Это странно – я обои никогда раньше не клеил. Как же я буду помогать, если я сам не умею? «Вот и научишься заодно», – сказали мне родители. Когда я вырасту, обязательно научусь так говорить, чтобы со мной бесполезно было спорить. А пока стал собираться. «С ночевкой!» – крикнули мне вдогонку, и у меня аж рот задрожал от обиды.

Вообще-то, дед Данила (отец моего отца) у нас в семье самый прикольный. Поэтому его никто не любит. Дед, когда немножко выпьет, кричит на всех родственников: «Смирна-а!» Он бывший военный, полковник в отставке. У него есть медали на кителе в шкафу. Вообще, у него много чего есть. Например, виниловые пластинки и проигрыватель. Он их иногда включает. Странная музыка. «Это что, военная?» – спросил я как-то. «Олух, – крикнул дед, – это джаз!» Потом подозвал меня, погладил по голове и сказал: «Папаша твой остолоп – ничему тебя не учит».

Когда я был еще во втором классе, дед научил меня играть в шахматы. Когда мы с ним играем, он всегда убирает с доски своего ферзя и одну ладью, дает мне фору. Раньше он убирал две ладьи. Но я все равно всегда проигрываю. Правда, теперь мы играем долго. А раньше я проигрывал за одну минуту. Это называется киндермат.

А еще дедушка Данила пишет стихи. Прямо как Пушкин, только не про любовь.

В общем, я приехал к деду и позвонил в дверь. Дед открыл и уставился на меня.

– А где мамка твоя? – спросил он.

– Дома.

– А кто ж обои клеить будет?

– Я… Ну, когда ты меня научишь.

Дед пнул ногой связку с рулонами обоев, что стояла в коридоре, и сказал что-то ужасно длинное и непонятное. А потом сказал: «Заходи, помощник…»

Но вместо того, чтобы клеить обои, мы сели играть в шахматы. Потом обедали. Дед у меня сам готовит себе обед. На первое был борщ, на второе макароны по-флотски. И салат, в котором оказалось очень много лука. «Ешь, ешь – зимой болеть не будешь!» – сказал дед, видя, что я поморщился. За обедом он налил себе из графинчика жидкость, похожую на чай. Я знал, это настойка. Выпил, а потом сидел улыбаясь. И ему захотелось почитать мне свои стихи. «Слушай! Вот недавно написал…»

Я выпрямился. У нас все родственники напрягаются, когда дедушка читает стихи, потому что он зорко поглядывает на слушателей, и не дай бог кому-нибудь зевнуть или почесаться.

Дед надел очки, откашлялся и начал:

«С победою глупость вновь к власти пришла,За шлагбаум народы она развела.Уж Рузвельта нет, а наследник далекОт мыслей Франклина. И Черчилль завлекЕго Фултонским планом —Восток обуздать —Агрессивный блок НАТО в Европе создать.Но двойственна палка – и вот уж ответ:ВОС из Варшавы шлет НАТО привет.Запад и „Сэм“ не сумели понять,Что буфер хлыстом не должно заменять.Советский Союз играл важную роль.Для них это было, как на рану соль.Совсем очевиден стал давний их план:Рассеять в пространстве всю расу славян.Блок братских народов развеять, как пух,Впитавших давно героический дух…»

«Вот дает дед, – с гордостью подумал я, – ничего не понятно! Так бы даже Пушкин с Лермонтовым вдвоем не сумели, а деда мой – запросто!»

– Деда, это тебя в армии научили такие стихи писать? – спросил я.

– Нет, это божий дар, – ответил дед, снимая очки.

– Классно, – сказал я.

– Что классно?! – закричал дед, – Ты же не понял ни черта!

Но потом успокоился и сказал: «Вот подрастешь, подучишься и тогда поймешь…»

Обед и чтение стихов утомили деда, и он задремал на диване, укрыв лицо газетой. А я от нечего делать пускал по квартире самолетики. У деда на столе лежала стопка бумаги. И я сделал много самолетиков. На одних нарисовал звезды, на других немецкие кресты и пускал. Один из самолетиков летал лучше других. А потом он застрял на шкафу. Я тихонько взял стул, приставил его к шкафу, встал и потянулся за самолетиком. Там я нащупал еще деревянную шкатулку.

Я взял ее тоже. Посмотреть. В шкатулке было несколько писем, перетянутых резинкой, золотое кольцо и завиток золотистых волос, завернутый в бумажку, и еще монета с орлом на одной стороне и каким-то дядькой в профиль на другой. Тяжеленькая. В общем, ничего особо интересного. Солнце уже стало отражаться в старом трехстворчатом зеркале, и я совсем заскучал, пуская самолетики, когда один из них клюнул носом газету, которой дед накрыл лицо. Дед заворочался, проснулся и посмотрел на меня строго. «А ты что здесь делаешь? Ах, да…» – сказал он. «Долго я спал?» «Ты спал деда, как египетский фараон, целую вечность» – сказал я.

Дед взял со стола пачку папирос и стал искать спички.

– Деда, вредно курить, ты же сам доктор, понимать должен… – сказал я.

– Да, ты прав, – сказал дед.

– А почему куришь?

– Дурак, вот и курю. А ты будь умнее, не начинай, – дед чиркнул спичкой и вышел на балкон.

– А ты на войне ведь был? – спросил я его.

– На какой? – ответил он, не оборачиваясь.

– Ну, на той, с фашистами.

– Господи! Мне семьдесят лет будет. Посчитай сам, мог ли я быть на той войне. Или теперь в школе и арифметику не учат?

– Ну, а на какой же ты был?

– На разных. Ты и стран таких не знаешь.

– И ты людей убивал?

– Да ты что, Славка, очумел? Я же доктор. Я раненых оперировал.

Потом мы с дедом пошли в магазин покупать торт. Дед покупает торт, только когда я к нему приезжаю. Я просил еще купить мне жвачку и «сникерс», но дед посмотрел на меня сверху, нахмурив брови. Мы ужинали, потом пили чай с тортом. Потом опять сели играть в шахматы. Я спросил: «А когда же обои будем клеить?» «Не отвлекайся, – сказал дед, – тебе шах!» И когда я положил своего короля на доску, похвалил: «Молодец, на сорок втором ходу!» «Ты что, считал?!» «Не нарочно, само отложилось…» – сказал дед.

– А зачем ты шкатулку трогал? – спросил он, только сейчас заметив на столе деревянную коробочку, которую я снял со шкафа.

– У меня самолетик на шкафу застрял, вот я и снял его вместе с ней.

Дед кивнул, видно было, что он не сердится.

– А что там за монета?

– Монета? – дед открыл шкатулку. – А… Это золотой червонец, николаевский.

– Что, правда из золота? – Я взял подержать и заново стал рассматривать монету. Я никогда не видел золотых монет. – А это кто?

– Ну там же написано – император Николай второй.

– Русский?

– О господи… Японский!

– А можно мне ее взять?

– Чего захотел, – усмехнулся дед. А потом сказал: – Подарю, когда ты у меня в шахматы хоть раз выиграешь.

– У тебя выиграешь…

– А ты постарайся. Поучись.

Дед встал, подошел к шкафу, открыл дверцу и достал книжку:

– Вот, когда прочитаешь всю – выиграешь у меня.

Книжка была старая, автор иностранец, какой-то Левенвиш, но с русским именем Григорий Яковлевич. А напечатана аж в 1957 году. Наверное, еще при этом императоре Николае Втором.

Потом мы стали готовиться ко сну.

– Иди в коридор, вычисти хорошенько ботинки себе и мне, потом в ванную – чистить зубы, – велел дед.

Перед сном дед читал мне вслух книжку про следователя, какого-то комиссара Мигрень, как он по желтым перчаткам нашел преступника. А потом я уснул.

Смертельная болезнь

– Ну что, поклеили обои? – спросила мама, когда я на следующий день вернулся домой.

– Дед не захотел, – сказал я.

– Я же говорил, – сказал папа маме.

– Ну а что мне, все бросить и в свой единственный выходной… – стала говорить мама.

– У тебя половина недели выходных, – выговорил папа четко.

– Нет, это ты все дни дома сидишь!

– Я дома работаю!

– Ох, скажите, пожалуйста! – воскликнула мама.

– А когда жил Николай Второй? – быстро спросил я, видя, что они начинают ссориться. Я думал, что смогу их отвлечь.

– Что? При чем здесь!? – крикнул на меня папа.

– Ты где это брюки вымазал? – крикнула мама.

А я, и правда, поиграл немного в футбол с пацанами, прежде чем идти домой.

– Это я в футбол чуть-чуть… – честно сказал я.

– Кто тебе разрешал? Ты стал неуправляем!

В результате у мамы разболелась голова, и меня отправили в аптеку.

Я зажал деньги в кулаке и стоял на перекрестке, дожидаясь, когда зажжется зеленый сигнал светофора. Все было как-то все равно. Вообще.

В аптеке было пусто и светло от белых прилавков.

– Дайте мне что-нибудь от болезни Крейцфельда – Якобса, – сказал я, высыпав горсть монет.

– Что?! – уставилась на меня аптекарша.

– Да все равно. Что у вас есть.

– Мальчик, кто тебя послал за лекарством?

– Никто, – сказал я, – у нас в детском доме было обследование, я слышал, как они сказали, что у меня болезнь Крейцфельда – Якобса.

– Как!?

Я пожал плечами и улыбнулся. Аптекарша оглядела меня, задержавшись взглядом на выпачканных брюках.

– Завтра нас отправляют в больницу, но я хотел уже сегодня купить что-нибудь, чтобы быстрее поправиться, – сказал я.

– А сколько вас заболело?

– Да всего трое, – ответил я. – Это ерунда, не то что зимой, когда у нас все гриппом болели.

Я снова посмотрел на деньги, высыпанные горстью на блюдечко в полукруглом окошке.

Аптекарша пождала губы.

– В нашей аптеке нет такого лекарства, – сказал она.

– Ну, ничего, – сказал я, – тогда дайте что-нибудь от головы, ужасно болит по ночам.

Аптекарша дала мне красную коробочку с таблетками. Я сунул ее в карман.

– Подожди, – сказала она, – вот возьми еще, – протянула мне клубничные леденцы.

– Спасибо, у меня больше денег нет, – сказал я.

– Бери, бери, – ответила она.

– Я стану спортсменом, – сказал я аптекарше на прощанье. А она только смотрела не отрываясь, как я шел к двери.

Я вышел из аптеки и положил в рот два леденца. Светофор опять горел красным. Я улыбнулся. У папы есть диск с сериалом про врачей, я оттуда много слов запомнил.

А это было самое легкое, потому что у нас в классе учится Борька Крейцфельд, страшный драчун, кстати.

Вечный двигатель

Я читаю две книги одновременно! Не знаю, есть ли второй такой человек в мире. Раньше я читал редко, может быть, одну в год, а еще раньше мне читали сказки родители. А сейчас я читаю сам две одновременно. Папа с мамой думают, не заболел ли я? Это шутка, так всегда говорят, когда кто-то делает что-то необыкновенное. Я чувствую, что я и сам стал немного необыкновенным. Недаром всегда подозревал, что у меня должны быть сверхспособности. Вот они, похоже, и открылись. Одна книжка про шахматы, чтобы выиграть у деда золотую монету. А вторая – а это секрет. Она техническая или научная, ну, в общем, не детская. Ее читать сложно, но я надеюсь, что она изменит мою жизнь и мое имя станет известно каждому школьнику.

Я нашел ее случайно. Проходил мимо одного дома. А это была библиотека, и оттуда выбросили целую гору книг на улицу. «Наверное, решили новеньких купить вместо этого старья», – подумал я. Потом вечером по телику говорили, что эти книги просто увезли на свалку, а в здании вместо библиотеки теперь будет, ну, вот только я забыл, что там будет теперь. Так решили депутаты. Слово «депутаты» я тоже хорошо знаю, мой папа с ними часто встречается и пишет про них хорошие статьи. И вот я просто так, от нечего делать, подошел и стал разглядывать эту кучу. Взял одну книгу. Она была раскрыта на странной картинке. Какие-то лучи, трубы, облака и два человека внизу, но все как-то очень плохо нарисовано, так что ничего толком не ясно. И непонятная подпись «гравюра XVII века». Начало у книги было оторвано и конец тоже. Короче, вы не поверите, какие они дураки, что выкинули эту книгу! Я поглядел и понял, что там написано, как сделать вечный двигатель. Сначала я не понял, зачем его делать самому, если можно купить. А потом начал врубаться. Оказывается, их не продают нигде. А они очень ценные, потому что работают без бензина и вообще без ничего. Ну, что б вы хоть немного поняли, скажу, что на один такой двигатель можно спокойно выменять новенький «Феррари», а если чуток приборзеть, то даже два. Я там полистал бегло – смотрю, детали несложные, у нас такого хлама в гараже и на даче полно. Всякие шестеренки, гирьки, колеса со спицами, как от велика… Я сунул книгу под куртку, принес домой и спрятал у себя в столе.

Больше всего я боялся, что не пойму эту книгу и мне придется спрашивать про все непонятное у папы. Он вообще любит отвечать на мои вопросы. Даже когда работает над какой-нибудь статьей, с удовольствием отвлекается и подробно мне рассказывает, как это было, например, когда я его спросил, что такое таблица Пифагора, в смысле, почему так называется таблица умножения. Папа рассказал мне все про этого Пифагора, как он жил в древности, какие открытия сделал и как потом от горя уморил себя голодом. И потом, как мне показалось, папа даже с неохотой вернулся к своей статье. А я подумал про себя: «Да, таблица умножения еще никого не сделала счастливым».

Но сейчас мне спрашивать не хотелось, мне хотелось сделать сюрприз. Представляете. Захожу я однажды домой и улыбаюсь так загадочно. А меня спрашивают: «Славка, ты чего улыбаешься? Небось набедокурил что-нибудь?» А я говорю: «Пап, тебе там один депутат „Феррари“ подогнал в подарок». Папа смеется и говорит: «Славка, не валяй дурака…» А я говорю: «Ну, не веришь – сам посмотри». И он злится, но выходит со мной на улицу посмотреть. А там сверкает новенький «Феррари». Папа удивляется: «Что это такое?!» А я делаю такое лицо обычное и говорю: «Да, так… Ничего. Выменял вот на вечный двигатель». Тут начинаются охи, ахи, дескать, Славка, да как ты сумел, как ты это сам все понял и смастерил!? А я говорю: «А чё тут? По книжке разобрался…» И тут вообще я не знаю, что начинается. Но что-то очень хорошее. Даже такое хорошее, какого никогда еще со мной не было. Я бросаю школу, потому что это теперь уже не нужно, и вечно собираю вечные двигатели, пока мне не надоест. А надоест мне, когда у меня появятся все вещи, которые я хочу. Конечно, пару-тройку вечных двигателей я соберу на подарок, например, тете Зое, потому что она подарила мне приставку Play Station, которую папа с мамой не хотели мне покупать. Деду вечный двигатель не нужен, он все новое ругает. Я бы подарил Светке Однолько в благодарность за ежа, но она уехала.

В общем, я решил, что каждый день буду читать один час книгу по шахматам и два часа про вечный двигатель. Но вместо этого два дня подряд читал только про вечный двигатель и прочел ее всю. Ну, до того места, где страницы оборваны. И тут я испугался, что, наверное, кто-то нарочно вырвал эти страницы и уже сделал этот perpetuum mobile – так это по науке называется. Но тогда бы про это передавали по телику. Я смотрел телик весь день и немного успокоился. Пока тихо.

И вот что интересно – пока я читал книгу, мне было «ни черта не понятно», как говорит папа, за что его всегда ругает мама. А когда прочел – все стало понятно. Просто надо, чтобы все время крутилось колесо и не останавливалось. Я даже удивился, зачем вообще было писать такую длинную книгу, если все так просто. Там было, конечно, много всяких рассуждений, например, про внешние источники энергии и всякие начала термодинамики. Но я это пропускал. Я знаю, книжки полагается писать так, чтобы обязательно было скучно, поэтому в них вставляют всякие описания природы. Я всегда тоже их пропускаю, когда нас в школе читать заставляют. Да и зачем мне всякие начала этой термодинамики, когда самое важное – конец, результат. Конец – делу венец. Вот поэтому у этой книжки и не было конца. Таинственно пропал. Меня это больше всего беспокоило, потому что вечный двигатель я планировал собрать только к концу недели. Я мог бы и раньше. Но знал, что не уговорю родителей поехать на дачу до субботы. А ну как до субботы объявится тот, кто вырвал последние страницы? Это меня тревожило, и, чтобы успокоиться, я начал решать шахматные задачи из дедовской книжки. Сначала я путался во всех этих словах и особенно в цифрах, которые обозначают ходы фигур, но потом привык. Отец ходил на цыпочках и шикал на маму, когда она звала меня ужинать. «То ли еще будет, когда я в субботу построю вечный двигатель», – думал я, ликуя!

И вот в субботу наступило долгожданное событие. Мы сели на электричку и поехали на дачу. Мои родители не могли понять, что со мной. Я не люблю дачу, там нет телевизора, компьютера. Дачу любит моя сестренка Маша. А ее как раз не брали, потому что она простудилась. Я про нее раньше ничего не говорил, потому что про детей всегда сложно рассказывать. Что сказать про человека, который стоит час возле бочки под водостоком, смотрит на головастиков и с ними разговаривает.

Она очень просилась на дачу, даже плакала, но ее оставили дома. И я вдруг подумал. Как же это я подумал тогда? Когда думал – было ясно, а сейчас сказать трудно. В общем, я подумал, что все всегда происходит наоборот. Я вот не люблю ездить на дачу, а всегда езжу, а Маша любит, но ее часто не берут. Надеюсь, что это кончится, когда пройдет детство.

До дачи мы ехали почти час, и я все время смотрел в окно на эту самую природу, которую так часто описывают в книжках. Природа состояла из деревьев, названия которых я не знал, и полей, где росла трава, разная по цвету и тоже без названия. Ну и все. Еще попадались всякие домики, в основном развалюхи.

На даче я улучил момент и незаметно шмыгнул в сарай. Там отвинтил от старого велосипеда переднее колесо и навязал гайки на спицы у обода, потому что гирек, как показано на картинке, у меня не было. Я немного переживал, что гайки неодинаковые. И разноцветные веревочки, которыми я привязывал, тоже были какие попало, какие нашлись, одни длиннее, другие короче. Пара веревочек сползала со спиц, и я перевязал их на обод. Отошел в сторонку, поглядел, подумал – добавлю еще парочку и порядок. Ну, да, конечно, я торопился, мне не терпелось. Эту свою конструкцию я насадил на штырь, торчавший из верстака, и отошел полюбоваться. Колесо было похоже на индейца с разноцветными перьями.

А когда оно завертелось, стало похоже на пожар с музыкой, потому что гайки звонко ударяли по спицам. Я просто сильно его толкнул и смотрел.

Когда мне надоело смотреть, как оно крутится, я решил бросить секретничать и сказать папе, что изобрел вечный двигатель.

Папа чистил на веранде картошку, когда я ему это сказал. Мама собирала в огороде помидоры.

– Молодец, – сказал мне папа.

Так, будто я пятерку в школе получил. И я тогда понял, что папа не понял.

– Он работает, – сказал я.

Папа бросил картофелину в миску и вытер руки о полотенце.

– Понимаешь, – сказал папа.

Я ждал.

– Человечество издавна стремилось изобрести дешевый, а лучше – совсем бесплатный источник энергии. Но когда ты начнешь изучать физику, ты поймешь, что это невозможно.

– Вот хорошо, что я изобрел его до того, как начал изучать эту физику, – сказал я.

Папа засмеялся, и мы пошли в сарай, смотреть, как он работает. Папа по дороге улыбался и говорил мне:

– Ты не расстраивайся, над этим великие умы голову ломали и все без толку.

Я так и не понял, почему я должен расстраиваться.

А потом папа перестал улыбаться и смотрел на колесо.

Оно вертелось так же бодро, несмотря на то, что одна из гаек с веревочкой отвязалась и валялась на полу. Папа посмотрел на часы, а потом опять на колесо.

– Странно, тут какой-то фокус. Как ты это делаешь, Славка? – спросил папа растерянно.

– Никак. Само вертится, – сказал я.

Папа совсем растерялся и снова посмотрел на часы.

– И что же теперь делать? – спросил он.

– Ничего, пойдем ужинать, – говорю.

Папа шел, понурившись и бормотал:

«Противодействующая сила… действующая сила… равно длине, деленной на высоту, – при этом чертил пальцем в воздухе и потом вздохнул, – совсем я физику забыл».

Ужинал папа без аппетита, и мама даже спросила, не заболел ли он. После ужина мы снова пошли в сарай смотреть на вечный двигатель. Маме пока не говорили. Колесо крутилось по-прежнему, ровно и ходко. Мы смотрели 10 минут. Мне было странно, что папа совсем не радуется. «Это меняет всю картину мира», – сказал он. Я оглянулся вокруг и даже выглянул за открытую дверь сарая. Папа зря волновался, все оставалось по-прежнему, только темнее, потому что солнце садилось. Мы вернулись в дом, и я лег спать с каким-то непонятным чувством. Вроде бы все удалось, колесо вертится, а папа не рад. Среди ночи я проснулся и слышал, как папа ходит по веранде, видел, как он зажигает спички и прикуривает. А ведь он давно бросил курить. Мне стало тоскливо.

Утром папа мне сказал: «Через неделю приедем и проверим, если будет крутиться…» – тут он покачал головой, не зная, что сказать.

– Папа, хочешь, я разберу его, ты только не нервничай, – сказал я.

– Теперь уже поздно, – ответил папа.

Несколько дней папа просидел за школьным учебником физики и не отвечал на телефонные звонки с работы. Я даже дал ему ту свою книжку, и он внимательно ее читал, делая выписки. Решал какие-то уравнения и перестал бриться.

В среду вечером папа не выдержал и сказал мне:

– Поехали!

– Куда?

– Посмотрим, – сказал папа, и я сразу все понял.

Мы сели в нашу старенькую машину и поехали. Всю дорогу папа объяснял мне про вечный двигатель. Начал с Архимеда и Галилея, дальше про какого-то епископа Уилкинса, про термодинамику, о которой я уже слышал, но все равно не понимал, про всякие законы и вычисления. Потом папа посмотрел на меня и сказал: «Ты представляешь, что будет, если все это окажется неправдой, все законы физики?»

– И что будет? – спросил я осторожно.

– Ну, во-первых, прекратит существование вся современная промышленность. Большинство изобретений человечества окажется ненужными, потому что они работают на дорогом топливе. А зачем, если есть вечное движение? Все фабрики закроют постепенно. Способ получения энергии окажется так прост, что большинство людей останется без работы. Рухнет финансовый рынок, начнется хаос и анархия.

– Это плохо? – спросил я.

– В сущности это – конец света!

– Ого! – сказал я.

Теперь я начинал понимать, что я наделал, и вспомнил из книжки, что изобретателей вечных двигателей порой отдавали под суд. Теперь я понял почему.

– А школы тоже закроют? – спросил я.

– Школы!? – папа даже ударил ладонями по рулю. – Да какие школы! Чему учить, если вся наука летит к черту? Пение и рисование оставят…

Я даже засмеялся от радости. Со школой было покончено – как я и предполагал! Кроме того, с папиных слов выходило, что старые машины будут никому не нужны и я смогу набрать их сколько захочу. А остальные пускай себе ездят на этих вечных двигателях с велосипедными колесами и гаечками на шнурочках.

Мы подъехали к даче уже в сумерках.

Мы оставили машину у забора, прошли в калитку и пошли по дорожке.

– Смотри-ка, кто-то ободрал наши помидоры, – сказал папа, проходя по дорожке.

«И в такую минуту он думает о помидорах! – подумал я. – Все-таки взрослые…» – но эту мысль я не успел додумать, потому что остановился – дверь сарая была распахнута настежь! Мы бросились внутрь – колесо исчезло. Пока я стоял, разинув рот, папа уже метался по сараю. А я и не пробовал искать. Я понял, что все пропало.

– Пропали только металлические вещи, – сказал папа, – лопата, кирка, грабли, гвоздодер. Это бомжи забрались и на металлолом утащили.

Назад мы ехали уже в темноте, мимо придорожных огней, и молчали. Я не знаю, о чем думал папа, а я думал, что если бомжи не дураки, то они не сдали мой вечный двигатель на металлолом. А может быть, наоборот – сдали, потому что они не знают, какая это уникальная вещь.

– Не расстраивайся, ведь ты можешь собрать другой, – сказал папа неуверенно.

И я, конечно, собрал, примерно через месяц. Но – вот странное дело! – он не работал. Как я ни привязывал гайки, колесо все равно останавливалось рано или поздно. Я не мог понять, в чем дело. И приходили на ум только папины мудреные объяснения, что это невозможно по всяким там законам. Я понял только одно, что теперь все эти законы работали как положено, потому что я про них знал, а раньше, когда я не знал, они не работали, а колесо мое, наоборот, – работало, крутилось. Я поделился с папой своими мыслями. Он выслушал меня серьезно и сказал: «Это, брат, субъективизм махровый». Я хотел спросить папу, что такое «субъективизм», но спохватился и промолчал. А то из-за этого еще что-нибудь работать перестанет, что я, может быть, изобрету.

Аркаша и Золотая Рыбка

Считается, что всем детям очень нравятся другие дети. Что им вместе ужасно весело. Так думают взрослые. Поэтому, пока я не стал взрослым, хочу сказать, что это неправда. Это собакам всегда нравятся другие собаки, и они обязательно играют или дерутся.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4