Шаман

Почему к «Делу Нойда» были привлечены жандармы губернского жандармского управления39, а не мы – уголовные сыщики? Почему дом Нойда при обыске был перевёрнут кверху дном, словно жандармы нарочно уничтожали все относящиеся к делу улики?

Почему судебный следователь не захотел рассматривать в качестве подозреваемых никого, кроме Нойда? Почему он, зная, что «Дело Нойда» ведёт губернское жандармское управление, послал в Степановку филипповского сыщика? Так ли уж следствию были нужны эти спицы? Зная наши суды, можно быть уверенным в том, что инородца приговорили бы к каторге и без них, только на основе показаний свидетелей.

Почему все жители из деревни уехали, спалив её дотла? Мести кольского колдуна испугались или чего-то ещё?

И почему, в конце концов, все причастные к делу лица – судья, следователь, прокурор – так подозрительно одновременно переводятся по разным городам?

– Вы не поверите, но некоторыми из перечисленных вами вопросов я задавался в Степановке сам! – возбуждённый словами Кошко, сказал Пётр.

– Отчего же, поверю. Иначе ты не раскрыл бы это запутанное дело, не вышел бы на истинного убийцу детей.

Такие преступления, при которых все свидетели умышленно покрывают убийцу, общим сговором придерживаются единой легенды, умалчивают о любых важных обстоятельствах, расследовать невероятно тяжело, а если говорить точнее: невозможно. Дела, которые базируются исключительно на свидетельских показаниях, лишённые вещественных доказательств, невозможно расследовать, если все свидетельские показания единым умыслом искажены.

Поэтому тот факт, что тебе всё-таки удалось хитрыми оперативными путями собрать по Григорьевой обличающие сведения, доказать её вину и способствовать аресту, является сыскным триумфом, оперативным подвигом.

Когда мы с Филипповым называем тебя самым перспективным сыщиком, то отнюдь в этом не лукавим. Ты на самом деле уникальный малец. Бог наградил тебя большим даром как в наблюдательности, так и в искусстве построения сложных умственных конструкций.

Нойду и его семье невероятно повезло, что в Степановку послали именно тебя: одарённого сыскным талантом наглеца.

Пётр залился краской. Услышать такие слова от начальника московского сыска оказалось непросто.

– Аркадий Францевич, посмею список ваших вопросов по «Делу Нойда» дополнить ещё одним, невероятно важным, – тихо сказал он. – Почему об убийстве в Степановке молчат все петербуржские газеты? Самое громкое убийство последних лет словно нарочно скрывается от общественности. Нигде, ни в одной газете, даже самой захудалой, о нём не написано ни строчки. Вы должны понимать, как это странно.

Кошко положил свою ладонь на его правую ногу – простреленную – и ответил:

– Знаешь, сынок, ты полез глубже дозволенного. Вопрос этот выбрось из своей головы. И не вздумай его никому никогда задавать. Я тебя предупреждаю по-отцовски, по-человечески: больше в это дело лезть не смей. В противном случае ты накликаешь на себя беду самую лютую.

Намёк я тебе уже сделал. «Дело Нойда» казалось нам прежде уголовным ошибочно. Масса деталей указывает на то, что оно политическое, и курирует его директор департамента полиции. Переходить дорогу этому человеку я тебе не посоветую.

Иди домой – поешь, умойся и ложись спать. В любой час ожидай от меня вести по встрече с Моллериусом.

Только о СЛТ я приказываю тебе отныне рассуждать.

Глава 4

19 апреля 1908 года

Суббота

9 часов 15 минут

Санкт-Петербург

Софийская улица40, 11

Доходный дом Н. И. Львовой

Петра разбудил стук во входную дверь квартиры.

Привычным движением достав из ящика прикроватной тумбочки револьвер, он скользнул взглядом по циферблату лежащих на ней карманных часов и прошёл к двери.

На лестничной площадке стоял знакомый швейцар. Выглядел он взбудораженным.

– Пётр Васильевич, вас у крыльца ожидает начальник московской сыскной полиции по фамилии Кошко! – быстрым голосом выпалил он. – Он велел передать вам, чтобы вы приводили себя в порядок и выходили в гражданском костюме к половине десятого!

– Хорошо, передайте Его высокоблагородию, что я уже тороплюсь.

Швейцар побежал по лестнице вниз, а Пётр, проводив его взглядом, захлопнул дверь.

Пройдя на кухню, он быстро умылся, побрился, причесался и вернулся в комнату. Учитывая обстоятельства предыдущего дня, Кошко его ожидал перед встречей с Моллериусом, поэтому ему следовало одеться в дорогой гражданский костюм, специально для таких случаев купленный. Без колебаний одевшись в белую шёлковую рубашку, чёрный галстук, чёрные брюки, жилет, сюртук Пётр застегнул на поясе ремень со скрытной кобурой и засунул за спину свой револьвер.

В прихожей обувшись в лакированные ботинки, запахнув поверх сюртука чёрное полупальто, накинув на голову котелок, он быстро осмотрел себя в зеркале и прихватив портфель вышел на лестничную площадку. Появляться в такой одежде на улице ему доводилось очень редко, поэтому она буквально сверкала на нём своей новизной и наглаженностью.

Сбежав по лестнице вниз, он скорым шагом прошёл мимо швейцара, как всегда восседающего здесь за своим небольшим столом, и вышел на улицу. Тот проводил его взглядом полным уважения. Прекрасно зная, где квартирант служит и чем занимается, тот прогонял со двора местных хулиганов, обещая нажаловаться грозному полицейскому, живущему в его доме, который шутковать с ними уже никак не будет и всыплет им по полной.

Погода была пасмурной. Небо затянули серые облака, сквозь которые солнечный свет едва пробивался. Дождя не было, но тяжёлый воздух был наполнен густой сыростью.

На набережной стоял конный экипаж: большая добротная карета, запряжённая двумя лошадьми. Восседающий на козлах извозчик встретил появление Петра молча, с покорным ожиданием.

Пока Пётр замешкался на крыльце, не решаясь вот так с ходу приблизиться к экипажу, дверца кареты приоткрылась, и в ней показался Кошко. Требовательным жестом руки тот повелел ему садиться. Пётр быстро подошёл, поздоровался и уселся на мягкое сиденье слева от начальника. Портфель он аккуратно положил на свои колени, опасаясь помять свой дорогой наглаженный наряд.

– На Литейный, к дому Вагница, живо! – скомандовал Кошко извозчику, и карета немедленно затряслась по мостовой, увлекаемая лошадьми через Софийскую улицу на Московский проспект.

Кошко посмотрел в окно, оценивая скорость движения экипажа, взглянул на свои наручные часы и удовлетворённо кивнул головой:

– Минут за двадцать доедем. Моллериус ожидает нас в своей квартире ровно в десять.

– Прямо в квартире? – удивился Пётр.

– А где ещё. Он сейчас из своего жилья не вылезает, ждёт какого-нибудь назначения царского на новую должность.

– Здорово, что вам удалось договориться с ним о встрече уже этим утром. Передо мной, не будь вашей помощи, он наверняка бы заупрямился.

– Он и передо мной сперва упирался, пришлось настаивать, – недовольно пробурчал Кошко. – Мне тут возиться с ним некогда, у меня в Москве дел выше головы. Уже сегодня возвращаюсь скорым поездом.

Судя по раздражённому тону начальника, тот вчера имел с бывшим губернатором нелицеприятную беседу.

– Ты договорился бы с ним как раз быстрее, – сказал Кошко, подумав. – Ткнул бы ему в нос столыпинской доверенностью, и всё на этом.

Пётр хотел было сострить, но не решился, – перед такой важной встречей импульсивного начальника не следовало выводить из себя.

Когда карета свернула на набережную Фонтанки и затряслась в направлении здания министерства внутренних дел, Кошко откашлялся и, оторвавшись от окна, требовательно посмотрел на него.

– Ты по Моллериусу что-нибудь наковырял?

– Нет… – Пётр смутился.

– Мой тебе совет на будущее: перед подобными ключевыми встречами выясняй по личности людей всё: досконально, до последней детали в биографии. Во время разговора это делу поможет. Как ты едешь на встречу с человеком, ничего о нём не зная?

– Виноват, учту.

– Слушай внимательно, разгильдяй.

Моллериус Иван Петрович является тайным советником – чиновником третьего класса Табели о рангах. Обращаться к нему будешь «Ваше превосходительство». Ему сейчас пятьдесят шесть лет. Он родился в 1851-м году в семье потомственных дворян. Окончил петербуржский университет со степенью кандидата прав. Сначала служил в Министерстве юстиции, здесь, в Петербурге. Потом стал судебным следователем в Гродненской губернии. В 1889-м году был переведён в Сибирь, где получил должность правителя канцелярии иркутского генерал-губернатора. С февраля 1897-го по март 1905-го и с февраля 1906-го по ноябрь 1907-го дважды был иркутским губернатором. По неясным причинам в ноябре прошлого года покинул Иркутск и приехал жить сюда, в Петербург. Сейчас никем не служит, ждёт решения царя по своей участи.

– А почему он был иркутским губернатором дважды?

– Откуда я знаю. Между губернаторствами он весь 1905-й год провёл в Петербурге. В это время страна задыхалась дымом революционных беспорядков да разочарованием проигранной войны с Японией. Возможно, ему в Иркутске что-то угрожало.

– Ещё одна загадка на нашем пути, – раздражённо прошептал Пётр. – Что ни персонаж, так вечно какой-то мутью опутан…

Кошко внимательно посмотрел на его рассерженное лицо и улыбнулся.

– Вот это мы сегодня и попытаемся выяснить. Столыпин от нас потребовал, чтобы мути в «Деле о СЛТ» никакой не было.

Карета свернула с набережной Фонтанки на Семионовский мост, промчалась по Семионовской улице41, свернула на Литейный проспект и тут же остановилась.

– Дом Вагница, номер сорок по Литейному! Приехали, Ваше высокоблагородие! – раздался крик извозчика. – Домчались быстрее ветра!

Пётр сошёл на мостовую и, пока Кошко расплачивался с извозчиком, быстро осмотрелся. Доходный дом, в котором жил Моллериус, был четырёхэтажным кирпичным зданием, оштукатуренным и выкрашенным в жёлтую краску, снаружи довольно скромным. По центру фасада располагался проход во внутренний двор, слева от которого находилось парадное крыльцо. Судя по отделке здания, самым престижным этажом в нём был третий: окна квартир третьего этажа были отделаны снаружи чуть побогаче. Наверняка бывший губернатор арендовал квартиру именно на нём.

Поправляя на себе пальто, к Петру шагнул Кошко. Тот быстро, без интереса осмотрел фасад и повелительно подтолкнул его к крыльцу плечом:

– Идём, нечего тут рассматривать.

Дверь перед ними открыл пожилой швейцар.

– Доброе утро, господа, к кому изволили пожаловать? – учтиво поинтересовался он.

– К Его превосходительству господину Моллериусу, – ответил Кошко, всем своим видом показывая, что тратить время на разговоры со швейцаром он не намерен.

Тот поклонился и шагнул в сторону, освобождая путь.

За входной дверью их встретила унылая, ничем не примечательная парадная лестница. Слева перед ней стоял небольшой дубовый стол, за которым коротал время служитель дома. Чуть дальше располагалась дверь его каморки, слегка приоткрытая.

– Моллериусы живут на третьем этаже. Там будет единственная дверь, не ошибётесь. Мне проводить вас?

Кошко отрицательно мотнул головой и первым зашагал по ступеням наверх. Пётр поспешил следом. Он уже прикидывал в уме, насколько должна быть огромной квартира тайного советника, если она занимает собой весь третий этаж фасадной части дома. Внешняя скромность здания могла оказаться обманчивой: внутри него могли таиться роскошные квартиры.

Остановившись перед дверью Моллериуса, Кошко снял с себя пальто, котелок, требовательным взглядом повелевая Петру проделать то же самое, и, быстро осмотрев его дорогой костюм, явно удовлетворённый его видом, нажал на кнопку электрического звонка.

Дверь спустя полминуты приоткрыла молоденькая горничная, одетая в чистую опрятную одежду. Увидев двух мужчин в дорогих сюртуках, она обернулась и тоненьким голоском прокричала:

– Иван Петрович, к вам пожаловали двое господ!

– Впускай немедленно! – раздался издалека приглушённый мужской голос. – И поставь немедленно самовар!

Горничная распахнула высокую дверь во всю ширь и отступила в сторону. Дождавшись, когда гости войдут внутрь, она спешно закрыла дверь, учтиво взяла из их рук верхнюю одежду и повесила на позолоченную вешалку. Поклонившись, она засеменила в сторону кухни.

Пётр, оказавшись в огромной прихожей, быстрым цепким взглядом осмотрелся. Слева от него располагалась большая ванная комната, за ней кухня и комната прислуги. В стене перед ним на удалении друг от друга возвышались три плотно закрытые двери, ведущие в большие комнаты, окна которых выходили на Литейный. Справа за приоткрытыми широкими двойными дверями располагалась гостиная (голос хозяина квартиры раздался прежде оттуда). На полу лежал огромный ковёр, цены немыслимой. Стены прихожей были оклеены шёлковыми обоями золотистого цвета. На белом, окрашенном краской высоком потолке под две сажени, крепилась большая хрустальная электрическая люстра с множеством лампочек.

В подобных дорогих квартирах он прежде бывал, работая по убийствам и грабежам купцов, но всякий раз поражался их масштабом. Такая квартира, расположенная в доме на Литейном, на пять или шесть комнат, стоила до 100 арендных рублей в месяц. Позволить себе такое жильё могли единичные люди: зажиточные купцы или чиновники очень высокого ранга42.

За двойными дверями послышались шаги приближающегося человека, и через мгновения перед ними предстал бывший иркутский губернатор собственной персоной.

Моллериус был пожилым мужчиной среднего роста, худощавой комплекции, с утончённым благородным лицом, на котором располагались коротко остриженная борода с проседью и лихие усы. Его волосы на голове, чёрные, с проседью, с залысиной, коротко остриженные, блестели влажной укладкой в строгую причёску. Одет он был в чёрные отглаженные брюки и начищенный сюртук. Под сюртуком сверкала белизной шёлковая рубашка, стоячий воротник которой был стянут чёрным галстуком-бабочкой. На ногах лакированные туфли. По внешнему виду было видно, что к приёму гостей он подготовился.

– Ваше превосходительство, надворный советник Кошко Аркадий Францевич и губернский секретарь Суворов Пётр Васильевич имеют честь вас приветствовать! – громким голосом поздоровался Кошко.

– Моллериус Иван Петрович, – представился мужчина, приветственно кивнув головой.

Сыщики прошли в гостиную, куда их жестом руки тот пригласил.

Гостиная оказалась просторной. Её убранство было богатым: ковёр на полу, позолоченная мебель, шёлковые светло-зелёные обои. По центру располагался большой обеденный стол с восемью стульями, на котором стояла плетёная корзина со сладостями: печеньем, пряниками, конфетами. Дальше, возле трёх больших окон, выходящих на Литейный, занавешенных белыми шёлковыми тюлями, вокруг столика из белого мрамора стояли три огромных дорогих кресла. В стене справа возле входа в гостиную располагалась дверь, ведущая, по-видимому, в кабинет, сейчас плотно закрытая. Судя по всему, окна кабинета выходили во внутренний двор доходного дома.

Моллериус указал рукой на кресла:

– Присаживайтесь.

Пётр вслед за Кошко прошёл в освещённую уличным светом часть гостиной и занял по велению того второе кресло, расположенное к окнам спинкой. Кресло, в которое опустился губернатор, оказалось напротив них, лицом к центральному окну. Пётр отметил про себя тонкую смекалку начальника: они оба оказались в полутени, в то время как хозяин квартиры освещался пасмурным дневным светом, достаточным для того, чтобы можно было наблюдать подвижность его мимики.

В гостиную вбежала горничная, несущая в руках медный самовар, из которого валил густой пар. Она поставила его на обеденный стол и торопливо разлила по трём фарфоровым чашкам ароматный китайский чай. Расставив чашки по журнальному столику, она отбежала к обеденному столу и через мгновения вернулась с корзинкой со сладостями, которую аккуратно поставила по центру. Повелеваясь требовательному взгляду губернатора, она убежала в прихожую, по пути плотно закрыв за собой двери.

Моллериус пригубил чай, аккуратно поставил горячую чашку на блюдце и, приподняв голову, поочерёдно посмотрел на своих гостей, всем своим видом показывая, что готов их слушать.

Кошко тихонько откашлялся и полез в свой портфель, который принёс с собой (свой портфель Пётр поставил на пол возле себя). Поковырявшись в бумагах, которых там оказалось великое множество, он аккуратно извлёк вчетверо сложенный лист дорогой жёлтой бумаги, Петру уже знакомый. Расправив лист, он положил его на столик перед губернатором. Тот сопровождал всё это действо внимательным взглядом, своё письмо царю сразу опознав.

– Зачем вы написали это Императору седьмого марта сего года? – соблюдая деликатную интонацию, спросил Кошко.

– Это несколько бестактный вопрос, – сказал тот, к письму не прикасаясь. – Я написал Государю Императору, а не вам.

– Видите ли, Иван Петрович, Император вашим письмом заинтересовался и повелел Столыпину Петру Аркадьевичу все изложенные в нём сведения проверить. А Пётр Аркадьевич поручил это нам – сыщикам петербуржской и московской полиции. Только поэтому мы тут, у вас в гостях, смеем вас по нему беспокоить.

Моллериус вновь пригубил чай и внимательно посмотрел сначала на Петра, потом на Кошко.

– Вы хотите сказать, что расследованием займётся этот человек? Губернский секретарь? Невысокий сыскной чиновник?

Пётр побагровел от негодования, но Кошко успел пресечь его словесный выпад в защиту звёзд своих петлиц сверкающим испепеляющим взглядом, в котором буквально читался его яростный крик: «Молчать!!!»

– Этот губернский секретарь, Ваше превосходительство, – откашлявшись, тихо, но твёрдо произнёс он, – на данный момент времени является лучшим сыщиком империи. Не по возрасту, чинам и заслугам, а по своему внутреннему содержанию. Если мои слова вам покажутся высокопарными, немедленно позвоните начальнику сыскной полиции Санкт-Петербурга Филиппову Владимиру Гавриловичу, и он вам мои слова подтвердит.

Моллериус удивлённо осмотрел Петра, всё так же залитого краской, но уже от неожиданных лестных слов начальника, и произнёс:

– Хорошо, призываю вас считать, что я последних слов не произносил. Я не буду ничего проверять, я вам поверю. А вас, Пётр Васильевич, я призываю мои слова близко к сердцу не принимать. Вы должны понимать, что ваш чин более чем странен для подобного рода расследования. Вам сколько лет?

– Двадцать четыре года, – собравшись, твёрдо произнёс Пётр, прекрасно понимая, как это число звучит на самом деле невеликим.

Но Моллериус так не посчитал:

– Прекрасный возраст для начала карьеры. Если вы уже в таком возрасте заслужили подобных слов от начальников петербуржского и московского сысков, то примите моё искреннее вам уважение.

Моллериус вёл себя благородно, размеренно, ставил речь тщательно. Пётр помимо своей воли наполнился к нему симпатией. Даже обронив нелицеприятные слова, тот сумел удержать ситуацию под своим контролем. Чувствовалась его многолетняя губернаторская закалка.

– Так что вы хотите от меня узнать? – спросил тот, поглядывая поочерёдно то на Кошко, то на Петра.

– Что вас побудило написать Императору такое письмо? – спросил Кошко.

– Не что, а кто. Меня упросила написать данное письмо моя жена.

К такому неожиданному ответу оказался не готов даже Кошко. Судя по виду, он опешил, услышав его.

– Если не возражаете, я могу её сюда пригласить.

– Нет, не возражаем.

– Анастасия Петровна, просим вас к нам! – громко произнёс Моллериус, посмотрев на дверь, связывающую гостиную со смежной комнатой – вероятно, супружеской спальней, – расположенной чуть ближе двойных дверей, ведущих в прихожую.

За дверью раздались приглушённые звуки. Вскоре она распахнулась, и в комнату вошла статная женщина в сером шёлковом платье. Она выглядела лет на сорок, значительно моложе своего супруга. Она не была красавицей, но её лицо притягивало какой-то необычайной одухотворённостью, которая наполнила пространство комнаты лёгкими флюидами доброжелательности. Лицо Анастасии Петровны гипнотизировало, не оставляло к себе равнодушия.

Моллериус, Кошко и Пётр встали, приветствуя её. Коротко взмахнув рукой, пресекая суету вокруг своей персоны, она лёгким движением пододвинула к ним стул и аккуратно в него присела, внимательно разглядывая гостей.

Пётр успел отметить, что весь их разговор она из спальни не могла не слышать, поэтому решение начальника пригласить её сюда было правильным.

Кошко рассматривал её с удивлением и растерянностью, и душа Петра улыбнулась: начальник, собирая сведения по Моллериусу, тоже накосячил, забыв ознакомиться с личностью его жены, которая, как оказалось, к «Делу о СЛТ» имела прямое отношение. Для них обоих она была полной неожиданностью и загадкой.

– Анастасия Петровна, – улыбнувшись, произнёс Моллериус, – вот к чему привели ваши любопытства. – Нас пришли допрашивать два грозных сыщика, посланные самим премьер-министром. Я предупреждал вас, что добром это не закончится. Так скоро будем вещи собирать в тревожный чемоданчик.

Юмор у губернатора, судя по всему, присутствовал.

Та прикрыла губы ладонью, пряча от полицейских улыбку.

– Я прошу прошения, – учтиво, но с нотками настойчивости произнёс Кошко, – но мы хотели бы услышать от вас все обстоятельства по данному письму.

Моллериус тихонько откашлялся, поднялся из кресла, прошёл к обеденному столу, налил, зазвенев фарфором, в новую чашку чай и вернулся с ней. Аккуратно поставив её на блюдце перед женой, он глубоко сел в кресло и закинул нога на ногу, демонстрируя тем самым своё расположение к долгому разговору.

– Я написал письмо под уговорами Анастасии Петровны. Дело в том, что сам бы я никогда не решился на подобную авантюру. Сами поймите, в наше непростое время писать царю о подобных слухах непозволительно человеку моего статуса. Сведения по странным летающим телам достоверно не проверены, а говоря прямо, сомнительны. Какие там над Тунгуской могут летать светящиеся шары, я, например, человек образованный и трезвомыслящий, понять не могу. Но Анастасия Петровна – женщина с интуицией, с определённой степенью провидчества; я много раз в своей жизни убеждался, что мне следует её чувству доверять. Анастасия Петровна считает, что сведения эти очень важные, намного выше политики, и мы, как люди приличные, к судьбе страны ответственные, не имеем права о них умолчать. Вот таким образом, господа, я в итоге решился и взялся за перо. Мне, правда, показалось, что Государь его проигнорирует.

– Первоначально именно так и было, – сказал Кошко. – Император отнёсся к нему с улыбкой. Произвести расследование его уговорил Распутин. Он, кстати, приходил к вам сюда?

– Да, приходил. Но разговор у нас был коротким. Мне не совсем приятен этот человек, который, так скажем, не умеет вести себя воспитанно. Я был вынужден выставить его за дверь.

– Даже так?

– Я уважаю Государя Императора и поэтому не посмею сомневаться в его выборе, тем не менее не готов таких людей, как Распутин, терпеть в своём доме.

– Но про СЛТ вы ему что-то сказали…

– СЛТ? Что это за термин?

– Помилуйте, вы же его сами и придумали! СЛТ – Странные летающие тела!

– Ах, вот как! – Моллериус усмехнулся. – Как быстро эта история обрастает наукой! Уже и термин придуман!

– «Дело о СЛТ» чрезвычайной секретности, – твёрдо сказал Кошко. – Никакая наука им не занимается. В него посвящено всего несколько человек. Император потребовал расследования непубличного, предельно скрытного.

– Я его прекрасно понимаю.

– Так что вы сказали Распутину?

– У нас немножко нервный разговор вышел, предельно короткий, буквально двумя минутами. Да, я подтвердил достоверность изложенных в своём письме слухов. О СЛТ, позволю себе говорить вашим термином, действительно говорят жители сёл и деревень Иркутской губернии.

– Мы бы хотели подробностей…

– Мне дела не было до всяких небылиц, идущих из глубокой тайги, отдалённой от Иркутска на тысячу вёрст. Сами понимаете, это далеко, это невозможно быстро проверить, а посылать туда жандармов я посчитал верхом самодурства: у них и в Иркутске дел хватает. Губерния наводнена беглыми каторжниками, дезертирами, разбойниками, террористами-революционерами, просто ссыльными, за которыми нужен присмотр. Там жандармы задыхаются, у них не хватает ни сил, ни средств бороться со всем этим. Поэтому я долгое время просто пропускал эти слухи мимо своих ушей. Пока мне не сообщил о них надёжный человек, которого нельзя уличить в легкомыслии, – купец Черных.

– Купец Черных, – повторил Кошко, бросив пристальный взгляд на Петра, требуя от него эту ключевую фамилию запомнить.

– Этого человека я давно и хорошо знаю. Он трезвомыслящий коммерсант, хваткий, твёрдый, расчётливый, способный к критическому мышлению. Поэтому его сведения стоят тысяч других.

– И что он вам сообщил?