Меч Перуна. Том 6

Просетус снова сунул в рот уже немного пожёванное перо и продолжил сыпать, как ему КАзалось, умными, ДЕЙственными иДЕЯми:

«-…расчётливость Людовига сыграла здесь плохую роль… Он больше ростовщик… чем король и тем более полководец. Да… подпорченная нами кровь Меровингов, играет против нас же… Опоскудилась кровь… Став нашей… Но… мы сами этого добивались. Вот он… дуальный результат и с этим уже ничего не поделаешь. Но Олдриг мне должен помочь. Когда-то мы были близки… очень даже дружны!.. Если те, наши отношения… можно назвать дружбой. Сейчас… мы уже стали не теми… Годы… Но… теперь и меня и его… манит другое… надо отписать ему… мою великолепную идею… Она стоит этого.»

Просетус положил перо и налив в чашу напитка… выпил всю чашу за раз.

«-…жажда… откуда-то взялась жажда… Я ничего… ещё не ел, кроме сухофруктов… Может они… вызвали сухость в горле. Но… от чего отвлёкся?.. Олдрик… да-да Олдрик. Епископ… при Дофине. Примет ли он мою идею?.. Надо подумать, как её обставить, чтобы она ему понравилась… Так… подумаю… над этим…»

Просетус потянулся к одной из тарелок и взял с неё кусок жаренной курятины. Он вгрызся в неё своим ртом… и толи оторвав, толи откусив кусок, стал работать челюстями… Но вдруг… он остановил пережёвывание… и мысленно заметил:

«-…курица горчит… Дорис переборщил с перцем. Но… ладно, я заметил другое – я почувствовал голод. Это хорошо. Ум требует подпитки, вот почему я не могу найти подходящих идей и слога. Надо подкрепиться основательно, прежде чем я сяду за письмо, адресованное епископу Олдрику…»

Просетус доел кусок курицы и взяв лепёшку, испечённую ему Дорисом, стал отрывать от неё кусочки и отправлять их в рот… растворяя куски слюной, для облегчения пережовывания… Меж ними он откусывал мясо с другого куска курицы и также, медленно пережёвывая все находящееся во рту, запивал напитком из чаши, кою снова наполнил из кувшина.

Вот Просетус закончил трапезу… и отодвинул от себя остатки еды, вновь подвигая пергамент… и беря в руки перо…

«– Так. На чём я остановился?.. Олдрик… Мне надо напомнить ему кое-что, что может его *изпугать… Ведь я знаю кое-что из его старых изречений!.. Он может забыл их, но я-то нет!.. Я не из тех, кто имеет короткую память!.. Он тогда плохо отзывался о… кардинале Григории… не думая, что тот впоследствии станет Понтификом. Вот это и надо ему напомнить… Это несомненно *изпугает его! Он, скорее всего даже забыл эти изречения… но я ему их напомню… так по-дружески! Без обид… Хи-хи-хи!.. Но… дам, подскажу ему путь к *изправлению тех самых ошибок молодости… Пусть только попробует откреститься!.. Он *изпугается! Он никогда не был храбрецом, но всегда был необычайно расчётлив. Поэтому, я никогда не делился им сокровенным… Никогда. Это ставит меня выше его. Но… в своём письме, я также дам ему и выгоду… от своего предложения. Без неё тоже нельзя. Иначе не будет выбора, а он важен… Важен…»

Просетус вдруг снова, неожиданно для себя, ощутил новый приступ жажды… Его рот *изсох… и требовал увлажнения. Он потянулся к кувшину и снова налил в чашу уже остатки разбавленного вина. Взяв чашу, он стал пить из неё большими глотками… и вдруг поперхнувшись… выронил её…

– Что со мной… – пробормотал он, ощущая как всё вокруг него входит в медленное вращение. – Что со мной..произходит?!.

Он попытался встать… но ноги совсем не слушали его, и он, вследствие своей попытки, просто «съехал» со своего стула и упал на постеленный ковер… у стола – ему вдруг стало душно.

Просетус схватившись за грудь, тяжело и протяжно задышал…

– Дорис… Дорис… – Попытался он позвать своего слугу, но вместо голоса послышался какой-то бесформенный шёпот – язык также отказал аббату.

Только его ум мог ещё работать, и он переполнился невыраженным словесным идейным ужасом:

«-…я что… умираю?.. Но почему? Я что отравлен? Дорис… оказался продажным?! Я ошибся… Нельзя его было так долго держать… Надо было… отправить на тот свет… как и прежнего. Я…я…просчитался… доверился… поверил… совершил ошибку…»

Просетус потянулся к краю стола с коего торчала рукоятка кинжала, который лежал слева от него… Он дотянулся до него и… потянув за рукоятку… обронил вниз. Кинжал упал рядом с ним… издав довольно громкий стук. Просетус схватил его… и притянул к груди…

«-…убить… убить предателя!.. Уйти вместе с ним…»

Стучала в его уме только одна идея…

Стук упавшего кинжала, действительно был услышан слугой и тот высунулся из-за матерчатого навеса спросив:

– Что упало, Ваше Святейшество?

Но увидев лежащего у стола аббата, бросился к нему.

– Что? Что произошло, Ваше Святейшество?! – с этим возгласом, Дорис склонился над упавшим.

Он ужаснулся бледности Просетуса и его какой-то бесовской молчаливой улыбке, застывшей на том, что было когда-то лицом аббата – черты аббата страшно *изказились и выражали боль и ненависть одновременно…

Аббат, почувствовав, что чьи-то руки обхватывают его, скосил глаза и увидел того, кого более всех ненавидел в это самое мгновение… Он развернул кинжал и… ударил им своего слугу, целя в шею… Но рука, вдруг перестала служить ему уже в самом начале этого движения… будто кто-то заморозил все его чресла… Кинжал выпал из его ладони… не довершив задуманного аббатом.

Дорис отшатнулся от неожиданного выпада… аббата и пролепетал:

– Ваше Святейшество… решило убить меня? Но за что?

Лик аббата мало походил на лик человека… на нём застыло выражение той самой ненависти… и боли.

– Я ничего не делал… против моего Господина! Ничего! – оправдывался Дорис, стоя на коленях перед упавшим Просетусом. – Пища была приготовлена мной… и никто не подходил к ней! Никто! Я никого не подпускаю к ней в такие минуты!.. Я служил Вашему Святейшеству, как полагается служить самому честному слуге!..

Просетус уже не слышал, что говорит ему Дорис – слух также отказал ему. Только глаза продолжали видеть свет и всё, что *произходит в нём. Он видел выступившие слёзы на глазах своего слуги… и какие-то обрывки уже воцарившегося в голове хаоса, прокричали ему идеи неверия своему слуге:

«-…играет… хорошо играет сволочь…»

Просетус вспомнил архиепископа Ансгара… и его последний взгляд, брошенный на него… Ум прошептал ему:

«-…он… это он…»

Свет стал тускнеть в глазах… и аббат, вдруг, отчётливо увидел тени, кои медленно окружали его… со всех сторон. Он удивился этому – ибо его зрение, *изчезнув в земном воплощении, вдруг стало объёмным, охватив всего его и всё вокруг него… Он будто бы уже видел всё окружающее… но в полной тьме… И из неё… из Тьмы… к нему подбирались эти самые тени, сплетаясь в один клубок который медленно охватывал его… впутывая, вбирая в себя…

Дорис, уже видя, что чресла аббата Просетуса деревенеют, боязливо покосился на лежащий рядом с аббатом кинжал, и вновь дотронулся до аббата – тело того не реагировало на прикосновения. Глаза аббата поблекли, а лицо так и осталось бледным…

– … Видит Господь, я не желал ему зла! Я не знаю, что произошло с ним. Пища не отравлена, как и вино, кое я ему разбавлял. Смотри, Господи! В этом виновен не я!

Дорис поднялся и взяв оставшиеся куски курятины и лепёшки стал их запихивать себе в рот, глотая почти не пережёвывая…

– … Видишь, я не виновен! – продолжал оправдывать он себя, – его хватил удар! Он всегда жаловался на… головокружение. Всегда…

Дорис вдруг увидел на столе… перо, кое Просетус уже успел погрызть и сразу же замолчал… В его голове пронёсся вихрь догадок:

«-… Неужели же они?.. Нет-нет! Не может быть… Я… это не взял в свой разсчёт! Я давеча… изкал перья для письма… и не нашёл. Мы явно их оставили в лагере архиепископа Ансгара. И тут… появился он! Он… „тот“, что продавал всякую мелочь… ы лагере. Толстенький… на вид, совсем не внушающий подозрения. На лице следы оспы… кою перенёс когда-то. Господь сберёг его от смерти… Меня это расположило к нему. Ко мне он не подходил… продавал что-то воинам чехам… Я сам спросил его… о перьях, ибо знал гнев аббата, который потом обнаружит их пропажу, и он, с удовольствием вытащил мне целую дюжину… Продал почти за бесценок… я ещё подумал – никчёмный торговец! Не знает цен!.. Но этим я спасся… от гнева своего Господина, слуги самого Господа. И вот… неужели это… перья?! Какая чудовищная задумка!.. Значит перья я не терял! Их просто выкрал тот… мерзкий кривоногий толстяк… Он как змея… проник в наше расположение…»

Дорис взял перо в руки… и подержав отбросил его от себя. Он встал и отвернулся от лежащего и уже не падающего признаков жизни аббата Просетуса.

– Так… уже ничего не изменишь! Надо спасать себя… Но… золото аббата… мне очень пригодится! Он его прятал… Прятал… где-то… в сундуке.

Дорис двинулся к некому небольшому сундуку, который стоял раскрытым, ибо Просетус сам открыл его, дабы извлечь из него чистый пергамент. Дорис стал выбрасывать из него… кажущийся ему ненужный хлам – пергаменты, кои являлись уже распечатанными письмами какой-то тайной переписки. Аббат не выбрасывал их с одной целью – ещё раз перечитать, чтобы вникнуть в суть письма ещё раз и боле глубоко. Аббат прочитывал их… и хранил также и для будущих интриг. Там же в сундуке он хранил какие-то обрядовые предметы, смысл которых Дорис так не понял… Дорис продолжал выбрасывать всякие кажущиеся ему бесполезные предметы… и вот, наконец, достал мешок… со звонким металлическим звуком.

– Вот! Вот… оно! Счастье Дориса! Ну что же… выходит не зря я… встретил того торговца. Господь прибрал аббата… а мне дал его сокрытое богатство! Нет в этом моего умысла… Видит Господь! Я чист! но не пропадать же добру?! Прибегут стражники и всё прихватят себе! А меня обвинят в отравлении… Нет! Этому не бывать… А это… что? Золотые кресты… различных размеров… Тоже сгодятся! Переплавлю… чтобы не подумали худого!.. – бормотал голос Дориса, раздаваясь из-под монашеского капюшона.

Он извлёк из сундука всё, что представляло по его представлениям ценность в его будущей жизни. Дорис отошёл от сундука и перешагнув лежащего аббата, вдруг остановился… Он, обернувшись к телу, вновь сел у неподвижного тела. Дорис обыскал аббата… и извлёк у того поясную сумку, коя также производила металлический звон. После этого, Дорис замер на несколько мгновений, раздумывая… снимать ли с шеи аббата тяжёлую золотую цепь на которой висел Ватиканский крест? Подумав, он всё же решился на это… и потянулся к цепи… Дорис снял её и не без удовольствия прикинул её вес… в своей корявой руке. Вдруг он замер – его глаза почему-то не обнаружили тот самый кинжал святейшества Просетуса, который лежал у тела! и он в страхе повернулся – над ним возвышалась та самая толстая тень торговца, в руке которого был занесён над ним тот самый кинжал Просетуса! Мгновение… и острая сталь вонзилась в основание шеи слуги аббата Просетуса…

– Воровать у своего Господина – страшный смертельный грех! – произнёс толстяк со следами от оспин на лице. – Я отпускаю его… тебе! Отпускаю этот грех, сын мой! Да простит тебя Господь, коего ты совсем недавно так поминал!

Он даже не смотрел, как Дорис повалился рядом с мёртвым аббатом, ибо удар его был выверен и смертелен. После этого, монах со следами оспин на лице, присел у лежащего аббата и вложил в руки того окровавленный кинжал, со словами:

– Ты ведь этого хотел, Просетус? Я выполнил твоё желание.

Монах встал… и подойдя к столу, взял с него только одну вещь – недописанный пергамент письма-отчёта Просетуса к конклаву алых кардиналов.

Монах скрутил его… и положил в свою поясную сумку. Он развернулся и даже не взглянув на мешки с золотом и золотыми крестами, упавшие рядом с Дорисом, перешагнул оба тела, лежащих рядом (при этом он постарался не наступить в кровь, вытекающую из Дориса), и быстро покинул зловещую мёртвую обитель аббата Просетуса…

Только матерчатая занавесь прошелестела, когда он скрылся за ней…

– Дело *зделано, архиепископ Ансгар! Отступники понесли наказание Господа! – прошептал, при этом, Маркус…

Глава 9

…Ольдинг, смотрел издали, как его сын Орм, со своими данами, ведёт к нему пленника, и, как сразу же разобрал это ярл, принадлежащего числу духовных служителей, так как даже на таком расстоянии на том угадывалось облачение высокого саном священнослужителя.

– … Удача улыбнулась Орму! – произнёс рядом с ним стоящий дан, – видимо это… какой-то аббат, приплывавший в Гамбург в Обители церквей по своим делам с этого берега. Теперь, мы можем ворваться в его монастырь, ибо он откроет собой его ворота!

Дан покосился на ярла Ольдинга… и помедлив, добавил:

– Если же, конечно, этого захочет мой Ярл.

Ольдинг ничего не ответил на это прозвучавшее замечание – мысли его были далеко… и заняты другим. Ярл взвешивал в голове произошедшее и… вскрывшееся предательство, или не озвученные планы Ульсона на его счёт.

«-…Ульсон… всё же хитрил. Хитрил… Впрочем… как и я. Мы оба хитрили. Ну что же, провидение вскрыло эти его не озвученные планы. Обнажило их… и этим спасло меня…»

Ольдинг повернулся к видневшемуся на противоположном берегу, за лесом, шлейфу дыма – там горели Дейниц и Гамбург. Он какое-то время смотрел в ту сторону казалось бы пустым взглядом, забыв о приближавшейся к его драккару группе данов, во главе с его младшим сыном… коего он, не скрывая этого, недолюбливал. Когда он совершенно безразлично вернул свой взгляд на туже приблизившуюся группу, оторвавшись от дымов…, то его глаза вдруг загорелись ярко проявившимся интересом, переходящим в удивление и оторопь! и он, от этого, даже покачнулся на ногах, *изпытав от этого потрясение, кое разглядели и удивились этому все даны, кои смотрели на него в этот момент…

– Что?! Да не может быть?! – пробормотал потрясённый Ольдинг вполголоса, – не может этого быть?! Что же это?! Не может быть такого! Он ведь в другом месте…

Его взгляд уже безошибочно узнал идущего, опустив голову, архиепископа-легата Ансгара. Ольдинг, уже спонтанно и не осознавая что делает, быстро зашагал к краю палубы драккара и… перепрыгнув борт… оказался по пояс в воде. Он быстро направился к берегу, навстречу идущим к кораблю, а все из тех, кто увидел это его внезапное преображение стояли на палубе ничего не понимая.

– Арихиепископ Ансгар! – громко произнёс Ольдинг, выйдя на отмель берега, – как… как Ваше Святейшество Архиепископ оказался… в Гамбурге?! Ведь вы, должны были получить моё письмо в лагере короля! Письмо-предупреждение… обо всем… что произошло сегодня! Произошло у Гамбурга!..

Архиепископ-легат Ансгар, услышав обратившийся к нему голос, резко вскинул голову… не веря в услышанное.

– Я…Я слышу барона Ольдинга?! Мне не показалось? – он поводив глазами… увидел приближающегося датского ярла, произведённого в бароны, по просьбе Святого Престола, королём Людовигом.

– Да-да! Это я! Барон Ольдинг! – датчанин не без удовольствия, констатировал внутри себя то, что Ансгар, также, как и он, явно и заметно выразил некоторое пробуждение от тех дум, кои угнетали его и выказал нескрываемую радость. – Я… как только увидел архиепископа, почувствовал невыражаемую радость и восторг от… этой встречи! Правда разбавленную горечью того… что Святейшество Архиепископ и легат Ордена не получили моего письма!

Ольдинг уже был рядом с архиепископом Гамбурским и Бременским Ансгаром и искал возможность реабилитировать себя в глазах своего, до этого момента, «святого патрона».

Ансгар, действительно преобразился, после произошедшей на реке встречей и снова, в удивлении, оглядевшись, и посмотрев на того самого седого дана, который только что грозил ему судом ярла, произнёс:

– Твои… даны готовы были убить меня, Ольдинг?! Убить Святого пастыря Господа?! Ты же христианин? У тебя что нет на них воздействий?

Ольдинг с неким упрёком в глазах посмотрел на Орма и его ближних данов, и отведя от них недовольные глаза, в коих проявились искорки гнева, вновь вернул их на пленённого Ансгара.

– Мои даны ведут себя так, как ведут себя большинство наших соплеменников. Другое бы их поведение вызвало бы у других датчан подозрения! А в моём деле эти подозрения только бы мешали нашему общему делу, Ваше Святейшество! Ведь я хожу всегда по… самому острию отточенного лезвия! Вам ли этого не знать, Ваше Святейшество! Но как вы оказались одни? Здесь?! Без всего?! Без стражи?

Ольдинг сделал озабоченный вид, будто бы и всерьёз был озабочен судьбой стражи архиепископа.

Ансгар, тоже, как будто вспомнил о чем-то… и действительно стал озираться вокруг…

– Они были… со мной… Они оставались там в зарослях, ибо твои дикари бежали с первого корабля, вопя словно звери! Они осыпали нас стрелами! Мой контур стражи решил задержать их, чтобы я смог уйти. Но… я видимо задумался… и потерял направление своего движения… и снова, не понимая этого, пошёл к берегу. Тут меня… и окружили. Вот эти… и окружили. Грозили мне смертью. – Ансгар кивнул на Орма и седого дана.

Ольдинг бросил совершенно холодный взгляд на Орма и седого дана, стоящего рядом с тем.

– Это мой… младший сын, Ваше Святейшество. – Пояснил он с холодом в голосе. – А рядом с ним мой двоюродный брат, который является его дядей – Урсон. Они истинные даны… и привыкли к некому действу в нашей жизни. В ней всегда кто-то бежит, а кто-то догоняет! Так устроено наше датское Бытие! Но… не обращай на них более своего внимания, Ваше Святейшество. Теперь, ты… более не пленник… а мой гость! Взойдём на корабль, ибо на реке небезопасно… и могут появиться совсем другие даны, норманны и или ещё хуже – вагры! и все они действительно окажутся прямыми недругами Святому Престолу и вам Ваше святейшество! Впрочем, также как и нам.

Услышав об этом, Ансгар без какого-либо промедления согласился подняться на палубу драккара Ольдинга, при этом произнеся:

– Да-да! Я согласен с этим! Но… пусть твои даны… поищут мою стражу? Как я без неё?!

Ольдинг взглянул на Орма и чуть заметно кивнул.

Орм отреагировал:

– Стража скорее всего уже в монастыре… который в паре вёрст от берега у замка барона саксонцев. Мы никак её не вызовем оттуда, не получив стрел! К тому же… они убили наших двоих.

Ольдинг отреагировал:

– И правда. Ваше Святейшество, мой сын здесь прав! Они никак не смогут вызвать вашу стражу! К тому же, мне сказали, что она… убила двоих моих людей!

Ансгар оглянулся на Ольдинга и не без расстройства произнёс:

– Значит, схватка всё же была… сколько погибло моих?

Ольдинг, поглядев на Орма, и поняв его взгляд, ответил:

– Ни одного. Они убили двух первых наших… и скрылись в зарослях. Мои даны не знали кто перед нами? И, естественно, они были полны решимости отомстить!

Ансгар принял этот ответ:

– Понимаю… Но, всё же… как ты здесь оказался, Ольдинг? Ты же должен был сопровождать переправу сакских маркграфов? А ты оказался у Гамбурга в его страшный час?!

Ольдинг кивнул, и заметил:

– Это лучше нам обсудить в безопасном месте! На драккар! Берег полон норманнами и корвегами! Уж поверьте мне, Ваше Святейшество! И вагры… Вагры тоже где-то рядом!

При упоминании норманн и вагров, Анстар сразу же заторопился к кораблю… Подойдя к нему, он вопросительно поглядел на Ольдинга. Тот с лёгкостью стал заходить в воду… со словами:

– Даны не пользуются лодками, для подъёма на свой драккар! Эй! Сбрасывайте канат! – последнюю часть фразы он обратил к тем, кто оставался на драккаре.

С носа драккара полетело два каната, на коем были завязаны петли для подъёма.

Архиепископ Ансгар, вздохнув, стал входить в воду, приближаясь к носу драккара… При этом, его взгляд был обращён к огромному шлейфу дымов, кои поднимались над лесом… в стороне оставленного им Гамбурга. Глаза его, после этого, стали печальны… а сами движения… вдруг нерешительны. В его голове крутился вихрь дум:

«-…вот ведь какова событийность моей жизни… В молодости я рисковал жизнью с мечом в руках, пока не получил духовный сан. Но… и после его получения… я стал *изполнять две совершенно разные роли: епископа Бременского и легата Ордена Святого Креста. Став архиепископом Гамбурским и Бременским… я уже думал что никогда более не подвергну риску свою… духовную жизнь… И вот… снова… Снова риск… Ольдинг скользок… и вероломен, как и все даны. Но… у меня нет выбора. Они ведь дикари… по своей сути. Как на меня смотрел тот… седой Урсон?! Зверь!.. Как же я… потерял направление?! Как я мог это позволить себе?! Судьба сыграла надо мной шутку… Освальд добился своего… отбился и ушёл, думая, что нагоняет меня… Но… Господь дал мне ещё одно…*изпытание… И я его должен пройти… Пройти… Но как?.. сил нет… я полностью опустошён… какое-то… бессилие…»

Он взялся за канат… и вставляя ноги в завязанные на нём петли… стал подниматься на палубу драккара, продолжая перебирать в голове то, что «бродило» в нём:

«-…но… мне надо… понять, что мне грозит на этом драккаре? И грозит ли „что-то“ вообще? Ольдинг ведь просил у меня сан аббата… Я помню его просящий тогда взгляд. Сейчас, он не таков… Совсем не таков. Он у себя в „тарелке“ и чувствует полное превосходство, какое тогда чувствовал я перед ним… Вот и поворот… Полный поворот. Роли поменялись… Такова жизнь. Но… надо извлечь из этого пользу… Иного нет – я остался без прихода в Гамбурге. Если я окрещу несколько кланов данов, то ореол моей значимости затмит известность этих „святых“ зазнаек: Олдрика и Регинхара. Последний уже мёртв… Олдрик ещё пока жив…»

Ансгар с лёгкостью перелез через борт, так как был довольно натренирован и силён физически, и спрыгнул на палубу драккара. Ольдинг уже давно ждал его там.

– Пройдём в моё корабельное логово, Ваше Святейшество! Там никто не сможет… нам помешать. И нам надо, как можно скорее покинуть это место – не равен час… у нас появятся проблемы! Я знаю недалеко отсюда… одно укромное местечко… на речном острове. Оно у славянского берега… но всегда пустынное.

Ансгар, оказавшись на палубе, сразу же, заметил «горы» из того награбленного данами, кое ещё не всё унесли в нижний трюм драккара, в его передней части. Этот удивлённый взгляд архиепископа поймал и Ольдинг, но не слишком расстроился по этому поводу, заметив:

– Я… вынужден быть одним из них, чтобы служить Святому Престолу. Таковы… реальности.

Ансгар, ничего не ответил на это, а только спросил:

– Куда мне идти?

– Сюда, Ваше Святейшество! – Ольдинг пошёл первым, показывая дорогу оказавшемуся в западне архиепископу.

Сам Ольдинг находился в затруднении… от того положения, в кое попал. Его голова трещала от различных идей:

«-… Вот же… проКАза! Как его занесло в Гамбург! Почему он там оказался?! И… что с моим письмом? Неужели он… у саксонцев? Тогда… те передадут его… моим датчанам! Они это зделают! Обязательно *зделают! Я попал в очень трудное положение… по-своему же просчёту!.. И дёрнул меня сатана… написать его!..»

Он спустился вниз… и провёл архиепископа в свою корабельную обитель. Открыв в неё небольшую по высоте дверь, он впустил в неё первого Ансгара, а потом вошёл сам.

Они оказались в довольно низком (Архиепискоа Ансгар почти касался головой его перекрытия) корабельном помещении ярла Ольдинга

Первым начал разговор архиепископ Ансгар и в его голосе Ольдинг уловил нотки депрессии и усталости:

– Мне… многое не понятно, Ольдинг. Ты спросил почему я оказался здесь?! Я Архиепископ Гамбурский и Бременский… и где же мне как не в Гамбурге быть?! Моя Обитель здесь.

Ольдинг подвинул архиепископу свой стул.

– Садитесь, Ваша Святейшество! Здесь довольно низко… ещё ударитесь… головой. Но… дело в том, что я… послал вам предупреждение об этом готовившемся набеге на Гамбург. Послал его с одним моим человеком… Вы не получали его?

– Нет! И впервые слышу об этом. – Ансгар непонимающим взглядом смотрел на барона Ольдинга. – Кто его вёз?

– Да в том то и дело, что я не мог послать прямого гонца! Я уже попал… под наблюдение… в тот момент, когда мне *разсказали о готовившемся событии. Я не мог… рисковать в открытую и тогда *зделал это в несколько ином плане. У одного датчанина… а может он и не датчанин… ну в общем… у него на драккаре… был маркграф Нортокс, и вот то письмо я передал человеку, который как бы не от меня должен был возвестить его об этом… Видимо, Нортокс решил это… по-другому. – Ольдинг несколько изменил событийность в своём *разсказе, но донёс в нём главную суть.

Архиепископ Ансгар не сразу вник в слова Ольдинга.

– … То есть… Нортокс решил скрыть это? Но почему?.. Каков был его посыл? Он ведь… христианин…

Ольдинг улыбнулся.

– Христианин?.. Он сакс… и в глубине своего сердца верен Зигфриду и самой Фриде! Я теперь… знаю об этом точно. На саксонцев… полагаться нельзя!

Ольдинг специально сделал акцент на своей последней фразе.

Архиепископ Ансгар со вздохом, заметил:

– То же самое саксы говорят о датчанах. «Датчане вероломны и разбойники», – вот их слова о вас. Но… тогда твоё письмо у… Нортокса?

Ольдинг покачал головой:

– Я так не думаю. Нортокс, скорее всего, отдал его… или Эгило, или Ательрейду.