– Я уже об этом упомянул – впрочем, один раз, мельком. Реабилитационный процесс состоялся через 25 лет – в 1456 году – и был еще более политическим, чем первый.

– То есть?

– Если первый процесс вынес обвинительное заключение – в угоду Англии, то этот, второй – постановил реабилитировать Жанну – в угоду победившей Франции: это было три года спустя после завершения Столетней войны. А в 19 веке – веке пышного расцвета национализма – вокруг имени Жанны сотворили настоящий культ. Ее превратили…

Серж на миг задумался.

– …В патриотический бренд, – договорила за него Аня. – Так?

– Совершенно верно! – подтвердил Серж. – Каковой бренд был замешан на густом коктейле из казенного ура-патриотизма, где вопли о Республике меньше всего отражали республиканские убеждения, а также почвенничества, галликанского12ультра-католицизма и национализма, сдобренном изрядной порцией мелодрамы и розовых соплей.

– Розовых соплей? – переспросила Аня, ухватившись за то, что было более или менее понятно. Впрочем, тоже не особо…

– Да, розовых соплей. Дошло до бредней о том, что будто бы английский солдат – вы слышите? – английский! – в последнюю минуту, когда Жанна уже стояла на костре, и он уже горел, вручил ей крест, за который она якобы ухватилась, осчастливленная.

– Правда, английский солдат? Это как же?

– Но вы же понимаете, что все это бред, перемежаемый галлюцинациями. Ну, а Англия, как-никак, стала союзницей. Той еще союзницей: норовящей поскорее смыться к себе, за Ла-Манш. А что до Жанны, будто бы исступленно сжимающей крест, то хотел бы только обратить ваше внимание на кое-какие детали, совсем не мелкие, если задуматься.

– Например?

– Ну, например, она отказалась прочесть молитву «Отче наш» – самую привычную и хрестоматийную для любого христианина. Она, далее, ни разу не назвала Иисуса Христа по имени, а именовала его «мой Господин», неизвестно кого имея в виду. И многое другое. Но, полагаю, с вас достаточно.

– Что это значит?

– Вы сами видите: это значит, что она отнюдь не была набожной христианкой, тем паче католичкой, какой ее пытались – и не без успеха – представить.

– Но ведь ее провозгласили святой!

– Да, она была канонизирована, то есть причислена к лику святых папой Бенедиктом XV, то есть маркизом Джакомо делла Кьеза, в 1920 году, после того как она была, как и положено, сначала беатифицирована, то есть, причислена к лику блаженных, в 1908 году. В ходе канонизационного процесса никто, конечно, и не вспомнил ни словом об этих несообразностях – на них просто закрыли глаза.

– Но почему?

– Это опять-таки политика. В годы Первой Мировой войны во Франции образ Жанны д/Арк был настолько широко использован в военной пропаганде, скрытой и открытой, что стал тесно связываться с вооруженной борьбой Антанты против Центральных Держав.

– Антанты?

– Да, Аня. Не только Франции, но и Англии, например. Как это ни парадоксально. Но Франции, конечно, особенно. И поэтому после победы Антанты в войне для Святого Престола стало уже политически невозможным не канонизировать Жанну.

Аня какое-то время молчала. Ее нахмуренный вид выдавал ее сложные, но по большей части мрачные чувства от того, что она узнала. История оказалась еще печальнее, чем она думала…

– И что, Жанна командовала войсками? – спросила она неожиданно.

– Она сражалась с мечом в руках. Но она была, скорее, знаменем, под которым войско объединилось и за которым оно пошло. Она была знаком, символом, воплощением нового боевого духа армии. Чисто военные вопросы решали опытные военачальники, ее соратники.

– А кто был ее соратником?

– Жанны?

Аня кивнула.

– Не боитесь опять услышать очередную порцию кошмаров? Или, как вы сказали, цирка зверей?

– Я знаю, Серж, что то, что вы мне рассказываете – правда. И я предпочитаю знать правду, а не ходить с лапшой на ушах – меня это не устраивает.

Серж кивнул головой.

– Я понял, – тихо подтвердил он, и тень улыбки скользнула по его губам.

– Поэтому я готова слушать дальше в том же духе. Пусть «цирк зверей». Пусть кошмар. Я уже понимаю: вся история в основном из этого и состоит. Все равно – это убиться, как интересно!

– Merveilleux!13Тогда я расскажу о самом известном ее соратнике – увы и ах! – печально известном. Позвольте вам представить: Жилль де Монморанси-Лаваль барон де Ре, Маршал Франции.

Жилль де Монморанси-Лаваль барон де Ре, Маршал Франции

– Ничего себе! Это, наверное, высшая аристократия.

– Вы совершенно правы, Аня. Это действительно так. Хотя баронский титул как-будто и не высок, но это и в самом деле даже не голубая, а прямо таки синяя кровь.

Аня рассмеялась.

– Это хорошо, что вы смеетесь – вам нужен запас положительной энергии перед рассказом о нашем герое. Так вот: да, аристократ. Чего стоит только «Монморанси»!

– А чего оно стоит?

– Монморанси – это один из старейших и знатнейших родов Франции. Впрочем, владения Жиля де Ре (будем его называть так) располагались в Бретани.

– Я знаю, это полуостров на Западе Франции. Там живут бретонцы. У них свой язык.

– Браво, Аня. Вы правы: бретонцы – кельты, потомки переселенцев с Британских островов. Бретонский язык еще и сейчас имеет некоторое распространение в западной части Бретани. Вообще это своеобразный угол Франции. Ну, а тогда Бретань была герцогством и, хотя и находилась в пределах Французского Королевства, отнюдь не относилась к королевскому домену.

– То есть, была самостоятельной?

– Да, во всех внутренних делах. И еще долго таковой оставалась. И там была своя гражданская война.

– О Господи, свихнуться можно! Скажите, а где-то было такое место, где не воевали?

– Кое-где были эпизодически небольшие передышки. Но не более того. Увы, как справедливо сказал великий древнекитайский военный мыслитель Сунь Цзы, «война – это великое дело для государства, это почва жизни и смерти, это путь существования и гибели».

– Мамочка, – воскликнула Аня, – вы его читали по-китайски?

– Нет, – рассмеялся Серж, – его я читал в переводе на французский.

– На родной?

– Да. Но вернемся к Жилю де Ре. Он примкнул к Жанне и Карлу Седьмому и принял участие в снятии осады Орлеана. Затем сражался и далее бок о бок с ними против англичан и их приспешников. Присутствовал в Реймском Соборе на коронации Карла Седьмого – это уж конечно. Именно тогда-то король и возвел его в маршалы Франции. Кстати, это звание существует во Франции до сих пор и является, как и прежде, не обычным воинским званием – пускай даже высшим, а почетным званием, присуждаемым за особые заслуги, и потому оно котируется высоко.

– Им, кажется, полагается еще жезл, так?

– И вновь: браво, Аня. Вы правы – жезл обязательно. В цветах Французского Королевства: золотой и лазурный. Причем, эти цвета сохранились и при Республике, и при Империи. Вплоть до современности. Только при королевской власти лазурный жезл украшали золотые лилии, при Первой и Второй Империи – золотые орлы, а при Республике – золотые звезды. Но вернемся опять к барону де Ре. После коронации Карла Седьмого он стал постепенно отходить от дальнейшего участия в войне и, в конце концов, удалился в свой замок. Там он занялся алхимическими опытами и, как утверждается, кое-чем похуже.

– То есть?

– Не торопитесь – все по порядку. Там много всякого. Прежде всего, нужно сказать, что он был крайне расточителен, по-русски раньше говорили «мот».

– А теперь?

– Вам лучше знать. Пожалуй, «транжир». Но Жиль де Ре был не просто мотом, а, как теперь сказали бы, чемпионом мотовства. Расходы его были просто чудовищны, и за это его осуждала его родня. Наконец, он оказался на мели: деньги уплыли, а аппетиты не уменьшились. Любимый вопрос таких, как он: где взять деньги?

– Поэтому он занялся алхимией? Рассчитывал получить эликсир и делать золото?

– Совершенно верно! Помогал и наставлял его в этом его подручный – бывший священник Прелати.

– Опять итальянец?

– Да, представьте себе! Флорентиец. Оставил Бога и посвятил себя черной магии.

– Черная магия? Но ведь это уже не алхимия, разве не так?

– Все-таки вы умница, Анечка. Что тут скажешь? Вы правы: они зашли далеко.

– Как далеко?

Серж вздохнул.

– После того как «нормальная» алхимия так и не привела их к золоту, они обратились…

Серж задумался.

– К «ненормальной» алхимии? – договорила Аня.

– Можно сказать и так, – ответил Серж.

Видно было, что ему нелегко об этом говорить.

– Они включили в процесс элементы черной магии, некоторые из самых крайних ее методов, по существу, запретных, надеясь, что это возымеет действие, и они получат свое вожделенное золото. Но для этого им нужно было… То есть, нужна была кровь.

– Какой ужас! Я догадываюсь: они стали убивать людей, чтобы добыть эту кровь. Верно?

– Да. Видите ли, одно тянет за собой другое, другое – третье, и так далее. Причем, каждое следующее хуже предыдущего. В конечном итоге переходят черту. Нужно уметь вовремя остановиться, но не каждый на это способен.

Серж немного помедлил.

– Видите ли, Аня, я в свое время тоже занимался всякими опытами…

– Алхимическими? – уточнила Аня. Она почему-то совсем не удивилась.

– Алхимическими, можно сказать и так. Но я никогда не пересекал черту. Мне это всегда удавалось. Думаю, потому что мной двигала не алчность, а жажда знаний. Говоря более современно, стремление к информации.

Он еще помолчал. Аня тоже молчала и не «дергала» его, видя, что ему необходимо сосредоточится.

– А он перешел черту, – произнес, наконец, Серж.

– Жиль де Ре?

– Да. Об этом важно знать, поскольку впоследствии его обвинили черт знает в чем. Обвинения были совершенно фантастическими, поэтому некоторые исследователи уже в 20 веке попытались его оправдать как жертву инквизиции, снять с него обвинения.

– Безуспешно?

– С частным успехом. То есть, это вызвало у части читательской аудитории сочувствие: слишком уж инквизиция одиозное учреждение, и ненависть к ней велика.

– Но в этом случае она была права?

– Как я уже сказал, многие цифры в обвинениях были фантастическими. Но убийства все-таки были. Увы, были. И хуже всего то, что убитыми были дети.

Эту, последнюю фразу Серж произнес с трудом, словно выдавив ее из себя. Аня ужаснулась.

– Почему? – с трудом спросила она.

– Это было проще всего: Жиль де Ре брал к себе крестьянских детей в качестве пажей, обещая их родителям, что им будет хорошо. И их потом видели в дорогих одеждах.

Серж сделал еще одну паузу.

– Потом они исчезали, – договорил он. – Вот и все.

– Много детей погибло?

– Обвинители утверждали, что 140 мальчиков.

Аня испытала шок.

– Но это не так? – спросила она.

– Нет, конечно. Во много раз меньше.

– Сколько?

– Во много раз меньше, – упрямо повторил Серж. – В приговоре число вообще не называлось. Там стояло: pour des crimes commis sur plusieurs petits enfants.

– «За преступления, совершенные против нескольких детей»? – переспросила Аня, в этот момент даже не удивляясь своему пониманию французского.

– Так оно и было, – ответил Серж. – Но то были дети…

Какое-то время он смотрел в ветровое стекло.

– В конечном итоге, Жилю де Ре предъявили обвинения по трем пунктам, – вновь заговорил он, – во-первых, бунт.

– Какой бунт?

– Он захватил чужой замок, знаете ли. Далее, договор с Дьяволом и, наконец, противоестественные связи.

– Противоестественные связи – это…

– Его обвиняли в том, что теперь зовется педофилией.

– О Боже, а он в самом деле этим занимался?

– Он сам на следствии утверждал, что да. В то же время он отрицал, что использовал кровь для колдовства.

– Почему?

– Он признавался в том, что в то время считалось меньшим преступлением, чтобы этим прикрыть то, что считалось тогда более серьезным преступлением.

– Колдовство считалось хуже, чем педофилия с убийством?

– Да, – вздохнул Серж, – такое было время. Но давайте оставим эту мерзостную тему. Скажу только: я не выяснял, занимался ли он этим – мне было тошно.

– Я вас понимаю, Серж. Но вы держали и эти протоколы в руках?

Серж кивнул.

– Держал, – ответил он.

– И там был и договор с Дьяволом?

– Самого текста договора там не было, только в изложении – тогда, видите ли, еще не набили должным образом руку в их составлении.

– Не набили руку? Кто? Инквизиция?

– Именно.

– Вы хотите сказать, что эти договоры были фальшивыми?

– Они были сплошь сфабрикованными. Хотя, все честь по чести: пункты, почти как в обычном договоре, но записанные на латыни справа налево, с кучей сокращений, так что прочесть это крайне сложно. Ну как же, ведь это Сатана! Уж он-то должен уметь шифроваться! А под текстом, как положено, подписи.

– Чьи подписи?

– Князей Ада, демонов: Вельзевула, Аштарота и прочих. А самое трогательное, внизу приписка: «Подписи моих хозяев – князей бесовских, подтверждаю. Баалберит, писарь».

– Ничего себе!

– А вы думали? И еще указано: «принято на совете демонов такого то числа и месяца такого-то года. Извлечено из Ада».

Аня, несмотря на то, что это было, на самом-то деле, не смешно, не смогла удержаться и рассмеялась.

– Извините, Серж, – сказала она, – но это все равно смешно.

– Да, вы правы – можете не извиняться. Это и вправду смешно – поначалу. Потом становится не до смеха. Но когда читаешь, особенно, сейчас, то да, смешно. Нелепо – договор с Дьяволом выглядит, как какая-нибудь долговая расписка. Писарь – ну надо же!

– А как, по-вашему, должны были выглядеть договоры с Дьяволом?

Серж словно бы всматривался в дорогу.

– Они представляют собой, вернее, конечно, должны представлять собой, – быстро поправился он, – скорее, джентльменские соглашения. Без всякой канцелярщины, без подписей кровью и прочей бредятины.

Аня пристально посмотрела на Сержа, пытаясь понять, шутка ли это или что -то другое, но так и не поняла. Он же был совершенно невозмутим.

– Да, именно – джентльменские соглашения, – от которых невозможно отказаться, – медленно и задумчиво договорил он.

Аня почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине, но промолчала.

– Кстати, в эти дела нередко заносит не только стяжателей, но и людей творческих. У них обычно другие мотивы, но ради полноты творческой жизни, ради творческих успехов, а то и ради славы они порой готовы на все.

Серж тихонько вздохнул.

– Да, на все. Вот тут-то и зарыта собака: у них отказывают тормоза, и они…

Серж смешался.

– Начинают вести себя так, – продолжил он, – словно как раз и заключили такое джентльменское соглашение, и это просматривается в их творчестве. Впрочем, вернемся к барону де Ре. Что еще вы хотели бы знать о нем?

– Его тоже сожгли? – спросила она наконец.

– Да, в Нанте, в 1440 году. Кстати, предание считает его прототипом Синей Бороды.

– Не может быть! Серьезно?

– Серьезно.

– У него была борода?

– Якобы была. Причем, настолько черная, что отливала синевой.

– Якобы? Вы разве не видели его портрет?

– Я видел только его фантазийный портрет, то есть воображаемый. Там он без бороды.

Достоверного портрета нет.

– А этот, фантазийный, где?

– В Зале Маршалов Франции в Версале.

– Так он на самом деле не был прототипом Синей Бороды?

– Нет, можете не переживать за вашу любимую сказку – на самом деле сюжет этот значительно старше и происходит, кстати, из бретонского фольклора. Впрочем, основа сюжета широко распространена в фольклоре разных народов. Это сюжет номер 312 по «Указателю фольклорных сюжетов Аарне-Томпсона». С другой стороны, здесь заметно взаимовлияние: сказочный сюжет явно повлиял на образ Жиля де Ре, приписав ему синюю бороду. Но мы уже подъезжаем к Шартру.

Аня осмотрелась кругом, покрутившись на своем пассажирском сиденьи. Пейзаж удивил ее. Еще недавно (так, по крайней мере, казалось Ане) они ехали лесом. Теперь же их со всех сторон окружала плоская, как стол, равнина, без всякого намека на лес, или хотя бы какую-нибудь рощу. Напротив, вокруг, сколько хватало зрения, простирались поля, казавшиеся бесконечными.

***

Серж время от времени бросал на Аню короткие взгляды и улыбался.

– Что, не нравится пейзаж? – спросил он наконец.

– Нет, почему? – ответила она. – Нравится. Но только я не успела заметить, как картинка за окнами переменилась – был лес, а теперь сплошные поля.

– Да-да, все верно, – с улыбкой согласился Серж. – Такова Франция: разнообразием ландшафтов она бьет любую другую страну Европы. Да и не только Европы. Это и делает ее такой красивой.

Взгляд его потеплел.

– То, что вы видите вокруг себя, – продолжал он, – эта плоская, как доска, местность, все эти бесконечные пшеничные поля – это область Бос – как говорят по-русски, житница Франции. Здесь мощное товарное зерновое хозяйство.

– Значит, это все – пшеница?

– Да, это пшеничные поля. Но посмотрите туда.

Серж показал рукой вперед. Аня проследила за его рукой и увидела нечто неожиданное. Неожиданное и удивившее ее: среди совершенно ровной, плоской местности возвышался довольно крутой холм, на котором стояли дома. – Город! – поразилась она. – Наверное, это и есть Шартр. Но от того, что она увидела на вершине холма, у нее захватило дух: холм венчало огромное, напоминающее сказочный замок здание, с высокими, казавшимися ажурными, башнями, господствующее над всем окружающим.

– Это Шартр? – спросила она.

– Да, – Серж кивнул.

– А наверху – это Собор?

– Да, – вновь кивнул он. – Это и есть знаменитый, можно сказать, прославленный Собор Богоматери в Шартре.

– Он словно парит над городом…

– Как вы сказали? Парит? Отлично подмечено! Хорош, а?

– Да, он очень красивый.

– Да, даже с такого расстояния. Но вблизи он куда лучше. А главное – и самое красивое – находится внутри, и мы скоро там будем. Надеюсь, вы не жалеете, что мы поехали в Шартр?

– Нет, что вы, Серж. Я уже предвкушаю… Не знаю, как сказать, что именно… Но… Вы понимаете меня?

Серж с улыбкой кивнул.

– Конечно, – подтвердил он. – Я вас отлично понял.

Через некоторое время – значительно более короткое, чем Аня предполагала – они с Сержем стояли перед южным порталом Шартрского Собора. Храм был грандиозен и произвел на Аню, пожалуй, более сильное впечатление, чем Собор Парижской Богоматери.

– Это дело вкуса, – прокомментировал Серж ее откровения. – и это все сугубо индивидуально и потому субъективно. Но мне кажется, дело в их расположении: Шартрский собор стоит на вершине холма, и маленький, в сущности, городок, так сказать, полностью подчинен ему. Он совершенно вне конкуренции, причем, разумеется, не только в самом Шартре, но и во всей округе. Здесь нет ничего не то что равного, но хотя бы соизмеримого с ним в чем бы то ни было. Тут нет зданий или сооружений, которые бы составляли контрапункт к нему. У Парижского собора ситуация совсем иная – вокруг него Париж, да и стоит он не на холме. Его загораживают другие здания, и, уж конечно, в Париже хватает сооружений, которые составляют ему серьезный противовес. Тем не менее, оба собора похожи друг на друга. Это, кажется, второй готический собор Франции, который вы видите, не так ли?

– Да, Серж, это так, – ответила Аня, завороженная созерцанием Собора.

– Не буду вам мешать наслаждаться зрелищем, – сказал он. – Замечу только, что особое значение Шартрского Собора в том, что именно он послужил прототипом для многих других знаменитых соборов, порою более знаменитых, чем он сам. И не только во Франции. Именно он стал образцом, задал «планку»

– Ой, и высокая же эта «планка»! – воскликнула Аня.

– В том-то и дело.

– Скажите, Серж, а где еще есть знаменитые готические соборы, кроме Шартра и Парижа?

– В Реймсе, конечно, – начал Серж, – потом в Бурже, Руане, Страсбурге, Меце. Но особенно в Пикардии: в Амьене, Нуайоне, Лане, Бове, Суассоне. Это только в пределах Франции – и тоже не все, конечно. Но самые значительные.

– А Пикардия – это где?

– Это область к северу от Парижа. Сейчас это регион.

Аня замечталась: вот бы их все посмотреть! И сравнить. Это было бы здорово! – Но ничего, – подумала она, – еще посмотрю. Обязательно! Слава Богу, Шенген, виза не нужна, деньги – дело наживное, а время я уж как-нибудь найду. А пока, просто чтобы сориентироваться…

– А какой-нибудь из них стоит так же, как Шартрский – на вершине холма? – спросила она.

– Да, Аня, есть такой – очень похоже расположенный – в городе Лан: это к северу от Парижа, в Пикардии. Огромный, пятибашенный – и тоже, как вы сказали, парит над городом, стоящим, как и Шартр, на холме, возвышающемся посреди ровной местности. Только вот беда: с него поснимали почти всю скульптуру.

– Что, опять революционеры?

– Да, они, чтоб им… А что касается остальных… Собор в Бове так и не был достроен: стоят только хор и трансепт14. Но зато его хор – самый высокий из всех. Там же, внутри – знаменитые часы. Собор в Руане имеет самую высокую башню. А собор в Бурже – замечательные витражи, которые были установлены на пожертвования цехов и состоятельных горожан, в том числе Жака Кёра.

– Того самого финансиста, кредитора короля, которого он потом изгнал?

– Того самого – его дом, а лучше сказать, дворец, – кстати, замечательный образчик готики в гражданской архитектуре – стоит в Бурже и по сей день.

Дом Жака Кёра в г. Бурж

– А в Реймском соборе короновали французских королей, так?

– Да, верно.

– Но почему? Ведь Реймс – не столица.

– Ну и что? Москва, например, тоже долгое время не была столицей, а короновали русских царей все равно там. А немецких королей много веков короновали в Ахене.

– А почему так?

– Ну, с Москвой понятно: она была до того столицей (и, кстати, вновь стала ею позже). Ахен избрал своим местопребыванием Карл Великий.

– А Реймс?

– Видите ли, Аня, в Реймсе в свое время крестился Хлодвиг. А вслед за ним – все его войско. Вот поэтому Реймс и стал коронационным городом.

– Я что-то припоминаю о нем: это был вождь германцев, да?

Серж улыбнулся.

– Ну, в общем – да. Он был, точнее, стал королем франков, то есть, он правил Франкским Королевством, в которое входили территории нынешних Франции и Германии. Так что он является фигурой, общей для истории обеих стран.

– Ну вот тебе и «единица» по истории! – сокрушенно подумала Аня. – Стыд ведь какой! Ничего-то я толком не помню…

– А как его зовут французы? Неужели тоже Хлодвигом?

– Нет, конечно. По-французски его имя звучит как «Кловис».

Ладно, не беда, – подумалось Ане, – как там? – «Мы все учились понемногу – чему-нибудь и как-нибудь». В конце концов, я не историк. – Зато я интересуюсь историей, – сказала она себе, вспомнив характеристику, которую дал историкам Серж, – и хочу знать историческую правду. А то, что Серж знает это все (и еще многое другое), так на то он и Серж: уникум. Таких можно по пальцам сосчитать. А в Реймсе Аня еще побывает, это – «дело техники».

– Пойдемте внутрь, Аня, – прервал ее размышления Серж. – Там самое главное.

Собор Богоматери (Нотр-Дам) в г. Шартр

Войдя внутрь, Аня остолбенела: все внутреннее пространство Собора было залито поразительно глубоким и невероятно насыщенным синим светом, который лился через витражи удивительной красоты. Таких великолепных витражей она никогда прежде не видела. Особенно красивы были круглые окна с ажурным каменным переплетением – «розы». Впрочем, остальные витражи уступали им незначительно. Этот дивный свет заполнял весь внутренний объем Собора, придавая ему некий «нездешний» вид. Словно этот свет исходил не с улицы, а из какого-то запредельного пространства. «Трансцендентного» – вспомнила Аня слово, которое употребил Серж, применительно к Богу и ангелам.

– Ну, что скажете? – спросил тихонько Серж.

<1...3 4 5 6 7 >

На страницу:

Перейти

5 из 7