И ничего под небом, кроме Бога…

 Сколько народной мудрости собрано в одной только этой легенде! Прочитав ее, можно понять, что предки наши всегда знали цену предательству, глубокому грехопадению. И намного яснее становятся события, происходящие сегодня в мире.

Так, если накладывать «духовную матрицу» этой легенды на историю новой Украины, можно увидеть и грех, и, хотелось бы верить, будущее ее покаяние. Ведь, отвергнув свои корни, братский нам народ пошел по пути соблазна, навязанного идеологией потребления Запада. Более того, он принял путь неонацизма и шовинизма – ужасной коричневой чумы. И мы знаем, чьей рукой подталкивалась Украина к губительному грехопадению, мы видим, чье «золото» льется из рога изобилия сейчас туда. И если только на прошлой неделе США выделило 800 миллионов долларов на «военную поддержку» Незалежной, то в общем счете эта сумма уже достигает миллиардов. Но наши предки хорошо представляли себе, чего стоит такое «богатство», дарованное искусителями. Ведь «превеликая бедность», увенчанная Верой в Бога – это и есть высший Дар. Это та схима, которую смог принять монах-отшельник, ставший избавителем от тяжких грехов. Именно этот Дар не могут принять сегодня некоторые наши соотечественники, искушенные чужим «золотом».

И, конечно, мы видим, в каком пьяном угаре – подобном тому, что описан в легенде – находится руководство нынешней Украины. Представители его восхваляют нацбатальоны, президент в новом видео «навеселе» показывает гражданам страны убранство его офиса. И все новые и новые средства нужны им, чтобы утолить свою жажду. В том числе и жажду плотскую и даже гомосексуальную, подобную той, в которой уличили недавно одного из главных украинских пропагандистов Алексея Арестовича. Ведь «пьяному море по колена».

Но, как говорится в русской-народной легенде, за грехом следует покаяние, а предвестником его часто становятся человеческие жертвы, подобные тем путникам, которых убивал разбойник. Этот блудный сын жаждал крови именно потому, что не мог найти путь искупления. Схожий процесс происходит сейчас и на Украине. Мы видим те бесчинства, что творят нацбатальоны над своим собственным народом в порыве ясного только им бешенства. Сотнями крестов усеяны улицы Мариуполя. Сам город превращен в руины. И сложно представить, сколько еще людей может быть убито по прихоти безбожников.

Однако тут повествование легенды и реальные события расходятся. Ведь если юноша не смог принять грязных денег, дарованных ему Дьяволом, то украинский неонацистский режим ежесекундно подпитывается средствами, идущими Запада. Словом, кто здесь выступает Змеем-искусителем, тоже говорить бессмысленно – все и так ясно.

Россию же наоборот пытаются всеми силами демонизировать, лишить хлеба насущного, оградить от всего мира. И, это важно отметить, Запад осознанно пытается сделать наш народ отшельником. Происходит это за всю историю уже не в первый раз. И мы должны выступить тем самым монахом-скитником, указавшим грешнику на путь искупления. Покаяние это, епитимья, как гласит легенда, может длиться десятки лет.

А чтобы избавиться от засилья нацистских идей на Украине, ненависти к русскому населению, может пройти еще больше времени. Но победа Добра над Злом рано или поздно случится. И, как было показано в легенде, полностью изжить грех можно только покинув бренный мир и представ на главном Суде перед Богом. Мы же теперь имеем возможность следить за ситуацией и видеть, насколько правы в своей мудрости были наши предки.

Встреча в госпитале

Незадолго до своего небольшого летнего путешествия по Таманскому полуострову я встретился со своим другом детства. Признаться, все, как мне казалось, шло к тому, что мы больше никогда вживую не свидимся и так и будем время от времени писать друг другу коротенькие письма с пожеланиями на дни рождения.

Но все изменилось довольно внезапно. Это было, надо полагать, в середине мая. Тогда он написал мне: «…Я сейчас нахожусь в Краснодаре, в военном госпитале. Начальство говорит, скоро можно будет принимать гостей в палате…» И буквально через пару дней я уже шел мимо сквера «Дружба» со сборником своих стихов в руках. «У меня все есть, повидаться бы главное…» – так давеча отвечал мне Р. на мой вопрос, нужно ли ему что-то. И вот на улице Постовой я уже ожидал первой встречи с другом за… восемь-девять лет? Я уже даже и не помнил, сколько времени прошло – так давно это было. На посту мне ответили, что встреч сегодня не намечается, да и на ближайшие дни тоже. Рядом стояла чья-то встревоженная жена, звонила своему мужу – тоже военному, разумеется. Она была в ярости. Оказывается, ей тоже до этого говорили, что сегодня можно посетить близких. В общем, ее можно было понять. Бог знает, чего натерпелась эта женщина за время ожидания мужа с войны. Получала ли она "похоронки" от украинских бандитов? Угрожал ли ей и ее семье в письмах кто-то из неонацистов?.. Одно понятно точно – она с нетерпением ждала минуты долгожданной встречи с любимым мужем. И все же «посещений сегодня не будет» – так нам сказали.

Я уже собирался уходить, как увидел в дверях поста Р. Он кричал мне, чтобы я вернулся. Из-за решетки проходной он печально сказал мне: «Ты прости меня, дружище, кто же знал, что так будет…» Я понимающе кивнул ему и передал сборник. Разочарованный, я шел обратно к Красной, чтобы оттуда отправиться на маршрутке домой. «А ведь совсем не изменился он…» – думал я про друга, – «Разве что, вырос сильно. Головы на две меня, наверное, выше».

Позже я получил от него сообщения. Он извинялся. Я пообещал ему приехать еще раз, если будет возможность.

Наша встреча состоялась только в конце мая. Р. написал мне во время Лихоносовской конференции. Мы договорились о встрече через два часа. Помню, как во время дискуссионной части я буквально выпорхнул из аудитории. Меня тогда остановили прямо возле двери.

– Куда же вы, мы только хотели поговорить о вашей работе, – обратился ко мне Сергей Куняев.

– Простите меня, пожалуйста. Сейчас из госпиталя выписывают моего друга, он военный. Единственная возможность свидеться перед его отправкой обратно… – тревожно ответил я.

– Понимаю! Ни дай Бог никому!.. И все действительно все понимали – совсем рядом оглушительно гремели сражения, борьба за право жить. А на войне смерть всегда рядом…

Приехал на Ставропольскую – запыхавшийся, раскрасневшийся от солнцепека. Вышел на остановке «Университет» и побрел к ближайшему перекрестку. Там мы с Р. и встретились. Он был уже здоров. Я предложил ему пройти в ближайшее кафе. Там мы разговорились.

Чего только ни хочется спросить у человека, только прибывшего с фронта. Для меня мой друг был примером мужества в тот момент. Ему было столько же, сколько и мне, но я сидел в пыльном городе, защищал научную статью, а он – защищал Родину. В окопах ли, в БМП. Там он был стрелком боевой машины.

Он рассказал мне и о своем ранении – во время обстрела осколок прилетел ему в спину. И как в Севастополе лечили его, делали операцию в первый раз. Как грохотали корабельные орудия каждую ночь в порту. Все это было для него совсем недавно, но, казалось, так душевно далëко. Он был слишком простым, как во времена нашего с ним детства. Никогда не унывал понапрасну. Вот и тогда, сидя там, в краснодарском кафе рядом со мной, он был предельно прост. Не было в его словах поддельного пафоса, канцеляризма. Обычный парень, такой же дальневосточник.

– Я служил на момент начала операции. У меня есть долг, присяга. Я поехал туда, потому что иначе не мог, – говорил он мне так же спокойно.

– А сейчас? Какие у тебя планы на жизнь? – восхищаясь, спрашивал я.

– Приеду к маме домой… Переучусь, стану учителем физкультуры…

Иногда на мои вопросы о положении дел "там" он отвечал: «Дружище, ты лучше расскажи мне о мирной жизни…» И я ему рассказывал.

Через пару часов, собравшись ехать до вокзала, мы пошли по Ставропольской в сторону Красной. Оказалось, что у друга моего есть пара дней отпускных. И я предложил ему:

– Слушай, Р., а давай ты у меня заночуешь эти несколько дней? Бог знает, будет ли еще когда-то такой же случай.

– А давай!.. – согласился он.

И через пару часов мы уже сидели у меня на кухне. Я продолжал спрашивать, а он – рассказывать. Больше всего мне запомнилось вот что. Как-то раз, ближе к утру, после трех часов обстрелов к их позициям подошла колонна украинских войск: два танка и пехота. Один их танк наши подорвали, другой подожгли. Человек сорок из украинского нацбатальона остались лежать там, в сырой земле. Почему же запомнился мне этот случай? Р. рассказывал это с такой отрешенностью, словно и не с ним все это происходило, будто он герой книги. Те же чувства настигали меня, когда он рассказывал, что несколько раз мимо их боевой машины пролетали снаряды ПТУРов. Почему же так спокоен был он? Быть может, по-другому просто нельзя было. Для меня то, что он делал – святой долг. И горе мне, в то время занятому чем-то иным. Пускай и зовут это дело, писательство, операцией внутри страны, в тылу, почему-то мне так почти не казалось. Хотя, быть может, в этом и заключается вся суть долга? Это отрешенность, стремление делать что-то во благо Родины, не предавая своим деяниям хоть какой-то значимости. Ведь всегда есть что-то большее за тобой, а ты – всего лишь малая часть общей картины. Сначала семья, потом Отчизна, потом Бог. А ты для себя так и не можешь решить ничего. Ни почему ты, ни зачем ты. Оно тебе и не нужно. Это мелочность, материализм. Ты давно оставил их позади. Ради жизни. Вот, что я видел в друге. Это была тяга к жизни, к миру. Он ни о чем не жалел. И когда уезжал уже, ожидая такси до вокзала, сказал мне: «Вы живите здесь, чтобы у вас все хорошо было…»

Запись, 1 мая 2020 года

Все чаще мимо меня вереницей проходят воспоминания. Разные воспоминания. Добрые, тоскливые, блеклые, яркие. Но, что бы ни привиделось мне в полусонной дремоте, или в ясном рассудке, становится необъяснимо грустно.

1

Помню, последним моим выступлением в «Рок баре» на Красной был один из февральских вечеров. На улице стоял непривычный для Краснодара мороз. Прохожие ежились, кутались в шарфы и теплые воротники.

В полседьмого я был уже там, сидел в самом конце зала. Немного припозднился в тот день, скажу честно. И вот начались выступления поэтов. Ярким фейерверком пролетали над залом слова выступающих. Я смиренно ждал своего выхода. И вот на сцену передо мной вышел мужчина. Он начал перечислять факты из своей жизни, изливать душу, говорить о наболевшем. Рассказал пару-тройку среднего пошива стихов. Но вот, что меня удивило: в конце своего выступления он сказал: «Скоро будет война…»

В тот же вечер я, возвращаясь домой, ехал в такси и долго думал над его словами. «Бред какой-то», – сетовал я, – «зачем пускать на сцену паникеров и истеричек?» А потом наступило 24 число. День, когда наш верховный главнокомандующий провозгласил начало СВО. И наш российский военный сапогом начал втаптывать коричневую чуму в грязь, давить ее гусеницами, жечь порохом.

И до сих вспоминаю я тот февральский вечер…

2

На момент презентации моей «Черно-белой книги» у меня уже был в «багаже» сборник «Спичечные человечки». Во многом – провальный. Такой скудный, прискорбный опыт порождал во мне много сомнений, страха перед неудачей. Ведь я был совсем еще незрелым поэтом. И это заставляло меня волноваться, судорожно готовиться ко дню презентации моего нового сборника. Час Икс постоянно откладывался из-за пандемии. Это очень сильно нагнетало обстановку. И вот этот долгожданный вечер наконец случился.

За окном кофейни на улице Гоголя жужжали, как трутни, трамваи. Я пытался собраться с мыслями.

Последние минуты перед выступлением. Половина минуты. Секунды. И я вышел на импровизированную сцену. Начал считать в уме людей, сидящих передо мной: один, два, три, четыре, пять, шесть… Шесть зрителей. Шесть человек, которые пришли этим пасмурным днем сюда.

Это было творческое поражение.

И можно было бы сломаться, сказать, мол, давайте посидим с вами, поговорим по-свойски. Но выступление шло полтора часа. Без поблажек. Такое, каким я его видел все эти долгих шесть месяцев. Так, как я и репетировал.

После этого мой издатель позвал меня в ресторан на Красной, где мы сели обсудить прошедший вечер. Он поздравил меня с состоявшейся презентацией долгожданного сборника. Я сидел и молчал. А душа моя скулила, как промокший под дождем маленький щенок. И все же я был рад, что время ожидания кончилось.

«Поэзия и судьба Отчизны неотрывно связаны друг с другом»

Лилиана Гречишникова: Читая твои стихотворения о природе невольно складывается впечатление, что ты рос в небольшой деревушке где-то вдали от города. Я угадала?

Даниил Диденко: На самом деле, то место, где я рос – это не деревня в привычном нам виде. Каждое лето родители отправляли меня из города помочь по хозяйству дедушке с бабушкой. Это был дачный участок на склоне Малого Хехцира размером в 20 соток. Это место – дачный кооператив «Нефтяник». Люди там жили и работали в теплые деньки, а зимой уже из-за морозов и большого количества снега уезжали в города. Природа там волшебная, тихая. Наш участок представлял собой своего рода «чашу», окруженную сопками. Как сейчас помню, выходишь за ворота, перешел через узкую дорогу – а за ней горный ручей льется, а еще немного дальше озеро тенистое, там лягушки квакают, водомерки узоры рисуют на воде. Левее от дороги колодец. И всюду деревья, старые сосны, которым даже представить трудно, сколько лет. У нас на участке стояли два дома, один в конце девяностых-начале нулевых построили родители. Второй дом деревянный, двухэтажный, с резными наличниками, балконом. Его построил мой дедушка. А все пространство вокруг – грядки да деревья плодовые, кустарники. Те места очень величественные. Побывав в двух противоположных точках нашей страны – Кубань и Дальний Восток – я понял, что таких красот у нас много. И это, конечно, отрадно для русского человека.

Л.Г.: Кто повлиял на твое становление как писателя? Может, был наставник или учитель?

Д.Д.: Моя любовь к литературе проявилась еще в Хабаровске, когда я учился в театральной школе. Там мы все учили действительно много поэзии и прозы. Потом весь это текст осмыслялся нами, прогонялся сотни раз на репетициях. Итогом этих трудов всегда становились постановки и спектакли.

Потом в возрасте 13 лет я с семьей перебрался на Кубань. Здесь, в Краснодаре, я увлекся именно написанием поэзии. Часто выступал на поэтических вечерах, оттачивал слог. Духовную же основу для своей будущей поэзии я обрел здесь, на факультете журналистики. У нас вообще многие поначалу относились с неприкрытым скептицизмом к идеям традиции, нравственного консерватизма. А я сидел, впитывал то, что мне казалось родным – русскую литературу, идеи наших философов. Впоследствии для меня духовным наставником стал Юрий Михайлович. Вообще, я на любом занятии пытаюсь быть внимательным, но на его лекциях, семинарах хочется получше вслушаться, что-то записать, прочитать впоследствии. Его идеи мне действительно близки.

Л.Г.: Как семья относится к твоему творчеству?

Д.Д.: Родители отнеслись положительно к моему увлечению поэзией. После театральной школы в Хабаровске это не казалось им чем-то удивительным. Мама постоянно пытается поддержать, хвалит, а отец может и пожурить. Он человек верующий, поэтому изначально незрелые мои мысли критиковал. Я же после такого пытался осмыслить, куда нужно двигаться, как писать, что читать. Ничего даром не прошло.

Л.Г.: А что на счет друзей? Поддерживают тебя?

Д.Д.: Друзьям всегда было интересно то, чем я занимаюсь: поэзия, мои выступления. Часто интересуются у меня, когда намечено следующее публичное чтение. Приходят, слушают, активно обсуждают со мной не только мои стихи, но и произведения других авторов, дают свою оценки. Это тоже сильно мотивирует писать дальше.

Л.Г.: Какую литературу ты читал раньше и что читаешь сейчас?

Д.Д.: Литературу вообще читать нужно всякую. Соответствует она вашим идеалам или нет. Это просто полезно для критического мышления. Раньше мог спокойно прочитать книгу В. Гиляровского «Москва и москвичи», а вслед за ним «Зримую тьму» У. Голдинга или «Процесс» Ф. Кафки. Сейчас большее предпочтение отдаю нашей литературе по духу. Последней книгой было произведение О. Бузины «Вурдалак Тарас Шевченко». Времени мало становится – учусь, работаю, пишу, выступаю – но все равно пытаюсь читать достаточно: публицистику, критику. Это К. Аксаков, Н. Гоголь, К. Победоносцев, М. Меньшиков, А. Толстой и многие другие наши замечательные писатели. В последние дни часто читаю древнерусскую литературу. Последним произведением была «Повесть о разорении Рязани Батыем». Мне в принципе близка литература той эпохи, в ней очень много лиризма.

Л.Г.: Есть кумиры или примеры для подражания?

Д.Д.: Конечно, я выделяю для себя авторов и их произведения, которые считаю образцом мысли, словесности. В духовном плане опираюсь на Н. Гоголя, Ф. Достоевского, их способность быть нашими современниками даже спустя столько времени. Это важно. Лиризм черпаю из древнерусской литературы, произведений С. Есенина, И. Бунина. Словом, у нас всегда были достойные люди, с которых можно брать пример.

Л.Г.: Кто из современных публицистов является твоим ориентиром?

Д.Д.: На данный момент я подписан на несколько интернет-ресурсов, на которых постоянно читаю публицистику. Это «Родная Кубань», «Царьград» и телеграмм-канал Платона Беседина. Выделить точный ориентир в творчестве среди современных авторов мне пока что трудно, каюсь. В основном пытаюсь опираться на классические образцы нашей литературы.

Л.Г.: В твоей недавней статье «Мне оба глаза долой, чтоб сегодняшнее не видать…» ты поднял проблему современной поэзии и лицемерных поэтов. Что скажешь на счет современной культуры в целом?

Д.Д.: Здесь я схожусь с мнением В. Распутина, которое он выразил в интервью «Прилавок культуры». Мы сталкиваемся с тем, что культура наша пребывает в каком-то непонятном лимбе. Да, финансирование есть, но что вы считаете культурой? Кто для вас является ее носителем? Сейчас мы видим, что многие из тех, кто находился у «кормушки» культуры, начали бездумно, а может и намеренно, «стрелять в спину» своей Родине, армии. А теперь представьте, что такие люди, как те, кого я описал в своей статье, есть в каждом городе, по всей стране. Им на откуп отдана наша культура. Эти «интеллигенты» не способны отличить транспарант от громкоговорителя. Много ли хорошего они смогут привнести в нашу литературу, например?

Недавно вот провел эксперимент после перебранки с одним из краснодарских авторов: взял начало его стихотворения и вставил в поисковую строку браузера. В итоге мне выпала уйма совпадений. На первом месте был старый видеоролик на одном из сайтов, название которого было один в один, как строки из того произведения. И при этом я не хочу сказать, что нельзя вдохновляться какими угодно произведениями. Нет, поверьте, если бы это было хотя бы подражание, я бы прошел мимо, спустил все на тормозах. Но это было именно слепое копирование. Вот понравился автору n-ный участок чужой речи, а он ее себе присвоил, пытается выдать за свои мысли. Это не нормально. И данный случай не единичен, таких полно, нужно просто внимательно посмотреть. Когда я пытался понять, чем такие процессы могут быть вызваны, я для себя нашел несколько причин. Одна из которых, например, следование навязанной Западом идеологии потребления. Творцы сегодня пытаются создавать не оригинальные произведения, а популярные. Не поэзию, а ее симулякры. Все идет, как по конвейеру, в массы. Отсюда столько гипербол, искусственных, резких для нашего разума определений. Все направлено на то, чтобы на автора обратили внимание. Отсюда следует и вторая причина указанных процессов – эгоцентризм. Все пытаются в этом ярком карнавале выделиться, сделать акцент на своей персоне. А гордыня творит страшные вещи с людьми.

Л.Г.: В Краснодаре достаточно часто проводятся поэтические вечера и «квартирники». На твой взгляд, какие основные ошибки допускают организаторы и чего не хватает таким мероприятиям в нашем городе?

Д.Д.: У наших квартирников, а точнее у их организаторов, часто бывают проблемы с честностью. Вот говорят они: «Мы, наше творческое сообщество, полностью аполитичны. Потому что в мире и так много ужасного происходит. Надо же слушателю хоть где-то расслабиться!» Да кто бы спорил, хорошо. Пусть так! Но почему вы тогда пускаете на сцену людей, у которых в стихах от силы два слова литературные, остальные – нецензурщина. Кому от этого станет легче? Зрителю? В иное время их бы там освистали, и опустел зал в тот же момент. Но нет. Это считается нормой почему-то. Другие просто читают публично максимально упадническую литературу, серую, порой суицидальную. Зачем такое уставшему слушателю? Ну, по мнению наших организаторов, что угодно будет лучше политики. Один из поэтов мне гордо рассказывал, как из-за его стихотворений одна девушка от избытка чувств порезала себе вены. Вот такого автора на квартирник пропустят, он выступит преспокойно, никто ему ничего не скажет. А вот попробуешь сейчас прочитать со сцены стихотворение в поддержку нашей армии, тут же уличат в излишней политичности. Такие проблемы действительно есть. И не только на квартирниках, а на мероприятиях рангом выше.

Л.Г.: А чего не хватает авторам?

Д.Д.: Как я уже упомянул, многим нашим авторам не хватает самобытности. Они пытаются зачем-то копировать друг друга. Иной раз находишься на квартирнике в роли зрителя, заслушаешься немного, отвлечешься и уже не понимаешь: сменился ли чтец, были ли у предыдущего автора разные стихи, или это было одно длинное произведение. Все кажется одинаковым. Такое чувство настигало не только меня. Часто мои знакомые признаются мне в этом после очередного мероприятия. Конечно, на фоне таких поэтов авторы со зрелыми стихотворениями явно выделяются. Их мало, но от самого факта их существования на душе становится спокойнее. Недавно, к примеру, на встрече Совета Молодых Литераторов Кубани я познакомился с талантливыми авторами. С одним из них – Агаси Ваниевым – после мероприятия мы очень долго обсуждали современную культуру, делились творчеством. Во многом наши мысли и идеи сошлись. Рад, что подобные встречи вообще возможны.

Л.Г.: Как связана политика и поэзия? Нужно ли автору через стихи транслировать свою точку зрения на происходящие в мире события?

Д.Д.: Поэзия и судьба Отчизны неотрывно связаны друг с другом. Что такое человек без Родины? Сегодня же наша «интеллигенция» пытается зачем-то сепарировать эти два понятия. Они говорят, что поэзия вне политики. Нет, это не так. Когда вы пишете о том, что происходит за окном в вашем дворе – это уже отражение внутренней политики. Да и, честно говоря, странно становится, когда одному человеку из творческого сообщества делают замечания за гражданскую позицию, а другой может спокойно поменять у себя фотографию в профиле на бело-сине-белый флаг, который используют противники России, и с этим поэтом все будут спокойно общаться. От такого лицемерия только плеваться хочется. А насчет трансляции своей точки зрения – это нормально. Это простое проявление человеческой субъективности.

Л.Г.: За последний год ты стремительно вырос как автор. С чем это связано?

Д.Д.: Трудно сказать наверняка, но был, видимо, начиная еще с 2017 года, выработан определенный опыт, отдельные творческие концепции. Сейчас же они все сошлись в одной точке. По правде говоря, последние месяца три я провел безрезультатно, как мне кажется. Писал в основном что-то невнятное. Мне виделось, что я потерял себя окончательно, как автор. С февраля этого года, после начала спецоперации на Украине, Россия воспрянула. Мы показали, что как прежде больше не будет. Вместе с тем что-то переменилось и в каждом из нас, люди поменялись. Кто-то озлобился, кто-то ближе стал духовно к Родине. Как видим, изменения затронули и меня.

Л.Г.: Помимо поэзии ты еще и отличный публицист! Скажи, что самому нравится больше: поэзия или публицистика?

Д.Д.: Мне кажется, у поэзии и публицистики схожая цель – вызвать у читателя определенные эмоции. С этой точки зрения, я равно уважаю и то, и другое. В моей душе нет какой-то коллизии, когда наступает выбор между написанием статей или стихотворения. В один день можно заняться и тем, и тем. И даже успеть намного больше.