Пятое время года

Зацикленная на одной лишь мысли, куда провалился ее драгоценный Алик, Жека хрумкала «витаминный салат», явно не чувствуя вкуса. Наконец все-таки распробовала, самокритично расхохоталась:

– Ну и натолкла же девушка дерьма! – и вдруг хлопнула себя по лбу. – Вот, склероз-то! Надька обещала привезти тебе из Италии пальтишко.

– Спасибо, но как-то неудобно. И денег нет.

– Да фиг с ними, с деньгами! Их всегда нет. Надюха сказала, там в два раза дешевле, чем в Москве, так что не переживай, подруга!

Сообщение о новом пальтишке, да еще итальянском, обрадовало бы очень, если бы Жека снова украдкой не посмотрела на часы. Она только изображала трогательную заботу о племяннице, на самом-то деле племянница давно была ей «до лампочки». Чтобы окончательно убедиться в правильности своих печальных выводов – либо счастливо отделаться от них – стоило, пожалуй, проверить ее реакцию.

– Как вы знаете, теть Жень, я сегодня ездила к однокурснице заниматься английским. Ей отец снимает потрясающую двухкомнатную квартиру. В самом в центре. Недалеко от того места, где вы с мамой родились и провели лучшие годы своей жизни. В общем, она предложила мне пожить у нее. Правда, Анжелка – не та компания, в которой хотелось бы коротать долгие зимние вечера…

Последнюю фразу, произнесенную с большим сомнением в голосе, Жека уже не дослушала:

– По-моему, классный вариант! Чего тебе таскаться по электричкам со всякой пьянью и бомжами? А там центр, то да сё… – С явно преувеличенным восторгом она принялась живописать преимущества цивилизации, но в ее предательство все еще не верилось.

– Думаю, папа мне все равно не разрешит.

– Брось! Ты что, маленькая? Хочешь, я с Инкой поговорю?

Любимая тетенька даже не нашла нужным соблюсти приличия, хотя бы добавить: мне без тебя, Танюх, будет скучно до обалдения! – хотя бы притвориться расстроенной. Подхватив с дивана телефонную трубку, она стала быстро-быстро набирать длинный междугородный номер. Но тут раздались звонки в дверь. Сосредоточенное лицо «что бы такое наврать Инке?» мгновенно обмякло, порозовело, прямо-таки засветилось от счастья: Аличек пришел! Разумеется, Аличек. А кто же еще, кроме представителя отсталой народности, мог так по-идиотски трезвонить «дз-дз-дз-дз…»?

Специально для возлюбленного под вешалкой стоят новенькие мужские шлепанцы, но упрямый абрек опять притопал к ужину в носках. Красные носочки, мятый коричневый костюм, ярко-синяя рубашка – отменный вкус у «кадра», ничего не скажешь!

– Здравствуйтэ… – Голосок сладенький, а сам такой противненький!

– Добрый вечер, Али Мухаммедович.

Встать и уйти не позволяла вежливость, однако беседовать с погрузившимся за стол Али-Бабой она не собиралась. И о чем, спрашивается, с ним беседовать? Почем говядина на рынке? Пилить ножом капусту и то увлекательнее.

Али-Баба здорово прикидывался безобидным животным – разминал натруженные торговлей пальцы и по-отечески ласково улыбался. Только нас не проведешь! Настоящий алли-гатор! Подобных типов дедушка Леня называл «личность из-под темной звезды». Просто в голове не укладывалось, как иронично-проницательная, когда дело касается других, неглупая Жека, с ее критическим восприятием действительности, могла влюбиться в этого одноклеточного начальника трех палаток. Не говоря уже о том, что джигита в родном ауле наверняка ждут не дождутся штук пять жен, десятка два детей и ватага босоногих внуков, как ей не противно целоваться с дядькой, у которого вставные зубы? По крайней мере могла бы сказать своему бармалею, чтобы он кончал жадничать и заменил золото на металлокерамику. Хотя, как знать, может быть, именно посверкивание драгоценного металла из-под смоляных усов больше всего и возбуждает тетеньку?

Жека впорхнула, словно райская птичка. Несмотря на тяжелое блюдо с черно-коричневой курицей и серой, недожаренной картошкой.

– Танюшк, угощай гостя! Алик, наливай! Давай я тебе положу курочки…

Дурак дураком, а когда надо, соображает! Брезгливо сморщился и отвел настойчивую руку с куриной ногой:

– Нэт, кушат нэ хачу. Хачу кофэ.

Кофэ он хочет! А сам, неверный, уже потянулся за бутылкой. Посмотрел на этикетку, будто умеет читать, и лениво нацедил полрюмки.

– Аличек, тебе сварить или растворимый?

Чтобы не выдать своих чувств, пришлось еще ниже склониться над капустой. Если честно, она ненавидела Али-Бабу вовсе не за его усы или золотые зубы, а за то, что стоит только ему появиться, как Жека тут же превращается в жалкую, примитивную тетку.

– Свары, канэчно. И пабыстрее!

Рабыня со всех ног понеслась исполнять приказ повелителя. Терпение лопнуло. Как ни велика была обида на тетеньку, которой чужой дядька дороже единственной племянницы, наблюдать, как это ископаемое еще и понукает ею, не было никаких сил.

– Извините, Али Мухаммедович, я вынуждена вас покинуть. Так жаль! Студентке, к глубокому сожалению, нужно заниматься.

– Иды, иды!

«Спасибо, что разрешил!» – чуть не сорвалось со злого язычка.

В своей маленькой берлоге, заставленной чешскими полками с пыльными собраниями сочинений, она подхватила с письменного стола учебник, плюхнулась на диванчик, заткнула пальцами уши, но сосредоточиться на феодальных повинностях французских крестьян не смогла. Мешали слезы… А впереди был еще один бесконечный, мучительный вечер в заточении! Сначала квартира будет сотрясаться от тетенькиного хохота – это тупоголовый позволяет Жеке развлекать себя веселыми байками. Приблизительно через час за тонкой, чисто символической стенкой воцарится тишина и в ней выразительно заскрипит старушка диван-кровать. Или не заскрипит. Что значительно хуже. Тогда начнется возня в коридоре и на все лады завибрирует жалкий до неузнаваемости голос: «Не уходи! Куда ты? Останься! Аличек!». И так далее и тому подобное. Навязчивые объятия, поцелуи и мольбы не помогут. Бум! – беспощадно стукнет входная дверь. В лучшем случае последует «ну и паразит!», в худшем – горькие всхлипывания. Есть беруши, ватное одеяло, чтобы накрыться с головой, но ничто не может спасти от чувства нестерпимой обиды за Жеку, стыда и, что самое страшное, презрения.

Глупая тетенька нахохоталась, кровать не заскрипела. Ну все, сейчас начнется!

Под одеялом, с заткнутыми ушами предстояло пролежать недолго – минут десять-пятнадцать, – однако и минуты хватило, чтобы окончательно решить для себя, что дальше так существовать невозможно. Нужно переехать к Анжелке. Причем срочно. Пока трусиха Швыркова не нашла себе другую компаньонку, чье присутствие должно спасти ее от ночных страхов… Но не более того.

2

На маленьких часиках – только семь, но все сны к этому времени обычно уже досмотрены. Темным зимним утром в большой кухне, освещенной мягким светом зеленого абажура, бывает особенно уютно. Тем более в воскресенье, когда не нужно никуда спешить. Пока Анжелка отсыпается после ночного клуба, можно насладиться одиночеством и расслабиться: сладко потянувшись, выглянуть в окно, за которым лениво падают крупные снежинки, не спеша включить чайник и, зевнув и снова потянувшись, направиться в шикарную ванную комнату.

Здесь темп несколько иной: сначала холодная вода – ой-ё-ёй! – затем горячая – ай-я-яй! – и снова холодная.

Хорошенько растеревшись полотенцем и не преминув полюбоваться своим стройным телом и симпатичной розовой физиономией в обрамлении тюрбана из махрового полотенца, она с кокетливым вздохом накинула халатик, в предвкушении крепкого, сладкого чая – на мягком угловом диване, в полной тишине – еще разок томно поулыбалась своему отражению в зеркале за «восемьсот баксов», выползла из ванной и… оцепенела от ужаса.

У входной двери стоял мужчина. Бандит! Мордатый, мрачный, глаз не видно – только тяжелые веки.

– Ты кто?

– Ттт-аня.

– Понятно… – Зловеще хмыкнув, он направился к Анжелке.

Так вот кого боялась Швыркова, когда говорила, что ей одной страшно до ужаса!.. Кошмар! Сейчас он расправится с Анжелкой, а потом уберет и свидетельницу преступления! От страха застучали зубы, и абсолютно беззащитная, между прочим, почти голая «свидетельница» на подкашивающихся ногах, по стенке, поползла к себе в комнату…

Ой, мамочка! Дверь, в наивной попытке спастись припертая креслом и двумя стульями, начала медленно приоткрываться. В щель протиснулась рука… Швыркова! Живая!

– Ты чего это, Таньк?

– Я думала… Честное слово, я не открывала ему!

– Кому?

Выслушав взволнованное, сбивчивым шепотом, сообщение о тайно пробравшемся в квартиру убийце, Анжелка закатилась от смеха:

– Ха-ха-ха!.. Да это мой отец! Он нарочно заваливается без звонка. Чтоб я парня не привела, понимаешь? Как будто другого места нет… Ладно, пошли кушать! Он спать лег.

– Ты иди, я сейчас.

Надо же было так бездарно опозориться! С другой стороны, почему Анжелкин отец не поздоровался, не представился? Видимо, редкостный хам.

У Швырковой есть одно замечательное качество – она сильно сосредоточена на своей персоне. Любой на ее месте воспользовался бы случаем еще поподтрунивать, похохотать, но Анжелка уже и думать позабыла о баррикаде из кресла и стульев. С уморительно торжественным видом крошка пила чай из фарфоровой пиалы. Делала глоток и, устремив взор к потолку, замирала в ожидании непонятно чего.

– Теперь буду пить только зеленый чай. По телевизору сказали, очень полезно.

– И вкусно?

– На, попробуй! – Судя по готовности поделиться, Анжелку постигло крупное разочарование.

– Нет, спасибо, я в еде очень консервативна. – В подтверждение была налита кружка кипятка, брошены пакетик чая и два куска сахара, а на большой ломоть белого хлеба намазана сгущенка.

– Ну ты даешь! Это сколько же углеводородов? – Чего было больше в этом вопросе – зависти или осуждения, – сразу и не сообразишь.

– Не углеводородов, а углеводов. Углеводороды – это про нефть или про газ.

Диетчица не выдержала: отломила кусок от батона и, обмакнув в банку со сгущенкой, быстро отправила в рот.

– Вкуснота! – Облизав пальцы, Анжелка по обыкновению распростерлась на угловом диване, дотянулась до холодильника и извлекла пакет с соком. – Соку хочешь?

– Спасибо, я не люблю сок.

Раскосые агатовые глазки хитро сощурились:

– Колбаску не ешь, сок не любишь! Очень ты гордая, Танька. Я такую гордую первый раз вижу.

– При чем здесь гордая? Просто я в детстве слишком перебрала сока… Мы сегодня будем заниматься?

– Не-а! Мне в фитнес надо, на тренажеры, в бассейн. Слушай, не разбудишь отца в полпятого? А то он велел, а меня как бы не будет.

– У нас же есть будильник.

– Ну да! Отец, если разоспится, его никакой будильник не разбудит. Его надо растолкать.

– Придумала! Как это я буду расталкивать твоего отца?

– Так и толкай! – Анжелка шваркнула стакан с соком на стол и с остервенением задвигала руками. Как прачка в корыте. – Ну, разбуди его, Таньк! Ему куда-то надо по делу, а после в аэропорт.

Отказать, пожалуй, было неудобно. Действительно, если живешь в квартире, оплаченной господином Швырковым и благодаря ему пользуешься всеми благами цивилизации, включая интернет, то как же не исполнить его просьбу? Тем более что и идти, в сущности, было некуда. А без Анжелки, с ее неумолкающим ни на минуту теликом и дисками сладко-истеричной попсы, можно отлично позаниматься, побыть наедине с компьютером, перевести и распечатать статью из «Moscow Times», послать папе письмо по е-мэйлу и, возможно, – вот бы здорово! – получить ответ.

– Хорошо, разбужу. Кстати, а как имя и отчество твоего отца?

Крошка вытаращилась так, как будто весь мир знает, как зовут ее отца, и только одна дурочка Танька Киреева не знает. Или ее так потрясло словосочетание «имя и отчество»?

– …Николай Иваныч.

В серых сумерках за окном лепил снежок, а за стеной, увы, была мертвая тишина… Неужели и правда придется расталкивать этого страшного дядьку? Впрочем, с перепугу она как следует и не рассмотрела Анжелкиного отца. Хотя… Роста среднего, телосложения крепкого, волосы темные, глаза, скорее всего, как и у Анжелки, карие, раскосые… Хорошенькие возникли ассоциации! Типа: их разыскивает милиция. Так, а особые приметы? Мордатый, противный и для «отца» подозрительно молодой. Лет тридцать пять – тридцать восемь, не больше… Пора!

– Николай Иванович! – Никакой реакции на нерешительный шепот из яркого коридора во мрак комнаты не последовало. – Николай Иванович, вставайте, пожалуйста!

Ти-ши-на! Через три робких шага обозначились коротко стриженный затылок, голое плечо и здоровая лапища поверх одеяла. Обжигающе горячая!

Толкать не пришлось: он проснулся от первого легкого прикосновения. С обреченным вздохом усталого человека перевернулся на спину и, не разлепляя сонных глаз, откинул одеяло… О ужас! Он был абсолютно голым!.. Нет. Просто в полумраке узкие коричневые плавки сливались со смуглым телом. Сильным, горячим, чуть вздымающимся, сумасшедше красивым телом вновь уснувшего мужчины.

– Николай Иванович!

Испуганно подскочив: «Я что, проспал? – он увидел, что перед ним не Анжелка, и сразу же запахнулся простыней. – Чаю крепкого сделай, а?»

– Да-да, конечно.

Незнакомые, жаркие, постыдные чувства, охватившие в темноте, не исчезли и при свете зеленого абажура. Чай получился таким же жгуче-черным, как гипнотические глаза, несколько минут назад сверкнувшие исподлобья. То ли сердито, то ли заинтересованно.

Он вышел из ванной в спортивных брюках и накинутом на голые плечи велюровом халате. Мускулистая, загорелая грудь лоснилась от воды или крема.

– Так это ты теперь здесь с Анжелой живешь? – И голос у него был необыкновенный – низкий, эротичный. Завораживающий.

– Да…

Зачем она, дурочка, осталась? Почему сразу не сбежала на улицу? Чего она ждала от этого невоспитанного нувориша, который взял кружку с чаем и ушел обратно в комнату, не посчитав нужным хотя бы улыбнуться или сказать «спасибо»?

Вдалеке скребли лопаты дворников, а снег все падал и падал. В свете фонаря снежинки казались неестественно крупными, прямо как в сцене дуэли Онегина с Ленским в провинциальном театре былых времен, когда сверху из-за кулис сыпали кусочки бумаги и разгоняли их ветродуем. Настоящие снежинки таяли на ладони, приятно покалывали язык и были совсем невкусными. Свежий морозный воздух слегка остудил пылающие щеки: несмотря на свою явную простоватость и монголоидную мордатость, господин Швырков произвел очень сильное впечатление!

В арке между домами гулял ветер. Снежный ветер закружил, подхватил и вытолкнул на ярко освещенную Тверскую.

– Эй, подруга! Кататься поедем?

Из приоткрытой дверцы черной иномарки высунулась бритая голова. За тонироваными стеклами прятались по меньшей мере еще двое здоровенных парней. Ужас! Моментально сориентировавшись, она так шустро рванула в ближайший магазин, что заодно сумела обезопасить себя и от ненормативной лексики: «Ух ты!..» – и больше ничего. Дальше можно было дофантазировать все что угодно. Например: ух ты, какая очаровательная девочка!

У дверей в бутике восседал внушительного вида охранник, однако отдышаться не дали истосковавшиеся по покупателям продавщицы.

– Вам помочь, девушка? – Что за дурацкий вопрос? Чем они могут помочь? Но девчонки уже обступили со всех сторон. – У нас новая коллекция вечерних платьев! Есть очень интересная моделька! Как раз к Новому году! Хотите примерить?

– Да, спасибо. – Сейчас она готова была примерить хоть саван, лишь бы задержаться в бутике подольше: вдруг бритоголовые из «ауди» все еще поджидают на улице?

Обычно в такие дорогие магазины заносит только вдвоем с Анжелкой. Возвращаясь с занятий, Швыркова уже на выходе из метро азартно объявляет: «Сейчас по бутика'м пробежимся!» Несется по Тверской, решительно распахивает стеклянные двери – или они сами разъезжаются перед ней – и, по-деловому сморщив нос, принимается за исследование дорогущих шмоток, никак не реагируя на назойливые рекомендации продавщиц и чувствуя себя здесь как рыба в воде. Не то что на семинарах, когда запинается через букву, словно заика с большим стажем. В шмоточных вопросах Анжелка – ас! Как начнет сыпать названиями фирм, домов мод и именами раскрученных кутюрье, только успевай запоминать! Еще смеет жаловаться, что у нее плохая память на даты… А «Танька» изо всех сил старается напустить на себя независимый вид, потому что в бутиках всегда испытывает неловкость из-за полного несоответствия своих финансовых возможностей и четырех-пятизначных цифр на ценниках фирменных тряпок.

Платьице было занятное. Блестящее, серо-желтое, на одной бретельке. Отдаленно напоминало сарафанчик времен счастливого детства: руки голые, плечи голые, спина?.. спина тоже.

– Ну как? – У девчонок лопнуло терпение – штора осторожно приоткрылась. – Ой, девушка, вы в этом платье такая красивая! Шикарно! Классно! – Восхищение явно было чисто профессиональным, но все равно приятным. – Только что же вы босиком? Мы вам сейчас принесем туфли! Какой у вас размер?

– Тридцать шестой.

Туфли на высокой шпильке сильно исправили дело – теперь и ноги были дли-и-и-ными… как у цапли! Девчонки, видимо, твердо решили, выражаясь Жекиным языком, втюрить этот неликвид и стрекотали, как заведенные:

– Вам так идет! Как будто на вас шили! Берите, девушка, обязательно! Не пожалеете! Скоро Новый год, будете в нем лучше всех! Ваш молодой человек придет в восторг!

Ха-ха!.. Если бы Павлик увидел, его васильковые глаза сделались бы ультрамариновыми.

– И сколько же оно стоит?

– Недо

рого, кстати, для этой фирмы. Всего двенадцать тысяч. Где-то долларов четыреста.

Цена платьица была эквивалентна двум папиным зарплатам или четырем маминым. Собственной стипендии вряд ли хватило бы даже на бретельку.

– Всего четыреста? Так дешево?

Чтобы не расстраивать девчонок, пришлось еще минут пять понаслаждаться своим смешным, эксклюзивным, отражением в зеркале. «Семидневная» тусовка отдыхает!

– Так как, девушка, берете? Берите! Шикарно! Видно же, что ваша вещь.

– Пожалуй. Но я не взяла с собой кредитную карту. Вы в котором часу открываетесь завтра?.. В девять? Отлично, я зайду в начале десятого…

На улице жуткая болтушка расхохоталась: оказывается, совсем не страшно! Теперь она тоже будет разгуливать по бутикам и мерить все подряд. Как Анжелка.

Анжелка рыдала на кухне, подперев смуглыми кулачками стрижку за «сто баксов». Перед плаксой возвышалась бутылка виски и дымила пепельница с окурками.

– Мы разве курим?

– Отстань!

– Кончай курить, Анжел. Что произошло? Объясни, пожалуйста. Ну, не плачь.

– Не скажу… – Швыркова заупрямилась, но все-таки вытерла лапкой слезы и сложила губы жалобной трубочкой. – Ой, сколько же сволочей на свете! Короче, после тренажеров пошли мы там с одной, с Кристиной… ну ты ее не знаешь… в кафе на Арбат, капучино попить. Она как бы своего парня вызвонила. С другом, грит, приходи. Ну, пришли. Этот друг выпендрила такой! Денисом звать… москвич. Сидели, болтали так, как бы нормально все. Вдруг он мне и говорит, Денис этот: ты к нам из какой губернии прибыла? Не из Тамбовской? Я так сижу, смотрю на него, не пойму, чего это он…

– Извини, я тоже не поняла. Он из Тамбова, что ли, разыскивает земляков?

– Да нет! Я ж тебе сказала, москвич он! В общем, он, паразит, заржал и говорит: у нас домработница была, тетя Груша, так она прям, как ты, разговаривала! Выговор, грит, у тебя какой-то немосковский.

Все эти денисы, кристины и прочие швырковские знакомцы, с их тренажерно-капучинными интересами, представлялись персонажами настолько убогими, что обсуждение их разговоров было пустой тратой времени, однако чувство провинциальной солидарности не позволило снова отделаться репликой невпопад и судорожным зевком.

– Не переживай, Анжелк! В Москве коренных жителей раз-два и обчелся. Наверняка родители этого Дениса сами прибыли из какого-нибудь Краснококшайска, поэтому он так и кичится своим столичным происхождением. Зря ты вообще с этим хамом разговаривала, я бы сразу ушла.

– А я вот не ушла! И говорю ему, Денису этому. Я, между прочим, из Тюмени. И у меня, между прочим, отец – генеральный директор нефтяной компании!.. Это я приврала, конечно. Но неважно! Чего ж, ты думаешь, он мне сказал? А-а-а, понятно, грит. Значит, твой папаша из этих, которые все народное добро разворовали? Я как взяла сумку, как дала ему по башке! Шубу схватила и убежала! Вот!

Молодец Швыркова! Постояла за честь семьи! С другой стороны, она здорово рисковала: что, если б парень догнал ее и тоже дал чем-нибудь тяжелым по голове?..

– Да брось ты! Чего он, дурак со мной связываться? Милиции же кругом навалом! Если б он меня только тронул, я б его засадила лет на пять! Козла такого!

Отважная крошка с вызовом подлила себе виски и вдруг, беспомощно уронив стакан на стол, залилась по-детски жалобными слезами, что для воображалы Анжелки было абсолютно нехарактерно. Срочно требовалась помощь психолога.

– Анжел, давай-ка разберемся. Почему этот Денис вдруг стал хамить тебе? О чем вы говорили? Сознавайся, ты слегка прихвастнула?

Снаряд попал в цель: растерев слезы по щечкам, большая любительница приврать в свою пользу, изобразить из себя крутую-раскрутую, смущенно потупилась.

– Да я рассказывала, как в Италии прошлый год была. Но ничего такого уж особенного в принципе как бы и не рассказывала. Просто, в каком отеле жила. Как мне кофе в номер приносили.

– Тогда все логично. Ты сама виновата, спровоцировала его. Зависть вылилась в агрессию. На будущее – хвались поменьше. В эпоху глубокого социального расслоения зависть подчас принимает гипертрофированные формы.

В восхищении открытый рот вызвал приятное чувство превосходства, без чего общение с Анжелкой, пожалуй, утратило бы всякий смысл.

– Ты такие классные словечки знаешь! Научи меня? Я б ему тогда сказала, этому козлу! А?

– Не знаю. Хорошо, давай попробуем…

Да-а-а, разве «словечкам» быстро научишь? Они с Павликом начали тренироваться еще в девятом классе. Выписывали из словаря иностранных слов всякие занятные словечки и в школе здорово прикалывались, используя их к месту и не к месту. Спросит кто-нибудь: эй, Киреева, чего по химии задали? – а ты пожмешь плечиками и выдашь что-нибудь вроде: узнаешь постфактум! Месяца два так развлекались. Потом изобрели еще одну веселую интеллектуальную игру. За основу взяли наидурацкое предложение: Сегодня отличная погода – с утра дождь со снегом, а вечером – гроза… – и принялись переводить его на разные иностранные языки, кроме, конечно, английского, которым в спецшколе никого не удивишь. Таскались в библиотеку, знакомых изводили, в результате перевели эту фразу с глубоким философским смыслом на семь европейских языков, грузинский, татарский и китайский, вызубрили все варианты и, возвращаясь домой из школы, с важным видом пикировались ими под недоуменно-завистливыми взглядами скулмейтс. Вот кое-что и застряло в памяти!

Но суть, конечно, не в этом, а в генетической страсти к научной и художественной литературе. Швыркова же не читает даже детективов, довольствуясь, как ребенок, яркими теле-видео-журнальными картинками. Песенки с рифмами: «я – твоя», «люблю – пою» или «слез твоих ручей в пламени свечей» – тоже не очень-то способствуют пополнению словарного запаса. Вообще, если бы по окончании школы Анжелка целый год не прозанималась с московскими репетиторами, которые четко знают свое дело, не видать бы ей даже платного обучения в универе как своих ушей!

При всем при том, надо отдать ей должное, Анжелка – натура любознательная. Иногда наморщит лобик и ни с того ни с сего поинтересуется:

– А Израиль – это где? Можешь мне на карте показать? – От точки на карте мира скуластенькая физиономия вытягивается. – Врешь! Такой маленький, и столько народу туда отвалило! Где же они все там помещаются? Ты, Таньк, небось, чего перепутала!

3

Новый год – самый замечательный, самый волшебный праздник! И самый грустный – если предстоит провести его в полном одиночестве. Поэтому смертельно обиженная на тетеньку, она недолго сопротивлялась, когда Жека позвонила и, как ни в чем не бывало, стала настойчиво приглашать к себе: «Танюха, давай подваливай тридцать первого! А хочешь, тридцатого. Я по тебе жуть как соскучилась! Обязательно приезжай! Будем встречать Новый год интернациональной компанией! Жалко, без нацменьшинств». Дрожащим от восторга голосом Жека сообщила: «Надька Шапиро выходит замуж! И за кого? За итальянца!» – и как будто между прочим добавила, что на все праздники джигит укатил в родной аул. Последняя новость вдохновила особенно…

По случаю приема иностранного гостя в квартире царил фантастический порядок. Нельзя же перед Европой ударить в грязь лицом! Вернее, грязью в лицо. В тишине, усиленной непривычной пустотой – отсутствием юбок, сапог, брюк, халатов и колготок, обычно валяющихся повсюду, а теперь распиханных по шкафам, – пахло хвойным освежителем воздуха. На девственно чистой глади кухонного стола лежала бумажная салфетка, испещренная карандашными каракулями.