Пятое время года

Даже с учетом жесткой современности встреча Швырковых поразила своей суперсдержанностью: отец и не подумал подняться навстречу любимой дочке, влетевшая на кухню злющая Анжелка тоже не горела желанием броситься ему на шею.

– Ты бы хоть позвонил, предупредил, что приедешь!

– Решил сделать тебе сюрприз.

– Обошлась бы я и без твоих сюрпризов!

– Ладно, Анжела, не выступай. Посмотри-ка лучше, какие я тебе привез цветочки… и еще кое-что. – Недавний ревностный родитель, сейчас он вел себя как вяло-невозмутимый отчим, который по просьбе жены заехал поздравить падчерицу и которому, в сущности, глубоко наплевать, как его тут встретили и что ему тут сказали: закинув в рот маслину, он сплюнул косточку в кулак и, не спеша, потягиваясь, поднялся с дивана. – Татьяна, пошли посмотрим.

Всклокоченная крошка нервно оглядела себя в зеркале, наверное, вспомнив, что впопыхах могла одеться не в том порядке, прошипела еще что-то нечленораздельное в адрес отца, но, увидев весеннюю композицию из сказочных розовых тюльпанов, нарциссов и ирисов в белой корзине с серебристыми бантами, слегка расслабилась: – Вау!

– Тут для тебя еще кое-что… в принципе зима уже кончилась… короче, держи!

Заглянув в большой пакет, Анжелка кокетливо запустила туда лапку и извлекла шубу.

– Ого! Как бы щипаная норка? А сколько она стоит? Тысяч пять баксов?

– Какая разница?

С ума сойти! Шубка, безусловно, смотрелась неплохо, но сильно смахивала на цигейку, а за пять тысяч баксов, между прочим, можно было исколесить пол-Европы и столько всего увидеть! И Лувр, и собор Святого Петра, и Трафальгарскую площадь.

Покрутившись перед зеркалом, Анжелка с пристрастием поизучала свою бледную физиономию, изрядно потускневшую после двух дней непрерывной любви, – оттянула пальцами нижние веки, взбила челку, облизала губы – и недовольно скривилась:

– Жалко, темная, была б посветлее, б

ыло б лучше.

Странное дело: прилетевший за две тысячи километров отец не обиделся, не разгневался – безразлично пожал плечами:

– Не нравится, снимай.

– Ну и сниму! Подумаешь, напугал! – Жуткая нахалка стащила шубу и – о, ужас! – бросила ее отцу прямо в лицо. – Вали ты со своей шубой, знаешь куда?!

Не побоявшаяся показаться невежливой, «квартирантка» моментально рванула на кухню, решив для себя, что, если Швырковы сейчас начнут орать и ругаться, она удерет еще куда-нибудь подальше. Хоп-хоп-хоп – в метро, на электричку и к Жеке!

К счастью, обошлось без эксцессов. Сначала за праздничный стол, лениво подтянув к нему ногой стул, уселся тщательно скрывающий свои эмоции отец, через несколько секунд – не скрывающая своих эмоций, свирепая дочь.

Веселенький день рождения! Лютая Маленькая Разбойница, нарушив все свои белково-лепидные и прочие диеты, с жадностью беспризорницы поглощала высококалорийные продукты и, запивая икру и осетрину торопливыми глотками французского шампанского, посверкивала на отца злыми щелочками глаз. В ответ на ее испепеляющие взгляды он иронично похмыкивал, чем приводил Анжелку в еще большее бешенство.

Теперь отец и дочь Швырковы напоминали «воображалу» старшего брата с «врединой» младшей сестрой: из-за большой разницы в возрасте нет абсолютно ничего общего, а родство – всего лишь неиссякаемый источник для взаимного раздражения.

Отец точно раздражал Анжелку. Она не переставала зло огрызаться на его шуточки и окатывать родителя брезгливым презрением, за которым угадывалась какая-то страшная обида. И дело было, конечно, не в цвете шубы и не во внезапном появлении отца, прервавшем свидание с Сережкой. Подумаешь! Причины крылись в чем-то другом. Давнем. Быть может, в Анжелкином барачном детстве, когда ее запирали одну в комнате, а сосед-пьяница барабанил в дверь, в окно, грозился убить? Сомнительно. Детские переживания мучительны своей невысказанностью, Швыркова же всегда рассказывала о них с изумляющей легкостью и с таким торжеством, как будто благодаря им получила пожизненную индульгенцию… Кстати, а почему бы и нет? Хотя, помимо страсти к ключам и замкам, барачное детство, по большому счету, никак не отразилось на ее душевном здоровье, хитрющая Анжелка вполне могла шантажировать им отца, изображая смертельно обиженную на него дочь, которая по милости бессердечных родителей на всю жизнь осталась психически больной. Отец должен искупить свою вину сполна! – именно этим девизом, по-видимому, и руководствовалась Анжелка, в компании с отцом неузнаваемая: то агрессивная, то придурковато-задумчивая и вздрагивающая от каждого резкого звука – звяканья упавшего на пол ножа или глухого хлопка бутылки шампанского, умело откупоренной сильной мужской рукой.

– Так что, девчонки, поедем завтра за город?

– Чего ты придумал? Куда это, за город?

– Отличное место: лес, озеро, классный ресторан. Думал прихватить вас обеих.

– Надо говорить обоих, понял?! – «Крошка Дулиттл» определенно зарапортовалась, но нужно знать Анжелку – даже если с двух сторон послышится смешок, она все равно будет до бесконечности с пеной у рта доказывать, что надо говорить «обоих»: все говорят «обоих!» И по телевизору говорят «обоих»! Я сама слыхала! А ты ваще ни черта не знаешь!

– Угомонись. Больно ты образованная стала за последнее время. Аж страшно! Самое время тебе проветриться. Можно заодно и твоего студента проветрить. Как его? Сергея. Я не возражаю. Позвони-ка ему.

– Не поедет он с тобой, после того как ты его выгнал!

– Иди-иди, позвони!

Почти насильно выпроводив из кухни капризно упирающуюся Анжелку, он с заговорщическим видом прикрыл дверь и на цыпочках направился к холодильнику.

– Сейчас попробуем твоего тортика! В принципе я большой сладкоежка, только боюсь растолстеть. Тогда девушки любить не будут. Правильно я говорю, Татьяна?

– Лично я затрудняюсь с ответом, однако моя очень компетентная тетенька уверяет, что мужчина непременно должен быть в теле. Так что, не переживайте!

– В теле?.. Ха-ха-ха!.. Это смотря в каком теле!

Вдвоем с ним, без «чокнутой» Анжелки, было легко и весело: дружно водрузив на середину стола торт-сюрприз, вместе зажгли на нем двадцать праздничных свечек, вместе, рассмеявшись, хлопнули выключателем.

Погас свет, и дружеское настроение испарилось, улетучилось – так вдруг сделалось нестерпимо жарко наедине с гипнотическими, черными зрачками, в которых отражались мерцающие огоньки.

– Пойду, пожалуй, потороплю Анжелу, Николай Иванович.

Развалившаяся на диване в позе томной одалиски, Анжелка кокетливо запугивала возлюбленного: «Если ты не поедешь завтра, я не приеду к тебе послезавтра!» Сережка капитулировал, Швыркова крикнула в трубку «целую!» и помчалась на кухню.

Эффект превзошел все ожидания: «Вау-у-у!!!» Еще двумя бешеными «вау!» новорожденная задула свечки, схватила бутылку шампанского, и оно в буквальном смысле слова полилось рекой.

Вот тут-то на сцене и появился Отец. Ого-го! Властная рука решительно отобрала бутылку, низкий, грозный голос скомандовал: «Сядь сейчас же! Цыц!» – и, что самое интересное, Анжелка испуганно притихла. На секунду.

– Да пошел ты!

Он ничего не ответил. Молча включил свет, промокнул полотенцем скатерть и понес в мойку тарелку с плавающей в шампанском рыбкой. Прикрикнув на «больную» дочь, он, наверное, уже пожалел об этом. Спина в темно-синей футболке была очень напряженной, но, когда он обернулся, его лицо имело то же насмешливое выражение, что и весь вечер. Завидное самообладание! Сморщившись, он передразнил насупленную Анжелку, рассмеялся и со всей ответственностью принялся резать торт. Прямо как отец семейства на Рождество, торжественно разложил лопаткой ровные, аккуратные кусочки «детишкам» на тарелочки.

– Вкусно до ужаса! Улет!

– Да, классный тортик! Махнем, девчонки, еще шампанского? По чуть-чуть?

По чуть-чуть, по чуть-чуть, и третья темно-зеленая бутылка отправилась со стола под стол. Анжелка устала придуриваться – нервически подергивать носом, выпучив глаза, озираться после отчетливого ночью звука лифта и злобно ворчать, – зазевала и склонила голову на руки. Послышалось безобидное похрюкивание, очень похожее на храп.

– Пора девочке баиньки! – Как перышко, подхватив Анжелку, он перекинул ее через плечо.

А вокруг все плыло – и качающийся, будто на корабле, стол, и бесконечно длинная столешница, ускользающая из-под руки, и стена, о которую так хотелось опереться.

– Ага, еще одна пьяница! Держись за меня.

– Оставьте меня, пожалуйста, я здесь постою… пока.

– И долго ты собираешься здесь стоять? Ну-ка!

Состояние невесомости оказалось таким прекрасным! Как в детстве, на руках у папы. Но сейчас это был не папа, и неожиданно вспыхнувшая нежность вовсе не походила на ту, прежнюю… Будь что будет! Притворившись засыпающей в результате страшного алкогольного опьянения, она обвила руками крепкую шею самого желанного на свете мужчины и прижалась щекой к его горячему плечу.

Он расхохотался. Отнес в комнату и – опаньки! – бросил на тахту. Как мешок!

Прохладная подушка моментально вернула безумной голове способность соображать: зачем она, дурочка, обняла его? Теперь он, конечно, догадался! Догадался и снова отверг! Как тогда, зимой, когда сначала спас своим звонком от кошмара бредово-температурного сна, а потом уничтожил хамоватым равнодушием.

Предрассветная тишина создала иллюзию одиночества и возможность наконец-то проанализировать свои сумбурные чувства, прийти к обобщающим выводам и наметить кое-какие планы. Собственно говоря, план был один: завтра требовалось во что бы то ни стало доказать Анжелкиному отцу, что он абсолютно не нравится девочке Тане.

3

На автомобильной стоянке возле большущего деревянного терема она первой выпрыгнула из машины. Здорово! На минуту вся компания онемела от пронзительно-синего неба, сумасшедшего солнца и ветра, раскачивающего верхушки зеленых елей. Не выпуская Сережкиной руки, Анжелка застыла, зажмурив глаза и подставив солнцу смешно наморщенный нос. Сережка тоже блаженно улыбался.

– Короче, молодежь, сразу пойдем в ресторан или погуляем?

– Мы как бы хотим погулять, правда, Сереж? – Крошка сверкнула глазками на своего журавлиноногого Сережку и потащила послушного парнишку за собой, вниз по ступенькам, к круглому лесному озеру.

Анжелкина красная маечка мелькала уже где-то далеко-далеко, а Швырков-старший, облокотившись на машину и поглядывая недоверчиво сощуренными глазами в безоблачное небо, все переговаривался через открытое окно с сидящим за рулем водителем, как будто инструктировал его на случай дождя, грома и молнии, града, камнепада и всех прочих немыслимых «падов».

Затянувшееся ожидание начинало действовать на нервы, но главное – оно никак не согласовывалось с «планом». Чтобы господин Швырков не истолковал обычную вежливость как большую заинтересованность в своей персоне, пришлось изменить правилам хорошего тона и, ни слова не говоря, поскакать по ступенькам вниз.

У кромки воды, на сером, мокром песке мгновенно проявилась вся обманчивость позднеапрельского «лета»: из черной глубины озера, еще не окончательно освободившегося от льда, тянуло мрачной зимней стужей. И вдруг сделалось по-июльски жарко. За спиной, конечно же, стоял он. Следовательно, шел по пятам. Что и требовалось доказать!

– Замерзла? Пойдем, в лесу теплее. Пошли, пошли! Еще простудишься!

В лесу, бестравном и безлистном, с целым архипелагом снежных островков, в босоножках, тоненькой блузке и летних брюках, пожалуй, тоже было бы холодновато, если бы не взгляд идущего сзади мужчины, не энергичное потрескивание веток под его ботинками и не веселое посвистывание в ответ на чик-чирик какой-то птички.

Узкая сырая тропинка вывела на асфальтированную дорожку, вполне подходящую для претворения в жизнь обдуманного во всех деталях «плана», но здесь, в чуткой елово-березовой тишине, с простенькими цветочками мать-и-мачехи вдоль дороги, пропало всякое желание эпатировать, сотрясать воздух – прозрачный, голубой, невинный – язвительными словечками и уничтожать выспренними гуманитарными фразами симпатичного свистуна, безобидного пересмешника лесных птиц.

– О чем задумалась, Татьяна? Или голова болит после вчерашнего?.. Да, классно я тебя вчера напоил!

Вот тебе и безобидный!

– То есть как? Вы что, нарочно спаивали меня?

– Ага. Решил посмотреть, как ведут себя серьезные девочки, когда пьяненькие. Как все остальные или по-другому.

У «серьезной девочки» земля ушла из-под ног: сейчас нахально посмеивающийся господин Швырков скажет, что она его обнимала!.. Что же делать?! Спасти могли лишь ледяное равнодушие, общение нехотя, словно это общение – сугубо вынужденное.

– И к какому же выводу вы пришли?

– Да какие могут быть выводы, когда ты взяла и уснула. А я-то, дурак, так надеялся, что ты полезешь ко мне целоваться. Только зря шампанское на тебя потратил.

– Ну, знаете, это уж слишком! – Гордо вскинув голову, от радости не чующая под собой ног: ура, коварный виночерпий не догадался ни о чем! – она независимой походкой направилась дальше, туда, где вдали кончался лес и голубело небо, но вместо неба прямо перед глазами оказалась светлая трикотажная рубашка с расстегнутой верхней пуговицей на загорелой шее, крепкий подбородок с ямочкой и смеющиеся губы:

– Хорошеньким девочкам не идет сердиться! Не, в принципе, ты и сердитая – ничего, но когда веселая, вообще спятить можно!.. Не злись, я пошутил. Ну, наполовину пошутил. Просто ты такая воображала, когда трезвая, что к тебе не поступишься! – С нешуточной силой сжав невольно дрогнувшую руку, он и сам как будто испугался своего порыва и стал дуть на побелевшие пальцы со студенческими, коротко подстриженными ногтями, сначала на все вместе, потом на каждый в отдельности. – Что ты на меня так смотришь? Не может быть, чтобы ты, такая умненькая, и не сообразила, что я… что ты мне страшно нравишься. Помнишь, как ты тогда вышла из ванной и перепугалась? А я, знаешь, как перепугался! До сих пор в себя никак не приду…

Хотя по пальцам пробегал ток и ужасно хотелось поверить в искренность его признаний, чувство реализма подсказывало, что так, посмеиваясь, не признаются. На всякий случай, чтобы не остаться в дураках, вернее, в дурочках, не такая уж доверчивая овца, как думал господин дон-жуан, она высвободила руку, отпрыгнула и игриво, под стать ему, рассмеялась:

– Ситуативность вашего мышления меня просто умиляет!

– Это ты о чем?

– Это я о том, что до уединенной прогулки в лесу вы что-то слишком тщательно скрывали свои подлинные чувства… Разве нет?.. В таком случае зачем же вы так дерзко разговаривали со мной в начале нашего знакомства?

Легкомысленный мужчина, который, судя по всему, и не подозревал, насколько мучительными бывают некоторые чувства, расхохотался на весь лес. Вытер кулаком выступившие на глазах слезинки и снова фыркнул от смеха.

– Дерзко, говоришь?.. Отвечаю. Это у меня такая защитная реакция организма. – Хитренько подмигнув, он прямо на глазах – как какой-нибудь неуловимый, изменчивый Протей – трансформировался в вяло-равнодушного, зимнего, господина Швыркова. – Ладно, пошли, а то молодежь придет, а нас нет.

Весь обратный путь через пронизанный солнечными лучиками лес он шел сзади, не без юмора насвистывая неожиданный для его репертуара бизешный мотивчик: У любви, как у пташки крылья, ее никак нельзя поймать… На краю леса отломил ветку цветущей вербы и пушистой желтой веточкой игриво провел по руке задумчивой и, если честно, несколько разочарованной девчонки. Впрочем, разочарованную уже посетила одна вдохновляющая, конструктивная мысль: а что если он тоже страшно боялся остаться в дураках и поэтому все время не договаривал и смеялся? Дабы самому не выглядеть смешным. Почти двадцать лет разницы – это вам не шутка!..

Анжелка с Сережкой как в воду канули: их не было ни у озера, ни на стоянке.

– Ну, загуляли! Пошли тогда в бар, выпьем чего-нибудь.

– Вы опять за свое?

– Ха-ха-ха!.. Какая ж ты все-таки забавная! Вот за это я сейчас и выпью!

В симпатичном ресторанчике а ля рюс, с видом на озеро, супергалантный мужчина – откуда что взялось! – невесомо обняв за плечо свою «забавную» спутницу, провел ее между столиками, подсадил на высокий табурет возле длинной барной стойки и, подпрыгнув на соседний табурет, мгновенно вошел в образ хамоватого парвеню: облокотившись на стойку, принялся лениво рассматривать бутылки за спиной бармена.

– Так, мне виски плесни. Вон там у тебя «Джек Даниэлз». А девушке сок. Какой будешь, Татьяна?

– Если можно, то ананасный.

Для «Татьяны» нашлось иное лицо – обаятельно-улыбчивое:

– Таким красивым сероглазым девочкам можно все.

Протянув высокий стакан с бледно-желтым соком, кусочками льда и соломинкой, он задержал его в руке и с недоумением вскинул брови:

– Слушай, а почему ты так… дерзко мне улыбаешься?

– Дерзко? Отвечаю. Хотя марксизм сейчас не в моде, при всем при том основоположник был очень неглупым человеком. Так вот, на вопрос, что вы больше всего цените в людях, Карл Маркс ответил: простоту. Естественно, в хорошем смысле слова.

– Не въехал… Эй, ты чего это скривилась?

Увидев себя, как в зеркале, – надутого воображалу-бизнесмена, который, недовольно скривившись, смотрит поверх обслуживающего персонала, пойманный с поличным господин Швырков определенно смутился, однако уже через секунду в его глазах зажглись лукавые огоньки, и он кивнул в сторону лысого, ушастого бармена:

– Но он же не Карл Маркс. Вдруг не поймет?

Третье пребывание в ресторане, не в пример двум предыдущим, оказалось чрезвычайно приятным времяпрепровождением. А все потому, что рядом был не противно молчаливый банкир или надутый, самодовольный бизнесмен, а нормально ориентированный мужчина, который, презрев весь остальной мир, ловил каждое слово и каждый взгляд.

– Вот и молодежь! – (Как он сумел заметить, что в зал влетела встрепанная Анжелка, а за ней – пунцовый Сережка?) – Эй, молодежь, что будем пить?

– Не, мы ничего не будем!

– Тогда, вон, видишь, столик у окна? Идите садитесь, мы сейчас придем. Только допьем… – Допивать он не спешил. Он, собственно говоря, и не пил – только шутливо-чувственно смачивал губы в чайного цвета виски. – Что тебе заказать? Тут варят отличный рассольник, суп с белыми грибами тоже ничего…

– Если можно, то рассольник.

– Я ж тебе уже сказал, тебе можно все. – Украдкой взглянув в зал и убедившись, что Анжелка с Сергеем сидят спиной, он спрыгнул с табурета, подхватил за талию и, опустив на пол, не разжал объятий. Его губы были так близко, что отчетливо слышался запах спиртного. – Знаешь, а я ведь тоже больше всего люблю рассольник…

Малиновому Сережке никак не удавалось увернуться от насмешливых глаз своего визави. К большой радости несчастного пацана, мобильник «Николая Ивановича» призывно заухал, и деловой человек отключился от всей мирской суеты. Конечно, любительница рассольника не прислушивалась, но информации было достаточно, чтобы сообразить: он улетает сегодня, всего лишь через несколько часов.

4

Трехслойный стеклопакет и тот не в состоянии заглушить грохот низвергающегося по водосточной трубе сумасшедшего дождя, вчера ночью обрушившегося на Москву и меньше чем за сутки превратившего тротуары и мостовые в сплошной холодный поток. Хорошо хоть не снег. Всего десять градусов! Бр-р-р!

Долгожданное тепло, исходящее от мраморных плиток пола, горячий чай с бубликом и учебник с одуряющим количеством отглагольных существительных очень скоро привели в состояние разварной рыбы. Подперев голову руками, не способная сосредоточиться, зацикленная все на одном и том же, она снова уставилась на большой настенный календарь с глянцевой картинкой зеленого леса и живописного озера и красными цифрами жарких майских праздников. Канувших в Лету. Вместе с «летом».

Господин Швырков, можно считать, тоже канул: за три длинные недели он неоднократно звонил Анжелке, но ни разу не передал квартирантке даже ни к чему не обязывающего привета. И это после всех его признаний и нежно-задумчивых взоров! Выходит, они и правда были следствием ситуативного мышления: подвернулась хорошенькая девчонка, так почему бы не поморочить ей голову в лесной тиши?

Нет, не подвернулась!!! Все его действия были обдуманными, не импульсивными. Он еще накануне скомандовал своему водителю «завтра к десяти подъезжай», затем весь вечер то исподволь, то в открытую уговаривал подышать свежим воздухом. Нарочно пригласил Сережку – чтобы Анжелка не путалась под ногами. Нарочно долго разговаривал с водителем о погоде – чтобы «молодежь» убежала подальше. Но суть даже не в этом! В тот день, когда деловой человек так спешил в ресторан на встречу с немцем, он поджидал у подъезда вовсе не Анжелку. Зачем, спрашивается, ему нужна была Анжелка? Во-первых, он не настолько глуп, чтобы тащить на важную деловую встречу полностью неуправляемую дочь, которая могла лишь дискредитировать его в глазах немца. Во-вторых, какая из Анжелки переводчица? Она же ни бельмеса не знает по-английски! И в-третьих, у Швырковой есть мобильник, так что при желании найти ее – пара пустяков! Кстати, по мобильнику он мог поговорить с ней и тем зимним вечером, когда процедил в телефон: «Передай Анжеле, пусть позвонит, совсем пропала». Помнится, вернувшаяся из театра крошка тоже удивилась, почему это отец не позвонил ей на мобильник…

Перелистнув страницу, тупая как пробка, она со злостью захлопнула учебник. Жестокий Казанова! Его нет, а он здесь! Улыбается из каждого угла, преследует блестящим взглядом. За что такие мученья? Хлопает дверь – он! Телефонный звонок – он! Загудит лифт – он приехал! Мало того, снится каждую ночь, и приходится с упоением целоваться с ним на гигантских размеров кровати, застланной серо-голубым прохладным шелком. В загадочной комнате, не имеющей стен. Какие-то цветы источают там тонкий, поэтический аромат. Проснуться – все равно что умереть! Хочется удержать серо-голубой сон как можно дольше. Потом весь день ходишь, как больная, не в силах избавиться от чувственных видений, не можешь думать ни о чем и ни о ком другом, не можешь заниматься. А между тем надвигается сессия. Кошмар!

Перспектива завалить сессию, опозориться перед преподавателями, однокурсниками, папой, Бабверой, Инусей, испортить себе жизнь из-за какого-то сумасбродного женатого господина с двумя детьми – Анжелкиного отца, мужа толстой тетки! – показалась настолько реальной и настолько унизительной, что давно бродившая в голове мысль о переезде к Жеке моментально обрела конкретику: в субботу! В субботу, прямо с утра, к Жеке! В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!

Охваченная страстной надеждой под руководством реалистки-тетеньки быстро восстановить спасительное чувство ироничного отношения к действительности и к себе самой, она потянулась за телефонной трубкой, чтобы обрадовать Жеку прямо сейчас, и вздрогнула: трубка зазвонила сама.

– Это ты? – Я. – Татьяна? – Да. – Ты меня еще помнишь? – Да. – Я в Москве, недалеко, в переулке, где церковь, знаешь? – Да. – Короче, я жду тебя. Придешь? Ну что ты молчишь? Придешь? – Да.

Холодный дождь и не думал прекращаться, и, с головой накрывшись курткой, чтобы волосы не завились в смешные овечьи колечки, она понеслась между домами, мимо стройки на пустыре, вниз по переулку, перепрыгивая через студеные лужи. Вылетела из-за угла и среди пестрого множества иномарок на маленькой площади мгновенно нашла глазами серебристый «мерс».

Сегодня он сам сидел за рулем. Только какой-то на себя не похожий. Машинально, будто целовал престарелую родственницу, коснулся губами мокрой щеки запрыгнувшей в машину, задыхающейся от волнения девчонки и даже не заметил ее разочарования, не понял, что она ждет совсем иного поцелуя. Подобного тем, что снились. Снова навалившись грудью на руль, он скосил щелочки глаз под тяжелыми веками:

– Короче, где это ты все гуляешь? Я звоню, звоню, а ты трубку не берешь. Анжела уж, небось, думает, чего это отец раззвонился?.. Так с кем гуляешь? С этим, что ли, со старшим братом Анжелиного пацана? А, Татьяна?

Получалось, он тоже думал о ней, звонил и, кажется, даже ревновал, однако его тон был таким неприятным, нагловато-вялым, что, обиженная до злости, она не захотела ничего отвечать. Упрямо смотрела в лобовое стекло, на медленно работающие «дворники» и на то возникающий, то исчезающий в дожде подъезд соседнего дома.

– Так как насчет банкира? Или ты меня обманула?

– С какой целью?

– Да вы, девчонки, любите мужикам голову дурить. Набивать себе цену.

– Или вы сейчас же извинитесь, или я ухожу! – Возмущенная таким невероятным хамством, она дернула за ручку двери, но дверь не открылась. – Зачем вы это сделали?

– Чтоб не ушла.

Откинувшись на спинку сиденья, он подложил руки под голову и прикрыл глаза. Складывалось такое впечатление, что заторможенный до неузнаваемости господин Швырков либо абсолютно пьян, либо наглотался наркотиков. Небритое чингисхановское лицо внушало невольный страх. Наверное, глупый и необоснованный, но, с другой стороны, разве не страшно оказаться запертой, как в клетке, наедине с непредсказуемым, пьяным мужчиной? По большому счету, мало знакомым. По сути своей пролетарием. А папа говорит, что от пролетариев никогда не знаешь, чего ожидать.