Пятое время года

И версия номер два – он не звонит, потому что ужасно обиделся, – заставившая в понедельник, примчавшись из больницы от Жеки, позвонить ему и сразу же в панике отключиться, услышав в трубке сварливый женский голос: «Вам кого?», – возможно, и не имеющий к Колючкину никакого отношения – телефонная связь иногда дает сбои, но окончательно отравивший существование, так вот, и эта версия, если вдуматься, была полной ерундой. Он не мог рассердиться или обидеться. По одной простой причине: расчетливая Анжелка, конечно же, утаила от него свой источник информации. Зачем ей стравливать отца с Людмилой? Невыгодно. Выдав Людмилу, крошка могла лишиться квартиры в престижном доме, в престижном районе, а в престиже для Анжелки весь смысл жизни. Да и сама Людмила, безусловно, предпочла остаться инкогнито. Для чего ей ссориться с тем, кто платит деньги? Не Анжелка же их платит. А раз Людмилино имя не фигурировало в потоке обвинений, значит, встречи на пустынном пляже просто-напросто не было и у Колючкина нет никаких оснований обижаться на свою Татьяну Станиславну, хотя она очень виновата перед ним и уже целую неделю клянет себя за беспечность. Но, честное слово, она была больше чем уверена, что пожилая тетка, какая-никая, а все-таки литературоведка, не опустилась до того, чтобы вступать в сговор с ничтожной Анжелкой. И жестоко ошиблась! В очередной раз подвела привычка мерить всех на свой аршин.

Кстати, и в поисках ответа на вопрос, почему он не звонит, вместо того чтобы моделировать ситуацию на себя и выдумывать всякие глупости, вроде смертельной болезни, авиакатастрофы или неожиданной командировки на какую-нибудь Огненную Землю, где нет мобильной связи, следовало бы, наверное, распахнуть глаза пошире и посмотреть на ситуацию с другой стороны. С позиции женатого мужчины. Можно не сомневаться, дома его ожидал грандиозный прием. Если уж Анжелка не поехала отдыхать на Майорку и, затаившись, день-деньской караулила под дверью, чтобы раз и навсегда отбить у бывшей квартирантки всякую охоту приближаться к ее отцу меньше чем на километр, то нетрудно себе представить, какой оглушительный скандал был организован ему. Неверный муж растерялся, испугался, покаялся во всех грехах и, получив прощение, решил, что лишние проблемы ему не нужны. Действительно, к чему менять привычный образ жизни из-за какой-то, пусть даже очень миленькой, девчонки?

Ответ, похоже, был найден, но, странное дело, сколько она ни напрягала воображение, разъяренная мадам Швыркова бушевала в одиночестве. Испуганного Колючкина рядом не было… И не могло быть! Испуганный, растерянный, кающийся – это не о нем!

Перед глазами возник иной, милый образ: господин-лучше-всех с девчонкой на руках, насвистывая, спускается с горы, с азартом выкачивает большими ладонями море на берег, а в минуты перед расставанием вымученно смеется и морщится от невыносимой боли.

Полностью сумасшедшая – ну и пусть! что за беда? – она кинулась к телефону и набрала номер своего мобильника. Мобильник ожил, обрадовался, заиграл.

– Привет, Татьяна Станиславна! Прости, никак не мог тебе дозвониться. Я так без тебя скучаю! – Я тоже! – Короче, я не могу без тебя жить! – Это я не могу без вас жить! – Я тебя ужасно люблю! – Я люблю вас еще больше!

Вытерев ладонями слезы, уставшая от иллюзий, смертельно надоевшая себе в роли жалкой, слезливой неврастенички и отдаленно не напоминающей девочку Таню, она отыскала среди хлама в стенном шкафу тяжелый ржавый молоток, бросила на пол проклятый «фетиш» – кусок черной пластмассы с кнопками, и не более того, – примерилась, размахнулась и ударила по нему изо всех сил: прощайте, господин… никто!

4

Беспросветное ненастье осталось за порогом: в ярко иллюминированной квартире бурные аплодисменты семейного ток-шоу заглушал заливистый смех. Ощущение праздника не покидает Жеку с той самой минуты, когда неделю назад племянница влетела к ней в палату с долгожданной вестью: «Петрович выписывает вас сегодня!» – и, скорее, это жизнерадостная тетенька-разбитая-голова поставила на ноги племянницу-разбитое-сердце, чем наоборот.

– Танюх, ты пришла? Иди глянь, какую ахинею показывают! Сдохнешь!

– Спасибо, пока как-то не хочется.

– Не, я в смысле наоборот – жутко вселяет оптимизьм! Так поглядишь на народ и думаешь: вроде я еще не самая последняя идиотка! Сдается мне, подруга, эволюция дала задний ход. Скоро опять на четвереньки и по пальмам!

Телевизор замолк. Потешная, тюремного вида тетенька – в тельняшке, тренировочных штанах, с перевязью на шее и синяком под глазом – пришлепала на кухню, в соответствии с жанром придавила батон гипсом и здоровой рукой ловко отломила горбушку.

– Эх, Танюха, чего б я без тебя делала? Не иначе копыта бы с голоду откинула. Хлеб вкусный, зараза! Тепленький! Щас жахнем кефирчику, а к семи, глядишь, медицина подтянется, тогда чайку рванем с больничными конфетками. Уму не растяжимо, чего это парень так волнуется о моем здоровье? – Жека подмигнула припухшим глазом, и, очень близкие в последнее время родственницы, они принялись хихикать, дружно прыская кефиром.

– Теть Жень, как думаете, долго еще доктор собирается пользовать вас? Какие перспективы?

– Мрачные! Боюсь, долго. Влипли мы с тобой, подруга, по-крупному! Ладно, не дрейфь, сегодня беру Петровича на себя. Нехай с инвалидкой в шахматишки перекидывается! – Приколистка-тетенька свела глаза к носу и завертела пальцем у виска. – Вроде как для восстановления утраченных при падении функций моего головного мозга. Только смотри, как бы нам с тобой не пролететь мимо кассы! Сама понимаешь, такие женихи, как Петрович, на дороге не валяются. Растолкуй популярно, почему Николай не пробуждает в тебе нежных чуйств?

– Во-первых, я ненавижу имя Николай.

Вскинув бровь, Жека явно зафиксировала подтверждение каким-то своим тайным догадкам, но сделала вид, будто не заметила раздражения в голосе племянницы, которую имя Николай, похоже, взялось преследовать до конца жизни.

– Ну, это уж фигня! Вот если бы его звали Хусдазадом, тогда я бы прониклась твоими глубокими сомнениями. Кому охота, чтоб его дети откликались на Хусдазадовичей? Поехали дальше!

– Дальше, я не выношу бородатых, тем более курящих. Как с ними целоваться?.. Фу! Кроме того, не знаю, как на ваш изысканный вкус, но на мой – кадр несколько тучен.

– Тучен? Ой, не могу! Главное – несколько! Сдохнешь с тобой! Ха-ха-ха! – Жека расхохоталась, хотя ничем таким уж особенно остроумным порадовать ее опять не удалось, залихватским жестом опрокинула в рот кружку с остатками кефира и протянула через стол – одну на все про все – руку. – Дай пять… и будет десять!

– Ваши контраргументы, теть Жень?

Вытянув шею, тетенька выглянула в коридор, приложила к губам ладонь лодочкой и перешла на шепот – сие должно было означать, что в ожидании семи часов Петрович уже толчется под дверью.

– Бороду мы с тобой ему запросто сбреем! В первую брачную ночь. Он и охнуть не не успеет. Тучность тоже ликвидируем как делать нечего. Ради вашего счастья я готова целый день тереть ему морковку.

– Да-а-а, особенно с гипсом хорошо!

– Во имя любви, подруга, я и одной левой ему целое корыто настругаю! Нет, ты давай все-таки на досуге мозгами-то пораскинь. Представляешь, выдали бы мы тебя за Петровича! Такой удобняк! В поликлинику не надо таскаться, в очереди штаны просиживать. Классные дела! Опять же экономия средств – конфетки халявные, коньячок даровой, цветочки друзьям на аменины. В больницу загремим – твой Николай нам завсегда по блату лишнюю капельницу организует.

– Вы что, опять собрались падать? Лично я, после первого же посещения вашей замечательной больницы, твердо решила беречь здоровье.

– Мало ли чего? Вдруг какая экстремалка? Короче, ставлю вопрос ребром… – Грозный матрос в тельняшке, этакий персонаж из «Оптимистической», Жека стукнула гипсом об стол. – Ты решительно отказываешься от такой выгодной партии?

Звонок в дверь не дал ответить: самым категорическим образом!

– Во, зараза, какой пунктуальный! Видать, прям невтерпеж! Вот любовь-то, а? Чего теперь делать? Иди, впущай медицину!..

Жених занял весь дверной проем. Морковки надо много! Одним корытом не обойдешься!

– Добрый вечер, Танечка! – Кокетливо улыбаясь в бороду, мелкий взяточник очень крупных размеров протянул коробку «ассорти» в лопнувшем целлофане и потрепанные дождем и ветром красные гвоздики – подношения несчастных калек.

– Здравствуйте… – Еле удалось сдержаться, чтобы не добавить «батюшка», до того бородатый Петрович, принарядившийся по случаю непогоды в черный безразмерный плащ и доисторического вида шапку, походил на батюшку, вернувшегося после всенощной к своей попадье. Но по сути больше чем на купца третьей гильдии он все-таки не тянул.

– Милости просим-с! Уж мы с Евгенией Алексевной все глаза проглядели. Куда же это, говорим-с, запропастились наш Николай Петрович? Без четверти семь-с, а его все нет-с!

Вместо того чтобы обидеться, уйти и больше никогда не возвращаться, этот ничтожный тип улыбался, будто глухой. Удивительно, как люди меняются в предлагаемых обстоятельствах! Идол инвалидных теток и бабок, доктор суетился, не зная, куда пристроить мокрый зонтик, посшибал задом все щетки и рожки для обуви, висевшие у двери, и кинулся их поднимать.

– Ой, извините, простите…

– Ничего-с. Сущие пустяки-с. Мы так рады-с! Дайте мне ваш зонтичек, я поставлю его посушиться.

Ужасная нахалка – но надо же как-то отвадить «женишка»! – она заперлась с черным поповским зонтиком в ванной и, зажимая рот руками, нахохоталась до изнеможения. Продолжительный смех, подобно долгим слезам, привел к резкой смене настроения: да как смеет этот куль с овсом рассчитывать на взаимность?! Пугало огородное!

Все точки над «и» поставила демонстративно захлопнутая дверь в берлогу, однако стоило лишь поклясться себе не выходить ни под каким предлогом и погрузиться в изучение французских артиклей, как зазвонил телефон. Надоедливые гудки зудели и зудели в упрямо заткнутых ушах. Наконец вместо ожидаемого «Чапаев слухает!» за стенкой задребезжал Петрович:

– Да-да… кого?.. одну минуту, – и в дверь протиснулась борода. – Можно, Танечка? Это вас.

Выхватив трубку у вконец обнаглевшего доктора – с какой это стати он подходит к телефону в чужом доме? расхозяйничался! – она не преминула с силой прихлопнуть за ним дверь…

– Да? Алло? Я слушаю.

– Привет… Кто это сейчас подходил к телефону?.. А почему у тебя отключен мобильник?.. Что ты молчишь?

Это был он! От звука его низкого, завораживающего голоса голова пошла кругом, однако мужчина, обладающий гипнотическим голосом, ни в коем случае не должен был догадаться о полном смятении брошенной им, но по-прежнему влюбленной в него девчонки.

– Вам не кажется, что вы задаете чересчур много вопросов? И вообще, почему вы разговариваете со мной таким гэпэушным тоном, можно узнать?

Он не ответил. В трубке послышались оживленные мужские голоса: деловой человек одновременно общался с кем-то еще…

– Короче, давай бери машину и подъезжай к «Редиссон-Славянской». Часа через два. У меня пока еще дел полно. Утром улетаю.

– Нет, я не подъеду.

– У тебя там гости, что ли?.. Ладно, я сам приеду. Минут через сорок спускайся вниз.

Короткие гудки ошеломили еще больше, чем сам звонок: он приедет через сорок минут! Но почему через сорок? Ведь только что он заявил, что у него дел на два часа. Что сие значит? И зачем он приедет? Просить прощения? Непохоже… Может, он считает, что, когда бы ни позвонил, хоть через год, когда бы ни приехал, Татьяна встретит его с распростертыми объятиями? Если так, то он излишне обольщался!

Между тем от сорока минут уцелело только тридцать пять, и вновь охватила паника: распростертых объятий не будет, а что же будет? Как его встретить? Высказать все свои обиды, поведать о горючих слезах? Ни за что! Сделать вид, что ничего не случилось? А зачем? Чтобы все начать сначала? Не получится. Ничего уже не получится! Восемнадцать дней страданий и восемнадцать дней абсолютного равнодушия к ним не выкинешь из памяти. Так с каким же лицом встретить его? С веселым, сердитым или непроницаемым?

С чужим! И, кажется, он сам подсказал, как не сфальшивить. Налетевшие фантазии, будто пазлы, сложились в картинку: брошенная так соблазнительна, так хороша, что он ахнет: ах, кто это?! Откуда эти огромные серые глаза? Эти длинные, веерообразные ресницы? Эти притягательные губы? Словом, ужель та самая Татьяна? И далее по тексту Модеста: О жалкий жребий мой! – потому что вся эта умопомрачительная красота предназначена другому. Неважно кому! В квартире на девятом этаже собралась большая компания, и все ждут не дождутся возвращения очаровательной хозяйки.

Комбинезон с Пятой авеню или римская туника не могли иметь места, тем более что и погода выдалась мерзопакостная. Духи, так же, как помаду и темно-красный лак для ногтей, следовало позаимствовать у Жеки: ее «Опиум для народа» не спутаешь ни с чем.

Затянув широкий пояс на черном «коктейльном» платье на самую последнюю дырочку, она распахнула фрамугу и перегнулась через подоконник. Далеко внизу серебрилась мокрая крыша затормозившей у подъезда машины… Ага, прибыли-с! Но, извините-с, придется подождать-с! Для начала пусть Петрович ахнет и, есть надежда, наконец-то сообразит, что куль с овсом – не пара Бриджит Бордо. Причем, в зените ее всемирного обожания.

В кухне, где клубился сизый дымище, вишневые губы, сладкие-пресладкие зрелые вишни, растянулись в обольстительную улыбочку:

– Доктор, угостите даму папироской!

Петрович оторвал тупой взгляд от шахматной доски – Жека, со своей больной «башкой», опять поставила медицине мат – ахнул и в обалдении приподнялся навстречу. Спохватился, протянул пачку сигарет. Пламя зажигалки в его пухлой руке трепетало так, словно к кухне приближался шторм. Еще бы! Из-под веерообразных ресниц, не мигая, на доктора смотрели суженные от дыма, страстные глаза. Правый глаз не удержался и зазывно подмигнул… О господи, боже ты мой! Очумевший Петрович закачался, ухватился рукой за край стола и, увлекая за собой шахматную доску, с грохотом приземлился на пол! Все попытки поднять его под дикий хохот зрительного зала потерпели фиаско: толстяк застрял между столом и холодильником, как Винни-Пух в норе у Кролика.

– Ха-ха-ха!.. Сдохнешь с тобой, Танька! Тянем-потянем, вытянуть не можем! Давай вставай, Епиходов ты наш! Местного разлива! Часом, кий не сломал?.. Ха-ха-ха!

Сумасшедший дом! Жекиного зонтика не оказалось ни на вешалке, ни под вешалкой, ни за вешалкой. Пришлось схватить свой, со сломанной спицей. Черт с ним! Главное – не переиграть. Или, еще хуже, не расплакаться.

Классный светло-серый костюм. Внушительный темно-серый зонтик. Смуглый мужчина, прогуливающийся под мелким дождиком на фоне «мерса» с личным водителем, выглядел потрясающе. С мятым Петровичем не сравнишь. А если честно, то не сравнишь ни с кем! Но, увы, он не собирался просить прощения: если бы речь шла о прощении, то сейчас он уже летел бы навстречу, широко улыбаясь и протягивая какой-нибудь необыкновенный букет. Букета не было, и эмоций тоже: обернувшись на звук захлопнутой двери, он не спеша, гуляючи, свернул на дорожку к подъезду.

– Привет.

– Здрассьте! – Кокетливая, веселенькая, она, пританцовывая, затянулась сигареткой, отшвырнула окурок в мокрые кусты и улыбнулась так, как должна была бы улыбнуться самая что ни на есть легкомысленная девчонка, к тому же, слегка подшофе:

– Пардон, задержалась! Тетка отбыла в Штаты, и мы уже третью неделю подряд празднуем День независимости… хи-хи-хи… Чуть не забыла, что вы должны приехать.

Господин Швырков (а как же еще следовало теперь называть его?) и не думал ахать. Хмыкнул, отступил на шаг и смерил ироничным взглядом:

– Футы-нуты! Надо же, куколка какая! А я смотрю, что это за улетная баба из подъезда выползла! – Вдобавок к плебейской лексике он, который никогда-никогда не был пошлым, с недвусмысленным напором стиснул зонтики и вжался светлым ботинком в мысок черной туфли… Ужас! Что это с ним?.. Заметив, как вздрогнула «куколка» (от изумления забывшая о своем амплуа), он словно бы смутился, поспешил отойти и, высоко вскинув голову, так что выражение его лица стало тайной, принялся разглядывать окна на девятом этаже. – Ну, раз в гости не приглашаешь, тогда пошли в ближайшую забегаловку. Не под дождем же торчать?

– Хорошо, пойдемте… ненадолго. Меня, как вы понимаете, ждут.

Тучеподобный зонтик навис над маленьким, хлипким. Локтя коснулась горячая рука, и сразу знакомо ударило током. Вспыхнувшая, как порох, влюбленная дурочка, она капризно увернулась и побежала вперед, будто и в самом деле страшно торопилась побыстрее вернуться домой, в теплую компанию.

В полуподвальном баре царил полумрак. Копна светлых волос, контрастное черное платье и африканские вишневые губы, по-видимому, смотрелись ого-го! даже в приглушенном свете. Чтобы впредь не привлекать внимания трех вытаращившихся парней, визуально знакомых по электричке «7.45» – не дай бог, запомнят и начиная с первого сентября будут терроризировать каждое утро! – она поспешила сесть за ближайший к выходу, не самый уютный столик. Впрочем, и самый уютный столик вряд ли бы сильно изменил необъяснимо хмурое настроение мужчины в светло-сером костюме, который направился к стойке. Вальяжной походкой, манерой общаться с барменом и большой загорелой щекой (когда-то на ней уместилось целых семнадцать поцелуев!) он невероятно, до слез, напоминал Колючкина.

Пустое! Колючкина здесь быть не могло – он остался в волшебной стране у синего моря. Что и понятно, ведь он – персонаж сказочный, мифологический, выдуманный одной страшно самолюбивой девчонкой. Уж если герой ее романа, то непременно лучше всех!

Вернувшись с двумя стаканами сока, насупленный двойник Колючкина уселся напротив и брезгливо сощуренными глазами стал изучать интерьер, не посчитав нужным улыбнуться «сероглазой девочке», хотя бы в память о тех прекрасных днях, что они провели вдвоем… Ну что ж! Непринужденно положив ногу на ногу, она предалась созерцанию своего грандиозного маникюра. С трудом сдерживая слезы. Слезы жалости и к себе, и к человеку, который за восемнадцать дней из обаятельного весельчака, шутника и балагура превратился в столь надутую, стандартную, пресыщенную жизнью личность. Правда, можно было рассудить и по-другому – это его естественное состояние. Полгода назад, зимой, он, собственно говоря, таким и был. Потом пришла весна, зажурчали ручьи, зачирикали птички, и дальше все элементарно. Как у пернатых. Брачный период закончился, и больше нет необходимости распускать хвост. Но зачем он тогда приехал?.. Загустевший Жекин лак на левой руке лег на удивление ровно.

– Классные ноготки! И макияж суперский. А чего раньше так не красилась?

– Не было подходящего случая.

На безымянном кусочек лака уже отслоился. Барахло, а не лак.

– Так уж и не было? – В неожиданно близком, тихом голосе, несомненно, прозвучала обида, но достаточно было с надеждой поднять глаза, чтобы еще раз убедиться в иллюзорности своих надежд: если кто-то кого-то и хотел здесь обидеть, то прежде всего он – язвительно-насмешливый. – Неслабо! Но, в принципе, умытая ты гораздо лучше.

– Это следует расценивать как комплимент?

– Как нравится, так и расценивай. Короче… – С неожиданно серьезным видом, по-деловому, будто вся предыдущая пикировка была ничего не значащей прелюдией к чему-то гораздо более важному, он достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку и щелкнул ручкой. – Продиктуй-ка мне адрес дачи Анжелиного пацана.

Спроси он сейчас, почем сегодня акции на московской товарно-сырьевой бирже – или как там она называется? – то озадачил бы меньше.

– Какая дача? О чем вы? Я не понимаю.

Хмыкнув – дескать, все ты отлично понимаешь! – он, тем не менее, не решился произнести этого вслух, отвернулся и нервно забарабанил пальцами по столу.

– Почему ты не сказала мне, что Анжела ждет ребенка? Что она бросила институт и выходит замуж?.. Короче, она сбежала на дачу к своему пацану, и я не могу ее найти. Дай мне адрес, ты ведь там, кажется, была.

Так вот зачем он приехал! За адресом. Разыскивает заблудшую дочь… Только бы не расплакаться!

– Может, уже хватит любоваться ногтями?.. Ты не догадываешься, почему Анжела больше не хочет меня видеть?.. Зачем ты рассказала ей… о нас с тобой? Зачем хвасталась какими-то тряпками, которые я тебе купил, самым дорогим отелем на всем побережье? Объясни, чего ты добивалась?

Гром, молния, ядерный взрыв – что это было? Подземный толчок? Нет, и потолок не потрескался, и скучающий бармен, облокотившись на стойку, все так же смотрел «Ментов» по рябому «Сони». Все так же гоготали и матерились за спиной пьяные парни. А ощущение такое, что мир перевернулся!

– Я рассказала Анжеле о вас и о себе?!. И вы поверили?

– А почему я должен не верить?

Разве скажешь человеку прямо в лицо: потому, что ваша дочь – лгунья, каких свет не видывал?! Интриганка! Гнусная шантажистка! Вы думаете, она глубоко потрясена вашей изменой? Ошибаетесь! Если бы она дорожила вами, ценила вас, уважала, любила хоть чуть-чуть, она не орала бы на весь дом: у отца таких подстилок, как ты, навалом!

Вслед за этим Анжелкиным воплем, ранившим больше всех оскорблений, вспомнились и другие, еще недавно казавшиеся импульсивными, отчасти объяснимыми и потому почти прощенными ей. Но теперь этой маленькой дряни не будет прощения! А ля гэрр ком а ля герр!

– Вы спросили, почему я не доложила вам насчет Анжелиного замужества и ребенка? Отвечаю: во-первых, доносительство не в моих правилах, а во-вторых, докладывать было не о чем. Она собиралась избавляться от ребенка и категорически не собиралась выходить замуж за нищего студента. А из университета ее просто отчислили за неуспеваемость. Все, что вы от нее услышали, – сплошной блеф! Вранье! Так же, как мои «рассказы» о тряпках и дорогом отеле! В этом самом отеле, в то же самое время отдыхала хорошо известная вам Людмила Трофимовна Васкова. Как-то ранним утром на пляже она подошла ко мне, и я ужасно перепугалась, а сейчас думаю, как же мне повезло. Если бы Людмила себя не обнаружила, мне не оправдаться бы никогда. И вам, вполне вероятно, тоже. Потому что в таком случае Анжела наврала бы мне, что купленными тряпками и отелем хвастались вы!

Теперь и он, будто громом пораженный, смотрел через стол круглыми от изумления глазами. Но, к сожалению, всего лишь считаные секунды.

– Да откуда там могла взяться эта… Людмила? Не придумывай! Короче, я тебе не верю, и на Анжелу давай зря не наговаривай. Конечно, она взбалмошная, нервная, сгоряча может наболтать черт-те чего, но в принципе она хорошая девчонка. Она и врать-то как следует не умеет.

– Значит, это я плохая? И я, по-вашему, умею врать? – Под накрашенными ресницами защипало нестерпимо больно. Лучшим обезболивающим, и единственным, были три ступеньки к двери. – Прощайте, нам не о чем больше говорить!

Дождь перестал, лишь с деревьев падали крупные капли в черные, бездонные лужи. И на пылающую голову…

– Татьяна, подожди!

Каблуки застучали по мокрому асфальту, как барабанная дробь: драма должна заканчиваться на высокой ноте! К чему этот жалкий фарс? Типа: оболганная благородной барышней гувернантка понеслась топиться, а отец благородного семейства вдруг подхватился и рванул за ней вдогонку! Публика в шоке: плакать или смеяться?

Угодив в лужу на мостовой, она перескочила на тротуар и понеслась так, что быстрее не бывает, однако страстное желание навсегда избавиться от подлой барышни и ее глупого, бесхарактерного отца не осуществилось: у самого подъезда запястье сковал стальной «наручник».

– Подожди, не уходи! Я хотел сказать… короче, я не могу забыть наши с тобой десять дней… и в принципе мне все равно, встретила ты эту Людмилу или нет.

Он так и не поверил! Фактически снова обвинил во лжи и предательстве.

– Подумаешь, десять дней, которые потрясли мир! Извините, меня ждут, я и так задержалась. Отпустите руку! Пока!

Двери лифта приоткрылись и закрылись. Приоткрылись и закрылись. Опять сломался, проклятый!.. Или это знак Судьбы? Это был знак задуматься. Задуматься и вдруг понять, что запыхавшийся после пробежки, взволнованный, растерянный, он вовсе не обвинял – он признавался. В чувстве, которое оказалось даже сильнее его самолюбия…

– Стойте! Не уезжайте! Подождите! Пожалуйста!

Ветер на пустыре подхватил отчаянные крики, унес их далеко-далеко, но красные габаритные огни улетали во тьму с недоступной ветру, неземной, космической скоростью.

– Что ж ты так рыдаешь-то? Уже целый час. Давай-ка вставай, подруга, умойся, переоденься, чайку попей. Сразу полегчает… Эй, кончай пинать инвалидку! У, ёшкин кот!.. А хочешь, я тебе сюда чайку притащу? С вареньицем? Мне Надька привезла банку клубничного. Сказала, Гарибальдыч варил. По итальянскому рецепту. Не хочешь вареньица, давай внакладочку, с нашим, мантулинским рафинадиком, а Танюх?