Добудь Победу, солдат!

Твоя длинноглазая и светлоглазая девочка. Она сказала – у меня теперь есть Надежда! Да, солдат, и у тебя тоже теперь есть надежда. Потому что если ты все решил, то у тебя есть надежда. Потому что тогда ты будешь работать спокойно, если все решил до конца. И твои мозги будут работать спокойно. Пусть твои мозги работают четко и быстро, и руки и ноги пусть тоже работают четко и быстро, и ты должен вывести группу из мышеловки. Вывести из мышеловки твою длинноглазую девочку. Иначе тебе копейка цена. Иначе тебе цена – ломаный, медный, зеленый грош. Позеленевший, ни на что не годный грош, валяющийся под ногами в грязи. Настолько бесполезный, что самый распоследний забулдыга не подумает нагнуться, чтобы подобрать его.

* * *

И все-таки здесь уютно, хотя нет ничего лишнего. Топчан и столик, а в углу на гвозде висит шинель, и нижнюю пуговицу нужно пришить, не то оторвется и потеряется. Внизу два вещмешка и в одном из них книги, в другом, сверху, диски к ППШ и внизу еще что-то. В углу, под шинелью обмотанная тканью винтовка с оптическим прицелом, та самая, что была на НП-школа в Сталинграде. Здесь тихо и спокойно, и ребята говорят, что здесь тоже бомбят, но в эти два дня не было ни одной бомбежки. Затишье. Там, в Сталинграде, все было по-другому. Утро начиналось гулом приближающихся бомбардировщиков, «Дорнье» и «Юнкерсов», и день заканчивался таким же, только удаляющимся гулом. Непрерывный гул, гул и грохот, грохот и черный дым, и вздыбленная земля и песок везде, на зубах и на шее под воротником, и в волосах и везде. Запах горящего человеческого мяса, к которому невозможно привыкнуть, и земля качается под ногами, а когда близко упадет пятисотка, то земля уходит из-под ног, и ты падаешь и встаешь, и откапываешь кого-то и радуешься, если тот жив, а если мертв, жалеешь о потерянном времени. И нет утра и вечера, нет дня и ночи, только грохот, оранжевые вспышки, черный, едкий дым и серая, скрипучая пыль. И потом видишь спящего солдата с незажженной самокруткой в руках, и ты тоже проваливаешься, и когда очнешься от грохота, то кто-то укрыл тебя шинелью, и зарядил диск твоего автомата, и ты думаешь, что твои ребята самые лучшие. И смертельная усталость в глазах солдат, опаленные огнеметом брови и все поровну – патроны, махорка и сухари. А по Волге идет шуга, и потом льдины, сначала небольшие – они плывут быстро, потом тяжелые, серые – эти плывут медленно, и бронекатера не могут пробиться. И ночью У-2 сбрасывают тюки с боезапасом, и если они падают в Волгу, то солдаты, матерясь, ищут их в воде, потому что без патронов не выстоять, и ты тоже лезешь в ледяную воду, и Чердынский кричит, выкатив цыганские глаза – куда ты, чертова девка, мать-перемать. И Николай Парфеныч единственную пару сухого белья отдает тебе, и Санька улыбается и говорит – нам-то что, мы с убитых сняли сухое. И ты тоже одеваешь телогрейку и ватные штаны с убитого, и это ничего, это свои убитые, русские, и они не обидятся.

Все это осталось позади, и, слава богу, не снится, и завтра, нет – сегодня, через три часа, я пойду с ребятами за линию фронта, но мне не страшно. Со мной ничего не случится, теперь уже не случится, а здесь бы надо навести порядок. Застелить столик чистой тканью или льняным полотенцем, которое мама положила в вещмешок, и повесить на стену, напротив топчана, какой-то плакат или календарь. Можно попросить у девочек в медсанбате марлю и занавесить вход, это в Сталинграде не было ничего такого и приходилось резать на бинты белье, снятое с убитых, а теперь сорок третий год и я так и сделаю, когда мы вернемся. Топчан широкий и места для двоих достаточно, потому что, если спать, тесно прижавшись друг к другу, то место еще останется. Но скоро начнется наступление, и дивизия пойдет вперед, и эту уютную каморку придется оставить, но все равно будет что-нибудь – землянка или блиндаж. И там я устрою все по-своему. Чтобы ему было приятно возвращаться, чтобы ему хотелось побыстрее возвращаться, и чтобы мне было приятно ждать его.

Когда мы вернемся, а мы все вернемся, я напишу маме, я совсем забыла, что обещала сразу написать, как только приеду в свою часть. Я напишу, что все у меня нормально, что я далеко от передовой, а я и вправду далеко, и потом придет ответ, и мама напишет о себе и о Наденьке. Ведь у меня теперь есть Надежда.

Глава 11

Чердынский чуть повернул голову вправо и поискал глазами Георгия. Справа за мостом вода была чище и там, у берега начинались камышовые заросли, и Георгий хорошо сидел там. Он хорошо замаскировался и хорошо сидел – только иногда можно было разглядеть белки его глаз. Моя школа, погордился сержант. С Санькой что-то было не так, ему досталось место в болоте. Чердынский повернул голову влево и увидел, как на поверхности беззвучно лопнул воздушный пузырь и по воде пошли круги. Потом показался большой пучок болотной траву, он медленно поднимался и под ним Санькины глаза. Простудился, подумал Чердынский, опускается на дно, в жижу и там кашляет, потому и пузырь. Ему бы стакан водки, да с перцем, ты еще скажи – и в баню! Сколько мы уже в воде? Сержант медленно поднял руку и посмотрел на часы, они были водонепроницаемые, но они сидели в воде уже двенадцать часов и он опасался, что часы могут испортиться.

Линию фронта перешли чисто и до места добрались по графику, только Ольге пришлось нелегко с непривычки. Но, оказалось, что она занималась легкой атлетикой и мы сделали так, чтобы она бежала налегке, рацию взял Георгий, а автомат нес Парфенон. Автоматы Саватеева и Георгия были спрятаны в противоположном конце моста, а свой ручной пулемет Чердынский уложил в этом конце, за спиной, и там же были укрытые травой вещмешки с боезапасом. Он всегда брал в поиск этот ручной пулемет, он был с ним давно, танковый пулемет ДТ. Это тот же пулемет системы Дегтярёва, только укороченный и с убирающимся прикладом, и в ближнем бою лучше оружия нет, да и дальность стрельбы у него хорошая. Сейчас у него был только пистолет в кармане брюк, обернутый немецкой целлулоидной пленкой, и, в случае чего он бесполезен, потому что некогда будет его разворачивать. Наверное, лучше его достать и приготовить к бою, и можно пока положить его под пилотку, к которой прикреплен увесистый пучок болотной травы. Так я и сделаю, подумал сержант, потому что мы сидим в засаде уже двенадцать часов и сейчас уже начало шестого, и солнце уже на западе и делегат вот-вот появится, чует мое сердце. Жаль, отсюда не видно позицию командира, да мне ничего отсюда не видно, только две эти надоевшие рожи слева и справа, но у меня идеальное место для засады. Но не для наблюдения. Наблюдение ведет командир, и он подаст сигнал. Чует мое сердце, что скоро каша заварится.

Солнце уже садилось, и стало заметно прохладней, в начале октября в этих краях уже была настоящая осень. Позиция была хорошая, в ложбинке в пятнадцати метрах от дороги, поросшей невысоким, редким кустарником. Арбенов осторожно повернул голову вправо – дорога была пуста, и слева было чисто – охранения на мосту не было. За день по шоссе проехало всего три легковые машины и шесть грузовиков. Возможно, они с капитаном ошиблись, и тогда придется возвращаться пустыми. Может быть, это и к лучшему. Пока все складывалось удачно, по плану, линию фронта прошли чисто и до места добрались в намеченный срок, только Саватеев в конце марш-броска сильно кашлял, наверное, опять начал курить. Да, возможно, придется возвращаться пустыми, и как только старшина подумал об этом, настороженный его слух уловил возникший вдалеке звук, и, чуть погодя, уже явственно различил шум автомобильных моторов.

Старшина чуть приподнялся и увидел, как из-за кромки леса показались два мотоцикла и за ними черная, штабная машина, и он подал условный сигнал. Колонна была короткой, на дорогу вскоре выехал грузовик, и шел на расстоянии примерно тридцати метров от легковой машины. Мотоциклы прибавили скорость, и, достигнув моста, остановились, и два солдата вылезли из колясок и стали спускаться с двух сторон по крутому откосу, чтобы осмотреть пространство под мостом. Там их должны были встретить Александр с Григорием и Чердынский.

Когда штабная легковушка притормозила при въезде на мост, а грузовик поравнялся с местом засады, старшина выстрелил из пистолета по переднему колесу и машина остановилась. Расчет был на то, что хлопок пистолетного выстрела не расслышат из-за шума мотора, и он оправдался, потому что водитель грузовика выскочил из кабины и склонился у пробитого колеса.

Майор Гейер Хохенштауф сидел на заднем сиденье рядом с оберстом Лайтером (оберст – полковник), уполномоченным Гитлера, и думал: «Черт возьми, эти офицеры генштаба все на одно лицо, сделаны как под копирку. Надутые и высокомерные, и обязательно многозначительно молчат». Он видел через плечо Раупаха, сидевшего впереди, как автоматчики пошли осматривать мост и мысленно похвалил себя. Все было рассчитано правильно, он поставил себя на место русских и не ошибся. Наблюдатели, занявшие позицию на ближайшей высоте 32,8, с самого утра держали мост под контролем и доложили по радиосвязи, что никакого движения вблизи объекта не замечено. Осталось проскочить мост, а от него до штаба в Большой Буднице всего десять минут езды.

Хохенштауф оглянулся и, увидев, что грузовик остановился, вышел из машины и пошел назад, чтобы узнать, в чем дело, и не видел, что происходит за его спиной. Он уже подходил к грузовику, когда сзади раздались выстрелы, и он упал в траву, но в это время из-за дороги по кузову грузовика ударила автоматная очередь, по звуку – русский ППШ. Из-под тента машины срыгивали один за другим немцы, и старшина бил по ним длинной очередью, они падали, прячась за машину и обочину.

Хохенштауф броском преодолел оставшееся расстояние до машины, из кабины которой выпрыгнул лейтенант, командир взвода охраны, и сел у колеса, оглядываясь в сторону моста. Штабная машина стала разворачиваться, и он подумал, что это Раупах ее разворачивает, но оттуда тоже начали стрелять, и он понял, что русские взяли оберста Лайтера и пытаются уйти. Он выглянул из-за колеса и увидел, как русский, стрелявший по грузовику, вскочил и побежал, оборачиваясь и стреляя на ходу. Он сразу узнал эти глаза и этот взгляд, когда тот оглянулся и, ещё мгновение назад не принявший решения, он его принял в следующую секунду. Это был тот самый русский, который встал на его пути год назад в Сталинграде и, несомненно, это был он – Каспийский Ястреб.

Хохенштауф подозвал лейтенанта и приказал ему взять десять солдат и догнать машину, которая уже съехала с моста и двинулась вдоль берега болота, и отбить полковника. Лейтенант скомандовал, и его солдаты двинулась перебежками вслед за уходящей машиной. Их встретил плотный огонь группы прикрытия, и они залегли. Хохенштауф все уже просчитал, и лейтенанта он послал в атаку только для того, чтобы задержать и уничтожить группу прикрытия. Машина все равно оторвется, но и ей не уйти далеко, потому что крюк вокруг болота до линии фронта слишком велик, и их на этом пути все равно остановят. Надо только быстрее взять этого Ястреба и после этого спокойно организовать облаву. Оберста Лайтера русские, скорее всего, будут беречь до последнего, так что шансы выжить у того были неплохие, поэтому майор решил заняться его судьбой позже. Он приказал оставшимся солдатам стрелять не прицельно, чтобы взять русского живым и повел их в погоню.

Старшина Арбенов уходил назад, оборачиваясь и стреляя на ходу, в сторону леса, надеясь найти в нем спасение. Было понятно, что немцы будут преследовать его, пока у него не кончатся патроны и постараются взять живым. Главным было то, что «Делегата» упаковали, и теперь группа уходила, и все пока шло по плану. Если его ребятам удастся продержаться в болоте до ночи, то Парфеныч выведет их, он свое дело знает.

Граф Гейер фон Хохенштауф не спешил вслед за солдатами, он знал, что скоро все закончится так, как он просчитал, потому что в той стороне, куда бежал русский разведчик, разворачивалась танковая дивизия, вчера прибывшая из резерва. Там, конечно, уже услышали звуки перестрелки и выслали команду для выяснения причин. Вскоре к нему подошел обер-лейтенант, командир пришедшего на помощь взвода, и Хохенштауф, объяснив ему задачу, строго настрого запретил стрелять на поражение.

Все идет не так уж плохо. Берлинского полковника мы вытащим, надо только добраться до связи, а происшествие с его захватом имеет даже положительную сторону, это лишнее доказательство полезности их ведомства. Это лишний раз показывает, что они, «Абвергрупп-104», не зря едят свой солдатский хлеб. Только бы этот русский, этот Каспийский Ястреб не застрелился или не подорвал себя гранатой, это ему ничего не стоит. Эти варвары всегда так делают, если их загнать в угол. Хотя, если он так сделает, то это ничего не меняет, просто очень хочется посмотреть в его глаза, полностью насладиться заслуженной победой. Все-таки я его переиграл! А куда же все-таки делся Раупах, этот чертов «Мясник»? Если они взяли и его, то жаль, хороший был помощник.

Гитлеровцы не пытались подойти ближе и все время кричали: – Рус, здавайс! Кричали весело, уверенные в успехе и своей недосягаемости, и времени у них было более, чем достаточно. Да, у тебя тоже времени было более, чем достаточно, думал старшина Арбенов, вставляя в пистолет последнюю обойму. Более, чем достаточно, чтобы принять решение. Что же ты решил, старшина? Еще есть время подумать. Тот офицер, чья фуражка мелькала позади солдат, кажется знакомым, хотя уверенности нет, было слишком далеко. У тебя хорошая зрительная память, и если она не подводит, то это тот старый знакомый, что оставил метку на твоей руке, тогда, в Сталинграде. Да, у тебя великолепная зрительная память, но сейчас от нее мало пользы. От нее нет абсолютно никакой пользы, как и от последней гранаты. Выходит, этот офицер и есть тот самый Хохенштауф, начальник «Абвергрупп-104», о котором говорил Студеникин. Я не мог ошибиться, это тот самый, из Сталинграда. И что из этого? Да ничего, просто размышления. Нет, умирать пока рано, умереть ты всегда успеешь. Надо убедиться, что группа ушла. Пусть они возьмут тебя, а если они возьмут тебя, то будет допрос. Обязательно будет что-то вроде показательного процесса. Они это любят. Что это даст? Это даст возможность понять, ушла группа или нет. Да, по их вопросам и по другим косвенным. И еще, если они взяли группу, то этот Хохенштауф, или как его там, он должен будет показать «Делегата». Да, он должен будет, обязан будет, выложить мне «Делегата» на блюдечке, только тогда он получит настоящее удовлетворение от своей победы! Или кого-то из группы. И только после этого он попытается меня сломать!

Арбенов уходил все глубже в лес, а голоса преследующих его немцев не отставали, и когда впереди послышался шум автомобильных моторов и лай собак, и можно было различить немецкую речь, он понял, что круг замкнулся и остановился. Выбрал позицию у поваленного дерева, пересчитал оставшиеся патроны и приготовился к бою.

Глава 12

Когда «Делегата», связав, уложили на заднем сиденье и Чердынский, встав ему коленом на спину, разбил заднее стекло, Санька развернул автомобиль и, съехав с дороги, притормозил и оглянулся в ожидании. Со стороны дороги, где стоял грузовик, приближались короткими перебежками немцы, и Чердынский выскочил из машины и показал Саньке жестом, мол, давай, жми на газ, мы прикроем. Он повел машину, оглядываясь, и на душе у него было неспокойно, оттого, что не видел командира и оттуда, где стоял грузовик, доносилась частая, удаляющаяся стрельба. Санька прибавил газу.

Чердынский с Георгием отходили по очереди, прикрывая друг друга, и Феликс, слыша, как удаляется перестрелка в той стороне, где была позиция командира, понял, что он уводит часть немцев, облегчая задачу группе. Немцы поджимали, и приходилось все время отходить, чтобы не подпустить их на бросок гранаты, надо было продержаться как можно дольше, чтобы дать Саньке возможность довезти «Делегата» до нужного места. Перестрелки со стороны дороги уже не было слышно, но Чердынский надеялся, что командиру удалось добраться до леса, а там было больше шансов уйти от погони. Если его не подстрелили. Типун тебе на язык, сказал он себе, что ты раскаркался! Скоро немцы очухаются, и начнут нас обкладывать, тут у них частей понатыкано, как семечек в подсолнухе. Ты-то уйдешь, у тебя под боком это чертово болото.

Санька привставал иногда, выискивая в чаще просвет, скорость пришлось сбросить, потому что болото здесь уже подступало к самому лесу, и дальше крайние деревья стояли в воде, и проехать было уже нельзя. Он остановил машину и побежал по чавкающей под сапогами земле, и метался от дерева к дереву по пояс в воде, искал метку. Здесь болото отвоевало у леса довольно широкую полосу земли, и стволы деревьев уходили в воду, в черную жижу. Нашел! – сказал Санька, – куда ж ты денешься! На стволе, выше человеческого роста, виднелась зарубка от топора, сделанная, видимо, кем-то с лодки. Саватеев вскарабкался по стволу и разглядел в глубине зарубки как бы случайно застрявшую красную нить, крикнул обрадованно – Она самая! – и бросился на берег, где лежал в машине связанный пленник. «Делегата» пришлось распеленать, оставив связанными руки, и Санька тащил его за собой от дерева к дереву, отыскивая метки, и вышел все-таки на островок, который и был их конечной целью.

– Сиди здесь, сука! – сказал Санька немецкому полковнику и, когда тот что-то сказал, на всякий случай ударил его в зубы. Привязал к дереву и пригрозил, – Сиди и не рыпайся! Лярва свекольная!

Он выбрался на берег, подобрал брошенный автомат и сел за руль. Он повел машину, стараясь попадать на свою же колею, прислушивался и шептал время от времени – я их не брошу, но стрельбы не было слышно, а это могло означать самое худшее. Феликс должен был уйти, думал Санька, они не могли взять «железного Феликса», он им не по зубам, он и не таких переигрывал. Он не мог знать, что произошло после того, когда он увез «Делегата», и Чердынский махнул ему рукой, но все же был уверен, что Феликс ушел, не мог не уйти.

Чердынский знал, что долго они не продержатся, что скоро к немцам подоспеет помощь, и, убедившись, что машина с «Делегатом» ушла достаточно далеко, подал Георгию знак на отход, а сам зашел в воду и присел в зарослях, оставив на поверхности только голову до глаз и руку с пистолетом. Он ждал, пока хватило дыхания, и медленно поднял голову, сделал глубокий вдох и подождал еще, пока немцы пройдут мимо. Потом он выскочил на берег и бросил им в спину одну за другой две гранаты, и упал за дерево. Тбилиси? – позвал Чердынский и, когда Георгий откликнулся, выскочил из-за дерева и добил последнего немца. Где командир? – спросил Георгий, – ты видел командира? Раздевайся, – сказал сержант и сам стал торопливо сбрасывать с себя мокрую одежду, – и, давай, собери боезапас. Он сбросил гимнастерку и брюки и, содрав форму с убитого немца, оделся. Он побежал к мосту, и Георгий бросился за ним. Они миновали мост, и Георгий подумал, что можно было взять мотоцикл, но Чердынский не остановился и, значит, так было надо.

Они миновали открытое пространство и достигли опушки леса, здесь Феликс крикнул – бери правее – а сам стал уходить влево, расширяя сектор поиска.

* * *

Раупах открыл дверь и пропустил старшину Арбенова, вошел следом и остался у двери. В комнате остро пахло краской, она была пустая, только у окна стоял стол, за которым сидел Хохенштауф. Он был без фуражки, темные, почти черные волосы гладко зачесаны назад, улыбка на холеном, аристократическом лице и холодный, хищный взгляд. Граф молча разглядывал пленного, думал, как начать разговор, и решил быть откровенным – все равно тот просчитал уже все. Вряд ли он покажет путь отхода своей группы, а это было главной загадкой в этой ситуации. Из района им не выйти, но какой-то вариант у них, конечно, есть, и это может быть только заболоченное озеро со странным названием Куча. Несколько минут назад ему доложили, что подразделения тыловой охраны начали облаву и пустили собак по следу, но результаты пока не известны. Может быть, удастся выудить что-то из этого русского, хотя маловероятно.

– Ты знаешь, что твоей группе не выйти, но ты можешь спасти их, – сказал Хохенштауф по-русски. – Пусть отдадут полковника Лайтера, и мы сохраним им жизнь. Слово офицера! Как говорят у вас? – худой плен лучше хорошей войны?

– Я не знаю, где они. Если вы их найдете, я подумаю над вашим предложением. – Камал слышал, как подходит сзади тот, со шрамом.

Раупах ударил со спины, и старшина упал, чувствуя, как уплывает сознание. Хохенштауф что-то сказал по-немецки и Раупах помог Арбенову подняться.

– Ну, ладно, старшина Камал Арбенов. Мы зря теряем время. Не удивляйся, там, в Сталинграде, мы знали всех ваших командиров по именам. И даже подробности их биографий. Ваши перебежчики были болтливы. – Хохенштауф взял фуражку со стола и продолжил.

– Знаешь, я поклялся себе, что возьму тебя, и я выполнил свою клятву. Я выиграл, а ты проиграл, поэтому мы сейчас пойдем и закончим эту игру. У меня еще много дел. Да, и спасибо, что сохранил мой кинжал. Это наша фамильная реликвия. И то, что он опять у меня, тоже говорит о том, что ты проиграл. – Он встал и приказал помощнику развязать пленному руки.

Раупах не стал развязывать веревку, вытащил нож из-за пояса и перерезал ее. Он делал это медленно и смотрел в глаза старшине, не мигая, смотрел нагло, и презрительная усмешка кривила сухие, потрескавшиеся губы. Арбенов, разминая онемевшие кисти, не мог подобрать определения этим немигающим глазам, но вдруг пришло сравнение – тараканьи глаза. Не знаю, какие глаза у таракана, но если они есть, то они именно такие. Неплохое сочетание с лошадиной челюстью. Раупах, убирая нож, на мгновение опустил взгляд и Камал ударил снизу, чуть подсел на правую ногу и выбросил руку, вложив в удар разворот корпуса, и Раупах рухнул беззвучно и лежал на боку, и его тараканьи глаза были закрыты.

– Браво! – сказал Хохенштауф, и похлопал в ладоши, – великолепный удар!

Вошли два автоматчика, и один из них, глядя на лежащего Раупаха, навел ствол на Арбенова, но граф приказал: – Отставить!

Его вывели на улицу и пока ждали кого-то, старшина огляделся. Это пионерлагерь, догадался старшина, он обозначен на карте, как артиллерийский склад. Там, в западной части территории – склады, а справа, в двухэтажном здании – казарма. Здесь, в спальном корпусе, они делают ремонт, это старое, одноэтажное строение. Значит, готовят это здание под что-то, скорее всего под штаб танковой дивизии, о переброске которой стало известно недавно.

К Хохенштауфу подошли два офицера, один из которых держал в руках треногу для фотоаппарата, и на плече у него висела большая, кожаная сумка, а у второго за ремнем была ракетница и на шее висел бинокль, которые у старшины отобрали при аресте. Двое автоматчиков повели пленного впереди группы офицеров и те, за спиной, переговаривались громко и шутили по поводу предстоящего события и замыкали шествие еще двое с винтовками. Фиксируй все, сказал себе старшина, раз уж у тебя такая феноменальная зрительная память, все пригодится. Ты видел солдата-монтера на столбе, там, за складом? Что это значит? А это значит, что сюда тянут связь, высокочастотную связь, временную, воздушку – как ее называют связисты. Это может быть связь со штабом Группы армий «Центр», или еще выше.

Глава 13

Сержант Загвоздин решил, что покурить все-таки можно, до берега было хоть и близко, но проводник сказал, что немцев в этом районе нет. До места добирались чуть больше двух часов, и Ольга перенесла пеший переход хорошо, хотя и несла сама свое снаряжение, но, конечно, устала. Уже рассвело, когда навстречу им из зарослей орешника вышел старик в брезентовом плаще – под капюшоном видно было только бороду, и назвал пароль. Пока Николай Парфеныч тихо разговаривал с проводником, Ольга сидела на земле и отдыхала. От берега до этого острова проводник доставил их на лодке-плоскодонке, длинной и узкой, и оставил ее, а сам ушел по известной ему притопленной тропе. Сам же сержант принес два вещмешка, в одном были плотно утрамбованы телогрейки, а в другом сухой паек, боезапас и запасные батареи для рации. Ничего лишнего. Он вытащил лодку на бережок, и Ольга сразу сбросила поклажу и села на скамью на корме, вытянув ноги.

– Ты разуйся и подремли, – посоветовал Загвоздин, а сам прошелся по островку, и, когда вернулся к лодке, Ольга спала. Сержант никак не мог побороть беспокойство, и все время прислушивался, но вокруг было тихо, только иногда всплеснет вода – сазаны, подумал сержант. Солнце было на полдень, когда Ольга проснулась, и Загвоздин сказал, что ничего, раз такая у нас с тобой работа – ждать, то и поспать не грех. Он отстегнул от пояса фляжку и подал Ольге.

– Чай, только остывший. Взбодрись.

Как там все сложится, лучше не гадать, все должно идти по плану, надо только верить в это. Он так и сказал Ольге, и она спросила – а в бога вы верите? Верю, сказал сержант, ну и что, что коммунист, одно другому не мешает. И в Иисуса верите? Мама моя говорит, что его выдумали. Нет, сказал сержант, был такой человек. И мы его почитаем, только не наш он. Кто это – вы, и почему он не наш? Мы, люди старой веры, сказал Загвоздин, а не наш он потому, что жил и проповедовал на своей земле и служил своему богу. У нас бог свой, русский, но и его, Иисуса мы почитаем, потому что жизнь он отдал за справедливость.