Товарищу Сталину

– Я сошел с ума!..– негромко произнес Егор, пораженный увиденным, продолжая стоять во дворе босиком, в старом драном тулупе и белых кальсонах.

Вдруг из дома напротив вышел долговязый мужик в расстегнутой гимнастерке, галифе и сапогах. Он помахал Егору, подзывая его к себе. Но Егор не трогался с места, тупо смотрел на зазывавшего его мужика. Не дождавшись никакой реакции со стороны Егора, неизвестный, сгорбившись как вопросительный знак, скользя и чавкая сапогами, пошел навстречу.

– Кум, ты чего? – Спросил незнакомец. – Кум! … – Затряс мужик Егора за плечи.

Правдин взглянул на трясущего мужика безумными глазами и, улыбаясь, спросил:

– Санька, это ты?

– Ну конечно, я. А то, кто же? А я смотрю, ты вышел во двор, глаза кулаками трешь, головой трясешь. А когда вокруг дома пошел, вот тебе здрасьте, думаю, Егорка умом тронулся. Или может, чего хуже, лунатизмом захворал?

– Тронулся, Сашка, тронулся….

– Да ну? – С недоверием переспросил он, с жалостью в глазах осматривая собеседника.

– Ты знаешь, я не помню, что вчера было, всегда помнил, а сегодня хоть убей, ничего не помню.

– Уф, напугал ты меня, Егорка, я думал, что и правда беда приключилась. Ну а то, что забыл, это ничего, я тоже, сам знаешь, через раз помню, и ничего, живу себе, не тужу. А ты что босой, в тулупе да в кальсонах стоишь? Пойдем ко мне, полечимся.

У Егора в голове было пусто, как в пионерском барабане. Он ничего не понимал, поэтому решил, пусть все идет, как идет, а там по ходу будем разбираться.

– Пойдем в хлев, там тепло… – Санька юркнул в угол и, пошуршав соломой, вытащил бутылку с белесой жидкостью.

– Это еще та, – тряся бутылем, подмигнул Санька. – Помнишь?

Егор, не помня, пожал плечами и кивнул.

– Так что вчера было? – Спросил он.

– Я вчера вступил в комиссию по раскулачиванию, и в первый же день раскулачивали Ереминых.

– Раскулачивание? Ереминых?

– Ереминых, Ереминых, – подтвердил Санька. – Так вот, мы их раскулачили, погрузили все зерно на подводы и отправили на станцию.

– А Ереминых?

– Ереминых выгнали на улицу, дом сожгли! – В форме доклада произнес Санька, приложив руку к голове.

– К пустой голове руку не прикладывают, – приняв доклад, ответил Егор.

Санька, уже запрокинув бутылку, пил вонючую жидкость, зажмурив глаза. В этот момент он стал похож на козленка, которого поят из бутылки заботливые хозяева. Сделав несколько жадных глотков, он выдохнул и, приложив рукав к носу, занюхал им. Егор взял протянутый сосуд и сделал два небольших глотка, но, не ощутив ни горечи, ни хмели, вернул ее Саньке со словами:

– Все, я пошел…

– Что, так погано? – Участливо спросил кум.

Ничего не ответив, лишь отмахнувшись рукой, Егор вышел на улицу. К дому шел как в бреду, ничего не понимая, не ощущая холод и грязь, босыми ногами. Вошел в дом, к нему подбежала дочурка, и дергая за полушубок, залепетала:

– Тять, тять, а ты по чем на улицу босой ходил?

Из-за печи выглянула Нина и вопросительно посмотрела на мужа, а он стоял и ощущал себя на необитаемом острове, но туда попадают, хотя бы понимая как, осознавая это. А как попал на этот остров он, оказавшись среди родных и таких чужих для него людей?

Молча, Егор снова вышел из дома, пытаясь осознать происходящее и собраться с мыслями. Нужно рассуждать логически. Весь вчерашний день и вечер он помнил до мельчайших подробностей. Ни этой деревни, ни Сашки, кума, ни такой воинственной жены, у него не было, и, судя по всему, время было совершенно другое. Увидев бутылку, он поднял ее и посмотрел на этикетку, дата разлива говорила, что вчера действительно было, и был он у матери с братом, и дома устроил скандал. Поднял бумажку, которая валялась рядом с бутылкой, развернул ее и стал читать.

Товарищ бедняк и середняк!

Советская власть, которая дала вам свободу, нуждается в продовольствии. Вся надежда на беднейших крестьян. Все на войну с кулаками

Даешь хлеб!

– Советская власть…, – повторил Егор.

В каких это годах происходило: в двадцатых, тридцатых, сороковых? Нет, этого не может быть, это чья-то злая шутка, розыгрыш, все пройдет, все непременно пройдет и станет как прежде… С людьми такое не случается. Он снова и снова перечитывал листовку, уже почти смирившись, обдумывал свое незавидное положение. Если задавать вопросы напрямую, можно привлечь к себе ненужное внимание, а поэтому стоит выждать время, чтоб понять обстановку.

Егор залез в карман, вытащил сигареты и зажигалку, поднял бутылку, это были улики о его странном происхождении в другом мире – от них нужно избавиться. Или оставить, могут пригодиться? Стоял в нерешительности, раздумывая, как поступить. Наконец решил выпотрошить табак в листовку, бутылку и зажигалку спрятать в сенцах, в щель между досками, и надежно подоткнуть соломой. В доме послышалась какая- то возня, и в приоткрытую дверь показалась Машенькина голова, она защебетала своим ангельским голоском:

– Тять, а тять, тебя мамка зовет.

Егор взглянул на свои ноги, не зная где их помыть или вытереть, стоял в нерешительности. Выглянула Нина и, увидев растерявшегося и какого- то беспомощного мужа, решила не упрекать его пьянкой, а позвала дом, где приготовила ему воду вымыться. Она подала чистую одежду и стала собирать на стол.

Одежда Егору была в пору, но чувствовал он себя в ней словно в чужой шкуре. Она была словно необжитая им, что ли. Но это было не самое большое неудобство, весь окружающий мир был неудобным, необжитым, а оттого и казавшийся агрессивным, пугающим. Ели молча. Егор изредка поднимал глаза и осматривал то детей, то Нину, пытаясь увидеть какие- то отличия от них, прежних. Но внешне они ничем не отличались, вот только казались они совершенно чужими, как и все, остальное. Видя состояние мужа, Нина спросила:

– Что, так тяжко?

Егор кивнул.

– А ты бы меньше самогоном баловался, того смотри и разум чище был. А твоего кума после вчерашнего я на пороге видеть не хочу, что б духу его у нас больше не было!

– А что так?

– Как это, что? – Переспросила Нина. – А разве это не Сашка со своими дружками Ереминых раскулачивал?

– Ну, это не дружки, а комиссия…

– Комиссия! Да знаю я эту комиссию, такие же непутевые пьяницы, как и куманек. Но только не они тебе хлеба дали заработать, чтоб детишек кормить, а Савва Еремин.

– Кулак, твой Савва.

– Кулак – вот! – Показала Нина сжатую ладонь, – а Еремины никогда не отказывали нам в помощи. И Наталка Еремина все справлялась о Машенькином здоровье и помогала, когда малышка наша хворала. Эх, быстро вы людское добро забываете, – подытожила Нина.

– Ну а где вы были, когда их раскулачивали? Чего не вступились, раз такие сердобольные?

Нина как-то странно посмотрела на мужа, словно заподозрив подмену. Но ответила как обычно:

– Да там и были, вместе с ними выли, да только что мы могли сделать против мужиков с наганами да ружьями? Да еще больше, чем полсела, как озверело: говорят, что с ними правильно поступают, и злее всех кричали те, которые у Саввы на покосе хлеба заработали. Лица у них от ненависти аж перекосило!

– А я где был?

– А я почем знаю, может вон, на Луну, летал! – Ответила Нина, кивнув в окно, за которым на небе из-за плотных туч пыталось пробиться солнце.

«И причем здесь Луна?» – Подумал Егор.

Ему хотелось поскорей разобраться в происходящем, понять, какого черта он здесь делает, как это произошло, и что, в конце концов, делать дальше. Не доев, Егор начал одеваться, на вопрос Нины, куда собрался, он ответил, что утром приходил комиссар и велел прийти в штаб. Нина, побледнев села, и сложила руки на коленях.

– Тебя тоже будут гитировать в комиссию… Не ходи, Егор…

Ничего не ответив, он быстро вышел на улицу.

Глава 4

Выйдя на улицу, Егор достал листовку с завернутым в нее табаком, оторвал часть, смастерил самокрутку, а прикурить было нечем. Побрел по улице, всматриваясь в окружающее пространство, пытался анализировать и прогнозировать свои поступки… Наверняка штаб должен быть как-то обозначен, скорее всего, на нем водружен красный флаг. Он огляделся вокруг, пока ничего подобного не было видно. Пошел прямо по улице, слева из проулка навстречу к нему вышли три мужика. Двое лет под сорок, один достаточно пожилой, далеко за шестьдесят, предположил Правдин.

– Здравствуй Егор, – сказал один из тех, кто моложе и протянул руку.

Егор поздоровался со всеми, стараясь вести себя просто, как в обычной жизни.

– Вы из штаба? – Спросил он наугад, пытаясь получить как можно больше информации.

– Да. Да. – наперебой ответили мужики.

– Ну, и что там?

– А, че там…, – отвечал тот, который первым поздоровался. Его рыжая шевелюра с густыми жесткими волосами и большой мясистый нос, усыпанный конопушками, делали его смешным. Тяжело было удержаться, чтоб не закричать: «Рыжий, рыжий конопатый…»

«Странно», – подумал Егор, – " вокруг такая обстановка, а мне в голову всякая дрянь лезет».

– Нас комиссар в комиссию звал, – продолжал ответ рыжий.

– А вы, че?

– А мы че, нас это не касается. Мы, слава Богу, не кулаки, пошли мы по своим хатам, пусть они там сами разбираются. Кабы нас касалось, то мы гляди чего и думали, а так нам этого не надобно. Как говорится, не нашего ума дело… – Ответил он за всех, а второй молодой лишь молча подтвердил, кивнув головой.

А старик сказал:

– Вот…, – и многозначительно развел руками.

– Ну а я пойду, послушаю, – ответил Егор. Распрощались, снова пожав руки.

«Странно, эти мужики меня тоже знают, а я их нет, в отличие от Сашки. Надеюсь, они ничего странного в моем поведении не заметили. Буду придерживаться такой же тактики, задавать общие вопросы в зависимости от обстановки и отвечать по возможности неопределенно». Пошел он в проулок, откуда вышли мужики, впереди справа, метрах в двухстах, стояли две избы, одна из которых была с красным флагом и часовым у двери. Над входом в штаб на красном полотнище висел лозунг: « Вся власть – Советам!» Егор вспомнил юность и молодость: лозунги подобного содержания висели повсюду, призывая к единению пролетариата всех стран. Прошел мимо часового, тот равнодушно посмотрел в его сторону, даже ничего не спросил.

– Ну и дисциплина у вас! – Заметил Егор, войдя в штаб.

– Вы, о чем, товарищ? – спросил человек в форме.

– Да ваш часовой, он для чего стоит?

– Вашу фамилию могу узнать? – Спросил человек в кожанке.

– Правдин. Егор Правдин.

– Константин Всеволжский, комиссар чрезвычайной комиссии, – протянув руку, ответил человек. – Я вижу военную хватку, – сказал он, почувствовав крепкое рукопожатие Егора. Предложив сесть, Всеволжский продолжил:

– Слышал о вас добрые слова: из беднейших крестьян, честен. Да и ваш поступок с поповским отродьем одобряю, поэтому хочу предложить вам возглавить комиссию по раскулачиванию. Положение в стране тяжелое, в городах рабочих кормить нечем. Нужен хлеб.

Егор слушал Всеволжского и все понимал, кроме одного, как он сюда попал, и что это все значит. Ему казалось, что он чем-то выделяется из всех этих людей, и они все это видят, или скоро заметят. «Что со мной произойдет, если откроется тайна моего появления в этом мире?» Ответ казался очевидным: то же самое, что и с инопланетным существом, попавшим к людям в руки. Будут ставить опыты и эксперименты, мучить, пытать, а потом проведут вскрытие. Волосы противились подобной перспективе, дыбясь по всему телу. «Представляю, как на вопрос о счастливой жизни в Советском Союзе я расскажу, что нет никакого Советского Союза. Он развалился на полтора десятка государств, в которых правит дикий всепожирающий капитализм. Думаю, они не обрадуются и не поверят моим словам, назовут это клеветой и ложью, а меня непременно признают вражеским шпионом…» От таких невеселых мыслей по спине то и дело пробегал неприятный холодок.

– Ну, так что? – Повторил вопрос комиссар.

Егор встал, выдержав небольшую паузу, показывающую о его серьезных раздумьях, сказал:

– Я согласен и хотел бы знать, что нужно делать?

– Вот и хорошо! – Обрадовался такому быстрому ответу Всеволжский. – Я выпишу мандат, возьмешь три подводы, дам пятерых вооруженных рабочих и двинешь в деревни Дубинино и Сухой Лог.

Порывшись в столе, Всеволжский вытащил несколько бумаг.

– Вот список кулаков этих деревень. Зерно подводами отправлять на станцию Багряная. На подводу по одному вооруженному рабочему. Действовать нужно решительно: сначала собери митинг, постарайся беднейшее крестьянство настроить против кулаков, нужно разобщить народ, вбить клин. Понимаешь? Для тебя беднота будет опорой. По наделу уже пошел слух о раскулачивании, поэтому зерно прячут, делают схороны. Твоя задача: найти, отобрать любым способом, доставить зерно на станцию.

– А что с людьми делать?

– С какими людьми? —Недоуменно переспросил комиссар.

– Ну, с кулаками и с их семьями?

– А разве это люди? Это кулаки противники нашей власти. В общем, те кто сами зерно не сдадут, гнать к чертовой бабушке, кто будет оказывать сопротивление, стреляйте, – голос его стал сух и колюч. – И вообще вопросы о всяких там людях никогда не должны возникать: меньше думаешь о мелочах, больше думаешь о деле. Нужен хлеб! Понимаешь? Страна Советов пухнет от голода, а ты о кулаках переживаешь. Приходи завтра, с самого утра отправляться будете.

Егор кивнул и, распрощавшись, пошел домой. Не переставая думать о том, как же все это произошло. Много разных фантастических книжек он читал, где происходили какие -то сдвиги во времени, и люди попадали в параллельные миры, в прошлое и будущее. Неужели и он попал в один из таких параллельных миров? Но почему? И где тот Егор, что был здесь? Может он там, в моем мире? От таких раздумий волосы по всему телу становились дыбом, кожа гусинилась и холодело на душе. Но с другой стороны, кажется жизнь изменилась не так уж и плохо. Он всегда мечтал о каком-нибудь большом деле: в гражданскую с шашкой на лихом коне, или в Великую Отечественную за языком в тыл врага, или политруком, встав во весь рост, крикнуть солдатам, поднимая их в атаку «За мной! За родину! За Сталина!!!!» Так вот, получай, чего ты хотел: строй, защищай свое великое государство с самого начала, честь и хвала тебе до конца жизни обеспечена. В историю государства твое имя будет вписано большими буквами. Многое ты знаешь наперед, а раз так, значит, и козыри у тебя в руках. Здесь можно добиться большего, чем в дурацкой демократии. Это настоящий шанс осуществить свою мечту, быть нужным и полезным в правильном справедливом мире. Но все же где-то там мама и брат и та моя прежняя привычная семья, в душе что-то перевернулось и засосало под ложечкой. Он даже не заметил, как в первый раз во взрослой своей жизни назвал маму мамой. А горьковская мать где-то потерялась, быстро и безболезненно. Капли холодного дождя вернули Егора в действительность, намочив его голову и собравшись в небольшие ручейки, они стекали по лицу, смывая невеселые мысли.

«Может зайти к куму?» – Подумал он. -«Прикинусь дурачком, мол, память подводит, помоги, напомни, расскажи, может, разузнаю обо всем побольше».

Егор постучал в закрытую дверь, женский голос скрипучий, словно столетние немазаные петли, спросил:

– Чего нужно?

– Это я, Егор, – сказал он громче, понимая, что с той стороны пожилая женщина. – Повидать Сашку нужно.

– Так Сашка уехал в Синельниково, – проскрипела женщина, не открывая двери.

– А чего поехал- то?

– Так с комиссией и поехал -то.

– Ну хорошо, пойду я.

Он входил в свой дом нерешительно, боялся выдать себя непривычным жестом или словом. Нина, хлопотавшая по дому, встретила мужа вопрошающим взглядом. Егор молчал, пряча глаза, не знал, куда себя деть, сел у стола, опустив голову.

– Неужто вступил в комиссию? – спросила Нина.

Он кивнул головой, ничего не ответив.

– Горе-то, какое! А что дальше будет?

– А дальше, собери мне съестного, завтра возглавлю комиссию и отбываю в Дубинино.

Глаза Нины наполнились слезами, они еще не текли, а всего лишь большими каплями держались на ресницах, готовые пролиться в любую секунду.

– Егорушка, так что же вы с людьми будете делать?

– С людьми – ничего, а мерзость всякую, вроде Савки Еремина, раскулачивать станем, Советской Власти хлеб нужен. Понимаешь?

– Так пусть власть-то хлебушек и вырастит.

– Темнота ты дремучая, что с тобой говорить. Будет так, как я решу, или забыла, что я твой муж.

Нина молча встала и подошла к иконе, нашептывая молитву и не переставая креститься.

– И еще, – все тем же приказным тоном заявил Егор, – приеду из Дубинино, чтобы этого барахла, – указывая рукой на икону, – в доме не было, или я собственноручно спалю ее в печке!

После этих слов Нина в одно мгновение переменилась, ее кажущаяся покорность, превратилась в скалу, в непреступную крепость.

– Не смей трогать мою веру! Я простила тебя за выходку с отцом Матвеем, но коли тронешь икону, не прощу тебя, ни в жизнь не прощу.

Голос Нины не дал сомнения в ее решительности, Егор даже опешил от такого отпора и, не решаясь продолжать этот острый спор, отступил. Остаток дня он провел в размышлении, обдумывая произошедшее. Еще раз в мельчайших подробностях вспомнил вчерашние сутки. А может все то приснилось, а эта жизнь была настоящей, и я был здесь всегда… От такого предположения он совсем запутался. Опасаясь за свой рассудок, решил на время отложить выяснение, кто он, и где должен находиться, и где находится в настоящее время. Но ничего не думать не получалось, голова то и дело воспроизводила какие-то мысли и воспоминания, он их гнал, пытаясь переключиться на что-то другое, чтоб избавиться от ненужных переживаний. Но ничего не получалось, и он снова и снова пытался понять, что же произошло. И главное, почему?

Ночь прошла в таком же режиме, он засыпал, проваливаясь в сон, просыпался от какого-то жуткого страха. Ему снились кошмары, он ворочался и стонал. Просыпался, засыпал, и каждый раз, проснувшись, внимательно вслушивался и всматривался в темноту, определяя, где он находится. Сориентировавшись, проваливался в новый кошмар. За ночь он устал больше, чем отдохнул, а под утро лежал с открытыми глазами и торопил время. А голову то и дело забивали мысли о прошлом, настоящем, будущем. Неизвестность пугала, брала за горло, ворочалась там горьким, жестким комком, вызывая обиду на собственное бессилие и ничтожность.

За окном еще не рассвело, но Егор решил вставать. Услышав движение мужа, Нина поднялась и зажгла лучину. Свет от нее разбежался по дому, заплясал словно живой, но, осветив часть избы, остановился, не тронув противоположные углы, словно боялся заглянуть в них и высветить что-то страшное. Зато тени ничего не боялись и становились больше, устрашающе нависая над самой границей света и тьмы. «Да, без электричества как-то скучно! "– Подумал Егор, поймав себя на мысли, что электричество для него было делом привычным.

Да и вообще, он помнил все: с самого детства и до последнего дня прошлой жизни, автомобили, телевидение, компьютеры, интернет. Помнил, что государство, в котором он жил, занимало в начале шестую часть суши и могло несколько раз уничтожить все живое на планете, запустив лучшие в мире баллистические ракеты. Помнил, что страна та была передовой в космосе и балете, и еще многое другое. Затем это великое государство развалилось, оставив себе теперь пятую часть суши, а распрощавшись с землицей, оно распрощалось и с былым величием.

Раздумывая обо всем, он сидел за столом, что-то неспешно жевал, не ощущая вкуса, а только все думал и думал. Вспоминал и размышлял. Нина молча сидела в стороне и смотрела на своего родного мужа, который в одну ночь сильно изменился, став каким-то чужим, продолжая отдаляться от нее с каждой минутой все дальше и дальше. О чем она думала, о чем молчала – неизвестно, и лишь ее печальное лицо говорило о том, что мысли эти были невеселые…

– Ну, Удачи вам, – пожав руку, пожелал Всеволжский.

Егор кивнул и, прыгнув на телегу, отправился в дорогу. Густой туман по очереди скрывал одну подводу за другой, словно какой -то страшный неведомый демон пожирал их, и лишь грохот колес, топот копыт да фырканье лошадей говорили о том, что они движутся. Но не только туман поглощал их, еще поглощала неизвестность: она то и вносила в душу тревогу и неприятный холодок.

Уставший от ночных кошмаров, Егор засыпал, и его голова периодически резко обвисала, а он то и дело вскидывал ее, прогоняя дремоту. Думать ни о чем не хотелось, но не думать вовсе, не получалось. В памяти светлячками вспыхивали яркие эпизоды из прожитой жизни. Вот он бежит домой с красным галстуком на шее, и его охватывает такая гордость и счастье, что он не может этого передать словами, а лишь кричит, спеша навстречу маме, с развивающимся на шее галстуком: " Я пионер, пионер, пионер!» А вот идет с подбитым глазом и оторванным рукавом, побив хама, который обозвал его маму калекой, и передразнил ее походку. Ему не больно, он доволен тем, что воздал наглецу по заслугам, своих родных он никогда не даст в обиду. Сейчас с братом идут на рыбалку, и он катит его коляску с таким желанием и любовью, что невозможно выразить словами, не уставая подбадривать Николая, что тот непременно поймает самую большую рыбу. Да, вот еще смешной случай, когда…

– Тпр, – произнес возничий Егоровой подводы, не доехав с полверсты до первого дома в Дубинино.

– Главный, какие дальше указания будут? – Спросил он, отвлекая Егора от его воспоминаний.

– Всеволжский сказал, что штаба в деревни нет, значит нужно ехать к площади, где-то ж они свои деревенские проблемы решают, там и определимся, – ответил Правдин.

Дубининцы уже проснулись в своем крестьянском режиме. Во всех хатах виделся дым из труб, а во дворах во всю шла каждодневная тяжелая работа. Местные жители еще не знали, что новая жизнь уже прибыла на трех подводах. Пора разгружать эту новую жизнь и загружать старую, чтоб затем отвезти ее на станцию, а там в город, где испекут из нее хлеб для голодающих рабочих.

Обоз подъехал к колодцу, находившемуся на северной окраине поселения. Здесь же стоял столб с привязанным к нему куском рельса. Егор стал с силой бить по нему железным прутом, заливая деревню и окрестные поля пронзительным металлическим звуком. От такой музыки на душе становилось особенно тревожно. Из окон домов и из дворов выглядывали люди, кто-то уже двигался к месту сбора, кто-то решил повременить и посмотреть на происходящее издали. Веселая ватага пацанов, организовавшись быстрее взрослых, подбежала к подводам и уставилась на чужаков. А самый старший и, по всей видимости, смелый мальчуган спросил:

– Дядька, а дядька, а ты комиссар?

– Комиссар, комиссар, – добродушно улыбаясь, ответил Егор.

– Дядька, а дядька, а у тебя наган есть?

– Есть! – подтвердил он.

– Дядька, а дядька, а ты пальни разок в небо! – попросил смельчак.

– Ты лучше скажи, у тебя батька есть?

– У меня- то есть, – ответил смельчак, – а вот у Миньки, – показывая на другого пацана чуть поменьше, – батьку белые убили.

– Ничего, – отвечал Егор, – теперь наша Советская Власть вас больше в обиду не даст!

– Дядька, а дядька, – не унимался смельчак, – так вон Витькиного батьку красные убили. Комиссар на постой остановился в Витькиной хате, напился и давай приставать к мамке, батька за мамку в морду комиссару дал, а тот его пострелял…

От выданной мальчуганом информации Егор опешил, прямота и искренность рассказанного не укладывалась ни в какие рамки взрослого лицемерия и ханжества. Не найдя, что ответить, Егор командирским голосом приказал смелому мальчугану позвать отца. Народ за это время уже подтянулся к обозам и обступил их полукольцом небольшими группами. Набралось человек двести с лишком, в основном женщины, пожилые мужики, скорее старики. Они о чем-то между собой перешептывались, с подозрением косясь на чужаков.

Егор встал на центральную подводу развернул красный флаг и, держа его левой рукой, начал пламенную речь.

– Товарищи, крестьяне! Наша Советская власть дала вам свободу, уничтожив помещиков и капиталистов. Но новая опасность в лице кулаков нависла над крестьянством. Кулаки, как и помещики, используя наемный труд, хотят поработить беднейших крестьян, делая из них безвольных, безропотных рабов. Но Советская власть не даст этого сделать. Не для того мы освобождали народ, чтобы отдать его в жадные лапы кулачества. Только беднота является надежной опорой нашей власти. Мы должны каленым железом выжечь кулачество и прочих пособников эксплуатации человека человеком. Будущее Советского Крестьянства светло и прекрасно. Придет время, и ваша темная жизнь исчезнет под напором электрических ламп. В каждой избе будет светло и чисто, как на душе настоящего советского человека. Мы покорим небо и освоим космос, а на полях железные кони, трактора и комбайны будут возделывать землю. Советские ученые, являясь самыми передовыми учеными в мире, изобретут специальные ящики и назовут их телевизорами, по ним вы увидите и услышите всю страну, все прогрессивное человечество. Печи в домах будут топиться газом, в каждом дворе будет автомобиль. Жизнь станет прекрасной. Но это – долгий путь в борьбе за счастье. И сегодняшний день будет первым днем по дороге к нашему светлому будущему!