Добудь Победу, солдат!

– Разгадают, – сказал сержант, сталкивая лодку в воду, – но время потеряют. Время работает на нас. Сядешь впереди, если близко ствол, отталкивайся.

Он встал на корме и греб веслом, и лодка вскоре вошла в тень, под деревья и теперь они взяли курс на север, вдоль берега, и Загвоздин оглядывался, а Ольга всматривалась в темноту, и, если приближался ствол, вытягивала обе руки и мягко отталкивалась. Так лучше, когда нужно что-то делать, подумала девушка, так время идет быстрее. Прошло более получаса и, когда она в очередной раз оглянулась, Загвоздин сказал негромко:

– За нами чисто. Полпути прошли.

Он направил лодку глубже в тень, и там было уже мельче, и он опускал весло и толкал плоскодонку вперед, иногда отталкивался рукой от стволов деревьев. Потом он перестал грести, и лодка замедлила ход и Загвоздин, сложив руки у рта, крикнул два раза, подражая крику совы. Они подождали и вскоре услышали ответный крик, и Николай Парфеныч сказал:

– Чердынский. – Он оттолкнул лодку от дерева и взял в руки весло. – Все наши живы. Все на месте.

Как можно передать криком птицы столько информации, удивилась Ольга. Мне еще предстоит многому научиться. Я быстро схватываю и я быстро научусь. Не очень-то хочется быть обузой, когда у нас такая сложная работа.

Они причалили к островку, и разведчики встретили их, вытянули лодку и Чердынский подал руку Ольге.

– Прошу вас, сеньорита, добро пожаловать на наш необитаемый остров! – потом он протянул руку Загвоздину и, когда тот спрыгнул с лодки на землю, сказал то, что давно хотел сказать, еще в Сталинграде, но никак не мог, не было случая или что-то другое мешало ему. – Рад тебя видеть, сержантино! – сказал Чердынский, – если б ты знал, как я рад тебя видеть, сержантино!

Пока Николай Парфеныч вытряхивал из вещмешка телогрейки и раздавал ребятам, Саватеев уже достал сухой паек и что-то жевал. Телогреек было всего три, больше в вещмешок не поместилось, и Ольга хотела отдать Камалу свою, но он отказался, накинул немецкий китель, который сбросил Чердынский. Они присели на поваленный ствол с краю, и он ел галеты и запивал сержантским чаем, а она сидела рядом и просто смотрела на него. Тебе надо подкрепиться, сказала она, ребята съедят всю тушенку, такие они голодные. Я не голоден, сказал Камал, я много не ем в поиске, натощак лучше работается. Потом он закурил, и выпускал дым вниз, в землю и разведчики курили также, и Георгий вспомнил про пленного и сказал, что надо бы и фашиста покормить, но Чердынский возразил – кляп вытащим, начнет орать, и нас обнаружат. Немецкий полковник сидел, не двигаясь, опустив голову. Все это время он послушно выполнял все, что ему приказывали, и все привыкли к нему, как к тени, и даже жалели, хотя он и был причиной всех этих событий.

Загвоздин сложил пустые вещмешки в один, потом пошел в лодку, достал радиостанцию и поставил ее на скамью. В мешок из-под нее он вложил документы из портфеля «Делегата», обернутые непромокаемой пленкой, которые дал ему Арбенов и тоже положил туда же. После этого он подошел к ним, и Ольга подвинулась теснее к Камалу, и сержант присел на край бревна. Она сидела между ними и слушала их разговор.

– Что думаешь насчет проводника? – спросил Арбенов.

– Надежный, – сказал сержант, – если его и взяли, я уверен, он нас не выдал. И партизаны сделают все как надо.

– Когда вышли в эфир?

– По графику, в двадцать ноль-ноль.

– Сейчас двадцать два пятьдесят шесть, – сказал Арбенов, – через четыре минуты время сигнала. Код сигнала помнишь? – спросил он Ольгу, и когда она кивнула в ответ, сказал, – пора, начинаем.

Они поднялись и подошли к лодке, и Ольга перешагнула через борт и села на скамью на корме. Она раскрыла радиостанцию и, настраиваясь на частоту, смотрела на Арбенова. Он подошел и сел рядом, сказал, глядя на светящийся циферблат часов – Начинай! – и она передала сигнал, повторив его трижды. Когда она выключила рацию, он взял ее двумя руками и осторожно опустил в воду за кормой, так, чтобы не было всплеска. Он вытер руки о китель, придвинулся к Ольге, взял ее ладонь и пожал. Она положила голову на его плечо, и он повернул чуть-чуть голову, чтобы щекой коснуться ее волос, и почувствовал, как от их запаха остановилось дыхание. Она устроила голову поудобней, и он прижался щекой к ее голове, и подумал, что хорошо бы летом, на закате, сидеть вдвоем у моря и смотреть, как солнце, готовясь упасть в воду, становится немного приплюснутым снизу и багряно-оранжевым, а внутри оно красное, и по воде бегут золотые искорки. И чтобы ее голова также, как и сейчас, лежала на его плече, и можно было бы чуть повернуть голову, чтобы вдохнуть запах ее золотистых на концах волос. Вдохнуть его вместе с запахом моря, и запахом тины на берегу, и нагретые солнцем камни еще держат солнечное тепло и тоже источают едва уловимый запах. И если сидеть неподвижно, и если повезет, то можно увидеть, как садятся на воду розовые, длинноногие фламинго, и важно вышагивают по отмели. А на закате их крылья оранжевые, но это не каждый может увидеть. И чтобы не было войны, и не надо бояться, что в нее может попасть шальная пуля, или пуля снайпера.

Они пошли к мосту вдоль берега, получился небольшой крюк, но так было безопасней и время еще позволяло. Когда приблизились к мосту так, что можно было на нем различить фигуры двух часовых и огонек сигареты в руках у одного из них, всем нестерпимо захотелось курить, и Санька сказал шепотом:

– Дерьмо их сигареты против нашей махорки! – и кто-то ткнул его в бок. Загвоздин вытащил весло из воды и присел, а остальные подгребали руками, чтобы лодка не потеряла хода. Старшина Арбенов сидел на носу лодки и перед ним на скамье сидели плечом к плечу Ольга с Георгием, и сзади них Чердынский стоял на коленях, а за ним Санька. На дне лодки перед Загвоздиным лежал, свернувшись калачом, «язык». Арбенов оглянулся и, прикинув расстояние до моста, сказал:

– Прибавь чуть-чуть хода! – и разведчики стали грести быстрей, а Загвоздин приготовился и опустил весло в воду.

Слева грохнула граната, заставив всех вздрогнуть, за ней еще одна, и часовые на мосту бросились туда, а командир медлил. На берегу вспыхнула перестрелка, и слышны были частые гранатные разрывы и громкие крики, и только когда с правого берега по мосту пробежала в ту сторону цепочка солдат, старшина приказал громким шепотом – Вперед! – и Николай Парфеныч, встав, начал грести, остальные помогали руками. Лодка набрала скорость, и когда проскочили мост и вышли на чистую воду, Парфеныч, приговаривая – Давай, давай, ребята! – направил ее вправо, ближе к берегу. Когда отошли достаточно далеко от протоки, звуки стрельбы стали удаляться и вскоре стихли, и каждый подумал, удалось ли уйти партизанам или все полегли?

Шли, прижимаясь к берегу, держа лодку в тени прибрежных зарослей, и поднявшийся ветерок шелестел камышом, скрадывая плеск весла. Они причалили к берегу и Чердынский спросил, почему остановились, ведь до северного берега озера еще далеко, и Арбенов ответил, что там, наверняка, их ждет засада. Они сошли на берег и старшина объяснил задачу:

– Пойдете втроем. В полукилометре отсюда небольшая деревня без названия, по крайней мере, на карте она никак не обозначена, посмотришь, что и как, но в деревню не заходи. Если все нормально, оставишь там Александра. Дойди до линии и жди нас, а Георгия отправь сюда.

Арбенов с Ольгой вернулись в лодку, а сержант Загвоздин остался на берегу в охранении. Они сели на скамью на корме, и она спросила, сколько у них времени? Он посмотрел на часы и ответил, что тридцать минут у них есть, может быть, чуть больше.

Чуть слышно шелестел ветер в камышах, и над высотой 32,8 на западном берегу озера показалась луна, осветив гладь воды, но тут же спряталась за угрожающе черной тучей. Неясное предчувствие зародилось в груди Камала, где-то под сердцем, но он решил, что нет причин для беспокойства. Так всегда бывает в конце операции перед последним рывком. Ты все время в напряжении и это напряжение, накопившись, рождает тревогу. Ты все просчитал, и ты обязан переиграть противника, чего бы это ни стоило. Потому что ты должен вывести группу, а в твоей группе теперь твоя сероглазая девочка, и это все равно, беспокоишься ли ты в большей степени о ней, чем о других. У тебя были плохие предчувствия перед операцией, и они не оправдались, и план не полетел к чертям, хотя и пришлось импровизировать. И это хорошо, что Чердынский снял Хохенштауфа, тот мог бы просчитать твои действия. Он дьявольски хитер и умен. Все равно ты должен действовать на пределе возможностей, как будто он продолжает играть против тебя. Особенно теперь, когда рядом с тобой твоя длинноглазая девочка, ты должен думать и действовать на пределе, нет, за пределом своих возможностей. Своих способностей, поправил он себя. Потому что способности и возможности – это разный вещи. Взаимосвязанные, но достаточно разные. Он обнял Ольгу за плечи и понял, что она ждала этого, потому что теснее прижалась к нему и, просунув руку под кителем, обняла его за талию.

– Это озеро, – сказала она, – оно большое. Оно похоже на Байкал? Ты помнишь, ты обещал, что мы поедем на Байкал?

– Байкал, это как море, – он прижался губами к ее волосам. – Конечно, я помню. Но сначала я повезу тебя на Каспий. – Он увидел, как глаза ее загорелись счастьем, и он нашел ее губы и прижался к ним губами, впитывая этот счастливый свет, и загоняя вглубь то нехорошее предчувствие, которое зародилось в груди несколько мгновений назад.

– Здорово, – сказала Ольга, – это так здорово! Я никогда не была на море. Что мы там будем делать?

– Мы возьмем лодку в рыбацком поселке, нет, мы возьмем баркас с мощным мотором, но который работает тихо, почти бесшумно. Я знаю, у кого есть такой баркас. Мы возьмем с собой только воду, соль и хлеб, и снаряжение. Без воды в море надолго уходить нельзя.

– А мы пойдем надолго?

– Да, на несколько дней, – сказал он, – мы выйдем рано утром, это будет в мае, и мы выйдем в открытое море, и тебе будет немного страшно, потому что когда вокруг только вода, и ты понимаешь значение слова вокруг, тогда становится немного страшно. Но тебе нечего бояться, ведь я буду с тобой. Мы возьмем с собой морских червей, – сказал Камал и она спросила:

– А разве бывают морские черви?

– Да, но они не похожи на дождевых, и я научу тебя ловить кефаль. Наша кефаль не такая крупная, как черноморская, но она вкуснее. Когда я подведу пойманную рыбу к борту баркаса, ты возьмешь большой сачок и будешь ждать. И когда из воды покажется голова кефали, ты подведешь под нее сачок, и мы вместе поднимем ее на борт. Потом я поведу баркас к бухточке, о которой мало кто знает, она прячется за камышом и с моря ее не видно, и мы сойдем на берег и я покажу тебе лощинку, в которой в мае цветут тюльпаны, красные и желтые. Лепестки их быстро облетают, но если ты захочешь, мы нарвем две большие охапки, красные и желтые отдельно, и на следующее утро мы будем ходить по палубе баркаса, как будто он застлан красно-желтым ковром. Потом, если захочешь, ты можешь поспать или почитать книгу под тентом, а я разведу костер и буду ждать, пока дрова сгорят и получатся угли и приготовлю прутья. Потом я испеку кефаль на прутьях и разбужу тебя, и мы пообедаем, в бухте всегда теплая вода и мы будем плавать, и доставать со дна ракушки.

– Я могу сделать из ракушек шкатулку, – сказала Ольга, – и в ней можно хранить всякую мелочь. Ну, то, что не очень нужно, или наоборот, то что приятно хранить. А потом?

– Мы дождемся вечера и пойдем на Тюленьи острова, это час ходу от бухты.

– Там живут тюлени? Я никогда не видела живых тюленей!

– Нет, они приходят туда только зимой, и там у них появляются детеныши.

– Как жаль, но может быть, там будет хоть один тюлень? Как ты думаешь?

– Может быть, – сказал он, – но в мае они злые и могут покусать. У них очень острые зубы и они иногда нападают на людей. Острова эти голые, камни и песок, но ночью там красиво. Когда садится солнце, там красиво, и солнце, прежде чем упасть в воду, становится немного приплюснутым снизу, как будто боится холодной воды. Ночью мы отойдем от берега, я знаю место, куда заходит на ночь осетр, и ты узнаешь, что такое ночная рыбная охота. Ты будешь держать большой фонарь, и на его свет станут выплывать из впадины на дне осетры. А я буду держать наготове острогу и выберу не самого большого, я знаю, какого нужно выбирать. И когда я точно рассчитаю, я ударю острогой, она будет привязана к моему запястью тонкой и прочной бечевой. Это делается на тот случай, если осетр крупный, и он может сорвать охотника в воду.

– Но наш осетр не сорвет тебя в воду? – испугалась Ольга, и он успокоил ее.

– Нет, наш осетр будет небольшой, и я с ним справлюсь, а ты уйдешь в каюту, там, на корме есть небольшая каюта, потому что я не захочу, чтобы ты видела, что будет дальше. И потом, мы ведь будем весь день на ногах, и тебе нужно будет отдохнуть.

– А что будет потом, когда ты сделаешь то, что делают с осетром, и когда я отдохну. Я очень быстро отдыхаю.

– Потом мы сделаем с тобой икру, – сказал он, улыбнувшись, – в эмалированном ведре. Сначала мы застелем его марлей и потом выложим икру и накормим ее солью. – Она удивилась его словам, но ничего не сказала. – Мы дадим ей немного соли, чтобы икра была малосольной, потом мы соберем края марли и подвесим ее так, чтобы сок стекал в воду. Если ты посветишь фонарем, то увидишь, как там, куда стекает сок, соберется стая мелких рыбешек, а потом со дна поднимутся большие, черные бычки.

– Мне всегда было интересно, почему их так называют, – сказала она, – потому что они большие?

– Нет, они не настолько большие, просто у них головы похожи на бычьи.

– Да? – удивилась Ольга, – не очень-то просто представить рыбу с бычьей головой, но если ты так говоришь, значит это правда. – Она вдруг подумала, что сказала глупость, потому что он улыбнулся, и с досады потерла пальцами кончик носа, и тогда он засмеялся и поцеловал ее в лоб и опять вдохнул ее запах. Он посмотрел на часы и прислушался, и она спросила:

– Что, уже время? Ребята еще не вернулись… – он ничего не ответил, и она сказала, – ты знаешь, в нашем гастрономе до войны продавали черную икру на развес. Она была в таких небольших деревянных бочонках. Но почему-то мне никогда не хотелось ее попробовать. А сейчас очень хочется. Мы ведь попробуем нашу икру?

– Конечно, я разбужу тебя рано утром, когда уже будет готов чай.

– Сержантский чай, – сказала она, – только ты разбудишь меня раньше, и я сама заварю сержантский чай, меня Николай Парфеныч научил. Нужно насыпать заварку в кипящий чайник и подождать, пока поднимется шапка, и сразу снять с огня и подождать немного, пять-шесть минут. Лучше десять, но если не терпится, то можно и шесть.

– Хорошо, я разбужу тебя пораньше и нарежу хлеб толстыми ломтями, пока ты будешь заваривать чай. Потом мы будем класть икру на хлеб, и она будет растекаться, потому что она свежая и в ней еще остался сок, и хлеб пропитается, и сок будет капать снизу. Это очень вкусно, когда чай крепкий и сладкий, а икра малосольная и еще не отдала свой запах. И когда капли сока падают в кружку с горячим чаем, то аромат получается изумительный, он едва уловимый и его не с чем сравнить, но тебе очень понравится.

Вдруг камыши у самой лодки раздвинулись, и вышел Загвоздин. Арбенов поднялся и прошел в нос лодки и сержант сказал:

– Георгий вернулся, доложил, что Чердынский пробил тропу. Тронемся, помолясь?

– Да, выдвигаемся, – сказал Арбенов и подал руку подошедшей Ольге и, когда она сошла на берег, столкнул лодку в воду. Лодка отплыла, и ее развернуло течением, и она исчезла за камышами.

Глава 18

Майор Хохенштауф не стал задерживаться у командира саперного батальона и попросил найти ему место, где можно было бы отдохнуть. Его привели в пустующую хату, покинутую хозяевами, а может быть – их выселили, или просто расстреляли, и Раупах приготовил ему постель на широкой лавке, придвинул к изголовью табурет и поставил на него початую бутылку водки. Глоток спиртного не помешает, решил граф, чувствуя, как голова наливается тяжестью, видимо, лекарство, введенное доктором, уже перестало действовать. Все-таки, день сложился напряженный, и сказывалась усталость, к тому же в ране начала болезненно пульсировать кровь, и нужно было отдохнуть. Он прилег, достал из внутреннего кармана плоскую, металлическую фляжку и сделал два больших глотка. Хорошая фляжка, легкая и вместительная. Все-таки сейчас лучше выпить коньяка, он расширяет сосуды, – решил Хохенштауф и не стал сопротивляться дремоте, только подумал, засыпая:

– Где же он все-таки проявится, этот чертов Ястреб? В том, что он проявится и именно этой ночью, сомнения не было. Это озеро выгнуто полумесяцем и от его северной оконечности до линии окопов рукой подать. Это совсем рядом и у меня под рукой саперы этого гауптмана и, в случае чего, я успею, если там начнется заварушка. И все-таки, подумал граф, проваливаясь в сон, надо было там усилить пост и поставить одного из снайперов.

Хохенштауф проснулся от топота сапог, когда в хату вбежал посыльный и сразу поднялся, как будто и не спал, глотнул водки прямо из горлышка бутылки и вышел во двор. Раупах уже был за рулем и ждал его, а на заднем сиденье сидели два снайпера, которых он успел привезти. Они поехали прямиком через поле в ту сторону, откуда доносилась стрельба и через несколько минут были уже у линии передовых окопов. В траншее, в которую они спрыгнули, им встретился лейтенант с перевязанной головой, и от него они узнали, что группа русских вырезала часовых и прорвалась через их позиции. Их было человек двадцать, никак не меньше, заверил лейтенант, забросали нас гранатами и ушли. Я приказал открыть огонь из всех имеющихся средств, докладывал этот вояка, и они залегли в воронке метрах в ста отсюда. Если бы ты узнал, – подумал Хохенштауф, слушая доклад офицера, – что их всего пять или шесть человек, интересно, умер бы ты от стыда или придумал бы себе достойное оправдание. И это еще большая удача, что их каким-то образом заметили.

– Огонь не прекращать! И установите дополнительно пять-шесть крупнокалиберных пулеметов, – приказал он лейтенанту, и подумал, что чутье не обмануло его, и его решение ночевать в этой забытой богом деревушке было обусловлено именно этим. Но даже с таким обостренным чутьем невозможно было предугадать, что Ястреб пойдет на прорыв именно здесь. В самом неподходящем для этого месте. Я должен был проанализировать то, что мне подсказывало шестое чувство, но не сделал этого. Те два глотка коньяка были лишними.

Со стороны русских позиций открыли ответный ружейно-пулеметный огонь, и посылать солдат, чтобы взять диверсантов, сейчас не имело смысла. Не дойдут, залягут на полпути, а потом вернутся, подумал граф, пехота есть пехота. Его спец-команда осталась у болота, и он признался себе, что это было непростительной ошибкой. Шансов отбить оберста Лайтера почти не было, но и живым отдавать его русским было нельзя, и Хохенштауф, связавшись с артиллеристами, приказал накрыть этот участок как можно более плотным огнем. Потом он показал снайперам, где им занять позиции и проинструктировал их.

Глава 19

Старшина Арбенов осторожно выглянул из воронки и прикинул расстояние до своих позиций, выходило метров восемьдесят, но надо взять с запасом. Пусть будет сто метров, хотя сто многовато. Но лучше взять с запасом. Он оглянулся на своих товарищей, на их усталые, грязные лица и подумал, что поиск выдался не из легких, но ведь «Делегата» все-таки взяли, и, самое главное, обошлось без потерь, и длинноглазая девочка рядом и в ее глазах нет страха. Тревога и сосредоточенность, но страха в ее длинных и серых глазах нет. Сосредоточенность и надежда. Потому что она надеется на тебя, старшина, и ты должен все рассчитать до секунды.

Пора, решил старшина, доставая ракетницу. У артиллеристов есть координаты этой немецкой батареи, которая лупит по нам, по выражению Александра, как по пионерскому барабану, и эти наши данные оказались верными. Когда взлетит ракета на той стороне, снаряды уже будут в казенниках, и две секунды на выполнение команды. Расстояние от нашей батареи до передовой, скорость снаряда, время долёта – получается двенадцать секунд. Если они накроют эту чертову батарею, то у нас будет секунд восемь, девять, чтобы добежать до своих траншей.

Старшина выпустил вверх красную ракету и выбрался из воронки. Прополз несколько метров до соседней, в которой укрылись Чердынский с Саватеевым и «Делегатом», и объяснил задачу. Когда он уполз обратно, Санька сказал Чердынскому:

– Давай шлепнем эту суку, все равно документы-то у нас!

– Нельзя! – ответил Чердынский, – получится, что мы зря сидели в болоте и шастали по их тылам. Он ткнул пальцем в грудь Саньки. – А с ним тебе орден обеспечен! А без него даже на медаль не рассчитывай! Да и какой смысл, командир все рассчитал, и тут осталось-то – один суворовский бросок!

Саватеев пихнул «Делегата» сапогом в зад и выругался:

– Сука морковная! Намучился с ним я! Кляп ему уже ни к чему, пусть орет, если хочет! – и вытащил портянку изо рта пленного.

Разведчики приготовились к броску и ждали команды, и когда Арбенов выпустил в небо две зеленые ракеты, каждый мысленно повел отсчет. Через тридцать секунд на той, на нашей стороне, должна взлететь зеленая ракеты и тогда останется двенадцать секунд до броска. Потом еще десять секунд и мы дома, сказал Санька. Да, сказал Чердынский, и это, между прочим, чревато олимпийским рекордом, так что плюсуй к ордену олимпийскую медаль, а это уже на Героя Советского Союза тянет.

Хохенштауф подошел к снайперу, позиция которого была справа от него, и показал рукой сектор обстрела, потом, подумав, отобрал у него винтовку и стал внимательно осматривать в прицел местность, давая глазам время привыкнуть. Вот, кажется, показалась на мгновение чья-то голова. Еще раз. Он увидел слабо различимый. дымный след от ракеты, вылетевшей из воронки и застыл в ожидании.

На немецкие позиции обрушился град снарядов и солдаты прекратили огонь, прятались от разрывов, но Хохенштауф даже не шевельнулся, он был опытный стрелок и если он взял цель, ничто не могло его отвлечь. Когда русские разведчики разом выскочили из воронки, за его спиной грохнул взрыв, обдав горячей волной, и это отняло у него секунду, но русские только начали бег. Хохенштауф видел в прицел только тени, только затененные головы и плечи и различить в них оберста Лайтера было невозможно. Я успею, сказал он себе, потому что там широкий и высокий бруствер, и они будут прыгать через него. Они будут прыгать вразнобой, и вряд ли оберст будет прыгать первым. Первого и, наверное, второго я должен пропустить. Их шестеро и если первые двое не в счет, то остается четыре, и один из них оберст Лайтер. Прыжок займет не больше секунды, но мне хватит этого времени, чтобы выбрать из четырех мишеней мою цель. А вот и Ястреб в матросской рубашке. Раупах произносит тэлньяжка, но сейчас ему трудно говорить, потому что Ястреб чуть не сломал ему челюсть. Он и раньше-то говорил с трудом. Такую челюсть не так-то просто сломать. Ястреба мы оставим, с ним придется повременить. Мне нужен Лайтер! Из-за него мне пришлось выслушать нуднейшую нотацию самого занудного в мире фюрера. А вот, кажется и полковник Лайтер. Второй справа. Третий… четвертый в тельняшке – Ястреб. Первый прыгнул. Второй. К черту полковника. Прицел влево. В центр тельняшки. Задержать дыхание. Плавно нажать на курок. Что это? Я нажал на курок. Я поймал цель и нажал на курок медленно и плавно. Тень. Силуэт. Кто-то сместился вправо и прыгнул за Ястребом. Но я нажал раньше! Не может быть! Светлые волосы… Она повернула голову, это была девушка.

Ольга умерла мгновенно. Пуля попала в спину, пробила сердце и вышла навылет. Ее безжизненное тело упало грудью на край траншеи и медленно стало сползать вниз. Голова ее запрокинулась назад, и взгляд ее безжизненных глаз затерялся в черном небе, в котором несколько мгновений назад вспыхнула и погасла зеленая ракета, давшая старт стремительному броску в вечность. Невесть откуда появившаяся ласточка совершила над Ольгой такой же стремительный круг и пропала в темноте.

* * *

Арбенов, прыгая, держал Ольгу за руку и увлек ее за собой, но ее рука выскользнула из его руки, и он, развернув корпус вправо, ударился плечом о край траншеи. Он бросился вперед мимо остановившегося Чердынского, подхватил оберста и толкнул его вперед. Чердынский смотрел за спину Камала и взгляд у него был застывший, а впереди уже белело лицо Студеникина с разинутым ртом, но крика его не было слышно, потому что немцы открыли ураганный огонь. Старшина оглянулся и увидел спину Чердынского, и за ней ничего не было видно, а Студеникин бежал впереди и кричал, оглядываясь:

– Быстрей! Давай быстрей!

– Что там случилось? – крикнул ему Арбенов, но тот не слышал и они свернули в боковой ход и Студеникин все торопил его. – Кого-то зацепило! – крикнул старшина, и капитан махнул рукой, – Потом! Давай быстрей! Их уже ждали две машины и пленного немца тут же запихнули на заднее сиденье стоявшей впереди «эмки» и, когда Арбенов оглянулся назад, Студеникин схватил его за руку и увлек за собой во второй автомобиль.