Пятое время года

Танюха, не успела тебе дозвониться! У меня ЧП!

Велели нам эти паразиты торговать сегодня до позднего вечера! Эксплуататоры трудового народа! Выручай, подруга! Наваяй чего-нибудь! Харчей завались! Твоя полоумная тетка.

Первая злая мысль – может быть, Танюху только для того и пригласили, чтобы она «спасала»? – в сущности была глупой и недостойной: «полоумной тетке» в новогодний вечер предстояло сидеть не в парикмахерской и не в салоне красоты, а в холодной, сырой палатке. И вообще, злые мысли – непродуктивны.

Насчет «харчей завались» Жека не обманула: из холодильника прямо в руки вывалилась трехлитровая банка с огурцами. За ней повалили, покатились по полу яблоки, мандарины, апельсины. Когда вся эта пестрая компания благополучно вернулась на место, старый упрямец «ЗИЛ» долго не желал закрываться. Похоже, Жека решила, что тетю Надю берет в жены император римский Лукулл.

В ящике буфета среди пыльных вырезок из газет, телефонных счетов и доисторических открыток «С праздником Великого Октября!» нашлась очень ценная вещь – «общая» тетрадка, куда бабушка Нина записала для Жеки свои лучшие рецепты. Точно такая же тетрадка есть и у мамы, только дома она вся истрепалась, а эта выглядела как новенькая.

Легкий, изящный почерк – рецепт пирога с яблоками и корицей – напомнил о бабушке. «Танечка, как же ты выросла! – сказала бы сейчас бабушка и ласково погладила по голове. – Я все думала, чем бы мне порадовать тебя, голубчик? Вот испекла твой любимый пирожок». Глаза моментально застелили слезы: почему так несправедливо устроена жизнь? Какие-нибудь ничтожные личности, никому не нужные и не интересные, живут себе и живут, а замечательной, умной и очень красивой бабушки, похожей на даму со старинного портрета, больше нет. И самого доброго на свете деда тоже.

Несчастная бакалейщица стащила промокшую дубленку, грязные сапоги, проковыляла в комнату и в полуобморочном состоянии упала на диван.

– Дождь лупит, прямо Ниагарский водопад! Щас, Танюх, девушка покемарит минуток несколько и возродится, как феникс из пепла.

Все-таки Жека, несмотря ни на что, – человек с большой буквы! Не прошло и получаса, а уже заискрилась уложенная феном и налаченная стрижка, захлопали густые щеточки ресниц, празднично-вишневыми стали радостно смеющиеся губы. Помолодевшая за полчаса лет на двадцать, чудо-тетенька взмахнула подолом длинного темно-вишневого платья, затянутого широким поясом на узкой-узкой талии, и закружилась в танце, распевая на весь дом: Новый год настает! С Новым годом, с новым счастьем!.. – Сильна старушка? Как?

– Не сойти мне с этого места – Людмила Марковна!

– Вот и я о том же! Ха-ха-ха!.. – Перефразировав слова новогодней песенки на свой манер: Мы на правильном пути! Хороша наша дорога! – тетенька подхватила под руку и потащила к зеркалу. – Отлично смотримся, подруга! Стройная, как топиль, еще не совсем потраченная молью шатенка, а рядом с ней очаровательный белокурый ангелочек!

– Все в той же бархатной юбке и голубой блузке, что и в прошлом году. И, что еще прискорбнее, по-прежнему ниже вас сантиметров на пять, не меньше. А сейчас вы еще каблуки нацепите…

Проследив за хитреньким взглядом, устремленным на стоптанные тапочки, обладающая отличной реакцией Жека с воплем: «Ой, что же я, старая идиотка, забыла туфли надеть!» – метательным движением сбросила тапочки, так что они улетели под вешалку, и принялась выкидывать из стенного шкафа коробки с обувью.

Не успела она отбить высоченными каблуками лихую чечетку, как на лестнице послышался отчетливый стук других каблучков.

– Надька!..

Все такая же милая, очаровательная, наивно-голубоглазая, тетя Надя в изумлении застыла в дверях.

– Танюшка! Какая же ты стала большая! Ты всегда у нас была хорошенькая, а теперь просто красавица! Дай я тебя поцелую! Женечка, и тебя! Поздравляю!

Следом за восторженной тетей Надей, роскошной блондинкой в дымчатом песцовом жакете, наполнившей прихожую радостью, поцелуями, объятиями и ароматом каких-то необычайно приятных духов, вошел… маленький дедушка с седой бородкой. Он несколько растерялся, не зная, куда деть громадный букет сиреневых хризантем и не менее громадную кожаную сумку, но тетя Надя уже спохватилась – с нежной улыбкой забрала у него цветы и протянула Жеке:

– Еще раз, с наступающим!.. Сумку, Танечка, отнеси, пожалуйста, на кухню. Там вино, шампанское, всякая вкуснятина и подарочки вам. Тебе – пальтишко… Теперь, девочки, знакомьтесь: это мой Джузеппе… – Возвышающаяся над субтильным итальянцем, тетя Надя обняла его за плечи и развернула лицом к Жеке. – А это, Джузеппик, Же-ня… Это Та-неч-ка. – При этом она всячески избегала встречаться взглядом с лучшей подругой. Видимо, страшно волновалась, как отреагирует ироничная Жека на появление дедули.

И напрасно! Жека сияла, как начищенный самовар. Еще бы! Она, бедняжка, уже приготовилась к тому, что Надька припрется под ручку с Микеле Плачидо, а тут – о радость! – явился дед с бородой.

Итальянец улыбался, кланялся и повторял во все стороны: «Буоно сера!» С поспешной предупредительностью снял с тети Нади шубку и, будто паж при королеве, держал ее под локоток, пока она стаскивала сапоги и переобувалась в туфли. Наконец повесил на вешалку свою курточку и энергично, по-мужски, одернул рукава пиджака, блеснув золотыми запонками. В дорогом темном костюме, с отличным строгим галстуком и седой бородкой старикан выглядел очень даже презентабельно. Неряшливый, откормленный гусь Али-Баба ему и в подметки не годился.

Надо полагать, Жека подумала о том же самом: резко помрачнев, она с язвительной ухмылочкой ткнула подругу в бок:

– Надьк, он у тебя никак профессор?

Расческа испуганно замерла в золотистых волосах. Тетя Надя, которая поправляла прическу, то и дело кокетливо поглядывая через зеркало на восхищенного ею «Джузеппика», ужасно стушевалась:

– Джузеппе раньше водил трейлеры… но он уже давно на пенсии.

– Да что ты говоришь! А смотрится как приват-доцент! Вот что значит чувак из Европы! Классный кадр!

– Правда? – Наивная тетя Надя поверила. Или ей очень хотелось поверить. С благодарностью посмотрела на Жеку и, улыбнувшись, весело защелкнула замочек на парчовой косметичке. – Давайте, девочки я буду вам помогать. Что еще нужно сделать?

«Девочки» смеялись, рассматривали подарки, бегали из кухни в комнату с тарелками и бутылками, а «жених», вежливо примостившись на краешке дивана, водил по стенам круглыми, словно пуговки, глазами. Пуговки с интересом остановились на большой фотографии бабушки Нины, потом на антикварном буфете из карельской березы.

Водрузив на стол хрустальную немецкую вазу с хризантемами, вредина Жека крадучись выглянула в коридор, прислушалась и, убедившись, что подруга по-прежнему активно хлопочет на кухне, с лисьей улыбочкой подсела к гостю на диван.

– Джузеппе, как там тебя по батюшке? Как насчет парле ву франсе?.. Но?.. А ду ю спик?.. Тоже мимо? Таньк, ну что ты мне все рожи корчишь? Дай поговорить с человеком! Шпрехен зи дойч?.. Короче, ни бе, ни ме, ни ку-ка-ре-ку! Азохен вей! Откуда ж ты взялся такой непродвинутый? В школе хоть учился? Или сразу за баранку?

Не понимающий ни слова по-русски несчастный дед, который сначала смешно тряс головой, теперь радостно закивал.

– Теть Жень, угомонитесь!

– Уж и пошутить нельзя ради праздничка! Прошу к столу, Джузеппе Гарибальдыч! Как говорится, чем богаты, тем и рады!.. Нет, ты давай-ка садись во главе стола! Будешь сегодня за мужика.

За праздничным столом, по количеству бутылок итальянского вина, отечественного шампанского и всевозможной еды – местной и привезенной тетей Надей, не рискнувшей положиться на Жекины кулинарные таланты, – в самом деле напоминавшим лукуллов пир, радушная хозяйка изо всех сил изображала безудержное веселье, сумасшедшее гостеприимство, изысканный политес, но, как только жених с невестой чокались и замирали, томно глядя друг на друга, или дед, получив беленькую ручку со старинными колечками, надолго прикладывался к ней седыми усами, тетенька энергично толкала племянницу под столом ногой и подмаргивала: мол, совсем наша Надька тронулась!

Спору нет, телячьи нежности в преклонном возрасте выглядели довольно комично, но, с другой стороны, значительно симпатичнее, чем полное их отсутствие.

После боя курантов по телику, звона бокалов, поздравлений и дружного, в три голоса «ура!» лобзанье ручки так затянулось, что Жека устала моргать.

– Д-а-а-а, Надежда, вот это, я понимаю, любовь! Потрясный чувак! Слушай, Надюх, будь человеком, подыщи и девушке какого-нибудь знойного синьора!

– Вот приедешь к нам в Италию, сама себе и найдешь! – Счастливая тетя Надя лишь на секунду отвлеклась от «знойного синьора», снова заботливо подложила ему салатика, намазала бутербродик с икрой и даже не заметила, как лучшая подруга, побледнев и выронив вилку, будто громом пораженная, откинулась на спинку стула.

– Ты что, на полном серьезе хочешь уехать? А как же твой бизнес?

«Героическая баба», как часто называла ее Жека, при слове «бизнес» вздрогнула и сникла прямо на глазах.

– Ох, Жек, если бы ты знала, как мне надоел этот бизнес! Стараюсь, работаю с утра до ночи, выкладываюсь, и ничего не получается. Одни отрицательные эмоции. Сил нет терпеть всех этих хамов и жуликов! Только успеваю раздавать бесконечные взятки. Таможне, ментам, эпидемке. Переехали в новое помещение, тут же повадились местные пенсионеры. Требуют денег, иначе грозятся устроить нам антирекламу. Такой, вот, ветеранский рэкет… – Тетя Надя задумалась, и вдруг в небесно-голубых глазах сверкнули слезы. – Пока папа был жив, он мне очень помогал. Вернее, я ему. Ты знаешь, Женечка, папа всю жизнь проработал в торговле. А перед смертью он сказал мне: бросай ты, Надюша, это дело. Для бизнеса нужен другой характер. Мы с мамой воспитывали тебя для другой жизни. Без меня… тебе будет… очень тяжело… – Слабый голос сорвался, и бедненькая тетя Надя, которая год назад похоронила маму и совсем недавно отца, расплакалась.

Ничего не понимающий дед перепугался, заметался вокруг стола, налил воды в стакан, протянул белоснежный носовой платок. Улыбнувшись сквозь слезы, тетя Надя что-то сказала ему по-итальянски, он послушно пересел в кресло к телевизору и с видом инопланетянина воззрился на безумную новогоднюю тусовку. Верные подруги обнялись.

– Извините меня, девочки.

– Ладно, ладно, все нормально, не рефлексируй!.. Надюшк, ну на черта тебе уезжать в этот «сапог»? Чего там хорошего?

– Ты же никогда не была там, Женечка. В Италии замечательно! Тепло, солнце. А у нас все зима и зима. Купим с Джузеппиком домик у моря, будем разводить виноград, апельсины, всякие красивые цветы.

– Рухнуть с дуба, что выдумала! Рано тебе цветочки-то разводить, ты у нас еще молодуха!

– Какая я молодуха? Старая я уже… – В свете свечей, со стертой помадой и потускневшими от слез глазами тетя Надя действительно казалась постаревшей. – Жек, у тебя есть сестра, Танечка, а я теперь совсем одна. Но ты не расстраивайся раньше времени, еще годик я точно поработаю. Жалко бросать папино детище. Он вложил в этот магазин столько сил и здоровья…

Грустный какой-то получился праздник. В начале второго гости уже откланялись.

Захлопнув за ними дверь, Жека спародировала очень даже мило улыбнувшегося на прощание дедушку и со злостью потрясла кулаком ему вслед:

– У, зараза! Сладенький такой, паразит! Мягко стелет, жестко спать!

– По-моему, вы не объективны, теть Жень. Совсем неплохой дед. Вполне приличный.

– Эх ты, салага! Понимала бы чего! Думаешь, я ревную? Фигушки! Я за Надьку переживаю! Как она могла купиться на облизывания этого престарелого шоферюги, уму не растяжимо! Дура доверчивая! Слепому же видно, что он жулик чистой воды! С чего бы это, скажи на милость, у него вдруг так кровь взыграла на восьмом десятке?

– Не знаю. Говорят, любви все возрасты покорны…

– Ты брось втюривать мне дешевые хрестоматийные цитатки! Здесь тебе не у Пронькиных на даче! – Снова оглянувшись на дверь, суровая, излишне подозрительная Жека, впрочем, имеющая все основания не доверять никому, понизила голос до шепота, будто дед мог ее услышать: – Эта наивная идиотка собралась загонять квартиру и дачу! Хату у моря она будет покупать! Вот увидишь, обжопит ее этот старый мафиози и вся любовь!.. Пойдем, подруга, промочим горло с горя?

– Я, с вашего позволения, попью чайку.

– А я, с твоего позволения, наклюкаюсь в стельку!

По мере убывания сигарет и вина бурное негодование потихоньку сходило на нет.

– На черта Надюхе сдался этот секонд-хенд? Чего с ним делать-то? Макароны вместе жрать?.. Хотя, конечно, Надьку понять можно. Она баба домашняя, хозяйственная. Ей бы семью, детишек кучу, а она одна как перст. Проваландалась всю молодость с женатым мужиком. Борцом за дело коммунизма. Вроде как любовь! Кадр проморочил ей башку, нашел себе свежачок и послал Надьку к едрене фене! Тоже был сладенький. Вроде этого. Хуже нет сладких мужиков! Пудрят мозги, а сами, паразиты, себе на уме! – Тетенька затянулась сигаретой, выпустила дым к потолку задумчивым колечком и в конце концов в большом сомнении пожала плечами. – Фиг его знает, может, я зря наезжаю на старика Гарибальдыча? Вдруг он и впрямь втюрился? А чего? В Надьку втюриться как делать нечего. И он тоже не самый хилый вариант. Потому как, если достанет сильно, можно запросто его отлаять, все равно ни хрена не поймет, если дед пошлет, Надька не поймет…

У тетеньки уже заплетался язык, взгляд приобрел некую неподвижность, но она расфилософствовалась о превратностях женской судьбы при «коммуняках», предалась воспоминаниям о далеких семидесятых-восьмидесятых, с примерчиками идиотской доверчивости «баб» и вероломства «паразитов мужиков», и никак не желала отпустить обзевавшуюся племянницу, мечтавшую выспаться и с утра засесть за учебники. Истории о коварстве и любви закончились одновременно с бутылкой итальянского вина.

– Теть Жень, пожалуйста, не пейте больше.

– Угу… – Жека клюнула носом, нетвердой рукой, расплескав на скатерть, налила сока и, отпив глоток и скривившись, вытерла губы рукавом новогоднего платья. – Короче, проведу с Надюхой разъяснительную работу, чтоб она не вздумала оформлять фазенду на Гарибальдыча, и нехай отваливает! Нашего-то, отечественного, мужика где теперь возьмешь? Интеллигенты все в депрессухе, бизнесменам мы, старые кошелки, на фиг не нужны. Они уже давно подсуетились и поменяли своих толстых теток на молодых девок. Остается одна пьянь и деклассированные элементы. Так что ни хрена нам здесь не светит. Окромя пенсиона баксов в семьдесят, чтоб побыстрей копыта откинули! – Изобразив горькие, сотрясающие ее рыдания, мастерица разговорного жанра опять взвилась. – Сбрендила, Надька! Родину бросать из-за какого-то затруханного итальянца! Бизнес, друзей! Да ни один мужик того не стоит! Правильно я говорю?

Резкий звонок всю ночь молчавшего телефона лишил возможности возразить: все люди разные и каждый выбирает то, что ему больше нравится. И отлично, что лишил: иначе, пожалуй, нескончаемый монолог продлился бы до утра.

– Алло, алло! Слушаю вас! – раз сто прокричала «мужененавистница», никто не отозвался, и, разгоряченная большим количеством выпитого, она чуть было не расколошматила трубку о стену. – Твою мать! Думала, это джигит, змей подколодный, догадался поздравить девушку с Новым годом!

Закручинившись, тетенька обняла племянницу и очень ласково и печально потерлась щекой, привычно пахнущей сигаретным дымом:

– Надька говорит, она теперь одна, а я не одна? Инка в Нижнем, ты от меня смоталась. Танюх, перебирайся ко мне обратно. Без тебя, подруга, скучно до обалдения!

Долгожданное признание очень тронуло, но где гарантия, что с возвращением джигита горячо любимая племянница вновь не почувствует себя приживалкой?

– К сожалению, не получится. Понимаете, я договорилась заниматься с учениками и отказаться теперь будет неудобно. Но обещаю приезжать к вам почаще.

4

Совсем она закружилась в снежной метели, забегалась по ледяным тротуарам: зачеты, экзамены, библиотека, шесть уроков в неделю. В горле першит, голова чугунная. Сейчас бы чаю горячего и спать! Но за дверью наверняка уже поджидает Анжелка… Так и есть.

– Где ты все таскаешься? Обещала позаниматься со мной, я все жду-жду, а тебя все все нет и нет!

– Извини, так получилось. Занималась с учеником, а его бабушка ушла в магазин и пропала. Родители уехали отдыхать. Не могла же я бросить Антошку одного? Как выяснилось, бабушка поскользнулась и сломала ногу. К счастью, сумела оповестить нас о своем падении по мобиле. Мы с Антошкой схватили машину, погрузили бабушку и повезли в травмопункт, а там переломанных – тьма. Гололед.

– Если ты у своих учеников заместо скорой помощи будешь, много не заработаешь!.. Чего ты на меня так смотришь?.. Я как бы пошутила. Давай покушаем?

– Анжел, я уже сто раз повторяла: применительно к себе надо говорить «есть». Я ем, мы едим, давай поедим. И не «заместо», а «вместо».

– Хватит тебе! Прям учительница первая моя! Все так говорят! – Швыркова почему-то разозлилась – с яростью захлопнула холодильник.

– Мало ли что все говорят? А вообще, как хочешь, так и говори. В конечном счете это не мое дело. Ты сама просила.

– Да пошла ты знаешь куда!

После такого хамства оставалось только с гордым видом прошествовать к себе, не зажигая света, упасть на тахту и горько пожалеть о своем дурацком самолюбии, которое не позволило вернуться к Жеке. В отличие от эгоцентристки Швырковой, Жека сразу бы заметила, что Танюха заболела, что бедную девочку трясет, будто в лихорадке, что у нее, скорее всего, высокая температура и что ей ужасно хочется горячего чая. Жека в беде не бросит! Даже если бы у нее сейчас пил «кофэ» Али-Баба, она все равно засуетилась бы вокруг племянницы: притащила бы здоровенную кружку чая с лимоном или с малиной, аспирин, по-родственному укутала одеялом. А тут лежи и мучайся! Ни градусника, ни лекарств… Ну, ничего. Завтра последний экзамен – и она свободна как ветер! Купит подарки и уедет в Нижний на все каникулы. И никогда больше не вернется в эту чертову квартиру. Пусть Швыркову караулит кто-нибудь другой.

Еле дождавшись, когда заткнется орущий телик, отмяукают положенное Анжелкины кумиры и, расслабленная песенками про любовь, она погрузится в глубокий сон, несчастная квартирантка, у которой горло уже сковало, будто свинцовым обручем, на цыпочках пробралась на кухню.

От горячего молока с содой стало полегче. Набросив на одеяло еще и дубленку, она согрелась и, кажется, уснула… Нет, не уснула. Откинула невыносимо тяжелое, огнедышащее одеяло, выскочила в раскаленной ночной рубашке на улицу и помчалась через темный город к вокзалу. Не светилось ни одного окна, и все двери громадных, подпирающих небо зданий были заколочены досками крест накрест. Бездомная, она спотыкалась, падала и плакала. На безлюдном перроне фонари тоже не горели, а черные поезда проносились мимо…

Зимний рассвет наступает поздно. Будильник еще не звонил. Если бы не экзамен, легкий стук в дверь никогда не нарушил бы Анжелкин сон.

– Извини, пожалуйста, у тебя случайно нет аспирина? Я заболела.

Заспанная Анжелка на удивление резво подскочила и в поисках лекарства начала носиться по комнате, открывая дверцы и выдвигая ящики.

– Вот! Американский. Сразу все пройдет.

Горячий раствор штатовского порошка в самом деле воскрешал из мертвых.

Жизнь имеет обыкновение время от времени ставить подножки. Причем именно там, где их не ждешь, и именно тогда, когда ты в отличном настроении. Скажем, после сданной на пятерку занудной истории средневекового Востока. Билетов ни на сегодня, ни на завтра не оказалось, только на послезавтра, на дневной.

На улице от дыхания валил густой пар. Жаркое метро напоминало баню. В Охотном ряду двадцатиградусный мороз больно куснул за потрескавшиеся губы, пробрался под дубленку, под свитер, под майку, и планы на послезавтра подверглись корректировке…

Термометр выдал тридцать девять и две.

– Говорила я тебе, что б ты не ходила на экзамен! Надо было врача вызвать! – Анжелка повозмущалась капризным тоном, покрутилась и опять потрясла за плечо. – Слушай, мне сейчас как бы отвалить надо. Часа на три. Могу по дороге в аптеку зайти.

– Не нужно… Хотя, если тебя не очень затруднит, купи мне что-нибудь от кашля…

Вернулась крошка значительно позже и, загадочно улыбаясь, вывалила из сумки кучу лекарств.

– Чего сейчас расскажу! Классно, что ты заболела!.. Ой, дура я! Просто я в аптеке с таким парнем познакомилась! Улет!

– И что, интересно, он покупал в аптеке?

– Не то, что ты думаешь! – Анжелка, кажется, оскорбилась. – Ничего такого он там не покупал. Покупал, между прочим, аскорбинку, чтоб не болеть. И, между прочим, свидание мне завтра назначил. В пять часов. Этот молодой человек – как бы студент. Высокий, блондин, глаза голубые! Сказал, может, в театр завтра сходим.

– Разве ты завтра не летишь домой?

– Чего я там по жизни забыла? На Новый год была, и хватит.

5

Слепящие огни электрички неслись прямо навстречу! Мост качался, выскальзывали из-под ног обледеневшие ступеньки, руки вместо перил хватали воздух, еще секунда – и все!.. Спасла зазвонившая телефонная трубка.

– Это кто?

– Таня.

Кошмарный сон трансформировался – стал тягучим и сладким. В сумрачной комнате, где слабый свет настольной лампы образовывал загадочные тени, они были только вдвоем. Он молчал, но звук низкого, эротичного голоса уже заворожил, пробудил томительные желания. От жаркого дыхания в трубке запылала щека, а причудливая тень на потолке сложилась в профиль мужчины с крепким подбородком.

– Анжела где? – Нет, в его интонации не было ничего такого.

– Она ушла погулять.

– А ты… почему… не гуляешь? – Нет, было! Чересчур большие паузы.

– Я болею.

Самые простые, обычные фразы ничего не значили – они были лишь фоном. Трубка накалялась от многозначительного молчания, кружилась голова, пересохшие от жара губы мог спасти только его долгий-долгий, влажный поцелуй…

– Что ж это ты такая молодая и болеешь? Передай Анжеле, пусть позвонит, а то совсем пропала.

Нахально-равнодушный тон и резкие короткие гудки вновь ввергли в лихорадочный озноб, но теперь сильнее всех других чувств была ненависть. Взбешенная собственной глупостью и неспособностью управлять низменными инстинктами, которые вызывал у нее этот мерзкий, ничтожный тип, противная самой себе, она швырнула трубку на кресло и обхватила голову руками: ужас! «Многозначительное молчание»! Да он просто хам деревенский, который не считает нужным здороваться и прощаться! Смотрит телик или дует пиво на своей кухне с колоннами и между делом бросает идиотские реплики в телефон… А рядом сидит его прожорливая тетка и столовой ложкой наворачивает гигантских размеров торт.

Уловив ощущение брезгливости и ухватившись за него, мастерица пофантазировать, она возликовала и принялась нагромождать одну примитивную деталь быта господ Швырковых на другую: если образ Анжелкиного отца опростить, утрировать, сделать его смешным, можно с легкостью избавиться от проклятого наваждения.

Фантазии, подогретые температурой, завели довольно далеко, но не хватало чисто реалистических подробностей, и тут – о радость! – хлопнула дверь. Румяная с мороза Швыркова вполне могла добавить недостающие «штрихи к портрету», если ее чуть-чуть разговорить.

– Чего расскажу сейчас, прям со смеху сдохнешь! Только в туалет сбегаю.

При ярком свете включенной люстры с так похожей на отца, по-дурацки хихикающей Анжелкой, забравшейся с ногами в кресло, избавиться от шлейфа бредовых галлюцинаций уже не составляло никакого труда, и все же…

– Тебе только что звонил твой отец и просил позвонить. Сказал, что ты пропала.

– Ага, вспомнил! Воспитатель! Пусть своего Максима лучше воспитывает. Он чего, не может мне по мобиле позвонить?

– Не знаю… А Максим это кто?

– Брат мой младший. Ему девять лет уже. Ты б знала, как отец его любит! Когда дома, только с ним и играет. То в железную дорогу, то в войну. Носятся по всему дому прям как ненормальные! Один раз даже вазу напольную разбили. Пришлось скорую вызывать, матери с сердцем плохо было. Жалко ведь!

– С сердцем? Я думала, у тебя очень молодые родители.

– В принципе молодые. Когда они меня родили, матери лет двадцать было, а отец только в армию пошел… Ладно, ну их! Лучше я тебе про театр расскажу, умрешь! – Швыркова опять захихикала и закатила глазки: – Ой!.. Не, сначала мы погуляли, конечно. Потом пошли в театр, а билетов нигде нет. Ходили-ходили, нашли какой-то театр, и билеты есть…

Анжелкина информация об отце, вопреки страстному желанию раз и навсегда выбросить его из головы, очень заинтриговала. Мрачный, самодовольно надутый, он, оказывается, умел быть другим: играл в войну, носился по дому, разбил вазу… После чего в растерянности – или свирепо? – взглянул на завопившую истошным голосом, схватившуюся за сердце тумбу-жену, которой напольная ваза дороже всего на свете… Нет, не свирепо. Тогда обошлось бы без скорой. Выходит, растерянно. Если учесть, что «сердечница» старше года на два, то, скорее всего, именно она и командир в доме. Кстати, сколько же, получается, ему лет? В армию идут в восемнадцать, Анжелке будет двадцать, стало быть, тридцать восемь. А женился он в семнадцать. Рановато! Надо полагать, всему виной – предстоящее Анжелкино появление на свет. Одним словом, женили парня… Так-то оно, может быть, и так, только господин Швырков и отдаленно не походил на свой новый «портрет»…