Ночь в Новом Орлеане

В полчетвертого ночи,

Под тенью безумия,

Просыпаются сны

И несут они грезы.

Под тенью безумия,

В четыре часа,

Вместе с горьким,

Приходят мечты.

В пять часов утра,

Потом – никогда,

Только здесь и только сейчас,

Настал наваждений час.

И когда все наваждения растают,

В шесть часов наступит заря,

В горе бумаг и грязной посуды,

Можно понять – безумным я стал.

Желание что-то написать не делает гением. Посмотрев на это я понял, что никто никогда не увидит этот кошмар. Но даже у такого произведения должен быть автор. Но кто он? Я? Не верю! Я не помнил своего имени. Всегда так: знал, знал, а потом понял, что не знал никогда. Поэтому, просто написал в углу:

Фрай

Посмотрел немного. Потом зажег зажигалку и спалил его. Но не из памяти.

И что делать дальше?

Хороший вопрос. Я думал над этим долгие и мучительные три секунды. Потом взял чистый листок и написал:

THE NIGHT IN NEW ORLEAN

Ну, а дальше пошло-поехало…

В последующие несколько дней мне был противен мой родной язык. Уж слишком он был… привычным. А потому – гадким и бессмысленным. На английском я тоже не разговаривал. С ним было то же самое.

В таких ситуациях, люди, обычно, не говорят, чтобы лишний раз не вырвало. Но это было тоже невозможно. Я должен был говорить на каком-то языке.

В это время, я вспомнил о существовании еще одного языка, на котором я могу кое-как выразиться. С ним ничего не связанно, поэтому, на нём возможно было общаться. На немецком.

Изучение этого языка было побочным эффектом часов немецкой музыки. Я слушал, переводил, запоминал. Этого оказалось достаточно. Никаких учителей. Никакой грамматики. Никаких скучных часов. Никакого бессмысленного прожигания времени. Я слушал и мне это нравилось. Только общение. И только музыка.

До конца света осталось несколько дней. И чем же я занимался все это время? Должен был бы часами сидеть вместе с богами и потными генералами Японии эпохи Эдо(1611-1867). И чем же я занимался вместо этого? Ходил по Французскому Кварталу и цитировал Чехова на немецком направо и налево:

«Was für ein wunderbarer Tag es ist : nicht einmal wissen , um Tee zu trinken, oder hängen sich».

Какой прекрасный сегодня день: даже не знаю, пойти выпить чаю, или повеситься.

В этом слишком много смысла.

А почему я это делал? Потому что своего придумать не мог. Как и все в принципе.

Все писатели, во всем времена говорят одно и тоже. Реприз так много, что я сомневаюсь, что сейчас говорю я. Может, об этом говорил Ницше, который спёр это, к примеру, у Вергилия.

Перечитал.

Ишь какой, поливаешь грязью все интеллектуальное наследие Земли, при этом, всех сразу. Толстой вор. Достоевский вор. У них тоже крали. У этого был толк, но истинный автор всей мировой мудрости сгнил. Ну, впрочем, Достоевский и Толстой уже давно отправились в ряды писателей, которыхниктонечитает.

А сам-то на что способен?

Честно? Не на многое.

А вон тот?

Ничего.

Пошел снег. Его долго не было, но я даже не обратил на это особого внимания. Шел, шел и вдруг перестал идти. Так каждый год бывает. Правда, в декабре снег только начинает идти. А сейчас какое число? Вроде тридцатое.

Но вот, он идёт. Маленькие снежинки падают с неба белоснежными кристаллами, навивая атмосферу спокойствия, умиротворения и тишины. Нет ничего лучше этого сказочного чувства, когда кажется:

Я был всегда

Я буду всегда

Такие вечера нужно проводить дома, когда идёт снег. Предлагаю следующий список вещей, необходимых, чтобы почувствовать эту атмосферу, специально для тебя:

Берешь одеялко.

Берешь чаёк или кофеёк с корицей.

Садишься у окна, за которым идёт снег.

Берешь любимую книжку или включаешь любимый сериал.

Улаживаешь у себя на коленях котика.

Включаешь музычку.

Созерцаешь.

Отдыхаешь.

Наслаждаешься.

Всё просто.

Или можно выйти на улицу. Тогда чудеса должны произойти не у тебя на глазах, а с тобой.

Какова бы не была жизнь, пока в шкафу полная банка с кофе, на кровати лежит кот, а в соседней комнате лежит любимая, можно продержаться. Какое-то время.

Время от времени, стоит отдохнуть от безделья. А время идёт. И все кажется, что уходишь от настоящей, прекрасной жизни. Уходишь все дальше и дальше, в какую-то пропасть.

Теперь, тридцать первое, пришло время для решительных действий. Я собрал всю свою армию. Время пришло и вот-вот из пустоты вынырнет Мировой Змей, чтобы поглотить Землю. И полная суматоха – никакого порядка.

– Мистер, мистер, – окликнул меня дедуган из моей армии.

– Что?

– Когда ваш минстр придёт?

– Что у тебя с языком.

– Да все нормально. Просто, привычка.

– Ты кто?

– Як кто? Азаров.

Что он тут забыл? Какой Азаров? Николая Яныч, что ли?

– Так клогда?

– Сам не знаю, Коля, сам не знаю. Когда придёт, тогда и придёт.

– Нда. А бог рядом нет. Сями мы не спривимся.

– Не спривимся, не спривимся. Но они должны прийти. А где Пельмень?

– Скизил мне: руководи. А сам ушел.

– Только другим не говорите – засмеют.

– Да, знию, всегда тик.

С этими словами, печальный военачальник удалился строить войско.

В этой суматохе мне было интересно: куда делся Пельмень? Он что, решил бросить меня в самый ответственный момент, как это сделал Али?! Какая низость! Почему мои друзья так быстро исчезают. При этом, в алгебраическом упадке. Как бы они не стали появляться на одну сотую секунды. Я бы такого не пережил.

И вот настал этот момент. Судный день пришел без стука. В один миг, на закате, небо стало чёрным. Мог бы подумать, что наступила ночь. Но эта чернота была не ночной, мягкой, а резкой, смертельным, угрожающим и жгучим. Настроение было подавленно. Все было паршиво. И не смотря на все беду, пережитые в эти секунды, не хотелось делать ничего. Хотелось просто лечь и умереть. Просто так.

В былые времена, я бы так и сделал. Но не сейчас. И сейчас, даже упади небо на землю, а земля на небо, я буду сражаться с предначертанной судьбой. Я не дрогну.

Воздух вздрогнул от пронзительной ноты, напоминающей си-бемоль двадцатой тональности ниже основной. Примерно двадцатой, может, ещё ниже. Невероятный, противный, мерзкий, стонущий звук. Он явно был посланником грядущей катастрофы. Эта мелодия, хоть и состояла из одной ноты, казалось сложнее, чем самые дикие этюды Шопена. И в ней был весь мир. Все века и народы. Каждая секунда на протяжении десятков тысяч лет существование человека такого, какой он сейчас. В одной ноте. Суровой, мрачной, гордой, дикой ноте. Её жадность пронизывала до костей. Что за безумный маэстро отважился сыграть подобное? Если бы её можно было записать (сто тридцать девять тонов, ниже классической до – что-то трудно будет записать), я бы назвал её симфонией истории. Такая же жуткая. Настолько же пугающая и однотонная.

Но слушать симфонию из глубины безумия было не самым страшным. Страшнее её была тишина, наступившая следом. Уши уже привыкли к си-бемоль и не воспринимали её, как особую угрозу. А вот к тишине они отнеслись очень резко. Стоявшие вблизи от меня схватились за виски. Практически все оглохли от тишины.

Тишина пугала больше, потому что несла в себе ожидание. Ожидание конца. Встретимся ли мы с ним? Ведь оно куда страшнее самого конца. Да уж, этот змей настоящий гад, раз так любит терзать своих жертв. И не сомневаюсь, что уничтожил не один мир только тем, что заставил их ждать.

Молчание длилось, от силы, четыре секунды. На самом деле, понятия не имею, сколько прошло времени.

Я посмотрел на мир в последние его секунды.

Он был прекрасен.

Больше ничего не могу сказать. Да и зачем говорить? Все в своем конце неописуемо прекрасно. И хотя бы в последние свои секунды этот безумный мир приобрел… смысл.

Последнее солнце старого года. Новый Орлеан. Близится ночь. За ней будет утро. И утром начнётся совсем новая жизнь. Или не будет жизни вообще. Но ничего уже не будет прежним. Это я знал точно. Все останется здесь. В прошлом. В воспоминаниях. А что будет дальше?.. Посмотрим.

Из неба показалась голова исполинского зверя. Оно открыло рот. И вместо глотки у него была чёрная дыра. Или чёрная дыра была его глоткой. Он смотрел на нас.

– У тебя есть плин? – спросил Никола Яныч

– Да, мне тоже любопытно, – сказал Смерть, все это время, как оказалось, стоявший за моей спиной, держась за руку с Джесс. За ними были Чарли и Лидка. Они смотрели на меня. За их спинами был Аллах, Иисус, Один и Юпитер. За ними все боги и все люди, которые когда-либо жили. Вся сила этого мира собралась сегодня здесь.

– Ра-а-а-а-а-а! – закричал мировой Змей и снёс несколько зданий.

Я воспринял это как: «Мне тоже интересно!».

– Ну как же, дорогие мои, вперёд и только вперёд.

– В смысле? – поинтересовался Зевс.

– Помолчи, сейчас, как всегда, он скажет какую-то глупость, которая спасёт нам всем головы, – попросил Смерть.

Я ненадолго задумался.

– В атаку!

– Я так и знал! – закричал Смерть, – вы слышали! Вперёд!

Все закричали и бросились на Змея.

Вся бесчисленная толпа, все взяли всё, что только можно и бросились на Змея, прямо в его пасть. Мы все могли умереть. В черной дыре нас могло разложить на атомы. Но разве, у нас был выбор?

Смерть достал свою знаменитую косу. Она ему не нужна была, просто так, ради эффекта. Зевс взял в руки молнии. Анубис наставил на змея скипетр царства мёртвых. А я просто орал.

Видимо, дной ночью мы не обойдёмся.

Вся мощь этого мира в одну секунду была сосредоточена на одной точке. И в последнюю секунду, мы позабыли обо всех невзгодах и конфликтах, разделявших нас. Все мы бросились на единого врага. Все как один. В единый поток. И в конце, мы встретились со Змеем и ударили его в глотку.

Тьма. Аккорд. Занавес…

Часть Четвёртая

Эпилог

Божественная Любовь

Я все ещё помню, как проснулся во тьме, после того, как обрушил на Змея всю свою ярость. Но тогда то, что было недавно, для меня не имело никакого значения. Рядом со мной не было никого. И я падал во тьму. Бесконечное падение в невидимую воронку. Казалось, я не заснул, а проснулся, после долгого и мучительного сна. Вся моя жизнь была прожита не мною, а таинственным незнакомцем, который встретил свой конец и дал право истинному хозяину вступить во владения.

Вся моя жизнь была обманом.

Ничего не получилось. Мой мир разрушен. Все мертвы. И я тоже мертв.

Вот она какая – жизнь, после смерти. Никакого туннеля нет. Есть лишь тьма и падение в неё. Бесконечное падение. Хотя, если бы сюда прислали бы хорошего топографа, он бы, несомненно, смог бы доказать, что я не падаю, а стою на месте. Но мне казалось. Я чувствовал, как каждый мускул содрогается, при мысли о мгновении, когда я упаду на дно. Но ничего такого не было. И я не упаду никогда. Вся жизнь и смерть – падение в пропасть. А мир – это лишь то, что приговорено бесконечно блуждать во тьме, вокруг впадины, и не знать покоя. Никогда.

Я был. Я есть. Я буду.

Эти три предложения звенели у меня в ушах. И я точно знал, что это правда. Я стал богом. Я всегда был богом. Просто не догадывался об этом. Мне все ровно, что на дне. Я буду падать. Вниз. Вниз. И не знать никаких хлопот. Свободный от всего. Об этом говорили многие, а я этого достиг. Я был счастливее, как никогда до этого. Нет никакого смысла. Это прекрасно. Просто тьма. Замечательно. Никакой реальности. Блаженство. Лишь покой и забытье.

Ни Змей, ни богов, ни людей. Я был один. И я был мир. Я открыл глаза и ничего не изменилось. Все так же было темно. И я падал вниз. Атараксия. То есть, вечное душевное спокойствие, недостижимое для обычных людей. Я не испытывал никаких эмоций. И это и есть полнота.

Не думаю, что ты сейчас до конца понимаешь меня. Ты не имел дело с абсолютной пустотой. Когда нет ничего. Ни времени, ни пространства.

Лишь образы и воспоминания о счастливой в Новом Орлеане.

В голове крутился стих и повторялся, повторялся. Только, когда он был повторен 840 раз, как «Несчастье» Сати, я понял его:

И время течёт непрерывной волной,

И остановить его невозможно.

И сделать здесь можно только одно:

Расслабиться и плыть одиноко.

Немного полегчало. Как-то позволяло не стать пустым до конца. Не понимаю, зачем я ещё боролся? Ведь я достиг того, о чём мечтают все даосы и буддисты. Что-то ещё меня держало. Не давало слиться с потоком.

Может, я уже сошел с ума? Кто знает…

Можно ли судить силу человека по его способности выдержать отсутствие всего? Нет. Потому что каждый об этом мечтает. Силы не в этом. Силы не существует. Существует глупость, которой придают другое значение. И к пустоте все люди, впрочем, привыкли. Все они уже встречали уже с ней в глубине чужих душ и сердец.

Я наконец-то нашел время для себя. Только, я старался этим не слишком увлекаться. Ни то, можно зайти в такие дебри, что обратно просто не выкарабкаешься. Можно докопаться до таких истин, что станешь самым умным человеком на Земле. А соответственно – самым несчастным. Лучше даже не пробовать. Те, у которых есть возможность изучать вечность, стараются либо ею не пользоваться, либо узнать как можно меньше. Если я выберусь, то люди сожрут меня. Они не терпят таких, как я.

Правда, если я вообще вернусь. А надежда на это падала с каждой секундой в алгебраической прогрессии.

И все-таки я знал. Знал, что вернусь, несмотря ни на что. Все, что пережил здесь, никогда не произнесу вслух. И ничто не могло меня остановить.

Мне во второй раз открылась вечность. И снова выбор: бесконечное путешествие по новым мирам и абсолютное знание, несравнимое ни с чем. И могущество. Безграничное могущество. Такое, что и большой взрыв окажется мне не интересным.

И из всех возможных путей, я выбрал путь домой.

Я оказался дураком. Зато, счастливым дураком.

И что делать теперь?

Сколько раз я задавался подобным вопросом и сколько раз получал один и тот же ответ: «Не знаю, делай, что хочешь». И каждый раз получалось что-то.

И я подчинил себе пустоту. Приказал ей: «Отправь меня домой». Я перестал падать. И оказался где-то. А где – это уже вопрос относительности…

Поначалу, все было мутно. Мир, в который я прибыл, казалось, весь и полностью состоит из наваждений и бликов. Но с каждой секундой, он преображался и приобретал все более четкие формы. Уже через минуту можно было различить дома, сделанных из кирпича, и людей, шнырявших туда-сюда в разноцветных мантиях с непонятными узорами. Все это казалось похожим на какой-то дивный сон. Как Венеция, во время карнавала, но без каналов и масок. Странность для этих людей была вещью рутинной. Бедняжки.

Куда же я попал, – подумал я, – это точно не мой мир. Но, тогда, какой?

Здесь все было не так. Люди, дома воздух. Каждый дом, казалось, имеет свою собственную душу и умопомрачительную историю, которую вот-вот расскажет внимательным слушателям…

Не теряя времени, я решил первым делом прогуляться по мостовым этого чудного городка. За вторым поворотом меня ожидало что-то наподобие кафе. Правда, название у него было весьма пугающее: «Толстый Скелет». Странный маркетинговый ход. И это одно из самых нестранных названий, которые я здесь услышал.

Зашел я, оказывается, в ещё довольно приличное кафе, больше напоминавшее британский паб или трактир. Но мой живот настойчиво требовал еду. И, не удержавшись, начал искать свободное место, вокруг всего этого шума.

Я прошел мимо какого-то старого чудака, курившего трубку и приговорившего: «Где же ты, Кофа, мятежные магистры!». Тот сразу получил у меня кличку городского сумасшедшего. Но стоило мне подумать об этом, как тот посмотрел на меня и жестом указал на свободное место, предлагая присесть. Я не отказался. Просто не мог. Он, как бы, заставил меня это сделать. Пригвоздил взглядом. Больше ничего не могу объяснить.

Он казался старым, но мне было видно, что это всего лишь маскировка

Его лицо выражало неутолимый азарт, любопытство и жадность к знаниям.

Его левая часть лица была суровой. В ней был виден многолетний опыт, сила настоящего мастера, недоумении насчет моего визита, что более, чем странно. Привлекательность идеально смешивалась с ощущение оставить его в покое. По его массивным скулам можно было прочесть историю этого человека. Без сомнений, он имел огромное количество врагов, но ко всем относился, как к шутке, не принимая в серьез, что свидетельствовала о необычайной власти и силе. Нечто внушало страз и трепет. Это нечто, сидело в его бровях.

Правая же его часть была совсем другая. И ни в коем случае её нельзя путать с первой. Тут уже не было сурового начальника. Его правый глаз выражал сонливость, веселье, беззаботность, возмущение поднятием рыночных цен, о чем торговцы явно скоро пожалеют, а так же легкую иронию к борьбе мужского населения этого мира за равные права с женщинами, здоровую любовь к детям, котячью нежность к друзьям и уважение к коллегам по работе, если таковая имелась у этого человека.

Он удерживал в равновесии свой лёд и пламя. Лишь случайно взглянув в его глаза, можно стать его пленником навсегда, если тот не пожелает иначе.

– Да уж, – начал он, после секундной паузы, – не часто здесь встретишь человека в вашей одежде. Я даже догадываюсь, из какого мира вы к нам прибыли, сэр.

– Вы ждали меня?

– Нет. Я ждал Кофу. Но тот слегка опоздал и уже сообщил мне об этом. Не пытайтесь понять как. Это что-то наподобие телефона. Только в голове. Вы, вроде бы, называете это телепатией. Поверьте, у нас это нормально.

– Разве? – искренне удивился я.

– Вы прибыли к нам из того же мира, что и один мой друг и подчиненный. Тот ещё кадр, конечно же. А как вы умудрились попасть сюда? Я вам, вроде бы, не звал.

– Мне не нужно приглашение. Я просто решил попасть куда-то. А что за бывший подчиненный из моего мира? Почему бывший?

– Потому что его уже нет в этом мире.

– Сожалею.

– Он не умер, дырку над тобой, вершители не могут умереть. Он просто переселился жить в другой. На какое-то время.

– Понятно, – сказал я, хоть ничего понятного не было, – и где же он сейчас.

– Дома. Вернее, не в вашем мире, а в своем настоящем дома. А точнее, целыми днями хлёбает кофе и расплачивается за них историями.

– Интересная у него, наверное, жизнь.

– Да и ещё какая! Я мог бы вам много рассказать о нём, потому что есть, что рассказывать. Но это не ваша история. Вы должны иметь свою.

– И какая же моя история.

– Сам не знаю.

– А не подскажите адрес места, где можно расплачиваться за кофе историями. У нас в мире это не обиходная валюта, зато я в ней миллиардер. Жаль, что у нас такого нет.

Мой собеседник сочувственно кивнул и закурил.

– Я не знаю точно.

Поднялся столб дыма. Настолько густого, что мой собеседник скрылся за ним полностью. Он мог бы исчезнуть и оставить меня одного. Я испугался от такого исхода, но дым рассеялся, и старик продолжал сидеть на том же месте, нервно покуривая.

– Где же этот Кофа, дырку над ним! – повторял он шепотом.

– Кто такой Кофа и зачем он вам нужен? – с испугом поинтересовался я.

– Мой коллега. Но не бойтесь. В этом мире вам ничто не угрожает. Будьте совершенно спокойны и попытайтесь расслабиться.

– Я стараюсь.

– Плохо стараетесь. Ваш земляк чувствовал себя здесь, как дома.

– Все мы разные, каждому своё.

– Возможно, вы правы.

Он начал меня пугать. Я уж подумывал, как буду с ним сражаться, и хватит ли у меня сил. Но его спокойствие было слишком заразительно и я, неожиданно, расслабился.

– Знаете, – внезапно начал он, – я бы предложил вам работу в Тайном Сыске, так как вы обладаете нужными нам способностями. Но вы нужны вашему миру. Было бы неправильно забирать вам у него.

– Да я и не буду работать, черт знает где.

– Это жаргон вашего мира? Впрочем, не важно. Вы должны вернуться обратно.

– Разве, я там кому-то понадобился?

Он отложил трубку в сторону и посмотрел на меня:

– Все миры нуждаются в каждом из своих жителей. Но вы – особенный. У вас собственная история. Боюсь, вы должны вернуться.

– А мне у вас понравилось.

– Все нравится. Здесь много интересного для такого, как вы. Но, к сожалению, вам не суждено этого увидеть. Пока что.

– Жадные вы, к чудесам-то.

– И не говори. Ладно, пора отправить тебя туда, куда нужно. Но сначала, выпей камры. Никто не делает этот напиток лучше Мадам Жижинды.

Я отказался и сделал глоток. На вкус напоминало чай и кофе. Хоть и сильно отличалось от обоих. Я понял, что никогда больше такого не попробую. Такое невозможно было повторить человеческими усилиями.

Я уже начал исчезать.

Этот мир становился все более размытым и темным. Последнее, что я успел сказать, это:

– Как ваше имя?

Ответа я не услышал полностью. Но его имя начиналось на «Джу…».

Вскоре, этот мир исчез. Я снов оказался в пустоте, слава эволюции, что ненадолго. Это мир между мирами уже не казался мне пугающим и холодным. Наоборот. Он был мне почти, как родной. Наверное, это из-за его спокойствия. Пустота очень привлекательна.

К примеру: клерк, которому на работу в шесть часов утра, просыпается посреди ночи и с ужасом смотрит на часы. Они показывают полчетвертого. Ни одна радость не сравниться с радостью этого клерка. Он может еще на какое-то, пусть мелкое, но на время выйти из реальности. Окунуться в пустоту и забытье и не думать о том, что это может закончиться. В пустоте смысл жизни никого не интересует. Нет ничего, даже смысла. И все становится легко.

Здесь все было чёрным. Чёрный – не цвет. Это спектр цветов. А точнее – их полное отсутствие. Где их нет. Это отмена света, которая возможна только в двух случаях: когда света нет вообще и когда даже самому яркому свету во вселенной просто не от чего отбиться. Ведь в космосе невероятное количество света. Но там темно.

Этот мир был проекцией всех миров. Абсолютная Проекция. Весь свет, излучаемый всеми мирами, отправляется в путешествие и оканчивает его здесь.

Стоило мне подумать об этом, как меня что-то сильно толкнуло в спину. Меня выбросило из этого мира, как реактивный ранец подымает человека (в фантастике).

Я нужен был своему миру. И он призвал меня. Он не мог без меня обойтись, как и я без него.

И вот, я стою перед огромным пальто, задней ниточкой шва кармана на груди и был наш мир.

После всего пережитого в пустоте, место, где я оказался, было похоже на Рая, хоть и было натуральной помойкой, с кучей мусора, бутылок, шприцов и блевотины. Единственными свидетелями моего грандиозного возвращения были новоорлеанские бомжи, которые, хоть и казались удивленными, давно привыкли к таким странностям, сваливая все на лишнюю бутылку и забудут меня через пару минут. А сейчас, они смотрели на меня, как на галлюцинацию. Ну и пусть. Галлюцинацией от этого я не стану. А даже если и стану, то какая разница, ведь я был дома. Дома. Как хорошо это звучит. Хоть и пахнет дохлым котом и жидким дерьмом. Дома. Наконец-то здесь.

Я осмотрел себя и убедился, что все органы исправны, а одежда мирно свисает с моих конечностей. Все было превосходно! Я нащупал у себя в кармане несколько долларов, которых как раз хватило бы на чашечку кофе. Без сахара. Без молока. Без специй. Самый настоящий среди настоящих кофе. Такой же горький, как моя жизнь. Но и такой же приятный, после которого всегда хочется ещё.

За некоторыми признаками я определил, что все-таки нахожусь в Новом Орлеане, штат Луизиана, Соединенные Штаты Америки, где я и получил гражданство. Основной характеристикой была вездесущая музыка и веселые афроамериканцы, которых здесь всегда было во много раз больше, чем прочих. Так я чувствовал себя в своем городе, не в своей стране. Белым становится быть все труднее и труднее.

Уже по знакомым улочкам и закоулкам я добрался до своего законного дома. Этому месту, казалось, любой апокалипсис до фени. В этом было его превосходство над всеми остальными. А шумевший в далека Французский квартал так и кричал на весь мир: «Да хоть упади Небо на Землю, я выстою и буду веселиться! Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю! Без перерывов и выходных! Всегда».