Добудь Победу, солдат!

– Приказы не обсуждаются, сам знаешь. Поддержка будет, сколько надо людей, столько дадут.

– А если там пойдет фальш-колонна? И вся работа впустую?

– Ты должен был продумать оба варианта.

– Этот вариант я подробно не продумывал. Считал, что они учтут наши возможности и оставят за нами мост.

– Человек предполагает, а кое-кто располагает, – сказал Студеникин, – ты вот что, старшина, паникерские эти мысли выбрось из головы. Хорошо, что это только я слышу, а то знаешь… в общем, продумай общий план операции, потом придешь, проработаем детали. Давай, работай, Камал, а я пойду. Да, есть информация, что Делегат прибывает завтра, в какое время суток – неизвестно. Так что, может поступить команда выступить сегодня ночью. Давай, продумай все, потом ко мне, обсудим и утвердим план.

Они вышли из-за загородки и пошли к выходу и разведчики молча проводили их взглядами, и, когда они вышли из сарая, Чердынский встал и сначала повел плечами вверх-вниз и начал разминаться, как это делают спортсмены перед тренировкой. Потом он скрестил пальцы и, захрустев суставами, сказал громко и весело:

– Ну, что, братцы, кажется, серьезное дело намечается! Ух! Засиделись, мы, ребята!

– Да, – сказал Загвоздин, – третий день бегают, совещаются. Слух был, что командующий фронтом Конев приехал. Грядет что-то!

Глава 8

Старшина Арбенов вернулся к шести часам вечера и сразу присел к столу, разложил карту и что-то писал в блокноте, поглядывая на часы. Санька не выдержал и спросил:

– Что, командир, серьезное дело намечается?

– Да, парни, – сказал Камал, – задание очень серьезное, и надо все обдумать. Он посмотрел на Чердынского и сказал – Садись рядом, помозгуем. – Достал тетрадь из планшета и стал рисовать схему. Чердынский, когда старшина закончил рисовать, сказал:

– Это же поворот у озера, мы неделю назад там были. Там две немецкие батареи стояли.

– Теперь их там нет, – сказал старшина, – здесь будем ставить засаду. Он коротко объяснил суть задания и продолжил. – Армейская разведка дает два взвода поддержки, один для прорыва, второй будет прикрывать отход.

– Да, – сказал Загвоздин, – каша будет та еще! Когда уходим?

– Предположительно завтра, может быть, сегодня ночью. Пойдут не все. Пойдем мы с Чердынским. Всем там делать нечего.

– Как что, так сразу Чердынский! – Санька был разочарован, и когда сержант сцепил пальцы рук перед грудью и захрустел ими, сказал, – Опять смазка кончилась! Сходил бы к механикам, да взял бы смазки!

– Давай подробней, командир. – Чердынский не скрывал своей радости и опять внутренне погордился собой, совсем чуть-чуть.

– Армейцы будут стоять вот здесь и вот здесь, – сделал карандашом отметки на схеме Арбенов. – Мы выйдем здесь. Оденем немецкую форму. Самое главное, определить машину, в которой будет Делегат.

– А если его там не будет? – спросил Чердынский, – если это будет фальш-колонна? Пустышка?

– Дело в том, что они могут продемонстрировать, что это фальш-колонна, – сказал Камал, – и спрятать где-нибудь в ней этого самого чертова Делегата. Будем действовать по обстановке, если определить не сможем, вступит армейская разведка и будем брать колонну с боем.

– М-да, – протянул Чердынский, – что-то мне разонравилось задание, командир! Фуэте на букву хэ, а не задание! Шанс совсем мизерный! Будет много шума, а шанс совсем мизерный!

– А связь? – спросила Ольга, – вам нужна будет связь. Как же выходить без связи?

– Пойдем без связи, – сказал Камал, – там будет плотный пеленг, сигнал сразу запеленгуют. Если прорваться не удастся, будем уходить в лес, в общем, по обстановке. – Он убрал листок со схемой и встал. –Все может измениться, так что готовиться всем, мало ли что.

Все может измениться, думал Арбенов, пройдя в свою каморку и поставив вещмешок на топчан. Он вынул старую, залатанную гимнастерку без погон и знаков различия и такие же выцветшие брюки. Потом он достал тельняшку и разложил аккуратно поверх гимнастерки. Одежда была не стиранная, и это было хорошо, потому что после удачного поиска она не стиралась. Такая в группе была традиция, или примета, и Загвоздин затевал стирку только после неудачного поиска, если были потери или задание не удавалось выполнить. Все может измениться, но последние два рейда были удачными и этот, конечно, будет таким же. В любом случае мы выберемся, подумал Арбенов, мы с Чердынским выберемся, потому что вдвоем это сделать проще и сержант настоящий волкодав, и вдвоем мы найдем решение. Главное, не промахнуться с делегатом, но с ним выбираться будет проблематично. Чердынский хорошо знает немецкий и мы «языка» допросим, мы его вывернем наизнанку и вернемся. Мы уйдем в лес, в болота. А потом вернемся. Надо только все согласовать с армейскими, но у них будут потери. В таких делах всегда бывают потери, и ты это знаешь, так что сядь и думай лучше о том, как выполнить задание и выбраться.

Плащ-палатка отодвинулась и в каморку вошла Ольга. Она присела рядом и смотрела на него внимательно, и он не выдержал и отвел взгляд.

– Почему вы пойдете вдвоем? – спросила Ольга и он, не глядя на нее, ответил:

– Так надо, Оля. Потому что всем не выбраться, а вдвоем мы сделаем все как надо. Нам не нужны потери.

– Но у армейских будут потери, я правильно поняла?

– Да, – сказал он, потер кулаком подбородок и посмотрел на нее твердо, – тут уж ничего не поделаешь. Этого не избежать, а своих я должен уберечь.

– И меня? Поэтому ты решил идти без связи?

– Ты совсем не о том спрашиваешь. Ты совсем другое дело, Оля. Я все решил и ребята со мной согласны, потому что понимают, что вдвоем нам сделать это легче.

– Студеникин зачислил меня в группу, – сказала Ольга, – и теперь ты должен учитывать это. Я не знаю, может быть в этот раз все так и должно быть, но в следующий раз тебе придется считаться с этим, Камал.

– Да, – в голосе Камала сквозило сожаление, – я знаю, ты в штате с сегодняшнего дня, только об этом потом, сейчас мне нужно думать о другом. – Он взял ее руку и сжал, и она в ответ сжала его руку. – Все-таки хорошо, что ты нашла нас, – сказал он и подумал, что так лучше, потому что она могла оказаться в другой части, или на другом фронте, и ты не смог бы прикрыть ее в случае чего, потому что прав Николай Парфеныч, и если она рядом, то тебе так спокойнее. – Я рад, что ты с нами.

Голоса в сарае вдруг утихли, и кто-то крикнул – Командир! – и они встали, и он притянул ее к себе, и на мгновение прижал ее голову к своей груди, она подняла глаза, и они потемнели, но, как и прежде, светились изнутри.

У стола, опершись на него рукой, стоял капитан Студеникин и на столе стоял его знаменитый портфель. Разведчики стояли за его спиной, и Чердынский, уже одетый в поисковую форму, разминал плечи, а сержант Загвоздин внимательно посмотрел в глаза командира и Арбенов почувствовал, как вдруг чаще застучало сердце, какое-то предчувствие зародилось в груди, такой взгляд был у сержанта, а он зря беспокоиться не будет, не тот человек. Капитан сел на табуретку во главе стола и все расселись по обе его стороны и ждали, а Студеникин достал из кармана футляр, вынул очки и принялся протирать стекла. Арбенов пропустил Ольгу и сел на край лавки рядом с капитаном и сказал:

– Ну, не тяните, Андрей Анатольевич! Что-то случилось?

– Да, нам поменяли задачу, – сказал Студеникин и убрал очки в футляр, – нас ставят на мост.

Вот все и изменилось, подумал старшина, вот ты и накаркал, и Парфеныч все сразу понял, и поэтому у него был такой взгляд. Но это не такая страшная штука. Он почувствовал, как Ольга просунула свою руку под его локоть и накрыла кисть его руки, прижалась щекой к его плечу, и он понял, что не сможет сейчас говорить и смотрел на Студеникина молча. Тот откашлялся и начал:

– Командование фронтом берет дело под свой контроль. Этот берлинский делегат – очень важная птица, и я думаю, что это Ставка поставила задачу добыть его любой ценой. Командующий фронтом генерал-полковник Конев будет контролировать операцию лично. Так что пойдет вся группа. Всем все понятно?

– Понятно, – ответил за всех Чердынский, – мы уже привыкли, что у них семь пятниц на неделе. Когда прибывает этот депутат?

– Делегат! – поправил Студеникин, – Делегат прибывает завтра, точное время прибытия неизвестно, может быть утром, или вечером, это не играет роли. Давайте, уже седьмой час, времени для подготовки в обрез. – Он встал и сказал старшине, – пойдем, Камал, надо все еще раз обсудить.

– Мы уже все обсудили. Этот вариант нами проработан.

– Все, да не все! Время и место выхода нами не установлено. Я должен точно знать время и место выхода. Я не могу организовать встречу по всей линии фронта!

– Но время выхода мы не можем планировать, – возразил Арбенов, – потому что точное время прибытия объекта неизвестно. И место выхода сейчас определить невозможно, потому что невозможно предугадать, в какой угол они нас загонят.

– Вот для этого у нас есть радист! – сказал капитан и спросил Ольгу, – Максименко, рацию получила? Пойдешь с группой, дорогуша! Найдите ей одежду, не пойдет же она в этой, парадной форме!

Капитан взял портфель и пошел к выходу и старшина пошел за ним, не оглянувшись на Ольгу, чтобы не видеть радости в ее глазах. Она была рада и не обратила внимания на то, как Николай Парфеныч посуровел лицом и Чердынский стал серьезным, и ничего не сказал, как раньше, вслед Студеникину. Она вдруг вспомнила, что рация осталась на узле связи – она сдала ее под роспись начальнику узла, и, схватив шинель, пошла к выходу.

Глава 9

– Андрей Анатольевич, – сказал Арбенов, придержав Студеникина за руку, когда они вышли из сарая, – мы не можем ее взять в поиск. Ольгу. У нее нет опыта, а вы знаете, что это задание – это мышеловка.

– У нас нет другого радиста, никто не даст нам еще одного радиста. Почему мы должны беречь своего радиста и подставлять чужого? Нам никто этого не позволит. Она в списке, и я ничего не могу исправить.

– В каком списке? Мы никогда не даем списка, нам дают задание и мы выполняем, и никто не имеет права указывать нам, кто и как его выполняет.

– Как ты не поймешь, что дело особой важности? Дело под контролем командующего фронтом!

– И что, командующий затребовал списки?

– Нет, – сказал капитан, – он затребовали план операции и я приложил список, на всякий случай. Ты знаешь, что командующий фронтом приехал? Знаешь! Пойдешь со мной в штаб, вдруг понадобишься, мало ли какие у него вопросы возникнут.

Старшина не успел возразить, потому что из сарая вышла Ольга и подошла к ним, и он, чувствуя, как сдавило дыхание, и понимая, что не справится с голосом, промолчал и она сказала:

– Мне надо рацию забрать на узле связи. Пойдемте?

Студеникин пошел впереди, и Арбенов с Ольгой пошли за ним, и она просунула руку под его локоть, и шла рядом, касаясь плечом его плеча. Рука ее была невесомая, и ему очень хотелось взять ее, чтобы почувствовать ее тонкие пальцы, но он сдержал себя, и они шли молча за капитаном. Странное ощущение возникло у Камала, как будто они давно вместе, и сейчас вышли из дому, и идут куда-нибудь в кинотеатр или другое место, а впереди идет сосед или просто знакомый, и скоро они выйдут на площадь, где светло от ярких фонарей, и много людей вокруг, как бывает в воскресный вечер.

Они прошли через поле к подножию холма, где был расположен штаб дивизии, и над входом в блиндаж комдива горела тусклая лампочка. Справа, под деревьями чернели штабные машины и слышались чьи-то приглушенные голоса. Студеникин открыл дверь, они вошли и оказались в достаточно просторном помещении с низким потолком, в котором напротив входа были две двери – коммутатор и кабинет командира дивизии, а у стены справа стояла широкая скамья. Со скамьи поднялся молодой старший лейтенант, в хорошо подогнанной форме и с очень серьезным лицом, это был адъютант командующего фронтом и он жестом пригласил Студеникина и открыл перед ним дверь.

Ольга прошла в коммутатор и в дверях оглянулась – Камал сидел на скамье рядом с адъютантом и улыбнулся ей, и улыбка его была немного виноватой, чуть-чуть печальной, и она подумала, что ему не в чем винить себя, все идет как надо и все будет хорошо. Когда она, расписавшись в ведомости, вышла из узла связи, Арбенова не было и она, поставив вещмешок с рацией на скамью, села на его место.

Комдив Чернов и начштаба стояли у стены перед картой и что-то обсуждали вполголоса, и командующий Калининским фронтом генерал-полковник Конев, подняв голову и увидев вошедшего Арбенова, встал, обошел стол и подошел к нему.

– Ну, здравствуй, старшина! – сказал Конев и протянул руку. Он был невысокого роста, коротко стрижен, и в углах рта глубокие, жесткие складки, глаза чуть прищурены, движения резкие и уверенные и такая же уверенная речь. – Рад тебя видеть живым! – он оглянулся на офицеров и пояснил, – Мы со старшиной давние знакомые, с первых дней.

Старшина коротко поздоровался и боковым зрением видел, как Студеникин переминается с ноги на ногу – нервничает от того, что его подчиненный ведет себя не по уставу, и от того, что это происходит на глазах дивизионного начальства. Конев отошел к столу и плеснул в стоящие там стаканы водки из початой бутылки, один стакан подал Арбенову и сказал:

– Времени на разговоры нет, старшина, сам понимаешь! Задача тебе ясна, просто я хочу, чтобы ты знал, что дело под контролем Ставки. Понял? Ставка поставила задачу взять, как его назвал капитан, Делегата. Наградами тебя прельщать не буду, и рассусоливать не буду. Дело в следующем! Будет наступление, и будем брать город Невель. Возьмем Невель – перережем коммуникации между Группой армий «Север» и Группой армий «Центр»…

– Лучше мне не знать всего, товарищ генерал! – сказал Арбенов. – То, что мне нужно, я знаю, а лишнего мне знать не надо.

– Наверное, ты прав, старшина. Мы с тобой солдаты и дело свое знаем! – Командующий протянул руку и сдвинул стаканы, – и я понимаю, что мы загоняем тебя в мышеловку, но выхода у нас нет! Ставке очень нужен этот Делегат! Ладно! Ты уже все просчитал, и ты свое дело знаешь лучше меня… – Конев молчал некоторое время и, еще раз сдвинув стаканы и пристально глядя в глаза Арбенова, сказал, – На смерть людей поведешь, старшина! Готов?

– Готов, Иван Степаныч, – сказал Камал, поднося стакан к губам, – не впервой!

– Не впервой, – усмехнулся Конев. – Ну, за тебя, солдат! Буду ждать результата… будет результат, буду вдвойне твоим должником.

Они с Ольгой вышли из штаба и Арбенов вдохнул полной грудью холодный, свежий воздух. Запах опавшей листвы и мокрой земли, и свет луны за дымчатой пеленой, успокоили его.

– Ты знаком с командующим Коневым? – спросила Ольга, – адъютант сказал, что он ждал тебя.

– Да, – ответил Камал, – встречались в начале войны. Это было в сорок первом, и это была другая война, подумал он, потому что в той войне не было тебя, длинноглазая девочка. Ты была тогда в Москве и тушила зажигательные бомбы на крышах и мечтала попасть на фронт, и вот твоя мечта сбылась, сначала в Сталинграде, и теперь здесь, под Невелем, и теперь, сказал ему кто-то, у тебя большие проблемы. И признайся, тебе не очень-то весело от этих проблем. Но признайся также, имей мужество, что ты рад, что эта сероглазая девочка идет рядом с тобой, и тебе приятно держать в своей руке ее тонкие пальцы, и, когда она переступает через камень или ямку, то сжимает твою руку, и опирается на нее. И когда она поднимает голову и поворачивает ее к тебе, глаза у нее при свете луны становятся почти прозрачными, и светятся, но это не отражение желтого, лунного света, это что-то другое, и оно, это другое – прозрачное и безупречно белое и по краям голубое, как северное сияние, как теплое северное сияние.

Глава 10

Сержант Загвоздин собрал документы, которые отдали ему разведчики, сложил в холщовый мешочек и оставил его на столе, потому что еще не сдали свои документы Камал и Ольга. Разведчики переоделись в поисковую форму, оружие было проверено и все, что необходимо сложено в вещмешки. Теперь они сидели за столом, и разговор все время шел о задании, и когда кто-то упомянул Студеникина, то Георгий спросил, обращаясь ко всем:

– Чего он щурится все время? Может, болеет чем-то?

– Подслеповатый он, – сказал Загвоздин, – а очки стесняется носить.

– При чем тут очки? – не понял Санька, – по-моему, он в очках еще больше щурится!

– Ты в танке когда-нибудь сидел? – спросил Загвоздин.

– Ну, я сидел, – сказал Чердынский, – причем тут это?

– Смотровую щель видел? Смотрел в нее? Узкая она…

Чердынский не успел ответить, потому что Саватеев вскочил и закричал:

– Я понял! Я все понял! Помните, когда эту деревню брали, тут, за сараем танк стоял?

– Ну, стоял, – сказал Георгий, – и что из того?

– А то, что я за этот танк премию получил – пять тысяч! Помните?

– При чем тут премия, Чукотка? – спросил удивленно грузин.

– А при том, – сказал Санька, – я, когда из-за сарая выскочил, вижу – немец в танк залазит, он люк закрыть не успел, я гранату в танк зашвырнул! Граната внутри, я снаружи, понимаете? А немец в танке!

– Ну, конечно, – сказал язвительно Чердынский, – Чукотка снаружи и из двух зол немец выбрал наименьшее! Причем тут граната, Чукотэ!

– А при том, – заявил Санька, – при том, что когда граната рванула внутри…

– Ну! – нетерпеливо воскликнул Георгий.

– Вот! Когда граната рванула, из смотровой щели такой дым попер! – Санька сел и все ошарашенно молчали, и он добавил тихо, – и из других щелей. Из всех щелей!

– Ёд твою ме-е-дь! – сказал Чердынский. – Рядовой Саватеев-Чукотский! Ставлю тебе двойку по логике! Завтра придешь с родителями!

– Ха! – сказал Санька. – Где я тебе их возьму тут, на Калининском-то фронте?

– Если негде взять, – сказал Чердынский, – сгодится и капитан Студеникин. Он тебе как отец родной! То-то у него глаза расширятся, когда он увидит единицу в твоем дневнике!

– Нашел радетеля! – сказал Санька, и возмутился, – А почему единицу, ведь была же двойка?

– Потому что ты ее только что исправил на единицу, – сказал Чердынский, – по причине полного отсутствия логики. И все-таки, Парфенон, при чем тут смотровая щель?

– Ну, узкая она, и когда в нее глядишь, все видно резче. Потому он глаза и суживает.

– Да ну! – удивился Георгий и, прищурив свои выпуклые глаза, посмотрел по сторонам. – Да, так резкость лучше, – сказал он. – Вон там, на стене, я думал – муха сидит. Думаю, что это она сидит весь день на одном месте? Теперь вижу, это шляпка от гвоздя.

– Да, Тбилиси, – подтвердил Санька, тоже прищурившись, и для верности оттянув уголки глаз пальцами, отчего его лицо стало немного татарским!

– Да, Чукотка,– сказал Чердынский, – теперь мне понятно, кто ты на самом деле!

* * *

– Об Ольге думаешь, Камал? Как уберечь? Не думай, все уже решено.

– Судьба, хочешь сказать?

– Нет, дело не в том, что у нее судьба такая. Нет, характер такой. Не здесь, в другой дивизии, она полезла бы в пекло. Не из тех она, кто отсиживается. Из одного теста вы, вот и тянет вас друг к другу.

– С чего ты решил, что тянет? – сказал Камал и подумал, что, наверное, и вправду они из одного теста, потому что тогда, в Сталинграде, когда ты увидел ее в первый раз, то ясно понял, почувствовал, что она из тех, кто не умеет предавать. Она из тех людей, в ком нет предательства, они просто не знают его и не умеют этого делать. Так чего же ты боишься? Если она из тех, в ком нет предательства, то и бояться нечего. Тебя много раз предавали, но с ней все по-другому. Первый раз тебя предали, когда тебе было пять лет. Бушевала гражданская война, а ты остался один. Потом у тебя появился друг, такой же пятилетний беспризорник, и вернее товарища не было. Вы собирали в степи кости павших животных и потом варили их долго, всю ночь, питались этим бульоном и выжили. Потом был детдом, и там у вас с ним всегда было все поровну. Да, и одна девушка на двоих. То, что он сделал ей предложение втихомолку, ты посчитал предательством и отрекся от него. Но и она тебя предала, а вы были вместе со второго класса, и она стала твоей женой и предала тебя, как только началась война. Ты и теперь считаешь это предательством? Нет, потому что здесь, на войне, когда переходишь линию фронта, все в группе действуют в одних обстоятельствах и с одной, общей целью. Здесь все просто и понятно. А в той, мирной жизни мы существовали в одних и тех же условиях, но действовали каждый в силу своих обстоятельств, и у всех были разные цели, или средства их достижения. В мирной жизни все по-другому. А теперь ты ничего не чувствуешь, как будто это и не оставило никакого следа в твоей душе. Что ж ты так мучил себя? Ведь ничего не меняется после этого, и ты остаешься прежним. Это как сказать.

– Знаю. Вижу, что тянет, – сказал Николай Парфеныч, и Камал как будто очнулся ото сна. – Так что, не думай лишнего, а судьбу благодари, что она рядом, так и тебе и ей спокойней. Это как с дитем. Если рядом – ты спокоен. В другом месте кто ее беречь будет? А судьба… Что судьба! Судьба это план, вот как тот самый, что ты чертил. Планировал операцию. Ты сам говорил, что стоит перейти линию фронта, как весь план летит к чертям. Начинается, как это…?

– Импровизация.

– Вот-вот. У судьбы – план, а у нас – импровизация. Ты это хорошо умеешь, импровизировать, на то и командир. Судьба планирует, а мы импровизируем, действуем, значит. И все идет по нашему плану. Ты вот что, командир, место твое занято… ложись тут с краю. Тут тебе удобней будет, лампу я притушу и стол рядом, вдруг чего записать захочешь.

– Да, Николай Парфеныч, разложил все по полочкам. Нам бы побеседовать как-нибудь пообстоятельней, да все некогда.

– Войну закончим, набеседуемся. А сейчас не думай, все будет, как ты планировал.

* * *

Ты планировал, а вышло вот как. Вышло так, как планировали другие. Остается только принять это. Нет, не смириться, это как-то не по мне, а просто принять. Потому что это война и у нее свои правила. И действовать по обстоятельствам. А обстоятельства таковы, что тебя, старшина, загнали в мышеловку. Мост – это мышеловка. И если честно, ты сам себя загнал в нее. Себя и всю группу. Нет, просто таков был план. Ты в любом случае обязан был бы выполнить задание и вывести группу. Бывают потери. Но теперь другие обстоятельства. Теперь я должен уберечь и вывести мою длинноглазая девочку. Вот в чем все дело! Прав сержант, когда она рядом, тебе спокойней. Было бы спокойней в других условиях. Не паникуй раньше времени. Мы перейдем линию фронта чисто, в этом я уверен, это не впервой. Я знаю местность в глубину на четыре-пять километров. Да, но до моста семь. Это не главное, главное то, что она все время будет с Парфенычем, я все продумал, и она будет в безопасности до конца операции. Старик позаботится о ней. Да, ты возьмешь «делегата», но это еще не конец операции. Еще надо вернуться назад. Ты готов пожертвовать кем-то из группы ради нее? Наверное, готов… не знаю. Договаривай! Скажи еще, что ты готов пожертвовать собой. К черту твою жертву и твой героизм. Что будет с ней, если меня не будет рядом? А что было с ней, когда тебя не было рядом, там, в Сталинграде? Когда ты дрался в Рынкè, или отбивал с мичманом пристань на язычке у Тракторного, а она в Спартановке? Она дралась рядом с твоими ребятами, рядом с Чердынским и Александром и рядом с сержантом Загвоздиным, а потом выносила раненых с поля боя. Потому они все и любят ее, что она одна из них. Маленькая, длинноглазая девочка, которая одна из них. И ты не имеешь права предать ее Сталинград. У тебя нет такого права и никогда не было. Чертова головоломка. Чертова голова, создающая головоломки. Давай-ка по существу. По пунктам.

Взять «делегата». Выбраться из мышеловки. Всем. Всей группе. Все просчитано и нас встретят. И ты это сделаешь. Чего бы тебе это не стоило. Как ты это сделаешь, это другой вопрос. А теперь вбей в свои мозги установку, старшина. Вколоти ее большим железным молотком. Если что-то случится, а ты знаешь, о чем я говорю. Если произойдет самое худшее, предпоследняя пуля… Нет, дружище, нет, старшина! Последняя пуля ей! Пока есть хоть какая-то надежда – ты действуешь. Но если надежды не останется – последняя пуля ей! Потому что между предпоследней и последней есть зазор времени, и все еще сможет измениться. Поэтому – последняя. И потому еще, что ты знаешь, что эти изверги делают с нашими женщинами, если они попадают в их руки. Даже в нашем русском языке, самом красивом и, когда требуется, самом жестоком языке, не найдется таких слов, чтобы описать то, что они делают с нашими девушками. И пусть твое сердце в этот последний миг ударит сильно и ровно. Один раз ударит спокойно и сильно и потом катится ко всем чертям. Все решено и последняя пуля – ей, и не важно, что будет потом с тобой. Даже если тебя будут резать на тонкие, длинные полоски, и ты будешь выть от боли, и, ползая на коленях, вымаливать пощаду, это уже не будет иметь значения, потому что твоя длинноглазая девочка уже будет в безопасности. Это главное – ее безопасность и неприкосновенность.