Наизнанку

Янка закрылась в спальне, отказываясь открывать кому-либо. Она не плакала, не кричала, просто шептала, что нужен воздух. Ее голубые глаза так и искрились грустью и непролитыми слезами, а руки дрожали. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не показать боль и растерянность, вибрирующую в теле.

Мое сердце сжималось от жалости, а голова трещала от безысходности сложившегося, потому что поменять что-либо был не в силах. Пока. Я стоял в тупике, долбясь в высоченную каменную стену, толщина которой была для меня непреодолимой. Но ирония заключалась в том, что все было предопределено еще до моего приезда в этот город.

«База» знала обо мне гораздо больше, чем я думал. Они разыграли несколько вариантов, один из которых должен был сыграть. И сыграл. Вот только понять не могу, насколько выгодна им данная комбинация. Потому что от исхода операции теперь зависит намного больше, чем я готов был поставить на кон. Это перестало быть простым бездушным заданием. И они об этом знают, а еще понимают, что выходить на конфликт со мной им невыгодно. Черт! Бросил в стену газету, которую нервно мял, насилуя ослабленный мозг.

– Тебя они чем взяли? – в отражении стеклянного барного стеллажа увидел, как в дверном проеме застыл Лазарев. Он замер в нерешительной позе, занеся ногу через порог.

– Разве теперь это имеет значение? – как только я подал голос, он вошел в кабинет, плотно закрыв за собой дверь. – Они готовили меня, чтобы поставить во главе группы Моисея, как только он решит уйти на покой. Долго готовили. Настолько, что я стал сливаться с окружающими меня людьми. Но в какой-то момент что-то пошло не так и меня списали, забыв предупредить. Я даже не знал, что теперь не один. Они скрыли, – Серега сел в кресло напротив, впервые за день, подняв на меня тяжелый взгляд. – Олег, а если бы я тебя убил? Если бы швахнул тебе в лоб?

– То все было бы намного проще, Сереженька, – закурил, выпуская в воздух клубы дыма. Нога ныла, заставляя меня замирать, избегая движений. Колено взрывалось острым болевым ударом. Боль медленно продвигалась все выше, но как только добиралась до головы, растекалась электрическим спазмом по мозгу, лишая возможности думать здраво. Отвык. За три года совершенно забыл, каково это – быть порванным, уязвленным и беспомощным. Именно так я ощущал себя сейчас. – Они бы вернулись к первоначальному плану, тогда бы ты получил своё тепленькое место старшего. Но… Через месяц Корней убрал бы и тебя, сразу после Моисея и Янки. Поэтому, Сереженька, поверь, это был бы самый простой вариант, как для тебя, так и для меня. А теперь нам придется крутиться на раскаленной сковороде вместе. Потому что на кону стоят наши шкуры…

– Тебе нужно вернуться. Я… Я не готов один…

– Знаю, – я прекрасно понимал, что «папа» сейчас в таком состоянии, что способен наворотить «дел» на горячую руку. Но злость перекрывала все здравые мысли в голове. Не мог найти аргумент, чтобы вернуться и вновь заглянуть ему в глаза. Не мог заставить себя снова начать говорить, устал усмирять его пыл, от которого сейчас намного больше вреда, чем пользы. Он бился в агонии злости и беспомощности. Я не хотел увозить Янку прямо у него из-под носа, понимая всю мощь боли, причиняемой ей. А мне хотелось наоборот – укрыть ее, обезопасить и защитить. Но не мог же я просто оставить ее там? Да и Моисей сильно разозлил меня. – Костя?

Лазарь вздрогнул при упоминании имени брата Моисея. Лицо стало пепельно-серым, а морщины на лбу превратились в глубокие впадины. Он опустил голову и едва заметно махнул. Лазарев сидел вполоборота, закинув ногу на ногу, и смотрел в затянутое морозным рисунком окно. Не пытался закурить, просто пожевывая фильтр сигареты зубами. Глаза блестели, а брови то и дело взмывали вверх. Сегодня он вновь был в спортивном костюме, оставив элегантность и шик в городе. Заросшее щетиной лицо то румянилось, то бледнело, обнажая пульсирующую вену на лбу.

Ну, конечно, Моисей «убрал» брата. Опять не подумал и просто стер такую нужную нить к Корнею. А я уверен, что именно Корней стоит за всем этим театральным представлением. Иногда мне кажется, что единственный и самый главный враг Моисея – он сам. Не понимая этого, он вредит себе, своему положению в городе, расшатывая и без того хрупкую льдину посреди океана, на радость Корнея. Бесило, что я не могу просто прийти к нему и шлепнуть, потому что выученная охрана уберет меня еще в пяти кварталах от офиса. Они везде: расползлись, как пауки, заполняя невидимыми нитями каждый миллиметр свободного пространства этого города. А Моисей, наоборот, разгоняет всех, кто хоть чем-то может помочь расшатать ту железобетонную платформу, на которой Корней выстроил свое дело. А мне нужна команда. Настоящая, сильная. И Моисей мне нужен, но только тот, кем он был еще пару лет назад.

– Олег, поехали обратно? Я чувствую, что нам нужно вернуться. Он там один.

– Нет, сначала мне нужно поговорить с Янкой…

***

Я замер на лестничном пролете, потому что ощутил шлейф сладких духов. Поднявшись на три ступени, перегнулся через перила. Дверь ее комнаты была открыта. Отбросив трость, спустился на первый этаж и, подхватив куртку, выскочил из дома.

– Яна!

– Отстань, мне просто нужно погулять, – Янка куталась в декоративную меховую шкурку, но понимала, что тепла от нее можно и не ждать. Хотелось перекинуть ее через плечо и унести домой, одарив задницу парой звонких шлепков. Тонкий шелковый костюм, лакированные шпильки и меховая жилетка – плохая экипировка для данной погоды. Хотелось закричать, взорваться, разбрасывая искры гнева по двору, но вместо этого, просто набросил куртку на ее трясущиеся плечи.

– Кролик, я могу спрогнозировать все на час вперед. Ты сейчас покричишь, потом остановишься, чтобы высказаться, потом решишь послушать меня, но, как только я произнесу первое слово, закроешь уши и начнешь петь. И тогда…

– …тогда ты сгребешь меня в охапку и отнесешь в спальню… – прошептала она, оглядывая заснеженный двор.

– Да. Все так и будет. Давай пропустим истерику и перейдем к диалогу до того, как ты подхватишь воспаление легких?

– Какой диалог, милый мой Олеженька? О чем говорить? О том, как ты оказался «засланцем», мишенью которого стал мой отец? О том, что я, как дура влюбилась в палача? Идиотка! Ведь я все понимала, видела, знала. Библиотекарей не называют Призраками. Но снова закрывала глаза, надеясь, что все образуется!

– Это я тебе сказал, что прислан убить твоего старика?

– Нет… Но…

– Или ты услышала это?

– Нет.

– Тогда получается, что ты сама в своей прелестной головке придумала то, чего нет? Сама придумала – сама обиделась? Я говорил, что тебя нельзя оставлять одну? Ты способна поругаться и обидеться на саму себя. Не имея никаких фактов, сделала выводы? Да? Ты из тех лицемеров и моралистов, которые без основания, беспочвенно обвиняют человека, приписывая ему все грехи этого мира? Думаешь выученные с детства морали – единственно правильные? Они думают, что если будут делать так, как научили родители, то всегда будут казаться чистыми и правильными. Но после института преподы исчезают, нам некому ставить оценки. Никто не оценивает нас, поэтому хватит поступать так, как учили! Правда не в этом! Да и девочки не всегда влюбляются в библиотекарей, Янка. А убийцам и палачам тоже свойственны чувства. Ты глухая и слепая. Бл*дь!! Я предупреждал, что тебе придется сделать выбор. Но не думал, что это случится так рано. Любовь, говоришь? – не смог больше сдерживаться и рассмеялся. От громкого звука снег, мирно лежавший на еловых ветках, посыпался прямо на меня, осыпая плечи и голову. – Что такое любовь? Это доверие! Ты должна была мне верить! А вместо этого ты додумала то, чего нет. Жалеешь, что не осталась с отцом? – сделав шаг вперед, схватил ее за локоть и тряхнул, что было сил. Белоснежные локоны на миг взмыли в воздух, а потом с шлепком рухнули на грубую ткань куртки. Голубые глаза округлились, но наконец-то перестали шарить по двору, зафиксировавшись на мне

– Ты думаешь, что твоего отца не за что «убрать»? Думаешь, он не заслуживает этого? Нет, милая моя. Вращаясь в этой болотной грязи, невозможно остаться чистым. Думаешь, ты чиста? Нет, Кролик. Ты с нами. А теперь давай поговорим?

– Я не хочу! Ничего не хочу. Отвези меня домой!

– Здорово… – мое сердце рухнуло от того, что именно этот диалог я проигрывал каждый день, отправляясь на пробежку. Именно этот разговор я угадал, вплоть до ее горького вздоха. Находил нужные слова, аргументы.... Но теперь… Я был пуст. В груди ухнуло. – Отлично. А как же твое – навсегда, рядом и любовь до гроба? Как? Яна? Это просто слова? Просто скажи, что ты мне врала, и я отпущу тебя. Отвезу к отцу и больше никогда не появлюсь в городе. Но ты только скажи!

– Но он мой отец! – взвыла она.

– Ничего с твоим отцом не случится! – хрип вырвался из моей груди, образуя морозный клубок пара. – Если захочешь поговорить, я буду дома. Но запомни, пока ты мне не скажешь, что врала, за периметр этой территории не выйдешь. Ясно?

***

– Ну, почему????

Почти влетел в душевую кабину, матовое стекло задрожало, заполняя тишину ванной противным звуком. Почему я всегда оказываюсь прав? Почему? Я ненавижу людей. Ненавижу их слабости, грехи и жалость к самим себе. Ненавижу себя, потому что тоже человек, позволивший себе слабость. Стоило лишь на миг забыться, как снова наступил на те же грабли. Отчего-то решил, что она не такая. Что она видит меня настоящего! Я поверил. Подпустил…

Бинт намок и соскользнул с опухшего колена. Светлый кафель стал окрашиваться алым цветом. Но я не ощущал собственного тела. Оно было чужим, онемевшим, уязвленным. Не моим. Сжал кулак и, как обычно, стал пересчитывать шрамы, пытаясь успокоиться. Дыхание пропало. Остались только нервные всхлипы и жадное глотание горячего влажного воздуха. Прислонившись к ледяному кафелю, стал пальцами перебирать бугры на коже, рисуя в воображении воспоминания. В клубах пара стали всплывать картинки операций, выполненных мной за последние десять лет. Я помнил каждую передрягу до малейшей мелочи. Как только самые последние были пересчитаны, положил руку на правый бок, где был самый первый… Самый важный. Все, с чего и началось. Как только пальцы коснулись выпуклости, тело сжалось, легкие перестали раздуваться, набирая кислород, а грудь заныла от невыносимой боли воспоминаний....

Я всю жизнь иду, оглядываясь по сторонам. Нет, не назад, а по сторонам. Внимательно изучаю тех, кто справа и слева, разглядываю тех, кто впереди, абсолютно не обращая внимания на то, что сзади. Стараюсь идти в строю, плечо к плечу с людьми, с которыми свела судьба. Стараюсь слиться с толпой, не выделяясь на их фоне. Но, как только я расслабляюсь и позволяю себе прикрыть глаза, то мгновенно теряю простой путь, погрязая в болоте лжи, боли, крови и человеческой подлости. Судьба давно не баловала меня, подкидывая вновь и вновь испытания для собственной шкуры. Иногда останавливаюсь и думаю, что бы сделал, если начать все заново? Смог бы я пройти мимо тогда, девять лет назад?

Накинув халат, вышел из душа. От горячей воды кожа пылала, а внутри было холодно. Сердце делало медленные толчки, словно нехотя перекачивая кровь. Первое, что я увидел, открыв дверь кабинета – Янку. Она стояла у окна, нервно теребя занавеску. Слышала, что я вошел, но ничего не сказала, продолжая хранить молчание.

– Моя жизнь и до тебя напоминала «американские горки». Причем с самого детства. Не все выросли на перине. Я видел мать только по выходным, потому что остальное время был в интернате, где и познакомился с Пахой. Она работала по шестнадцать часов на машиностроительном заводе, приходя домой только чтобы поспать. Как только мой брат вернулся из армии, ей стало легче, и меня забрали из интерната, устроив в обыкновенную школу. Не нравится тебе мой характер? Трудно со мной договориться? А как мне быть мягким и послушным, когда меня пинают по почкам с самого окончания школы? Как мне оставаться улыбчивым мальчуганом? Как? Как спокойно хоронить близких? Как смотреть на два гроба с телами любимых и единственных? Ну, а после встречи с тобой, меня вообще выкинуло на «встречку»…

Яна

– Что? Так потрепала за полгода? – рассмеялась и тут же осеклась. Откуда этот смех? Прикусив губу, обернулась.

Олег стоял у противоположного окна и курил, выдыхая дым в едва открытое окно. Красивые длинные пальцы крепко сжимали черный фильтр. Он смотрел в окно. Точеный профиль, прямой нос, глубоко посаженные глаза, яркая линия скул, мягкие губы. Все было таким родным и настоящим. Рядом с ним мне было хорошо и спокойно. Хотелось разреветься и попросить все забыть. Не хотелось ни говорить, ни рыться в болоте боли и темноте воспоминаний. Видела, как его бровь нервно подергивается, а губы то и дело поджимаются.

– За полгода говоришь? – Олег обернулся, впившись в меня своим невыносимо острым взглядом.

По венам потекли реки боли. Его боли. Страх стал окутывать, лишая возможности двигаться, дышать, чувствовать. Его лицо растянулось в улыбке, а потом грудь стала трястись, и уже через мгновение кабинет заполнился хриплым смехом. Этот звук был настолько осязаемо тяжелым, казалось, что можно зачерпнуть ладонью, ощутив лед, переполнявший его. Вдруг он замолчал и опустил голову, сосредоточившись на тлеющем кончике сигареты. Что-то чужое, холодное появилось в его профиле. С влажных волос падали капли, глаза были чуть прищурены, а руки настолько напряжены, что даже через хлопок халата проступал рельеф мышц.

Только сейчас заметила расплывающееся пятно крови на светлом паркете. Тонкие струйки бежали по мускулистым икрам, оставляя отвратительные разводы. Но ему было все равно, он просто стоял, гоняя в голове какие-то мысли. Я не понимала, почему здесь? Почему, несмотря на нечаянно подслушанные слова, не могу заставить себя перестать трепетать и таять? Почему даже сейчас мне больно от одного его вида. Я так реально ощущаю боль в колене, будто это моя нога подстрелена. Подхватив аптечку с подоконника, подошла к Олегу. Едва притронувшись к его локтю, вздрогнула от резкого поворота головы.

Зажмурилась, боясь обжечься об гневные искры глаз, но застыла, прижимая к груди пластмассовый короб. Мне хотелось плакать. Просто сесть на пол и разрыдаться. То, что я видела, было нереальным. Абсолютно зеркальная поверхность зеленых глаз превратилась в мутную пропасть, на которой то и дело вспыхивали кадры его жизни, как в старом диафильме. Он то прищуривался, то медленно прикрывал веки, будто от боли. А мне хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этого. Я мечтала узнать его настоящего. А Олег постоянно отвечал, что единственной целью его жизни является моя безопасность. Теперь я понимаю, что мне стоило быть аккуратней с собственными желаниями, потому что они имеют свойство сбываться....

– Садись, нужно сделать перевязку! – хрип покинул пересохшее горло. Я отвернулась, чтобы разорвать зрительный контакт. Впервые поняла, что не уверена в собственной готовности узнать все, что захоронено в его душе. Олег затушил сигарету и стал быстро растирать кожу лица, пока она не покраснела. Затем сделал шаг назад и сел в кресло, откинув окровавленный подол халата. Мускулистая нога была почти полностью испачкана алыми подтеками. Достав бутылку с перекисью, стала смывать их быстрыми, рваными движениями. Старалась стереть следы его боли. Едва касаясь, водила марлевой салфеткой по коже, избегая посиневшую кожу вокруг раны. Олег не сводил с меня глаз, не подавая и признака боли. Он просто смотрел, потирая подбородок. Все его тело было расслаблено, только напряженный взгляд выдавал его. Он принимал мучительное решение.

– Мне было двадцать два, когда я решил пойти в армию. Так и не дождавшись диплома, прошел медкомиссию и отправился «сапоги топтать». Вбил себе в голову, что должен ощутить на собственной шкуре все оттенки жизни. Хотел превратиться в настоящего мужика. Мы хотели. Бояра тоже пошел служить, только его забрали в танкисты, перекинув на Кавказ, а меня отправили мерзнуть на Дальний Восток. Какими же мы были детьми! Боже! Нарисовали для себя идеальную картинку, затянув взгляды дымкой детских мечт и фантазий. На сигаретах, алкоголе, ужасах пишут предупреждение – восемнадцать плюс. Но кто сказал, что по достижению этого возраста ты становишься взрослым? Где этот ген, делающий паренька сильным и взрослым? Брехня… Но реальность долго не церемонилась со мной, оглушив по голове всем своим весом. Но собрался я довольно быстро, вернее, пришлось собраться. Будучи одиночкой, не мог себе позволить ни секунды слабости. Так началось мое взросление....

Олег замолчал. Боялась поднять глаза, чтобы не спугнуть. Несмотря на страх, любопытство оказалось сильнее. Это, как наваждение, когда человек становится для тебя всем: тем, кого ты ненавидишь, кого любишь и без кого жить не хочешь. Желание погрузиться в его мир становилось сильнее с каждым словом. Он быстро облизывал сохнущие губы и закрывал глаза ровно на три секунды. Но сейчас молчание явно затянулось. Я чуть подняла голову, чтобы понять, почему он замолчал. Двигалась медленно, лишь бы не спугнуть Олега. Сердце тихо билось, предвкушая возможность заглянуть за лёд его зеленых глаз. Хотелось притронуться к его прошлому, чтобы ощутить, что он реальный. Что здесь, рядом… Олег не сводил взгляда с пачки сигарет, оставленных на подоконнике, но потом перевел взгляд на начатую бутылку коньяка, миро ожидающую своей участи на журнальном столике. Нагнулся и наполнил два бокала – один до краев, а второй наполовину.

– Пей, – выхватив оставшийся обрезок бинта из моей руки, он вложил бокал и слегка сжал мои пальцы. Тепло пронеслось по телу, ударяя прямо в голову. – Пей…

Выдохнув, в один глоток протолкнула теплую жидкость внутрь. Горло сжалось в спазме, я открыла глаза и тут же ощутила мягкость его губ. Он прижался ко мне, закусив нижнюю зубами. Его глаза были плотно закрыты, глубокие лучики морщин расползлись вокруг глаз. Мне хотелось реветь от накатившей волны отчаяния и боли. Его боли. Тяжелые ладони легли на мои плечи. Горячее дыхание опьяняло. Долгий и такой извиняющийся поцелуй превратил меня в лужицу. Престала понимать, могла только чувствовать. Мой позвоночник превратился в ноющую цепь, звенья которой стреляли острой болью при каждом движении. Чуть пробежав языком по моим губам, он вновь отклонился, закинув голову на подголовник кресла, и одним махом осушил свой бокал, даже не поморщившись.

– Оставалось двадцать гребанных дней до дембеля. Двадцать! Мы считали минуты до того, как сможем скинуть опостылевшую форму и оказаться дома. Там, где до сих пор пахнет беззаботным детством, а не устойчивым запахом пота, от которого первое время постоянно тошнило. Тем летним вечером друзья уговорили меня смотаться в город. Я был единственным, кто никогда не нарушал правила. Период адаптации прошел довольно быстро. Мне иногда даже нравилось то ощущение полумертвого состояния, когда ты валился на скрипучую кровать и отрубался. Не было возможности ныть и плакать, потому что не было времени на всю эту глупость. Взрослел не только душой, но и телом. За два года мой организм показал то, что мог по-настоящему. Если ротный приказывал сделать сто отжиманий, то мне давали сто пятьдесят. Они быстро выделили меня, испытывая еще неокрепшую шкуру на прочность. Если честно, то я и сам знакомился с незнакомыми мне качествами до этого. Упорство, выносливость, спокойствие. Все это взошло, как осенний посев после схода снега. Меня никогда не обижали, а «деды» делились подгонами с воли. Все было даже хорошо.... А в тот вечер я расслабился. Дождавшись, пока старшие выпьют свои двести грамм спирта и уснут, мы перемахнули через забор, где нас уже ждала тачка. Впервые за два года я выпил пиво. Дешевое, пахнущее больше ослиной мочой, чем солодом, но казалось, что не было ничего вкуснее. Алкоголь быстро ударил в голову. Казалось, что все так и должно быть. Мы катались по городу, свистя по-летнему полуголым девчатам, разгуливающим по центру. Аромат свободы сыграл с нами злую шутку. Когда мы уже почти подъехали к части, брату сослуживца позвонили знакомые, предложив заехать, посмотреть новую тачку. Дети… Разве мальчишки могут проигнорировать возможность? Нет, благо гаражи находились в пяти минутах от части. Мы не могли отказаться, потому что за два года, проведенных взаперти, казалось, что жизнь рванула вперед, оставив нас за бортом. Когда мы подъехали, то увидели большую компанию пьяных парней, фотографирующихся на фоне черного глянца новенькой BMW. Она была прекрасна… Настолько прекрасна, что первое время я не обращал внимания на компанию, в которую попал.... Пока не услышал крик. Какой-то слабый, еле слышный вскрик, заставил обернуться. У гаражей- ракушек собралась компания. Как только…

***воспоминание…

– Кирь, что там происходит? – я ткнул друга в бок, привлекая к себе внимание парня.

– Забей, Олег. Нам уже пора возвращаться, не вмешивайся. Здесь через лес пять минут. Скоро рассвет. Пора. Если Михалыч нас поймает, то будет плохо! – Кирилл стал прощаться, обмениваясь рукопожатиями с новыми знакомыми.

– Ага… – но я не мог отвернуться. Хмель прошёл, а все мое внимание было сосредоточено на ярко-розовом пятне, маячившим между мужскими фигурами. Тусклый свет фар едва освещал укромный уголок, поэтому я стал продвигаться в ту сторону. Больше не слышал крика. Лишь изредка видел розовое пятно.

– Олег?

– Подожди. Я сейчас… – отмахнулся от друга, приближаясь к толпе. Оставался последний шаг, как я замер, осознав, что именно там происходит. Тело сжалось от накатившего приступа тошноты.

Толпа парней окружила девчушку, прижав ее к металлической стене гаража. Светлые волосы выбились из высокого конского хвоста, свисая небрежными прядями. Она закрывала лицо руками, сдерживая рвущийся крик страха и отчаяния. Розовое платье задралось, оголяя длинные ноги, на ногах были розовые кеды с мультяшными героями, разноцветные шнурки были развязаны, и валялись спутанным клубком в пыли. Один из парней подошел слишком близко, а я увидел в его руке нож. Сталь блеснула так ярко, будто сигнал. Девчонка вздрогнула и опустила руки. Красивое лицо с огромными голубыми глазами, ее губы были искусаны в кровь, тонкая струйка с которых стекала по подбородку. Она сотрясалась, смотря своему обидчику в глаза.

– Не трогайте, – шептала она, но никто не слышал, вернее, не хотел. Парень схватил ее за волосы и дернул к себе.

– Э! Парни. Вы чего? Она же совсем девчонка! – я растолкал толпу и оказался в окружении незнакомых парней. Руки машинально стали шарить по карманам. Но ничего. Я был гол, не было ничего, чем бы мог обороняться. Мозг стал трезветь, оценивая собственный импульс. Окружившие нас стали вытаскивать ножи. Блеск металла – единственное, что я мог видеть. Он сливался, превращаясь в монотонную вспышку. Только тогда я понял, что сделал. Но обратной дороги не было.

– Ты кто такой?

– Какая разница? Отпусти девчонку домой, ее мама заждалась.

– Да? – парень прижал ее к себе крепче, развернув ко мне спиной. Он поднял руку с ножом и, подцепив ткань платья, стал разрезать его, оголяя низ спины и ягодицы.

– Слушайте, это же бред какой-то. Что, в городе кончились телки?

– А, может, мне хочется чего-то новенького? Невинного? Маленького? – парень стал вдыхать аромат ее волос, не убирая нож, плотно прижимая лезвие к девичьей попке. Он взмахнул, и тонкая ткань упала на землю. – Или ты мне помешаешь?

– Отстань от нее, – злость стала душить меня. Девчонка не плакала, но было видно, как она сотрясается от рыданий. С каждым движением ее тела, острое лезвие рисовало рваную линию на ягодице. Кровь стекала по ногам, но она продолжала трястись, доставляя удовольствие этому подонку. Сделав прыжок, я схватил его за руку, которой он сжимал волосы и резко дернул. Девчонка повалилась на землю, прямо к моим ногам. – В гаражи!

Меня били, а я продолжал кричать и пытаться прикрыть ее.

– Олег! Олег! – Кирилл кричал, пытаясь прорваться сквозь толпу, окружившую нас.

***

– …это последнее, что я видел. Потом резкая боль заставила кричать. И слезы в последний раз катились из моих глаз. В тот момент я перестал ощущать себя ребенком, – Олег развязал пояс халата и чуть повернул корпус, показывая длинный и самый глубокий порез. – Он самый больной.

Олег не выдержал и, резко нагнувшись, схватил пачку сигарет, но, прежде чем закурить, приложился к горлышку бутылке.

– Очнулся я в больнице, прикованным наручниками к железной спинке кровати. Дело не смогли замять, переквалифицировали в «уголовку», потому что обидчик оказался сыном местной «шишки», требующей моей крови. С тех пор моя судьбы была определена. А потом, словно подарок судьбы, мне сделали предложение, от которого я не мог отказаться: либо стать тем, кем я стал, либо отправиться с позором в тюрьму, как дезертир…