Пятое время года

Любимые синие астры стояли рядом, на краю стола. На стуле лежал толстый франко-русский словарь, а на нем – шоколадка с яркой картинкой… Петрушка! Неожиданно защекотавший нос запах ванили тоже был точь-в-точь таким, как прежде, когда в духовке начинали подниматься праздничные булочки с изюмом… Ах, Инуся!

Булочки, это что! К девятнадцатому августа Инуся ухитрилась превратить ночлежку в Дом. В Дом, где предстоит жить трем энергичным, преисполненным грандиозных планов женщинам, готовым на любые жертвы ради процветания «тройственного союза». Они теперь – одна команда! Роли распределены: «Значица, так. Танюха работает на перспективу – с остервенением грызет гранит науки. Плюс обучает иностранной грамоте подрастающее поколение. Девушка пашет у Надьки в шопе. Осваивает бухгалтерию как делать нечего. Инка – на хозяйстве. Создает трудящимся крепкие тылы. Экономика должна быть экономной! Вместо колбасы жрем борщ. Годидзе, ребята? – Годится!!! – В случае катаклизьмов: цунами, землетрясений, временной потери трудоспособности, Танькиной свадьбы и прочего форс-мажора – загоняем за сумасшедшие деньги буфет Эммы фон Штерн. Кто за?.. Танюх, ты чего, против? – Нет, но у меня ремарка: я категорически не собираюсь замуж. – Не зарекайся, подруга! Как говорится, дело молодое. Верней, тело. Так кто, товарищи, за?.. Единогласно!»…

– Танюш, ты проснулась? – Из-за деликатно приоткрытой двери появился носик, потом блестящая прядь «каре» и, наконец, взволнованная Инуся с крепко зажатой ладонью телефонной трубкой. – Это Павлик! Хочет тебя поздравить.

На часах было ровно десять. Время астр и белых флоксов.

– Привет, Павлик!

– Поздравляю с днем рождения! Желаю здоровья, счастья… чтобы ты всегда была самой красивой… самой… этой… – Мальчик явно сбился с текста. Как в школе, у доски, когда вдруг напрочь забывал вызубренное вдвоем стихотворение. Небесные глаза в таком случае с надеждой устремлялись к девочке на предпоследней парте в среднем ряду. Прячась за широкой спиной Коляна-Барана, она темпераментно растягивала губы, жестикулировала, дополняя беззвучные слова школьной азбукой глухонемых. Небесный взгляд приобретал васильковую осмысленность, но тут раздавался грозный голос: «Киреева, угомонись!» Зато в решении задачек по физике хроническому негуманитарию Павлику не было равных…

– Куда ты пропал?.. Алло!

– Я не пропал… Ты теперь когда приедешь?.. Если хочешь, я бы сам мог приехать.

– Нет, Павлик, я не хочу. Спасибо за поздравление, привет всем нашим! Пока!

Вот и оборвалась еще одна ниточка с детством!.. Не оборвалась, а оборвала, а это – две большие разницы.

Прекрасный воскресный день, воистину Спас-Преображение, – с высоким, загадочным небом и звоном колоколов где-то далеко за станцией – тянулся мучительно долго. В бесконечность его опять растягивало ожидание. Но ведь если Колючкин не позвонит сегодня, он не позвонит уже никогда! Надежда сменялась отчаянием, отчаяние – раздражением: попробуй тут дозвонись! Каждые десять минут разгипсованную и в связи с этим ставшую дико активной тетеньку осеняет «потрясная» идея по поводу организации шубного бизнеса, и она по полчаса вынимает тете Наде мозги…

– Дружочек, торт готов, застывает в холодильнике. Пойдем погуляем? Погода замечательная.

– Нет, я не пойду. Я жду звонка от папы. Должен же он позвонить?

– Конечно… Но если не позвонит, ты не обижайся, папа частенько забывает и про свой собственный день рождения. Ему всегда напоминала я. Знаешь что, позвони папе сама, у меня где-то есть телефон Ларисы Геннадьевны.

– Мам, я тебя сейчас убью, честное слово!

Схватив спасительную тряпку, Инуся понеслась по десятому разу вытирать пыль. Бедняжке не повезло: у сестрицы выдался перерыв в генерации идей и она валялась на диване в рассуждении, чем бы поразвлечься.

– Мадам, кончайте гонять пыль! Вы нас уже затрахали своей уборкой!

Тряпка беспомощно упала на пол.

– О, господи! За что мне все это? Как же вы мне надоели! Пожалуй, я тоже устроюсь на работу. Так, чтобы с утра до ночи, до поздней! Жек, ты, кажется, решила окончательно извести меня своим сленгом?

– Не рефлексируйте, товарищ борец за чистоту русского языка! И вообще, пора тебе, Инесса, завязывать со своими интеллигентскими примочками. Зачем они нам, трудовому народу? Как говорится, графьев мы передушили еще в семнадцатом году! – Изловчившись, Жека ухватила возмущенную Инусю за фартук и насильно усадила на диван. – Сядь, передохни, стахановка ты наша! На фиг тебе сдалась эта пыль? Давай лучше о высоком. Как думаешь, кто выше: жираф, когда лежит, или кенгуру, когда бежит?

– Отстань ты от меня, ради бога, со своими глупостями! – Инуся вырвалась, умчалась на кухню, а Жека, разочарованно вздохнув, опять потянулась за телефонной трубкой.

– Теть Жень, может быть, уже хватит? Так папа ни за что не дозвонится!

– Да идите вы все на фиг!

«Тройственный союз» трещал по швам. Впрочем, этого и следовало ожидать. Если три человека, пусть даже самые близкие родственницы, почти месяц изо дня в день толкутся на одном пятачке, причина для взаимного раздражения обязательно найдется. Тем более когда у каждой на душе скребут свои собственные кошки.

Прошел час. И еще полчаса. Телефон молчал. Не стоило ссориться с Жекой, гораздо легче было бы думать, что дозвониться невозможно, чем сходить с ума от тишины, уединившись с франко-русским словарем в своей бывшей берлоге.

К традиционному вечернему чаепитию, без которого не обходится ни один день рождения Танюши – главный для Инуси праздник в году, – все успели порядком соскучиться друг без друга. Воцарилась атмосфера всеобщей любви и согласия.

Ощутив колоссальное облегчение оттого, что день рождения подходит к концу и можно уже ничего не ждать, «счастливая новорожденная» одним махом задула все свечки на огромном круглом торте с цифрой «19» из воздушного, как сон, крема.

Бурные аплодисменты стихли. Небывало ярким, торжественным светом, всеми пятью рожками, вспыхнула над овальным столом под кипельно-белой скатертью еще вчера подслеповатая люстра. Суперторжественны были и синие астры в фарфоровой вазе, необыкновенно удачно сочетающиеся с кобальтом старинного майсена, и крахмальные белые салфетки в начищенных серебряных кольцах, и, конечно же, выдающееся Инусино произведение – шоколадный торт с грецкими орехами и полузаварным кремом. Форма соответствовала содержанию. Еще бы! Ведь в каждом кусочке – частица Инусиной души.

– Рухнуть с дуба, какая вкуснотища! Ну, ты даешь, подруга! Не оскудела еще талантами земля русская! – Стряхнув крошки с берета Че Гевары на своей красной маргинальной майке, Жека еще разок закатила глаза от восторга и, незаметно подмигнув, хлопнула себя по лбу. – Народ! И чего ж это, спрашивается, мы, три дуры, сидим без бабла, когда оно – я не побоюсь этого слова! – у нас под ногами валяется? Все, замётано! С завтрашнего дня приступаем к выпечке тортов. Торговать предлагаю в электричке. Кусками! Танюха с лотком будет чесать впереди, а мы с тобой, Инк, сзади – с большим железным чайником. Мужики, как узреют нашу Таньку, прибалдеют на фиг и весь товар расхватают как делать нечего! Ты будешь кофий разливать, а я бабки подсчитывать. Сознавайся, сколько штук могёшь наваять в день?

Обалдевшая от водопада обрушившегося на нее арго, Инуся застыла с открытым ртом, куда собралась положить конфетку, и вдруг весело рассмеялась:

– Пожалуй, я приму твое деловое предложение! Сколько нужно наваять? Два, три?

Столь неожиданный ответ тетенька восприняла по-бойцовски, лишь на секунду помрачнев: вот жалость, не вышло поприкалываться над Инкой! – она снова пошла в наступление:

– Два-три – это фигня! Нерентабельно. Надо пять! Остановимся пока на пяти. Танюх, тащи карандашик и бумажку, сейчас подсчитаем, какой у нас будет навар. Для начала прикинем себестоимость, может, и затеваться-то нечего.

С очками на носу, по-учительски четко разделяя слова, Инуся диктовала по тетрадке список ингредиентов своего торта и по привычке косила глазом: нет ли грамматических ошибок? Но великий математик Жека оперировала исключительно цифрами. Записав в столбик оптовую цену двух пачек масла, трех стаканов сахара, ванили, орехов и всего прочего и приплюсовав шестнадцать копеек за щепоть соли и сорок две за чайную ложку соды с уксусом, она моментально выдала результат, умножила его на пять изделий, потом на триста шестьдесят пять. И все в уме! Не побитая голова, а калькулятор!

– Итак, братва, чего мы имеем? Если пахать без выходных и очередного отпуска, в месяц можно забашлять не меньше штуки баксов. Раскрутимся, тогда масло заменим на маргарин. Святое дело! Как любил говаривать один мужик у нас на рынке, чтоб наполнить свои, не доложим в чужие желудки. Теперь, гуманитарки, шевелите мозгами! Нашей фирме треба имя, шоб рейтинг был ломовой!

– Женечка, может быть, по принципу «тройственного союза», что-нибудь вроде «Трио» или «Тройка»?

– Ага, «Троечницы»! Поэпатажней давай!

Вслед за «Тройкой» посыпались «триумвираты», «триады», «триумфы», мушкетеры, сестры, поросята, товарищи и медведи, составляющие неразлучную троицу, и очень скоро детская игра в слова захватила всех, особенно Инусю. В поисках все новых и новых вариантов мама, которой, несомненно, хотелось лидировать – как-никак она филолог! – терла виски, морщила лоб, шевелила губами и подпрыгивала на стуле, когда ей в голову приходило нечто остроумное – на троих!

– Учительница называется! И как только тебе доверяют воспитание подрастающего поколения?

После еще одного асаже, на сей раз с французско-одесским прононсом: «Ваш товарчик, мадам, сильно попахивает нафталином!» – Инуся побежала за энциклопедическим словарем, но и там не отыскав ничего, что соответствовало бы высоким интеллектуальным запросам младшей сестры, решительно захлопнула толстый том.

– А что, если просто «Три пирожницы»?

С остервенением вздохнув, Жека собралась высказаться по поводу тупости своей команды, но пробормотала лишь «ограниченная ты личность», язвительно сощуренные глаза критикессы стали как чайные чашки, а голос – утробным, как в ее анекдотах про Брежнева:

– Ма-ма да-ра-гая…

– Женечка, что, что?

– Теть Жень, скажите нам! Не томите!

– Ребята, вызывайте скорую, я щас сдохну! «Три пирожницы», а сокращенно – «Трипир»! Представляете, вваливаются в электричку три бабы в колпаках «ООО Трипир»!

Самое уморительное – громче всех расхохоталась Инуся. Переглянувшись, остальные члены общества с ограниченной ответственностью, что называется, поползли под на стол.

– Ха-ха-ха!.. Учти, Инка, колпаки за тобой! И, как говорится, вперед с песней!

– Ой, девочки, не могу! Жек, а какую песню будем петь?

– Постой, паровоз, не стучите, колеса, кондуктор, нажми на тормоза… – Истошно-жалобное пение опять перешло в гомерический хохот… – Эту нельзя! Не ровен час, какой-нибудь мужик из сострадания к больным девушкам возьмет и дернет за стоп-кран!

– Теть Жень, мам! Предлагаю «Марш юных пионеров»: Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих! В колпаках, с лотком и чайником, думаю, будет самое оно! Помнишь, Инусь, как мы с Бабверой маршировали?

– Ой, помню!

– Подождите ржать! – Сердито ткнув в бок похрюкивающую Инусю, Жека оттопырила ухо и насторожилась. – Кажись, какая-то зараза в дверь звонит? Тамарка, небось, приперлась деньги на бутылку просить. Танюх, пойди глянь! Скажи ей, паразитке, Женьки дома нет, и ничего ей не давай, пьянице проклятой! Мол, не обессудьте, дорогая соседка, денег нет, потому как сами все пропили. Дверь к нам прикрой, не то запеленгует!

Звонок тем временем повторился, и был он отнюдь не Тамаркиным, длинно-нахальным, а коротким. Одновременно и решительным, и нерешительным.

Смех и голоса исчезли, уплыли потолок и стены, ноги стали ватными…

Ласковое прикосновение рук, губ, сладкий аромат роз вернули сначала в прошлое и лишь потом в настоящее.

– Татьяна Станиславна, что с тобой? Давай-ка успокойся.

– Не могу! Я так ждала вас… так ждала… чуть с ума не сошла!

– Точно? А я думал, ты меня опять выгонишь… – В счастливом голосе уже появились знакомые шутливые нотки. – Не плачь, а то я сам сейчас заплачу. Ты же знаешь, какой я плаксивый.

Слезы снова закапали в букет: ведь вполне могло случиться так, что он никогда бы не сказал «ты же знаешь, какой я». Потому что просто не приехал бы, и все. Но он приехал! Такой трогательно-торжественный – впервые при галстуке, нарядном галстуке в полоску, и с огромным, сказочным букетом.

– Ведь этих роз не бывает в Москве, где вы нашли их?

– Ну, это дело техники! – Колючкин лукаво подмигнул, рассмеялся и больше уже не хотелось плакать, хотелось смеяться. Всем вместе – с ним, с Инусей, с Жекой! Будет так здорово!

Однако стоило распахнуть дверь, как Колючкин замотал головой:

– Не-не-не, я не пойду, неудобно! – и, чтобы затянуть его в квартиру, потребовались немалые усилия, после чего он опять прилип к полу. – А я твоим гостям не помешаю?

– У нас сегодня все свои. Самые близкие. Подержите, пожалуйста, букет, я сейчас!

Продолжавшие хихикать, склонившись друг к другу, «пирожницы», как и следовало ожидать, выглядели далеко не лучшим образом: растрепанные, красные, ужас!

– Инусь, быстренько причешись! Теть Жень, у вас тушь расплылась под правым глазом! Даю вам две минуты. У нас гость!

Две минуты давно прошли, а Колючкин все никак не мог расстаться с зеркалом: уворачиваясь от подбадривающих поцелуев, он с самым серьезным видом поправлял узел галстука, откидывал волосы со лба, приглаживал виски. Делать нечего: пришлось развернуть его, снова всучить букет – для вящей неотразимости – и слегка подтолкнуть в спину…

– Познакомьтесь, пожалуйста, это Николай Ив… – «анович» застряло в горле: вытянувшееся мамино лицо стало белее праздничной скатерти, и, если бы ее глупая Танюша, радостно выглядывающая из-за плеча неотразимого мужчины, вовремя не прикусила язык и отрекомендовала Колючкина еще и как «Николая Ивановича», Инуся наверняка погрузилась бы в глубокое обморочное состояние.

– Это Николай! – Не выговариваемое прежде имя – о, чудо! – прозвучало на удивление мелодично, и теперь можно было не рефлексировать хотя бы по этому поводу.

– Добрый вечер. Поздравляю вас… – К несчастью, Колючкин правильно оценил впечатление, которое произвел на маму, – сквозь его темный загар проступил густой румянец.

– А это моя мама, Инна Алексеевна.

Мертвенная бледность опрокинутого личика сменилась свекольным пыланием. Такая любезная со всеми, включая свою проклятую Ларису Геннадьевну, Инуся не то что не поднялась со стула навстречу гостю, как положено в любом приличном доме, но даже не сумела внятно пробормотать «здравствуйте».

Одна надежда оставалась на непосредственную тетеньку – эта обязательно разрядит обстановку! – но, взглянув на нее, впору и самой было грохнуться в обморок. За отпущенные минуты чертова тетенька успела повязать голову кухонным полотенцем на манер Солохи, нацепить на кончик носа Инусины очки, и теперь, щурясь поверх очков, с улыбочкой «а у нас рассеянный склероз» исследовала Николая: мол, а кто это, а что это, откуда? Выпрямившись в струну, она кивнула с видом светской львицы:

– Евгения Алексеевна Орлова-Соловейчик. Урожденная фон Штерн.

– Очень приятно… Николай.

– Располагайтесь, мон шер. У нас без церемоний.

Жекин спектакль никого не развеселил: Инуся вообще ничего не соображала, а бедняга Колючкин от такого политеса совсем стушевался и стоял посреди комнаты, в растерянности прижимая к груди гигантский букет, как какой-нибудь артист «на выходах», оглушенный неожиданно свалившимся на него успехом… Но это не его амплуа!

Пронзительно-обиженный взгляд все-таки вывел Инусю из коматозного состояния. Подскочив, она выдвинула стул из-под стола:

– Садитесь, пожалуйста, Николай! – и наконец-то освободила гостя от изнуряющего букета. – Какие удивительные розы! Танюша, дай мне, пожалуйста, бабушкину вазу! Танюша, достань, дружочек, еще одну чашку и тарелочку! И ложечку! И салфетку!

Пытаясь скрыть свои подлинные чувства, Инуся отчаянно крутилась, вертелась, бегала на кухню и обратно, но в этой жаркой суетности ее отношение к гостю проявлялось еще отчетливее, чем в ледяном оцепенении. Наблюдательный и очень неглупый, Колючкин наверняка заметил, как мама, поспешно водружая букет на стол, торопливо разливая чай дрожащей рукой и раскладывая торт по тарелочкам, прячет глаза, и догадался, что ей неловко встретиться с ним взглядом, потому что в душе она порицает его – взрослого мужчину, который, судя по всему, прошел сквозь огонь, воду и медные трубы, а теперь надумал соблазнить ее девятнадцатилетнюю дочь. Разве Инусе могло прийти в голову, что ее «маленькая Танюша, в сущности, еще ребенок», только и мечтает, как бы поскорее очутиться в объятиях «соблазнителя»?.. Кстати, кто кого соблазнил – это еще вопрос!

Однако, абстрагируясь от собственных чувств, Инусю можно было понять: Николай (чья внутренняя скованность всегда выражалась во внешней надутости разной степени) ужасно напоминал героя отечественного телесериала из жизни российского криминализированного бизнеса, а в этих сериалах, между прочим, кроме занятий безнравственным сексом, злодеи-бизнесмены только и делают, что убивают друг друга, а заодно, под горячую руку, и своих знакомых девушек. Они не пощадят и Танюшу! И все-таки Инуся, с учетом ее интеллигентского менталитета, должна была бы проявить побольше толерантности и великодушия. Где же ее хваленое уважение к личности ребенка? Почему она не подумала: вероятно, этот Николай – достойный человек, раз он нравится Танюше? В конце концов Инуся – ведь не Жека, которая, если уж закусила удила, то ее ничем не проймешь – ни тайными пинками под столом, ни умоляющими взглядами.

Великосветская ma tante с Че Геварой на груди упорно валяла дурака: далеко оттопырив мизинец, подносила чашку к сложенным бантиком губам и с блаженно-отсутствующей улыбкой юродивой витала в облаках. Как будто ее волновали проблемы исключительно высшего порядка… Ха-ха! В упрямой голове, повязанной голубым полотенцем, конечно же, давно прокрутились и сложились воедино все имеющиеся данные о Николае, и про себя, вне всякого сомнения, тетенька «не от мира сего» злорадно усмехалась: ага, явился, паразит! Как миленький. Еще бы ему не явиться! Он же не полный идиот!

Как ни старались девятнадцать пышных роз цвета спелого персика своим оранжево-розовым сиянием создать атмосферу праздника, у них ничего не получалось: серебряные ложечки с витыми ручками постукивали о тонкий фарфор десертных тарелочек в унылой тишине… Так глупо, так обидно! Три славных, милых человека, закрывшись в своей скорлупе, казались совсем не такими, какими были на самом деле, и поэтому Колючкин, наверное, думал, что Инна Алексеевна – какая-то экзальтированная дамочка с беспочвенными снобистскими установками, а Евгения Алексеевна – и того хуже. Полная клиника! А Инуся с Жекой и не подозревали, что «молчаливый, потому что сказать-то, собственно, нечего» Николай – невозможный весельчак и балагур и, не в последнюю очередь, сумасшедше обаятельный мужчина.

Он отлично управлялся с тортом, несмотря на то, что для его большой руки ложечка была совсем по-детски крошечной, не спеша отпивал чай, короче говоря, выглядел очень даже цивилизованно, но вместе с тем что ему стоило хотя бы раз лукаво сощуриться, улыбнуться своей дон-жуанской улыбкой? Тогда никто не устоял бы перед его обаяниям.

Хорошо еще, сладкоежка с явным удовольствием ел торт. Чем, кстати, потряс Инусю. Осторожный бархатный взгляд исподлобья выразил изумление: подумать только, ест торт! Кажется, похож на человека.

Не успел гость промокнуть губы салфеткой, как Инуся опять засуетилась:

– Разрешите, я положу вам еще?

– Нет-нет, благодарю вас! Удивительно вкусно, но, пожалуй, достаточно.

Обычно не злоупотребляющий изысканными речевыми оборотами, Колючкин так постарался, что захотелось расцеловать его… Когда же закончатся эти никому не нужные, занудные посиделки?! Видимо, никогда. Мама, внезапно проникнувшись симпатией к Николаю, так высоко оценившему ее кулинарные способности, опять потянулась за его тарелочкой.

– Ну, еще кусочек? Пожалуйста, Николай, вы не стесняйтесь.

Вежливый гость побоялся обидеть хозяйку, а счет, между прочим, пошел уже на четвертый «кусочек». Какой-то заколдованный круг!

Помощь пришла оттуда, откуда ее совсем не ждали.

– Позволь спросить тебя, ма шер, давно ль не перечитывала ты историю о том, как потчевал сосед Демьян соседа Фоку?

Длинный нож застыл в креме. Инуся посмотрела на сестрицу и, кажется, лишь сейчас по достоинству оценив Жекин маскарад, прыснула от смеха. Но в присутствии гостя хохотать было неловко. Смешливая мамочка закусила губу и, сделав над собой неимоверное усилие, все-таки отрезала здоровенный кусище – как сказала бы Бабвера, собака не перескочит! Только она собралась подцепить его лопаткой, как блюдо с тортом уплыло у нее из-под рук.

– Не комильфо, ма шер! – Голубое полотенце взметнулось и, на глазах у изумленной публики описав дугу под потолком, приземлилось на диван. Не дав Инусе опомниться, Жека стремительно подхватила ее под руку и поволокла за собой. – Айда, Инесса Армандовна, на кухню! Посмолим «беломорчика»! Так сказать, антерну. Отведем душу!

Из коридора раздался Жекин хохот, затем не менее громогласное: «Ой, Инк, я уж подохренела изображать Анну Палну Шерер!» – и Инусин сдавленный смех.

Ему вторил возле уха сдавленный смех Колючкина:

– А у вас тут весело, как я погляжу!

– Вы не обиделись?

– Нет… в принципе, мне очень понравилось. Классно закусил… ха-ха-ха!

За проявленный героизм в борьбе с тортом он получил традиционный поцелуй в подбородок. По понятной причине поцелуй был коротким, полусекундным, и, тем не менее, из-под светло-серого пиджака навстречу сразу же хлынула жаркая, мощная энергия.

– Татьяна Станиславна, может, сбежим? Это удобно?

– Конечно, сбежим. Я только переоденусь.

Старания не прошли даром: увидев «римлянку», Колючкин, в ожидании опять поправлявший узел галстука, заулыбался из зеркала и восторженно присвистнул: фью-ю-ю! Но когда окрыленная успехом, она, подобно белому лебедю, влетела на кухню, то поняла, что совершила непростительную ошибку. Инусино лицо застыло в великой скорби: мама отнюдь не пришла в восхищение от туники неизвестного происхождения и особенно от толстенькой золотой цепочки.

– Мам, не ты ли говорила, что детям нужно доверять? Вот и доверяй! И не волнуйся, я тебе обязательно позвоню. Пойди, пожалуйста, попрощайся с Николаем.

Лучше было бы уйти по-английски!

– До свидания, Николай. – До свидания, Инна Алексеевна. – Приходите к нам. – Спасибо, обязательно. – Очень приятно было познакомиться. – Мне тоже. – Приходите. – Обязательно. – Всего доброго, Николай. – До свидания, Инна Алексеевна. – Приходите…

– Все, Инусь, пока! – Вышло не очень-то вежливо, но желание оказаться в лифте вдвоем с Колючкиным перевесило искреннее сочувствие к Инусе, которая, конечно же, не могла не отпустить свою взрослую дочь, но и отпустить тоже никак не могла.

Вот черт! На лестничной клетке в ожидании лифта топталась соседская старуха со злобным пекинесом на руках.

Мало того что весь пролет в девять этажей наглая старушенция беззастенчиво разглядывала «расфуфуренную» соседскую девчонку и ее «шикарного хахаля», так еще и на выходе из подъезда почти наступала на пятки. Колючкин усмехнулся:

– Неслабый конвой! – Незаметно, но очень крепко сжал руку, быстрыми шагами направился вперед, к машине, и распахнул заднюю дверь. – Прошу!

Его темпераментное пожатие заставило забыть обо всех любопытных старухах, пучеглазых собаках и вообще обо всем на свете. Кроме… В прострации опустившись на сиденье, она откинула голову и замерла в ожидании первого после бесконечной разлуки страстного поцелуя.

Прождала, надо сказать, довольно долго. Пока не сообразила, что машина давным-давно едет. Коварный обманщик, Колючкин сидел впереди, рядом с «немым» водителем Геной, и был всецело поглощен разговором по мобильнику:

– Короче, цена пока стабильная, но, думаю, тянуть особо не надо…

Мелькали желтые окошки электрички, контуры деревьев, слепящие фары машин. На несколько секунд все заволокло черным дымом, но извергающий его грузовик быстро остался позади. Пролетел на невероятной скорости пустой автобус-«гусеница» – в парк. «Мерс» вырвался на Кольцевую. Деловой человек, сменив уже по меньшей мере двух собеседников, продолжал общаться исключительно с внешним миром. На каком-то своем, далеком, чужом языке. Непонятная лексика поначалу раздражала ужасно: а какое, собственно, отношение имеют все эти вертлюги буровые и краны шаровые ко дню рождения девочки Тани? – однако спустя некоторое время чужой язык оказался вполне переводимым, а виртуальные собеседники Колючкина благодаря разнообразию его интонаций обрели плоть и кровь. Игорь Тимофеич? Прошу прощенья. Николай. Я не поздно? Вы велели позвонить, докладываю… – это, безусловно, большое начальство, мафиозного вида дядька лет под шестьдесят, мается от бессонницы. Юрок? Как здоровье? Получше? Молодец! Ну что там у нас в конторе? Доложи поподробней – это сослуживец, больной, заспанный, однако ни болезнь, ни два часа ночи по местному времени – не в счет, дело превыше всего. «Михалыч» – молодой, страшно бестолковый парень, еще не спит, но соображает хуже, чем спросонья. Короче, Михалыч, слетаешь туда дня на два. Понял? Разведаешь обстановку, и не больше. Понял? Лишнего на себя не бери. Все! Отцу привет передавай…