Любовь под наркозом

– Красота. Ювелирная работа.

– Если бы она не дергалась еще все время, лучше бы получилось.

– Да я не пойму, чего ее все время не брало. Такая мелкая. Хоть бы сорок килограмм было. Да и сердце слабое. Ты же видел, как плясало.

– Видел.

Смотрю на пациентку. Спит. Наркоз еще действует. Больше не дергается, не ревет и не болтает без умолку. Странно, что ж такое с ней. Реально не действовал препарат или что? Балерина, блядь, но рисковать не стану.

Артем еще полчаса гипсует ей ногу, накладывая фиксирующую лангету.

– Все. Теперь готово.

– Артем, давай пока ее ко мне в реанимацию на сутки. Операция внеплановая, пусть там переночует. Мало ли что.

– Поехали.

Операция длилась пять часов. Дольше, чем предполагали, но Климнюк вышел довольным, а значит, сделал все, что мог.

Перекладываем пациентку с операционного стола на каталку. Осторожно подхватываю ее на руки, придерживая за шею и поясницу. Артем помогает ноги взять. Легкая, невесомая почти что. Точно нет тут никаких пятидесяти килограмм. Сорок два максимум. Голодает, что ли, балерина, мать ее.

Маша, медсестра, уже каталку прикатила. Укладываем девушку на нее вместе с трубками дренажей. Реанимация тремя этажами выше.

Всю дорогу Ромашкина спит сурком. Ресницы только трепещут. Да уж. Когда надо, не спалось ей, а когда не надо… Ладно.

Заезжаем в реанимацию. Я тут как дома уже, так как если не в операционной или кабинете, то здесь работаю. Кровати только личной не хватает.

Нахожу свободную палату. Одиночная. Сойдет.

Завозим каталку, ставя ее близко к кровати.

Работаем с Семеровым синхронно. Миллион раз уже так делали. Пациенты разные, тяжелые есть, едва ли поднимешь, но вдвоем обычно справляемся. С этой же соплей вообще просто.

Подхватываю ромашку. Артем берет ноги. Быстро укладываем на кровать вместе с мишурой трубок. Легкая, точно лялька.

Перепроверяю пульс. Слабый, но есть. Похоже, кто-то себя изнурял на тренировках.

– Все? Я пошел тогда.

– Давай. Спасибо. Готовься бухать завтра с Петровичем. Он точно проставится. Жена его классно готовит.

– Да иди ты! Тебе не оставим.

Усмехаюсь. Черт с ними.

Артем выходит, а я колдую над девчонкой еще минут пять. На всякий случай устанавливаю ей подачу кислорода. Уж больно хилая она.

Взгляд падает на лицо пациентки. Утонченное, милое. Точно как кукла. Имя ей идеально подходит. Коса только чуть растрепалась, но это ее не портит.

Восемнадцать лет.

Странно, что парня не было еще, хотя… это не мое дело.

Укрываю девочку одеялом и стараюсь не смотреть туда, куда не надо, даже если накидка чуть сползла и в этот момент приоткрывает обзор на небольшую, но очень красивую аккуратную грудь.

Глава 4

Открываю вымученные глаза и вижу полутьму. Все тело ломит, а еще жутко, просто до невозможности хочется пить. Во рту словно пересохло все, губы потрескались.

Я ничего не пила с самого утра. Перед тренировкой не позавтракала, а потом случилось то, что случилось, и воды мне, конечно, никто не давал.

– Пить. Я хочу пить…

Говорю это вслух вроде, но никого рядом нет. Только датчики какие-то все время пищат над головой. Где я, что случилось…

Пытаюсь пошевелить ногами, встать, но ничего не получается. Полтела все еще онемевшее, а это значит, что после операции прошло совсем немного времени.

Хочу на бок перевернуться, но не тут-то было. Сил нет. Тело словно танком переехали. Даже голову поднять не могу. Блин. Приехали, что называется. Ляля и декорации. Сломанная нога. Аншлаг. Аплодисменты.

В нос ударяет какой-то едкий запах медикаментов из коридора. К горлу тут же подкатывает едкая тошнота. Мне плохо, ой…

– Голову поверни. Вот так. Да. Носом дыши.

Мою голову, словно неваляшку, кто-то поворачивает набок. Жадно хватаю ртом воздух. Становится чуть лучше.

Открываю глаза и в этой полутьме вижу мужчину, который стоит совсем рядом со мной. Это врач. Очень высокий, большой. В синем медицинском костюме, кажется.

– Вы кто?

– Анестезиолог. Кирилл Александрович. Мы виделись. В операционной.

Сглатываю, пытаясь вспомнить. Голова плохо работает. Мне хочется спать.

Да, я помню его. Точно помню. Тот самый голос бархатный. Это врач, который говорил со мной, успокаивал на операции. Точно он.

– Да, я помню вас. Вы меня по голове гладили.

Говорить все еще тяжело, но я пытаюсь. Все время хочется облизать пересохшие губы, но сил нет даже на это.

– У тебя болит что-то?

Прислушиваюсь к себе. Я своего тела нижнюю половину так точно не ощущаю. Странно и не особо приятно это.

– Нет, не болит. Не чувствую ног. Совсем. И пошевелить не могу.

– Это нормально. Скоро пройдет.

Кажется, только сейчас замечаю, что у меня какие-то трубки торчат в носу. Тут же руку тяну к ним, но мои пальцы быстро перехватывает сильная ладонь врача. Ой, какая она большая, эта ладонь.

– Это кислород. Не трогай.

– Я хочу встать. У меня уже спина болит.

– Нет, Ляля. Лежи спокойно. Ты еще не отошла от наркоза. Давай ляг обратно.

Сейчас этот врач без перчаток, и я могу ощутить его прикосновение к своим пальцам. Теплые руки и очень сильные. Не знаю, почему я так решила, но чувствую это.

– Я пить хочу очень. Пожалуйста, дайте воды.

– Нельзя еще.

Поджимаю губы. Блин. За каплю воды я бы сейчас душу продала. Вот правда. Еще никогда в жизни такой сильной жажды не испытывала.

– Где твои родители? Уже три часа прошло после операции. Почему никто не смотрит за тобой?

– Умерли.

Говорю тихо, но он услышал. За мной некому следить. Бабушка есть, но она плохо ходит. Плевать. Я вообще-то сильная и сама всегда справляюсь с проблемами. Хотя, если уж быть честной, до этого ни разу не болела и в больнице оказываюсь впервые.

Я вообще не знаю, как себя вести и что делать. Я хочу пить. Это сейчас самое сильное мое желание.

Сглатываю. Во рту все еще дико сухо.

Вдруг чувствую влагу на губах. Кажется, какая-то марля прикасается к ним. В рот попадает буквально пара капель воды. Мало. Чертовски мало.

– Оближи губы. Пока достаточно.

Голос грубый, командный, но я слушаюсь.

Становится чуть лучше, но все равно до дикости пить хочется.

– Спасибо.

Блин, когда этот наркоз уже выветрится? Чувствую себя отвратительно.

В следующую секунду снова ощущаю прикосновение, но теперь уже к запястью. Не больно, но так… как-то волнительно.

Открываю глаза. Этот доктор. Кирилл Александрович. Я вижу его силуэт. Ого, что-то он очень сильно высокий и широкий в плечах. Сейчас без маски, но в этой полутьме его лицо плохо видно.

Он взял мою руку и зачем-то приложил палец к запястью. Да он же… пульс мой считает, смотря себе на часы на правой руке. Такие черные и строгие. Бликами переливаются.

Замираю, когда мужчина прикасается к моей нежной коже теплыми пальцами. Губу только прикусываю и наконец могу выдохнуть, когда он молча отпускает мою руку.

Поднимаю на него сонные глаза.

– Кирилл Александрович, я помню, что не спала на операции. Я ничего лишнего не говорила?

– Нет, Джульетта. Нормально все. Отдыхай.

Даже в этой полутьме я замечаю блеск его глаз, а еще, кажется, у него темные волосы и короткая щетина. И красивый он, кажется.

Ой, голова что-то вообще не соображает, и я устало прикрываю глаза.

Надеюсь, врач прав и я не говорила под наркозом ничего дурного. Я вообще-то воспитанная девочка и не стала бы нести всякую чушь. Ну, теоретически.

После этого мужчина выходит, а я, кажется, засыпаю, отчаянно надеясь на то, что мне просто приснилось, будто я доктору этому в любви признавалась прямо на операционном столе.

***

Эта ночь кажется мне очень долгой. Просто-таки до невозможности. На этот раз я просыпаюсь резко. От жгучей, невыносимой боли в ноге, которая, кажется, отдает мне прямо в мозг.

Слезы мгновенно подступают к глазам. Хочу встать, но не могу. Тело уже вроде бы не такое парализованное, и я чувствую свои ноги, но подняться все равно не могу.

– Больно… Мне больно!

Всхлипываю. Говорю это вслух, но рядом никого нет.

Двери моей палаты закрыты. Сквозь полупрозрачное стекло я только вижу свет, доносящийся из коридора. Датчики над моей головой периодически пищат, но сейчас мне не до этого совсем. У меня нога болит. Сильно. Господи, не могу, не могу терпеть.

– Медсестра! Подойдите, – мой слабый голос разрывает ночную тишину, но никто не откликается. Осматриваюсь по сторонам. Это похоже на небольшую одиночную палату с крохотным окном. Рядом со мной куча каких-то проводов и трубок. Я лежу на кровати и испытываю просто огненную боль в этот момент.

– Помогите! Ну хоть кто-нибудь.

Сил на то, чтобы кричать громче, просто нет, а мой слабый голос, кажется, никто не слышит.

Боль в ноге постепенно усиливается. Я стискиваю зубы и терплю, проваливаясь в дремоту, но, кажется, уже через час снова просыпаюсь и чувствую себя хуже. Больно. Не могу терпеть. Это невыносимо просто.

Начинаю плакать в голос. Какая же я дура. Ну как, как можно быть такой идиоткой, чтобы свалиться со сцены и сломать себе ногу? Почему я голову себе дурную не сломала, глупая. Теперь вот мучайся. А до вступительных экзаменов месяц остается, всего месяц!

Пальцами нащупываю прохладную простыню. Не пойму уже, то ли холодно мне, что ли жарко. Ощущение такое, будто мою ногу каждую секунду пронзает тысяча острых ножей. Жуткое чувство, врагу не пожелаешь.

Дышать становится труднее. Почему, ну почему оно не проходит? Мамочка.

Слезы катятся по щекам. Всхлипываю в голос, кажется, теперь уже кричу и реву. Наверное, громко, но мне плевать. Мне и правда сейчас очень плохо.

Замечаю, как открывается дверь, но сил на то, чтобы даже посмотреть, кто там зашел, просто нет. Мне больно, больно, больно!

Из глаз стекают слезы. Странно, я ведь не пила, а слезы есть.

Вздрагиваю, когда ощущаю прикосновение теплой руки к своему лбу.

– Что такое, чего ты кричишь на всю реанимацию?

Снова этот голос. Хриплый, грубый. Его голос.

– Кирилл Александрович…

Датчики над моей головой почему-то начинают пищать чаще. Боль. Она просто убивает меня.

– Болит… Нога болит. Сильно. Я звала. Никто не подходил. Мне больно, больно!

Что-то я совсем раскисла, но в таком состоянии на самом деле мало что контролируешь.

Наверное, я сейчас выгляжу просто ужасно. Вся красная и зареванная, расстроенная, но сделать ничего не могу. Это сильнее меня. Это невыносимо.

– Все. Тише. Сейчас пройдет.

По руке разливается какой-то холод. Этот доктор. Он вколол мне что-то. Кажется, это было обезболивающее.

От слез я не вижу его. Всхлипываю только, кажется, в голос. С силой сжимаю простыню пальцами дрожащими. До скрипа, до хруста костей.

Пусть пройдет, пожалуйста, пусть пройдет эта жуткая боль…

И она проходит. Отпускает через минуту, и мне становится намного легче.

Вымученная, вымотанная и жаждущая воды, я засыпаю, замечая, как доктор выходит из моей палаты.

Глава 5

– Ромашкина, солнце уже встало.

Приоткрываю уставшие веки, зажмуриваюсь от яркого света. Что, уже утро наступило?..

Поднимаю голову и вижу пожилого мужчину в белом халате. Не знаю даже, сколько ему лет. Похоже, что где-то шестьдесят, судя по седым волосам и отчетливой сетке морщин у глаз.

Стойте… Я помню его. Он смотрел мои рентгеновские снимки, как только я поступила в больницу.

– Как самочувствие, были боли?

– Были. Чуть не умерла от них.

Потираю рукой глаза и пытаюсь встать, но не тут-то было. Острая боль в ноге пробирает меня всю, и я невольно шиплю. Как же больно…

– Не спеши пока вставать. Рано. Давай перевязку сегодня я делаю, а начиная с завтра, уже медсестры сами будут.

Тон этого врача точно как у военного, не дает и шанса возразить. Интересно, все медики такие холодные сухари? Похоже, что да. Это у них, наверное, еще в медицинском институте прививается вместе с отказом от жалости и сострадания к больным.

Киваю и вижу, как этот врач проталкивает вперед какую-то тележку. На ней стоят разные бутыльки и выложены стерильные перевязочные материалы.

– Как вас зовут?

– Климнюк Геннадий Петрович, заведующий травматологическим отделением. Я тебя оперировал вместе с Загорским и Семеровым. Буду твоим лечащим врачом. Медикаменты уже тебе назначил. В первые дни будут антибиотики и анальгетики, дальше посмотрим. Родители есть? Препараты дорогие, сразу скажу, ну и надо, чтобы тебе кто-то помогал. У нас питание здесь не очень.

– Нет. У меня бабушка только. Да я сама справлюсь, а за препараты… поняла. Подругу помочь попрошу.

– Хорошо. Разберемся. Значит, так, Ромашкина, ногу беречь. Не мочить. Не наступать пока. Костыли тебе выдадут. Ходить осторожно, не падать, а то сустав второй раз я точно собирать тебе не стану.

Климнюк говорит жестко, без всяких там церемоний, и я только успеваю запоминать, что меня теперь ждет.

Поджимаю губы. Становится до невозможности стыдно и еще неловко. Кажется, я припоминаю, что без умолку просто говорила во время операции. Это никому не нравилось. Вот блин.

Судя по недовольному тону моего врача, Геннадий Петрович тоже это помнит.

– Скажите, когда я смогу вернуться к тренировкам? Когда вы выпишете меня?

– Не так быстро, Ромашкина. Дай время ране зажить, потом рентген назначу. Месяц точно. Хочу увидеть, как будет кость срастаться.

– Что? Какой еще месяц?! Вы что, у меня же поступление, у меня планы, балет…

Сердце пропускает пару ударов. Я не могу так долго ждать. Просто не могу.

– У тебя два перелома со смещением. Связки тоже повреждены. Вручную вчера с Семеровым собирали твой сустав, как пазл. Травма тяжелая. Сразу скажу.

– Боже, нет…

Слезы подступают к глазам. Звучит как приговор для меня, но я не верю. Все заживет. Я восстановлюсь. Я же балериной хочу стать. Очень.

– Так, давай ногу показывай.

Тон Геннадия Петровича очень строгий. Ему явно не до сантиментов и уж точно не до моего балета.

Быстро вытираю слезы ладонями. Что-то я раскисла. Надо собраться, и побыстрее.

Медленно опускаю одеяло и вижу, что я голая. Совсем голая! Накидка сползла до самой талии, а трусов на мне нет.

Мои глаза, наверное, по пять копеек становятся. Сердце ускоряет ритм. Вцепляюсь в это одеяло пальцами намертво и смотрю на врача.

– Нет, мне полностью не надо одеяло снимать. Подними, чтобы доступ был к лодыжке.

Сглатываю, чувствуя невероятное облегчение.

Медленно тянусь к одеялу и с помощью Геннадия Петровича открываю вид на перебинтованную ногу. Она в какой-то гипсовой лангете до колена и туго перемотана белыми бинтами, из которых торчат трубки дренажей. Кое-где кровь проступила уже. Что там, под повязками этими, даже представить страшно.

Замираю, когда хирург надевает перчатки, берет ножницы и начинает срезать бинты.

Делает это очень быстро, хватко и без особых церемоний.

– Ай, ай!

– Так, а ну, не дергайся. Что ты как маленькая.

К глазам подступают слезы от его тона, но это ерунда по сравнению тем, что предстает моему взору. Не могу сдержать всхлип, когда врач снимает все бинты и я вижу свою горемычную лодыжку.

Ох, бедная моя лапка. Отечная, тщательно измазанная йодом. Прикусываю губу. Да уж. На пуанты сейчас точно не встану с такой ногой.

Длиннющий шрам вдоль ноги унизан черными нитками. Даже не знаю, сколько тут швов. Наверное, не меньше двух десятков. Мамочки.

Прикладываю руку ко рту, роняя слезы, и смотрю на эту вот “красоту”.

– Господи…

– Господь тут ни при чем.

Уже в следующий миг хирург начинает обрабатывать мою рану какими-то жгущими жидкостями, от которых у меня едва глаза не вываливаются из орбит.

– Ай, жжет, жжет больно!

– Ну а как ты хотела? Операция была непростой, но считаю, что удачной. Посмотрим на снимки. Пока ждем, чтоб зажило. Давай через три недели первый снимок сделаем. Потом видно будет.

Прикусываю щеку изнутри. Этот врач строг, но, кажется, справедлив. Мне неловко с ним, но я так понимаю, вариантов нет. Надеюсь, что Климнюк говорит правду, операция была успешной и у меня очень быстро все срастется.

Мысленно скрещиваю пальчики. За это время я должна восстановиться, а там уже догоню. Я должна поступить. Обязательно должна, так как шла к этому… Сколько? Двенадцать лет!

Балет – это моя жизнь. Это все, что есть у меня, ну и бабушка, конечно тоже, но она вообще вне конкуренции.

Бабульчик одна меня растила. Родителей не стало рано, и она делала все, чтобы заменить их. Теперь болеет, едва ли ходит, и мне уж точно тут разлеживаться нельзя. Я ей должна помогать, а не она мне.

Сердце пропускает удар, когда вспоминаю самого родного человека. Ой, она ведь наверняка не знает, что я вообще в больнице. А это значит… ой, нет. Я не пришла ночевать сегодня домой. Впервые. Она ведь волнуется очень.

– Геннадий Петрович. А моя бабушка? Она знает, что я тут?

Хирург в этот момент как раз заканчивает перебинтовывать мою ногу горемычную. Про пуанты, я так понимаю, пока тоже придется забыть. Но не дольше, чем на месяц. Дольше не имею права просто, иначе вообще плакала моя академия, но это не мой вариант. Я поступлю. Хоть, может, еще нога болеть будет, но все равно. Я должна поступить.

– А я откуда знаю? Мне что, делать нечего – ваших родственников оповещать? Бери и звони, рассказывай, что с тобой случилось.

Поджимаю губы. Стыдно, но бабушку надо оповестить.

– У меня нет телефона. Остался где-то в вещах, в которых меня привезли сюда, но их еще не отдали мне. Можете позвонить моей бабушке, пожалуйста? Она как вы, то есть пожилая. Ой, ну то есть…

Прикусываю язык. Взяла и обозвала своего врача стариком, вызвав у него недоумение на лице. Блин.

Вижу, как Климнюк снимает грязные перчатки, достает из кармана халата закрепленную ручку и блокнот.

– На. Пиши ее номер.

Быстро беру и царапаю домашний номер. Да, мне жутко стыдно и неловко, но я должна. Не могу позволить, чтобы бабулечка переживала.

Передаю доктору бумажку с телефоном. Ручку тоже возвращаю.

– Я наберу ей.

– Спасибо.

Хирург уходит, а я бросаю взгляд на свою перебинтованную ногу. Как я вообще так упала… Это ж просто надо уникумом быть.

После перевязки я совсем немного подтягиваюсь выше на кровати. Я одна здесь, и кажется, это не травматологическое отделение. Это больше похоже на реанимацию.

Глава 6

Весь день я лежу в кровати, не вставая. Вся в каких-то трубках и проводах. Кислород мне уже убрали, и в нос больше ничего не дует, но на пальце еще есть датчик, и что хуже всего – катетер.

Нет, тот, что в руке, не беспокоит меня. Другой. Мочевой.

Чуть ли не ору, когда случайно нащупываю его между ног. Боже, какой кошмар. Вообще-то я сама в туалет могла ходить, и после операции тоже.

Трубка небольшая, но длинная. Даже представлять не хочу, что кто-то видел меня между ног, когда его устанавливал. А он видел. По-другому бы не получилось, поэтому я всеми силами надеюсь, что катетер устанавливала мне медсестра.

По крайней мере, когда я была в сознании, я не видела, чтобы тот врач-мужчина что-то делал у меня между ног. Кирилл Александрович. Он рядом был со мной на операции и говорил со мной. Пусть строго, но и это помогало мне не сойти с ума от страха.

Чувствую себя какой-то развалюхой, хоть мне всего восемнадцать. Не привыкла я что-то болеть. Это просто отвратительное чувство.

Периодически заходят медсестры и колют мне, наверное, обезболивающее, так как вскоре после них боль в ноге отступает.

У одной из медсестер я выпрашиваю немного воды и наконец могу утолить жажду, однако, сколько ни пью, хочется еще.

Я еще в реанимации, поэтому здесь не пускают посетителей к пациентам, хотя даже если бы и пускали, ко мне никто бы не пришел. Бабушка сильно болеет в последнее время. Ей самой уход нужен, а не мне супчики таскать в больницу.

Корю себя, наверное, уже в сотый раз за глупость. Если бы я не упала со сцены, если бы не перецепилась, ничего бы этого не случилось. Тренировалась бы снова себе сегодня, а не лежала в больнице с перебинтованной поломанной ногой.

В животе урчит. Мне хочется есть, но встать я пока не могу. Как мне еды достать… Никак.

Насколько я понимаю из слов медсестер, в больнице есть питание, но только для тех, кто в отделениях лежит. В реанимации только тяжелые, обычно без сознания. Меня в отделение травмы должны перевести только завтра. Значит, придется потерпеть. Ничего. Я вообще-то не хрустальная. Не рассыплюсь.

Дальше надо будет Надюше позвонить. Подруга моя лучшая. Попрошу ее хоть орехов мне передать. Хоть что-то.

Я, конечно, люблю диеты и все такое, чтобы форма для балерины держалась, но голодать как-то не привыкла.

Под вечер в реанимации становится еще более тихо и жутко. Из разных палат доносится пищание приборов. Кажется, тут лечатся особо тяжелые пациенты и я, которая вроде как уже оклемалась.

Лежать под одеялом довольно жарко, но раскрыться я не могу. Я же голая там! Все еще. Честно говоря, даже не знаю, куда мои вещи подевались все. Меня скорая вчера привезла. Штаны на сломанной ноге разрезали сразу до колена. На мне кофточка еще была, ну и белье, конечно.

Честно говоря, я была в таком шоке после падения, что мало соображала и только ревела. Когда же в больницу уже привезли, помню, что делали снимок ножки моей горемычной. Дальше поставили какой-то укол, раздели. А после я сразу же поехала в операционную, где увидела его…

Доктора этого зеленоглазого, высокого. Как он назвал меня там, в операционной, тогда… Солнце? Хм. Улыбаюсь. Мне понравилось. Очень даже.

Кирилл Александрович. Это имя мне быстро запоминается, но лицо его я почему-то сейчас припомнить не могу. Только глаза красивые, черные брови и ресницы длиннющие, густые, закрученные. Остальное лицо было маской закрыто.

Он смотрел на меня строго и прямо, так… Ой, Ляля, хватит. Что-то совсем не туда меня понесло.

Нет, я была симпатичной и нравилась себе, смотрясь в зеркало, но с парнями совсем не везло. Я по шесть часов на тренировках пропадала, а потом училась. Как-то не до этого было, хоть и хотелось, конечно, тоже в кино сходить или хотя бы в парк.

Прикусываю губу. Ага. Уже сходила. С ногой своей этой ковылять теперь только буду, точно зайчишка перебитый, недостреленный.

На меня теперь никто даже смотреть не будет, пока ходить нормально не начну, но это все ерунда.

Балет. Вот о чем я переживаю. Если вступительные через месяц не сдам, это на следующий год сдавать придется заново. Время потеряю, а я терять его не могу.

Я бабушке обещала, что поступлю. И падать со сцены я как-то вообще не планировала.

Смотрю на ногу. Даже пальцами шевелить больно.

Ничего, я поправлюсь за месяц. Наверное…

***

Ближе к вечеру у меня сильно затекает спина. Как-то не привыкла я лежать весь день и ничего не делать. Уже просто жду не дождусь, когда меня в обычную палату переведут. Может, там веселее будет, да и питание хоть какое.

В животе периодически ноет от голода, но это ерунда. Завтра меня в отделение переведут. Там, может, супчик больничный получу. Уже предвижу его вкус, но все равно лучше, чем ничего.

Нога уже меньше болит. Наверное, обезболивающие помогают, но есть другая проблема. Катетер. Сволочь. Мочевой катетер. Он как-то не так повернулся или что, я не знаю. В общем, между ног начинает сильно щипать и жечь.

Я бы могла сама, наверное, вытащить его, если бы до чертиков не боялась себе там повредить что-то. Я девственница. У меня не было еще никакого парня, и конечно, я как-то не привыкла там лишний раз лазить.

Еще зацеплю что-то… Да ну его!

Первые три часа я еще мирилась с этой болью, но постепенно она стала еще сильнее. Такой, что уже невозможно просто терпеть.

– Медсестра… Медсестра, подойдите!

То самое чувство, словно ты словно на необитаемом острове и отчаянно просишь помощи, а ее нет. Кричишь, умоляешь, а она, сволочь, не приходит.

В реанимации кто-то шумит. Кажется, у них пересменка или что. В конце коридора слышится какой-то галдеж, гогот и смех. Они что там, веселятся? В реанимации прямо?

Стискиваю зубы. Похоже, что да.

Пока эти курицы медсестры там ржут как кони, я же едва ли на стену не лезу от жжения. Да, мне стыдно, но, черт возьми, мне больно между ног. Этот катетер, будь он неладен! Да что с ним не так…

В какой-то момент боль уже переваливает за рамки, и я начинаю реветь, крепко сжав простыню руками. Слезы стекают по щекам. Такой несчастной я давно не была. Наверное, когда родители умерли. Тогда только.

– Как дела, Ромашкина?

Быстро глаза открываю и вижу доктора. Тот самый. Анестезиолог-реаниматолог.