Поэтический нарцисс

Снежинка липнет на стекло

И от тепла рождает воду,

Выходит, увлажняя воздух,

Испариной на плоский лоб.

Ещё вчера – вчера! – шмели

У роз на берегу жужжали,

Сегодня мир безмерно жаль и

Срывает вздох сам вид земли.

Наблюдение

Я выйду на берег. Там пахнет солёной водой,

Там старые лодки стоят без дна

И смотрит одна золотая луна,

Как девушка с длинной гуляет косой.

Ступает неровно и где-то тоска

Запуталась в чёрных южных глазах.

Нагнувшись, цветок достаёт из песка,

Который прибила ночная гроза.

Отцветшая роза, когда-то она

Была не дурнее, а, может, красней,

Такая же полная сока-вина

На радость и краткую память людей.

Роза и фортепьяно

Так робко увядает роза, а как цвела,

А как её любили до потери

Сознания,

А кто б поверил,

Какой и для кого она вчера была.

Бедняжка роза!

Мне так жаль, что странно

Устроен мир,

Мне жаль тебя, и это фортепьяно,

Где ты распята, тоже жаль, пойми.

Я знаю, кажется за муку, чересчур

Ему тяжёлым мёртвый груз твой,

И пусть он внешне безразлично хмур,

Ему под клавишами очень грустно.

Бедняжка, роза! Как лоза,

Изящный высох стебель,

Лист увял, вот-вот возьмёт тебя отребье

В руки, испариной по лбу пройдёт его слеза.

Застолье

Я всё время спешу, я всё время в бою,

Я настолько в бою, что побед не ценю.

Запах сливок с вином

Над столом –

Торжества!

А уже опадает листва.

И уже горизонт, покраснев и заплыв,

Сыпет реденький снег

На поля и стволы.

Камин

I

На брови камина

Сползает лепнина,

Из чёрного дерева лоб –

Единственным глазом, горящим, глядит, как циклоп.

II

Немот он моих собеседник,

Когда устаю от людей,

Сидим мы вдвоём, как соседи

Пространств, нам приятных, и дней.

III

И только камин этот старый –

Единственно ясно ему,

Кого мои страшные чары

Не взяли и губят саму.

IV

Как розы, лепнина»

На брови камина

Сползает; квадратная голова,

С горящими рядом и ждущие жара потеют дрова.

V

Как жутко – я стала изгоем

Со списком нескромным побед!

Касаюсь угля кочергой я

И вижу сомнительный свет.

Круг

Частенько в жизненном антракте

Я мыслю о природе смерти.

И верьте мне или не верьте –

Я часто сомневаюсь в факте.

Мне видится, что с жизнью спаян

Любой, не суть, которой выси,

И, будто даже умирая,

Он остаётся в разном смысле.

Всё в той же жиже и обличье

Его несёт горящий круг

И тем он лишь от нас отличен,

Что не протягивает рук.

О публике, пишущем, о неврозах

Ты рвёшься из кожи – а Им смешно,

Когда бы ты знал, что Они – неправда.

Как Фауст у колбы, поправив оправу,

Ты смотришь в небо – а там темно.

Ты хочешь искусства и веришь в искусство?

Поэты – законодатели вкуса.

Ты должен привить элегантность смертным –

Под страхом шипения, брыканий, смерти.

Ночной этюд

Утёс обнажил грудь,

Луна припадает к ней в поцелуе.

Фонтанные брызнули струи,

Легли на траву и кору.

Бокалы теперь пусты,

Мир тонет во мглистой пастели,

И бес на краю постели

Глядит на меня с высоты.

«Вставай!» – говорит.

«Он ждёт!» – говорит.

«Пропади – до зари, до зари!..»

Посвящение другу

Великое вдохновлено вещами.

Когда склонюсь я в суд к Господнему плечу,

Я вспомню о тебе, мой друг, я обещаю.

Он будет знать, что ты мне был не чужд.

Я расскажу, как я тебя любила,

Что с торса твоего – мой Эпикур в саду,

Как я спасла тебя и погубила,

Как мы встречали красную звезду.

Я расскажу, как час бывал мне редок,

Когда я думала, что не тобой дышу.

О том, как ты один меня не предал –

Я обязательно об этом расскажу.

Когда в саду я свой нашла приют

Когда в саду я свой нашла приют,

Там, за забором, гуляли люди.

Меня спросил мой чёрт: «Ты их не любишь?»

А я, смеясь, отметила: «Люблю!»

Он помолчал. «Но ты утомлена?»

«Утомлена. Мне незнакомо счастье

Присутствия, но я влюбляюсь часто.

В иных, как во глоток вина.

Как в кипарис, как в тень,

Которую глазами жадно

Веду я по плите прохладной,

О смерти чьей мой грустный день».

Казнь

У плахи, где цветут оливы,

Стоял голубоглазый вор.

Вор молодой был и красивый,

Судить такого – это вздор.

Шумело море, было жарко,

И очертание серпа

На небе дополняло кару,

Которую ждала толпа.

Из облачного балдахина

Струился свет на горизонт.

Мужчины улыбались длинно,

А женщины молчали зло.

На перроне

Сегодня утром по перрону бежала дама

Средних лет,

В зелёной шляпе с чемоданом –

И от него по тёмным плитам тянулся след.

Она несла письмо в кармане,

Там было много о любви.

Она махнула ручкой маме –

И дунула на край земли.

Ей написали, ждут и жаждут,

Она неслась, чтоб жажду всю

Прийти и утолить однажды,

Немедля всю, неважно, чью.

Она бежала страшно, громко,

И тонких игл-каблуков

Был слышен на перроне цокот

Среди куряк и поездов.

Готовая в любые дали,

Она бежала с мыслью: «Ждёт!»

Увы, её нигде не ждали.

Кто ж думал, что она придёт?

* * *

Жизнь справедлива по природе

И, как мать, тревожно любит нас.

В нужный час всё в жизни происходит

И не происходит – в нужный час.

И, хотя ей скорби не простим мы,

Даже скорбь её душе нужна.

Приближает к счастью пилигримов

Чаша слёз, испитая до дна.

Чуждость

Мне к лицу моя классическая чуждость

Вашим мнениям, и видит Бог,

То, что вам во мне сегодня чуждо,

Он себе бы прикарманить мог.

Я пошла подобия подальше,

Как подобие, я комплимент Творцу.

Мне чужды намерения ваши –

Только ваша чуждость мне к лицу.

Ночь в соборе

Летали демоны под куполом собора,

Впадали, бедные, в молитвенный экстаз.

Им не хотелось утром ни возвращаться в город,

Ни (даже больше) – возвращаться в нас.

Они молили там, чтоб с утром обождали,

Особенно рыдал красивый демон-Страсть,

Он плакал и просил: «О Боже, мы в печали!

Не дайте, я прошу, сильнее нам упасть!

О Боже, я прошу – мы просим! – пощадите,

Пусть дольше длится ночь, здесь тихо и светло.

Здесь хрупкая Венера и с ней гигант-Юпитер

Протягивают луч, как хлеб, рабам в окно».

Но Бог не принимал до сердца эти драмы,

Его не убеждал молитвенный их пыл,

И каждый раз красивый демон самый

Им к самой страшной девке послан был.

Чиновник

Вы что, влюбились?

Лицо глупей, чем обычно.

Держите спину, одеты прилично

И всё, что могли, забыли.

А вас о многом просили!

От вас ждали справок и ждали отчёт,

И тысяча дел поступала ещё –

А вы им: «Да?» – говорили.

Пока вас просили, где вы бродили?

Какое-такое щупали счастье?

С кем были, по розам ходили

И кто вас просил: «Ты – возвращайся!»

Куда спешили, куда бежали,

Какие ждали вас поезда,

Когда за рассеянность вас проклинали,

А вы виновато: «Да?»

Вы больше не айсберг среди льдин,

Вы вежливы. «Да?» – и не допытаться,

У вас раньше галстук был один,

А я насчитала теперь пятнадцатый.

Да точно влюбились!

Печёт, терзает!

К вам все по делам, а вы: «Да?» –

И смотрите глупо на зависть.

Конечно, начальник! Досель

Вы, кстати, не так уж блистали.

На прошлого шефа вы шили досье –

Нашили, его паковали.

Теперь управляете сам вы,

И надо сказать, управляемы вы.

Вы любите деньги и славу,

Но видно, вас гложут не только они.

Чудак вы, чудак! Доберусь я до вас!

Уж я-то добьюсь, что сегодня надо!

Вхожу.

– Что, простите? В который час?

– В семнадцать. Я жду у парадной!

Таня

Ну не смотрите так! Вы мне не по душе.

Смотрите так… на Таню.

Она мила и возраст нежен (уже),

А главное – у Тани воспитанье.

Она таких, как я, не знает слов

И не бывает в клубах нехороших,

И важно, что она узрит лицо

За вашей чистой рожей.

Вы будете любим навечно, весь,

Пусть даже чувством неумелым

За то, что вы как будто есть.

А, впрочем, вам, за что, не будет дела.

Ей незнакома лень и отдаленно – грусть,

Порок один всего, она ранима,

Но как она трагична (я клянусь!)

В пуловере и юбке из денима.

Она родит детей,

Она сготовит ужин,

Вы будете за ней

Всегда: любим и нужен.

Такой-то шанс в гнилой-то этот век!

Бегите звать её скорей на танец.

Я вижу вас насквозь, и вам не человек –

Вам нужно только Таню.

Любовь у пальм

Так пыльно, пыльно. Помнишь, здесь

Когда-то были страсть и спесь?

Когда-то здесь светило солнце,

Ты помнишь это, помнишь, солнце?

Была красива и глупа любовь у роз, любовь у пальм,

Ты здесь рождён и здесь упал.

Здесь были тёмные холмы, а там

Спала развязно Красота.

Но вихрь горячо не спал, и, веселея,

Он кружева приподнимал на ненасытной женской шее.

Здесь были ночи и цветы, и свет, и тени.

И только ты один теперь, как отраженье.

Ты стар, но ясных глаз не прячешь,

Ты смел и смотрят на тебя.

Красив – и, будь одет богаче,

Ты был бы в слугах короля.

Ты приносил цветы бы в залы

И к белой припадал руке.

И много фрейлин бы терзались

Тоской по этому слуге.

Но беден ты и стар уже,

И никому не знать, увы,

Какой огонь в твоей душе,

Как, может быть, несчастен ты.

Тяжёлый грошик утром ранним

С таким же в связке зазвенит –

Тебе княгиня их протянет,

Она тебя вообразит,

Возникнет прошлый юный путник

В её бедовой голове,

И на низине глаз беспутных

Заблещет благородный свет.

Когда в окно звезда глядит

Когда в окно звезда глядит

И призрачности мир покорен,

Тогда колышутся, как в море,

Воспоминания в груди.

Я не прошу великих чуд

И не ищу, как жить, закона,

И мне не больно, а спокойно,

Когда рукой тушу свечу.

Во мне схоронены навек

Мои конфликты и пристрастья,

И многочисленные счастья –

Где был тот самый человек?

Не знаю. Есть предмет мечты,

Но ты ведь сам поставил точку,

Сказав, что ненавидишь ночь ту,

Когда мы перешли на «ты».

Этика Средневековья

Я тебе признаю́сь, что не ставлю в грош

Ни чужие чувства, ни чужую ложь.

Хочешь страсть – найдёшь,

Правду или видимость,

А не сможешь – так можно ж просто выдумать.

Разве упрекнут чистоты педанты

За грехи твои, если грех по Данте?

У глубоких вод ночью тёмной, жаркой

Разве обвинят за грехи Петрарки?

А когда не так, не осудят тоже,

Надо в дом пускать, чтоб к другим быть вхожим.

У ворот церквей днём глядеть на дев,

Ночью – на других, но уже раздев.

От одной брести до другой таверны

И писать стихи про тоску и верность.

Это вроде как мудрых неизбежность –

Жить, как все живут, просто верить в нежность.

Честная танцовщица

«Мне нравится это!» – сказала она, сухо смотря на колье.

Шёл снег и бурлил, как в огромном котле,

У чёрных домов; бури жуткие были.

«Мне нравится это!» – его и купили.

Она примеряла, она восхищалась

Дарителем; не столько, конечно же, как обещала,

Но всё-таки честно и смачно,

За что-то ведь было заплачено.

Она танцевала, она напевала,

И в длинном широком окне

Как будто не тучи стояли, а скалы

При старой Луне.

Под утро шумела метель,

Когда уходила она, брела в темноте

И смотрела на тех,

Кто тоже стоял на черте.

Она проходила у стен, где счастливо кто-нибудь жил,

Капризничал вволю,

Как стыдно позволить,

И выкрасил в тёмный узор витражи.

Дойдя до моста, постояла она,

Холодные зимние ветры подули.

Мир снова упал в темноту.

Ей крикнули: «Инна?» Она развернулась

И быстро ушла по мосту.

Байкальское

О милый Бог, ну как порог

Мне этот не переступить?

Как не прийти к нему опять,

К берёзам тем и ивам тем,

Как бросить верить и понять,

Что всё исчезло в темноте?

Розы в синих спальнях

Последние увяли розы

В горшках на тумбах синих спален.

Скажи мне, друг, ведь ты не мыслишь,

Что возраст

Так материален?

Ведь человек не этот цвет,

Он не угаснет в сути, так ведь?

Он не созреет, будто злаки,

Не потемнеет с ходом лет?

Я умоляю, согласись,

Но ты смеёшься с каждым словом!

Я ссорюсь с ней во всех основах –

Ты видишь, я не знаю жизнь!

Со всем известным на земле,

Не принимая ровным счётом

Ни праздности и ни работы

В непостоянных двадцать лет.

Страх одиночества

Не раз я в людях замечала

Одну коварную черту:

Любя на край кого попало,

Мы упускаем красоту.

Боясь удела одиноких,

Мы ждём не тех, не с теми спим,

Не тем читаем утром Блока,

Не с теми улетаем в Рим,

А после признаём устало:

Любовь прошла, как вздорный сон.

Мы любим тех, кого попало,

И пропускаем свой вагон.

Патетика

Я не твоя, другая. И ты, как мне нужен, не был таким.

Ты рассуждаешь в других категориях,

Мы одинаковы только в горе,

Но – далеки.

Однако весна, расцветшая царственно,

Свела нас вместе, смеялась долго.

Что это? Подтверждение Дарвина?

Доказательство Бога?

Я ухожу, ты уезжаешь,

И в этой вопиющей разности,

Я всё равно тебе не чужая,

До радости.

То обменяемся вдруг приветами,

То случайно встретимся на югах

В большой гостиной среди букетов

С слезой в глазах.

В Сорренто!

Если вдруг ты решил положить конец –

В Сорренто!

И борец ли ты, не борец!

Если ты решил возродиться –

В Сорренто,

Веселиться, влюбиться,

Пуститься в пляс,

Утонуть в глубине незнакомых глаз!

Если ты решил умереть –

В Сорренто!

Где моря и лестниц в праздничном солнце медь.

Умереть шутя, умереть на день,

Прихватить бинокль, костюм надеть,

И идти по улице, и смотреть,

Как расцвёл цветок и стоит в жаре.

Как глядит цветок – утомлён,

Тяжело в жаре, но, как ты, влюблён.

И сплетёт любовь, золотая спица,

Ночь, как вещь, тебе,

И завяжет ленту –

Если вдруг решил ошибиться,

В Сорренто, в Сорренто, Сорренто!

Там не связан ты, как узлом, никем,

Никаким понятием не нагруженный,

Чёрт придёт к тебе – но не в пиджаке,

А в прекрасном кружеве.

О, какой потом будет сладкий сон!

Глубина типического момента.

Чёрт, клянусь, красив, да, красив и он

В Сорренто.

Чувство

Что ты такой, как все, дурак,

Мне было всё равно.

Я подарила много так,

А где теперь оно?

Где нежность первая и шум

Печальных быстрых волн?

Я не жалею, не прошу,

Не вспомню ничего.

И, возвращаясь поутру

С тяжёлой головой,

Я встречу, но не разберу

Прекрасный образ твой.

И потому тревожно мне

На сердце всё сильней.

Так щепки не горят в огне,

Как чувства у людей.

Созерцатели

Когда меня не понимают,

Я выдыхаю облегчённо,

Я знаю, можно жить и дальше,

Не ошибаясь в новом дне,

Пока посредственностей стая

Плюётся желчью увлечённо

И мои собственные счастья взахлёб доказывает мне.

Благодарность

Каким бы ни был текст сырым, плохим,

Как ни был бы он пресен, глуп и сух,

Ты говорил всегда: «Хорошие стихи!»

Насколько правильным был этот лживый суд.

Я знала лучше всех, что этот отклик – ложь,

Но это ложь друзей и мудрецов.

Ты не хвалил отнюдь, ты говорил, что ждёшь,

Так нежа семя будущих стихов.

Ты призывал меня послушать моря шум

И утреннюю песню соловья.

Сегодня посмотри! Сегодня я пишу

И с каждым днём сильней люблю тебя.

Шаткость

Как танцор, танцующий до упаду,

Пока на землю не рухнул мёртвым,

Ты сказал: «Уходи! Мне ничего не надо!

Я ставлю точку!» – (она мной стёрта).

«Я не хочу ни ждать и ни видеть,

И знай, что если тебе угодно,

Я почти готов тебя ненавидеть.

Не смог в любви – в ненависти буду твёрдым!»

Я соглашаюсь. Иду, собираю вещи

И всё-таки спрашиваю, стоя у двери:

«Друг, а тебе ведь, по-моему, жить нечем.

И мне, если ты в меня больше не веришь.

Уйти – я уйду! К кому ведь найдётся,

Но перед разрывом подумай твёрдо.

Если нам встретиться не придётся –

Зачем тогда эта ревность и гордость?»

Молчишь, ни слова не отвечаешь,

Секунда – и всё уже точно в прошлом!

За руку меня виновато хватаешь.

«Погорячился… опять». «Я тоже».

Печаль

Когда печально за окном

И ты опять обижен всеми,

Лечись развратом и вином

По поэтической системе.

Лезь без разбора и стыда

В чужие души и постели,

Из отупевших от труда

Будь научаемым в веселье.

Люби красавиц и актрис,

Но знай своим талантам цену –

Когда они зовут на бис,

Надменно уходи со сцены.

Будь совершенным, Аполлон,

А не обязанным и верным.

Ты будешь быстро сокрушён,

Став символом их нищей веры.

Рождение объяснения

«Любимая! Милая! Моя хорошая!

Я из кожи – а вы всё строже.

Я же, если угодно, в омут брошусь,

Самым изысканным варваром сам себя уничтожу.

Какое б ни выбрали пламя – сгорю, как пленник,

Всё перечеркнув, всё опрокинув.

Мне ни наград не надо, ни денег –

С вами минуту, весь мир покинув.

Ваша пытка смертельна. Кто ни придёт – понимает,

Как я безбожно помешан, как страшно маюсь.

Ваша душа ведь вечно где-то блуждает –

Сколько мучаюсь, всё не поймаю.

Чувство выточу в мысли, как на бумаге!

Видимо, это проклятие, с кем ни увижусь,

Всегда говорю, что вы – безупречный ангел,

Такого не может быть в нашей печальной жизни!» –

Думали вы, пламя свечи терзая

Взглядом мальчишеским, в нерешимости.

Я вас спросила: «Кофе?» А вы сказали: «Я занят!

Минуту, пожалуйста!» – в нерушимости.

Творение Любви из эфира

Надменно скинув пальто,

Не скрываешь любопытный взгляд,

Всё, как всегда. Я для тебя – экспонат,

Ты для меня – никто,

Но Банальность Случая не пугает.

Может, даже случая-подлеца,

Когда твоё сердце убеждено, что знает

Детали очередного «конца».

«Конец» будет коротким разрывом,

Может, даже без слов,

Только жестом – точно таким же наплывом

Страстей, из которого вышла Любовь,

Как первое проявление жизни,

Пошла и всё перед ней померкло,

А Бог с сожалением и укоризной

Влюблённым смотрелся в зеркало.

Его одолевали тоска и грусть,

Голову сплющивали тиски,

Он смотрелся в зеркало, как я смотрюсь,

И, как я, пальцами тёр виски.

Он знал, творения не вернуть,

Оно посмеялось и убежало,

И будет теперь за грудью грудь

Прокалывать ядовитым жалом.

Он сотворил её из эфира –

Любовь, длинноволосую Деву,

Дал ей голос, слова и лиру,

А она погубила Адама и Еву.

И Бог пожалел за своё творение мир,

Хотел обратить в исходное вещество,

Но как увидел милое существо,

Так до сих его не вернул в эфир.

Странник в сердце

У нас сегодня завтрак на траве,

И мне всё нравится: Париж, тепло.

И через облака, как иногда, через стекло

В знамение преображен обыкновенный свет.

Упала роза ниц, в пруду отражена,

Наполнен влагой листовой сосуд.

Ты предлагаешь мне вина,

И, будто роза та, ты смотришь в – от же пруд.

Ты сломан, как она, такой же злой рукой,

Дух увядания к твоим губам склонён,

Ты счастлив для меня, как мог любой другой,

Как будто мы не гости, мир не сон.

Ты просишь о любви, но вечно одинок

Мой странник в сердце, ищущий приют.

Он снова сбился с ног,

Но тишина в ответ – он не был принят тут.

Очередное

Ты больше лжёшь, чем любишь,

Но я не против – лги!

Господь нас сотворил из плоти,

И человек рождается нагим.

Я лгу сама,

Абсурдно спорить с тем, что старше нас –

Любовь и грех. И ангелы влюблялись,

И до сих пор вопрос, что есть успех.

Успешны, кто ушли, успешны, кто остались?

Какому солнцу верить, к какому пасть ключу,

Пить воду алчно, где страх, где охладелость?

Я отгорела – я не хочу,

Ты просишь объяснить –

тебе какое дело?

Луг

Она была глупа и молода,

Ей был к лицу каприз.

На ней любовников стада,

Как на лугу, паслись.

Она ходила по утрам

Пить кофе на Тверской

И у окна по вечерам

Ждала друзей с тоской.

Когда заглянет кто-нибудь,

Наивна страсть была.

И, обнажив развязно грудь,

Она потом спала.

Мы

Мне холодно в толпе,

Мне видеть тяжело,

Как мертвецы, качаясь на столбе,

Играют прахом на живом.

К ним столько глаз обращено

И много так ножей

В руках, чтобы держать вино

И чьё-то неглиже.

Мне иногда до слёз смешны

Желания людей.

Когда есть первый дух весны

И роза у камней,

Зачем смотреть в глубокий гроб,

Зачем на плаху лезть?

И до, и после – хоть потоп,

Мы есть, пока мы есть.

Не вспомнят, выбросят, клянусь,

Нас вехи и века.

Но мы с тобой живём, пока

В нас не иссякли честь и грусть.

* * *

Я вижу взрослых и детей,

Мужчин и женщин.

Чем больше вижу я людей –

Хотелось меньше б.

Палеолит

Пещера ночью снилась мне

У чёрных ног горы скалистой,

И в ней охотник мускулистый

Писал медведей на стене.

Как статуя, он крепким был

И мыслью не обезображен.

Став доброй частью пейзажа,

Он пейзаж не оживил.

Тем пейзаж прекрасней был.

Он прорисовывал черты,

Едва прикрытый грубой шкурой,

И плеч его архитектура –

Буквально крайность красоты.

Одиночество в Италии

И опять ужасным хором

С осуждением и хмуро

На меня глядят фигуры

Одинокого собора.

Приюти меня, скитальца,

В день веселья или скуки!

Сердце рвётся нитью в пяльца

Рукодельницы-разлуки.

Час ещё – совсем порвётся

И узором глупым станет.

Ангел в небе засмеётся

Если только не устанет.

Открывание двери

Здесь раскинулся старый сад,

Здесь трава шелестит и растёт виноград.

Здесь совсем никого, тишина и покой –

Здесь опять мечта завладеет тобой.

Ты на ночь соберёшь всех подруг и друзей,

Будто снова, как раньше, ты любишь людей.

Ты захочешь опять, как когда-то давно,

Целовать, танцевать, слушать вальс, пить вино.

А к утру, когда все разбредутся друзья,

Ты найдёшь, как давно, что растратил себя.

К чашке горького кофе рванётся рука,

А на небе луна и плывут облака.

Как красив, ты рассудишь, насколько богат,

Как любил всех подряд и смотрел на закат,