Пятое время года

К настойчивому аромату парфюма, теперь вызывавшему головокружение совсем иного рода, примешивался еще какой-то сладковато-тошнотворный запах. Но не алкогольный.

Справа, за мокрым стеклом, сгущалась тьма. Дождь отрезал клетку от всего остального мира. Кричать и звать на помощь было бесполезно: даже если кто-то и пройдет мимо, вряд ли он захочет спасать «девицу», запертую в «мерсе».

Что-то зашуршало, и сладкий запах стал еще отчетливее. Нервно-паралитический газ!

О чудо чудное! – перед глазами возникли белые лилии: атласные края изящно выгнутых лепестков, испуганно дрожащие пушистенькие тычинки, плотные зеленые бутоны. Устало улыбающийся мужчина с модной небритостью на лице подсунул букет под самый нос.

– Ой, спасибо!

– Вот тебе еще мобильник, а то прям как Штирлиц, звоню и молчу, когда Анжела трубку берет. Там, в пакете, еще кое-что, потом посмотришь.

– Нет-нет-нет! Я не возьму!

Не слушая никаких возражений, он положил на колени яркий красно-черный пакет и уже в который раз тяжело откинулся на подголовник.

– Объясните мне, пожалуйста, что с вами сегодня?

Он не ответил. Он зевнул! Сладко-сладко зевнул в большой кулак.

– Извини… Ни черта не соображаю, так спать хочу! В принципе, две ночи не спал. Все летаю. Через два часа опять лечу. В Штаты. Сначала в Нью-Йорк, потом в Хьюстон… Короче, загоняли меня начальнички, как Сивку-Бурку… Отдохнуть бы надо… о-о-ой! – Протяжно зевнув, улетавшийся бедняжка обнял руль и, уронив голову на руки, еле разлепил сонный глаз. – А давай поедем отдыхать вместе? Ты куда хочешь? В Италию, в Испанию, на юг Франции?.. Хотя там летом жутко жарко. Может, лучше двинем к северу? В Норвегию или.. в эту… в Голланди… класс… пляж… песок… кабак… супер… серв… – Бессвязное бормотание перешло в откровенное посапывание.

Ситуация принимала довольно комичный оборот: сгорающая от страсти девчонка примчалась на свидание к сексуальному мужчине, а он того и гляди заснет!

Невольный смех разбудил знатока европейских курортов.

– Что ты смеешься?

– А где гарантия, что вы не уснете?.. Как сейчас.

Секунды хватило, чтобы недоумение в его глазах сменилось лукавыми искорками и он весело расхохотался:

– Да, что-то я действительно чересчур упахался за последнее время!

Букет в целлофане зашелестел, захрустел. Лилии было жалко, и их швырнули назад. Забыв про свой самолет, деловой человек медленно заскользил горячими, сухими губами по лицу, шее, волосам… моей сероглазой девочки, маленькой воображалы, обманщицы… а твоего банкира я вызову на дуэль и урою… Ревнивец отстранился, увидел полузакрытые в блаженстве глаза и, уверенно просунув жаркие руки под куртку и свитер, с сумасшедшей силой прижал к себе изогнувшуюся навстречу ему Татьяну, от которой в принципе можно спятить!

Если кто-то и целовал ее так страстно, так нежно, так долго и с таким упоением, то только мужчина в серо-голубых снах.

– Уходи… прошу тебя, уходи быстрей…

Сознание вернулось лишь на другой стороне переулка. В десяти шагах от бабушкиных пенатов и в двух шагах от длинной, во всю глубину старинного дома, арочной подворотни.

В пустынном садике мокла под дождем зеленая беседка. Давным-давно, раскаленным июльским или августовским днем, когда ветер в проходном дворе подгонял летучий песок, а желтеньким анютиным глазкам на глиняной клумбе страшно хотелось пить, в этой беседке, на скамеечке справа, сидела бабушка Нина и устало улыбалась своей маленькой внучке, дорвавшейся до качелей. Качели взлетали все выше и выше, и голубой сарафанчик надувался парусом.

Кроме мобильника в пакете лежали духи J’adore и кожаная коробочка с золотым колечком с бриллиантиками. И что со всем этим делать?.. Ладно, пора идти.

У дождя есть отличная привычка – когда-нибудь заканчиваться. Прямо над бабушкиным домом кусочек неба расчистился, заалел. Однако старинный дом почему-то хмурился… Что это? Три окна на третьем этаже зияли черной пустотой.

– Откуда такие классные лилии? Вау! – Швыркова засунула нос в протянутый букет и нанюхалась до полного блаженства. – Я из всех цветов их как бы больше всех люблю! До ужаса!

– Вот и поставь их к себе в комнату. У меня от этих лилий жутко разболелась голова. Боюсь, не усну. – Аллегорически последние слова были истинной правдой.

– А кто подарил? С кем встречалась?

– После расскажу, очень замерзла. Пойду залезу под горячий душ, иначе умру от переохлаждения.

Под душем «серое вещество» очистилось от лишней информации и быстро выработало легенду: складную, правдоподобную и, что самое главное, не проверяемую ни при каких обстоятельствах.

Вместо того чтобы заниматься философией, Анжелка дежурила под дверью ванной.

– Так кто цветы подарил? Он симпатичный? Высокий? Сколько лет?

После подобных вопросиков щеки порозовели, кажется, значительно интенсивнее, чем положено на выходе из-под горячих струй. Срочно требовался еще один тайм-аут.

– Если б ты знала, как у меня раскалывается голова! Будь добра, Анжелочка, сделай, пожалуйста, крепкого чайку.

Крошка едва не обварилась кипятком, дрожащей от любопытства рукой разливая чай по кружкам. Любовные истории Швыркова тоже обожает до ужаса. Вечно сидит у телика с вытаращенными глазами, когда показывают всякие гламурные небылицы в лицах про великую, до гроба, пиаровскую любовь ее кумиров.

– Ну давай же, рассказывай!

– Итак, сижу занимаюсь. Вдруг звонок. Беру трубку – а это мой двоюродный брат Илюша приехал из Нью-Йорка.

Надо было видеть разочарование, написанное на вытянувшейся рожице! Несчастная крошка так обиженно поджала губы, что не компенсировать ее душевные затраты, пожалуй, было бы бесчеловечно.

– Ты не представляешь, Анжел, какой Илюша классный! Вылитый Ди Каприо, особенно глаза. Стильный, галантный. Пригласил меня в клуб. В «Тормоз». Пришел с букетом, подарил мобильник.

Ни дикаприевские «улетные» глаза, ни прикольный «Тормоз», где крошка вместе со своей Кристиной из Нижневартовска тусовалась почти каждую ночь, пока не появился Сережка, не произвели ожидаемого впечатления: насупившаяся Анжелка, по-видимому, не простившая Илюше того, что он оказался всего лишь братом, с присвистом отхлебнула зеленого чая и скривилась:

– Мог бы из Америки и побольше привезти.

– С какой стати? Думаю, он не очень богатый человек.

– Да ладно! Они там все богатые! Только жадные очень. Не как у нас. У дураков. Вон, отец целый вагон тащит, когда в Уфу ездиет. К своим родственникам! – Абсолютно непоследовательная, Анжелка презрительно фыркнула и скорчила идиотскую рожу – изобразила всех ненавистных родственников сразу. – Больно добренький! У самого дети, а он племянникам компьютеры раздаривает!

Своими спонтанными, резкими отступлениями от темы Швыркова умела удивительно сбить с толку. Новые сведения об «отце» мгновенно вытеснили из «больной» головы все сочиненное про Илюшу. Чтобы не выдать своей крайней заинтересованности, снова не покраснеть и не запутаться с цветом Илюшиных глаз, необходимо было тоже круто сменить тему.

– Анжел, как ты считаешь, если на всех окнах коммунальной квартиры нет занавесок и не горит свет, что сие может означать?

– Что за квартира? Где?

Страшно заинтригованная неожиданным вопросом, Анжелка сильно разочаровалась, когда услышала отнюдь не детективную и не любовную историю о старинной квартире в стиле русский модерн, тем не менее задумалась и со свойственной ей житейской сообразительностью выдала массу вариантов: от «выстирали занавески и как бы спать легли» до «как бы уехали».

– Куда уехали?

– Я почем знаю? Может, отдыхать, может, ваще. А тебе не все равно?

– Нет, не все равно. Если бабушкины бывшие соседи уехали оттуда насовсем, то я вряд ли когда-нибудь увижу эту квартиру, а мне очень хотелось бы ее увидеть.

Кривая улыбочка «ненормальная, что ли?» требовала отмщения – дабы крошка не забывалась.

– Эта квартира – история моей семьи и вообще история. Кстати, я давно собиралась тебя спросить: ты с какой целью подалась на исторический?

– А на какой еще? По русскому у меня вечно ошибок дополна. Алгебру со всякой там геометрией и химией я в принципе как бы не перевариваю. Только история и остается. Прочел, рассказал – и привет!.. А ваще, какая по жизни разница? Лишь бы диплом был. После устроюсь на фирму, где приличные бабки плотят, и нормально! – Будущая бизнес-леди самоуверенно вскинула подбородок и вдруг, видимо засомневавшись, и не без оснований, в возможности получения диплома, сникла прямо на глазах. – У меня из-за этого чертового Сережки уже два «хвоста». Если я еще во вторник философию завалю, ваще будет как бы полный улет.

– Так что ты тогда тут сидишь? Бери учебник и читай.

– Да, читай! Чего читать-то, когда ни фига не поймешь, кто из этих Гегелей чего там понаписал… – Анжелка завздыхала, наморщила лобик «что же мне, бедной, делать?» и, чтобы вызвать побольше сочувствия, шмыгнула носом. Отчаявшись услышать предложение, ради которого и изображала из себя дурочку, не способную самостоятельно вызубрить элементарный курс по истории философии, она состроила несчастную физиономию «тебе-то хорошо, ты вон какая умная!» и заискивающе улыбнулась. – Позанимайся со мной, Таньк! А я тогда с тобой в ту квартиру схожу. Свалим зачет во вторник и как бы сразу пойдем. Клянусь, я тебя туда проведу!

5

Посещавшая все семинары и не по-девичьи толковая, по абсолютно справедливому замечанию симпатичного старикана профессора, бывшего «научного коммуниста», на склоне лет с детским восторгом открывшего для себя Соловьева, Бердяева, Флоренского и готового поделиться своими открытиями с каждым, в чьих глазах замечал неподдельный интерес, она получила «автомат» и сим осталась весьма довольна.

Благодаря кроссовкам со «шпорами» Швыркова отделалась легким испугом. Выскочив с зачеткой в коридор, она, задыхаясь от счастья, сообщила, что «этот старый дурак» жутко злился, гонял ее по всему материалу, но зачет поставил! Yes!!! Супер! Действительно супер – пятнадцать минут позора, зато потом полная нирвана…

Проникнуть в неприступный, молчаливый дом с кодовым замком на старинной, надежной двери оказалось посложнее, чем свалить зачет, – полчаса протоптались у парадного подъезда, а в подъезд так никто и не вошел и никто из него не вышел.

– Анжелк, все, хватит!

– Нет уж! Я сказала, что прорвемся, значит, прорвемся!

Азартная крошка еще раз со злостью подергала за ручку и стала наугад нажимать кнопки домофона. В результате чуть не получила дверью прямо в лоб. Из-за двери появилась голова огромного добермана. Большая «любительница» собак побелела и, вместо того чтобы покрепче ухватиться за латунную ручку, бросилась бежать.

Пришлось самой произвести это несложное движение и, улыбнувшись хозяйке величавого красавца, долго дожидаться, пока Анжелка не вернется с противоположной стороны переулка.

Внутри было невероятно чисто и неправдоподобно тихо. Как будто в загадочном, сумрачном доме не жил никто и никогда. Мраморные, за бурное двадцатое столетие стершиеся по краям ступени вывели к лифту, и тут, непонятно откуда, выскочила воинственная пенсионерка в брючках и оранжевом самовязаном пончо.

– Вы куда, девочки? К кому?

– К знакомым! – Анжелка потянулась к кнопке лифта, но проворная бабулька, решительно оттеснив ее, распростерла свои оранжевые крылья, прямо как двуглавый российский орел.

– Не пущу! Скажите, к кому идете!

– Да пошла ты! – Швыркова рванула к лестнице, консьержка ухватила ее за рукав, еще чуть-чуть, и консьержке мало бы не показалось.

– Анжел, стой!.. Извините нас, пожалуйста! Добрый день. Не будете ли вы настолько любезны разрешить нам подняться на третий этаж, в седьмую квартиру?

Почувствовав, что опасность миновала, консьержка оставила в покое Анжелкин рукав, однако, бочком-бочком, и опять загородила лифт своим маленьким отважным телом.

– А вы кто такие? Зачем вам туда?

– Видите ли, когда-то в этой квартире жили мои дедушка с бабушкой. И даже прапрабабушка. Если можно, нам хотелось бы туда зайти. Всего на несколько минут. Просто посмотреть.

– Фамилия как?

– Орловы.

– Нет, никаких Орловых у нас сроду не было! Тем более в седьмой. Там Зотовы всю жизнь жили. Еще Клава Синюхина. Но она уж лет двадцать, как померла. Я, считай, здесь с пятьдесят седьмого года, а никаких Орловых не помню.

– Вспомните, пожалуйста. Мою бабушку звали Ниной Александровной. Она была очень красивой. Ее не запомнить нельзя. А дедушка – Алексей Иванович.

При упоминании о дедушке в глазах-буравчиках промелькнуло сомнение.

– Алексей Иваныч? Слушай-ка, а он тоже такой интересный был мужчина? Большой такой? Статный? У него еще машина была? «Волга»?

– Кажется, была.

– Ой, ну как же, помню я его! – Подрумяненное личико так кокетливо сморщилось, словно молодящейся старушенции улыбнулась не внучка, а сам дедушка Леня. – Твой дедушка, знаешь, меня один раз до полуклиники на своей «волге» подвозил. У меня флюс был во всю щеку, а он увидел, как я на улицу вышла, и говорит: куда же это вы по такому холоду с флюсом пойдете? Садитесь, я вас отвезу. А я, знаешь, до этого никогда в жизни на легковой машине не ездила. Да еще на «волге»! Да с таким интересным мужчиной! Сразу про свой зуб забыла! – Игриво похихикав, утомительно разговорчивая особа, не вызывавшая симпатии даже с учетом ее теплых воспоминаний о дедушке Лене, погрузилась в раздумья и, перебрав в дырявой памяти всех бывших жильцов дома, опять затрясла по-цыплячьи желтой головкой. – Нет! В седьмой Зотовы жили. Мне еще невестка хозяина рассказывала, что это была квартира ихней бабки. Давно, еще до революции. Вроде бабка у них из дворян была. Хотя вообще-то Зойка ихняя могла мне и наврать. Я еще тогда подумала, что на дворян они не больно-то похожи. Все как один рыжие… А дедушка-то твой как, здоров?

– Нет… Он умер. В девяносто первом году.

– Что ты говоришь! А какой с виду крепкий был мужчина! Вот, и Зотов, Василий Тихоныч, помер не так давно. Сыновья теперь квартиру и продали. И правильно сделали! У кого из нас, из рабочих-то людей, такие деньжищи есть, чтобы здесь жить? Здесь теперь одни богатеи. В центре в магазинах, знаешь, какие цены? У нас на Домодедовском рынке все в два раз дешевле. Мы с дочкой уж давно с соседями разменялись и отсюда уехали. Еще до дефолта. Жалко, продешевили. Квартиры в центре дорожают не по дням, а по часам. Зотовы за свою аж три двухкомнатных купили!

Тарахтящая со скоростью пулемета старушня перечислила, кто из рыжих Зотовых переехал в Бутово, в двухкомнатную с двумя лоджиями, кто – в Люберцы, с кухней восемнадцать метров, кто – в Новокосино, почти что к самому крематорию, но, к счастью, «запамятовала», как зовут вторую жену какого-то Юрки, и, отчаявшись вспомнить, махнула оранжевым крылом:

– Ладно уж, идите, посмотрите! Там сейчас ремонт. Скажете ребятам, Ольга Петровна разрешила.

За черной ободранной дверью с нацарапанной мелом цифрой «7» стучали молотки, зудела дрель, распевало радио. Распахнувший дверь дядька, весь с головы до ног в побелке, будто мельник в муке, кашлял и чихал, сопровождая каждое «э-э-э-чхи!» одним и тем же нелитературным комментарием.

– Чего, девчата, надо?

Не обремененная детскими иллюзиями, семейными преданиями, волнением перед возможным несовпадением фантазий и реальности, Швыркова первой, смело, без замирания сердца переступила через порог:

– Нам разрешили посмотреть квартиру… эта, как ее?.. бабка там, внизу.

– Смотри, коли разрешили. А мы, видишь, плитку отбиваем. На что ее только клали … такую? Не иначе, на яйцах цемент замешивали…

Прапрабабушкина квартира лежала в руинах. Пыль веков стояла столбом. Клочьями висели обои, повсюду громоздились мешки со старым паркетом и кусками штукатурки, но, как ни странно, разбитая и разгромленная, старинная квартира не вызывала чувства жалости. Руины были величественными. Внушали трепет. Кажется, праправнучка очутилась здесь очень даже вовремя! Если бы со всех сторон на нее смотрели «стенки», телевизоры, холодильники, на окнах с пальмообразными переплетами болтались тюлевые занавески, а с высоченных лепных потолков свисали дешевые люстры с плафончиками, она никогда не прониклась бы духом этой квартиры так, как сейчас.

На пороге гостиной, взволнованная уже совсем иначе, чем в первую минуту, – гордо взволнованная, она попыталась реконструировать прошлое и представить, как жили предки – личности, безусловно, немалогабаритные, несуетные, неординарные. Другими и не могли быть обитатели дома с такими массивными, высокими дверями, толстыми стенами, со сводчатым потолком в широком коридоре, с внушительного объема комнатами. Здесь читали толстые книги, музицировали, обедали всей семьей за овальным столом, неспешно беседовали за долгим вечерним чаем. Предкам повезло! В начале прошлого века, как уверяют философы, время текло медленно. Хотя и быстрее, чем в девятнадцатом. У барышень, знакомых по художественной литературе, всегда было чересчур много свободного времени – не зная, чем себя занять, бедняжки изливали душу в пространных письмах подругам, поверяли своим пухлым дневникам тайные мысли и чувства и вышивали за пяльцами. Крестиком или гладью. За двадцатый век обезумевшее время доускорялось до того, что нынешние барышни катастрофически не в ладах с ним.

– Таньк, уже шесть часов! Есть хочется до ужаса!

– Уже шесть?.. Пошли.

На первом этаже с нетерпением поджидала по-родственному улыбающаяся консьержка. Оказывается, она созвонилась с дочерью, и ее Светланка вспомнила, как в детстве лазила по деревьям вместе с Женей Орловой из седьмой квартиры. Светланка передавала Женечке огромный привет и просила узнать, как сложилась ее личная жизнь. Светланке не обломилось: лишенная такого предрассудка, как почтение к сединам, Швыркова резко перекрыла фонтан вопросов, похлопав по плечу тарахтящую консьержку:

– Скажи лучше, за сколько эти рыжие квартиру продали? Тысяч за триста, за четыреста? Почем здесь метр, не знаешь?

Обалдевшая старушенция застыла с открытым ртом. Пошла красными пятнами и, не без оснований разозлившись, смерила Анжелку ядовитым взглядом:

– Может, и знаю, да тебе не скажу. Все одно, у тебя порток не хватит, чтоб у нас квартиры покупать!

Швыркова, само собой, не осталась в долгу: передразнив ехидно сощурившуюся бабульку, отодвинула ее в сторону и походкой дочери Ротшильда направилась к выходу:

– Подумаешь, Версаль! Да я, если захочу, весь твой дом могу купить!

Округлившиеся глазки в растерянности уставились на другую девчонку.

– Извините, пожалуйста, Ольга Петровна! Спасибо вам большое, до свидания.

Возле подъезда свирепая крошка зло плевала на бумажные носовые платки и вытирала ими испачканные в побелке кроссовки.

– Прям удряпалась вся в этом чертовом доме! И эта еще дура старая! Чего я такого особенного спросила? Мы с матерью все время отцу как бы на мозги капаем, чтоб он в Москве квартиру купил. Я потому с тобой и пошла. Думала, может, твоя коммуналка продается. Место престижное, но ваще – барахло! Кто сейчас в таких домах живет? Теперь другое качество жизни. Вон, у Кристинки в доме – и фитнес, и бассейн, и супермаркет. Подземная парковка. Подъехал, кинул ключи охраннику – и привет! И квартира твоя дурацкая. Комнаты здоровые, а перепланировку не сделаешь. Если только все сломать.

Возражать Швырковой было абсолютно бессмысленно: спорить можно лишь с единомышленниками, по частным вопросам. Только где они, эти единомышленники? После Анжелкиных заявлений, как случалось уже не раз, собственные представления об окружающем мире показались наивными до смешного и со всей отчетливостью стало ясно очевидное: бабушкину квартиру, конечно же, купили никакие не хранители старины и не поклонники русского модерна, а обыкновенные швырковы анжелы и иже с ними. Публика со стандартным, каталожным мышлением, с другим качеством жизни, и, поскольку они уверены, что жизнь началась с их приходом, а прошлого не существует, им ничего не жалко. Древние стены они снесут, лепнину собьют, оконные переплеты вырвут с корнем. Не исключено, что какая-нибудь новоявленная мадам решит украсить свои апартаменты коринфскими колоннами или соорудит в гостиной с туманным окном-эркером «улетную» барную стойку.

– Таньк, давай быстрей! Через десять минут кино начинается! Представляешь, она в него влюбилась, а он ей оказался как бы родной брат! Чего теперь будет? Жуть!

Противно было не то что разговаривать, но даже идти рядом с Анжелкой, которая могла бы, если уж ей так не понравилась «твоя коммуналка», по крайней мере, тактично промолчать, однако она не пожелала молчать… Что ж, долг платежом красен!

– Сильно не переживай, Анжелк! Твоя Паула – приемная дочь. Благородным сеньорам Родригес ее подкинула горничная с соседней фазенды, которую полюбил богатый и знатный кабальеро. Дон Фернандо Поганец.

– Там как бы и не было никакой горничной? И этого… богатого?

По-дебильному вытянувшаяся физиономия доставила экс-квартирантке, окончательно утвердившейся в мысли наконец-то прервать свои мезальянсные отношения с нахалкой Швырковой и в ближайшую субботу уехать к Жеке, просто несказанное удовольствие.

– Горничная, Анжелк, буль-буль! Не в силах пережить разлуку с малюткой Паулой Хуанита утопилась в Амазонке. А Фернандо – в беспамятстве. Кабальеро безумно любил Хуаниту, но его родители, воспротивившись неравному браку, оболгали бедняжку. Потрясенный изменой возлюбленной, он умчался в горы. Горный воздух отрезвил Фернандо, он решил вернуться, чтобы поговорить с Хуанитой, но – надо же случиться такому несчастью! – загнанная лошадь оступилась, кабальеро ухнулся с Кордильеров и…

– Ой, не рассказывай дальше! Неинтересно будет! – Анжелка помчалась бегом. Что и требовалось доказать! Память предков была отомщена…

За дверью надрывался телефон.

– Небось, Сережка! Прям не даст кино посмотреть! Скажи ему, что меня как бы нет. Пусть через час перезвонит.

– С какой стати я должна его обманывать? Сама с ним и разбирайся.

Швыркова засела у телика с батоном «Брауншвейгской» колбасы и пакетом сока, а телефон зазвонил снова. Для застенчивого Сережки количества звонков было явно многовато, поэтому, несмотря на волчий аппетит, пришлось убавить газ под кастрюлькой с закипающими пельменями.

– Алло! Слушаю.

– Танюшечка, это я.

Внутри все похолодело – настолько необычно отозвалась Жека.

– Что случилось, теть Жень?

– Танечка, Инуся не смогла тебе дозвониться. Ты только не плачь! Умерла Бабвера.

6

Какой сегодня будет день? Хорошо, если пасмурный, с мелким, печальным дождиком… Пока они с Жекой тащились пешком от вокзала, сквозь предрассветный, серый туман продралось ненавистное сегодня солнце.

Печальная Инуся стояла на пороге. В прихожей за ее спиной еще горел свет.

– Девочки, зачем же вы так нагрузились? Тс-с-с! Слава спит.

Жека обняла маму, и сразу бросилось в глаза, как Инуся постарела. Или ей так не шел байковый халат и неаккуратный хвостик давно не крашенных, поседевших волос? Высокая, стройная Жека, в джинсах и свитерочке, выглядела младше не на три года, а на все десять. Или даже пятнадцать.

– Танюша! – Мама прижалась, поцеловала, заплакала, и сделалось ужасно стыдно за свои нечестные мысли. – Как ты, дружочек?

– Все нормально, мам, кроме…

– Да-да, конечно. Заходите, девочки, заходите, чайник горячий.

На кухне Жека распахнула окно в солнечное утро:

– Как хотите, а я закурю! – вытащила из сумочки сигареты, кошелек и положила на стол две «тысячные». – Вот, Инк, возьми.

– Господи, что ты, Женечка! Не нужно! Зачем это?

– Бери-бери, не валяй дурака! Тебе пригодится.

– Инусь, я тоже привезла двести долларов, только не успела поменять.

– Что вы, девочки, ей-богу!

Инуся покраснела, растерялась, а деньги так и остались лежать на краю стола. Налив всем привезенного Жекой кофе, мама присела на краешек табуретки и, будто в оправдание, зачем-то начала рассказывать, сколько пришлось заплатить, чтобы Бабверу увезли в морг, сколько стоит гроб, сколько кремация.

– Кончай давай, Инк, про это! Пожалей Танюху! У нее сейчас истерика будет.

Испуганные бархатные глаза наполнились слезами:

– Жек, я сама не знаю, что говорю! Зачем я действительно? Простите меня, девочки! Но так надоело это проклятое безденежье! Я даже не смогла купить ей хороших цве… – Инуся разрыдалась, закрыв лицо маленькими ладошками, красными, опухшими от стирки, с неухоженными, обломанными ногтями.

В половине одиннадцатого все были в черном. Жека курила на кухне. Красавец папа впервые в жизни очень некрасиво горбился у окна, глядя вниз: не подошел ли похоронный автобус. Инуся суетилась: хотя все было готово, она еще раз протерла пыль в столовой, где тянулся длинный, во всю комнату стол, составленный из двух своих и большого соседского стола, перетерла тарелки, полила свои фиалки. Наконец присела. – Вроде все? – и снова вскочила. – Поди сюда, Танюш! – В детской зачем-то плотно прикрыла дверь. – Я хотела предупредить тебя… придет Павлик.