двери, с нар поднимает голову Игорь: “Ну, что там?”.

– Безоблачное небо! – отвечаю я, – Сегодня будет солнечный день!

И мы торопимся разжечь нашу печку…

В девять часов – утренний сеанс связи. Через десять минут, мы, своей тройкой, уже вываливаемся из дома. Не задерживаясь, мы проходим по смотровой тропе, к месту вчерашнего окончания работ. Игорь с Андреем опять распределяются по речке, каждый – по своему берегу. У них – снова, поиски следов норки.

Я же, не отрываясь от них далеко, рыскаю по снежной равнине поймы. И по ближайшим окрестностям. За ночь мокрый снег схватился крепкой коркой наста и мне, очень даже приятно, ходить туда, куда вздумается…

Следов медведей пока не видно. Зато, вот! Здесь, вчера мышковала лисица!

– Звик! Звик! Звик! Звик!

Повизгивая каблуками болотников по насту, я подхожу к заиндевевшей за ночь, лунке. Рядом с нею валяется желудок и кишки мышки.

– Хм! Охота была удачной! – констатирую я и мечтаю, – Вот бы, найти лисий экскремент!

У Игоря, ведь, специализация – питание пушных зверей. Он всю зиму анализирует в Вороновской лаборатории, в Южно-Сахалинске, лисьи экскременты. И собольи тоже. У них база – со всей Сахалинской области! Для него ценен каждый лисий экскремент с Кунашира…

Просто так, из любопытства, я заглядываю в лунку. Узкая, сантиметров восемь и глубокая, сантиметров шестьдесят, лунка. На её дне, преспокойно лежит, лисий экскремент!

– О! – радостно хмыкаю я, – Ценная вещь!

Но, радость моя – преждевременна!

– Блин! Вот, сволочь! Изголилась, куда! – через минуту зло матерюсь я, не зная, что и делать, – Попробуй – достань!

– Надо, палками попробовать! – ещё через минуту, приходит мне в голову, мысль, – Ничем другим, туда не влезть!

Я шагаю к ближнему кусту ивы и срезаю два длинных прута… Возвращаюсь к лунке. Присев над ней на корточки, я стараюсь, в этом ледяном кувшине, зажать между концами двух палок “ценный экземпляр”… Ничего не получается! Это – всё-равно, что взять рисовое зёрнышко!

– Блин! Я что, японец?! – злюсь я, согнувшись над лункой, – Не умею я! Палочками!

Долгое время мне ничего не удаётся. Но, минут через тридцать, я побеждаю!

– Ура! Экскремент – мой! – я пляшу вокруг лунки от радости.

– Интересно! – я прекращаю свои индейские пляски и оглядываюсь по сторонам, – Что подумала бы лисица? Увидев мои “ужимки и прыжки” вокруг своего экскремента!

– А! Наплевать! – довольный собой, я заворачиваю лисий экскремент в кальку, привязываю к нему нитку этикетки и вкладываю его в матёрчатый мешочек, к другим, таким же…

Вскоре, я подхватываю медвежий след! Вот и у меня пошла работа! Спустившись на проталину поймы с моей стороны, взрослый зверь пасся на белокопытнике. Я вынимаю из кармана свою рулетку…

– Четырнадцать сантиметров! – бубню я себе под нос, пряча рулетку, – Взрослый.

Сейчас, повсюду из почвы торчат короткие и толстые, зелёные пеньки всходов белокопытника. Каждый из них увенчан, только ещё начинающим разворачиваться, зелёным кончиком листа. Я шагаю по кормовым набродам медведя и считаю поеди…

– Пятьдесят четыре скуса! Это – много!.. Интересно – медведи всегда едят только плотные ткани ростка!

Откушенные медведем, рыхлые, зелёные комки зачаточных листьев белокопытника валяются рядом с пеньками от скушенных черешков…

– О! Помёт!

Взмахом своего тесака, я срубаю ветку с ближайшего куста гортензии. Вторым взмахом, я отрубаю от ветки палку. Третьим взмахом, я делаю из этой палки – две. Это и есть палки – копалки.

– Таак! Сейчас посмотрим…

Основу этого помёта составляют узкие, зелёные листья осоки. Они составляют шестьдесят процентов объёма. Остальные сорок – это симплокарпус.

– Ничего особенного! – дёргаю я, плечом, – Ранней весной, это – обычный корм медведей…

Я шагаю дальше… Впереди и справа от речной долины, уже темнеет кронами пихт и елей, хвойный массив мамашиного языка! Я вижу медвежий след. Это – по снегу, со стороны этого массива, в пойму пришёл матёрый зверь! Я озираюсь по сторонам – на этом уровне от снега свободна лишь равнина речной поймы.

Едва ступив на проталину склона невысокой здесь надпойменной терраски, медведь начал кормиться белокопытником. Я шагаю по его следам и считаю…

– Сто два скуса белокопытника! – вскоре, радуюсь я, за медведя, – Сто два! Вот, это, масштабы!

Но, вот! Мою душу тронул холодок тревоги.

– Что-то я, слишком оторвался от своих! – прикидываю я, – Нужно… быть ближе.

Бросая по сторонам настороженные взгляды, я сваливаю по речной пойме вниз, к брату и Анисимову…

Во второй половине дня, с работой, мы доходим до уровня, где Тятина начинает делиться на крупные притоки. “Рыборазвод” – как говорят старые сотрудники заповедника. Здесь, в ямах, всегда стоит масса крупной кунджи. А нам – уже пора подумать, что будем есть вечером. Пока мы с Игорем разматываем леску с блёснами на берегу главной ямы, Анисимов куда-то отлучается…

Через полчаса, он появляется на метровом бугре над нами, держа рукой перекинутую через плечо палку, напоминающую черенок лопаты: “Мужики! Ну, как? Поймали что?”.

– Вот! – мы киваем на шесть рыбин среднего размера, сантиметров по сорок пять каждая, – Не много, конечно. Но, думаем – хватит.

– Да?! – озадачивается Анисимов, – А я подумал, что вы не поймаете и на вашу долю тоже вытащил.

Он поворачивается к нам спиной. И мы, с изумлением, взираем на трёх рыбин, короткими брёвнами свисающих с крюка, вдоль его спины.

– Ну, ни-че-го, себе! – у меня отваливается челюсть.

– Вот, это, даааа! – тянет следом, Игорь.

– Где ты, таких, нашёл?! – поражаемся мы, совсем не новички в здешней рыбалке, – Как вытащил?!

– Да, очень просто! – улыбается нам с бугра, Анисимов, – Они в завалах стоят. Туда никак не подлезть, кроме как моим крюком.

Тут приходит наш черёд чесать затылки: “А что же с ними делать?! Такая прорва мяса!”.

– Давайте, на котлеты перекрутим! – предлагает Андрей и тяжело сбрасывает багор с рыбинами с плеча на снег, к своим ногам.

Автоматически, я сую руку в карман, за рулеткой…

– Восемьдесят восемь сантиметров! – снова удивляюсь я, – Вот, это кунджа! Толстая – как бревно!

– Ну! – вторит мне Игорь, – Как уху варить будем?! Её голова не влезет даже в самую большую кастрюлю!

– Как-нибудь засунем! – смеётся Анисимов, – Разрубим!