Судьбы суровый матерьял…

В граде Питере в сумерках снег невесом,И пушист, если очень искрят провода.В граде Питере ходит народ колесомИз трамвая в метро, из метро хоть куда.Эскалатор неспешно везет и везет.Ну, и как поспешишь?И никто не спешит…Я считаю, что мне в этой жизни везет,Потому что я к Питеру-граду пришитКрепкой дратвою, той, что сшивают гужи,Чтобы труд – для души,Чтоб дороги – легки,Чтобы сшивки хватило на всю эту жизньДо победного дня, до последней реки.Я люблю этот город и сумерки тож,Кровь его светофоров и тайны дворов,И Казанский – за то, что на хана похож,И знобящую сырость балтийских ветров.И куда б я ни шел, и о чем бы ни пел,Возвращаюсь к нему: до чего же хорош!Как же сильно когда-то пред ним оробелЯ, обутый в литую резину калош.Но помог он мне, выварил в горьком соку.Напитал мои вены добром. На века!Чтоб я помнил о том и берег.Берегу!А иначе, откуда бы эта строка?А иначе, откуда бы дом и семья,И жена по душе, и дите по уму,А иначе с чего бы спокоен был я,Всем нутром ощущая грядущую тьму?

«Тертый, ломаный, увечный…»

Тертый, ломаный, увечный,Цену знающий беде,Налегке тропою млечнойЯ иду к своей звезде.Надо мною черный космос,Подо мною пустота,Позади пшеничный колосВозле свежего креста.Ни уздечки, ни трамвая,Ни печалей, ни обид,Лишь дорожка неземнаяЗвездным гравием скрипит.Вот и всё, и вся недолга,Был Алей, Чарыш и Волга,Город каменный, Нева,И слова… слова… слова…

И, клонясь над страницею белой…

«Босиком, в одной рубахе…»

Босиком, в одной рубахеВышел из дверей…Мне – что ямб, что амфибрахий —Всё одно – хорей.Я шныряю в огороде,Огурцы жую.Между грядок дева бродит.В сторону моюНе глядит. Не замечает.С дудочкой в руке —То подсолнух покачает,То шмеля в цветке.Плети трогает руками.Полет повитель…Что за дива?Кто такая?Для чего свирель?

«Я в поэзию крался, как волк изо рва…»

Слова нужны, чтоб поймать мысль:

когда мысль поймана, про слова забывают.

Из «Чжуан-цзы»Я в поэзию крался, как волк изо рва,Я, как всякий крестьянин был хитр и напорист,Я в кули засыпал золотые словаИ грузил на подводу свою – не на поезд,Потому что отец говорил: «Не спеши!Паровозом быстрей, лошадями надежней:Перекроют пути – заворачивай пожней,А достанут и там, можно срезать гужи.А верхом!.. Только, главное, лошадь не бей,Слабины не давай и не рви удилами…Говорят, что бывают еще и с крылами,Повезет на такую – садись, не робей».Ой, батяня, спасибо за добрый совет!Я гнедую свою понукаю проселком —То по краю реки, то березовым колком,То въезжаю во тьму, то в белесый рассвет…Заночую, как Бог, посредине страны —Сны ко мне подойдут и неслышно обступят…А товар мой на рынке, наверное, купят,Торговаться не стану, отдам в полцены.Хоть и хитр, но отдам, потому что у нас,Где я вырос, такие в полях черноземы!Уродится еще! А пахать я горазд,Как и спать под скирдою из свежей соломы.

«Это было давно. Я не помню – когда…»

Это было давно. Я не помню – когда.Только помню – в реке отстоялась водаОт разгула весны, и в осколок прудаВолоокой коровой смотрела звезда.Ей-то что этот пруд? Не пойму, не пойму!И зачем это мне?.. Я накинул сумуИ с порога – в овраг, а, вернее, во тьму,И – в огромную жизнь, как в большую тюрьму.– Принимай, вертухай, да позорче следи!Вишь, с сумой, значит, хочет далеко идти…– Никуда не уйдет! Жуткий мрак впереди!– Но ведь прямо идет! Может, свечка в груди?..И скрутили меня. Я хриплю и мычу.Отворили ребро и забрали свечу.Но… явилась звезда! Я иду по лучуИ над тем вертухаем не зло хохочу.Он-то думает: я – без свечи, как с бедой.Он-то думает: я – за питьем и едой.И не знает чудак, что иду за звездойВ ту страну, где есть реки с живою водой.

Беркут

1.Не в том беда, что счастьем обнесли,А в том, что мнеВсё чудится и мнитсяПокрытый ковылями край земли,И над землей кружащаяся птица.Не тот ли это беркут, что давноНа камни черствые просевшего дувалаВ рассветный час, когда еще темно,Когда еще рассвета покрывалоЧуть поднято, упал с небес. Горбат!Он был суров, а я был очень молод,Я был дитя, я был не виноват,Что по степи ходил в то время голод…Меня отец от птицы защитил.А беркут мне на жизнь мою оставилСвое перо, чтоб я писал и правил,И к солнцу поднимался, и кружил.2.Уронил мне беркут пероМаховое, самое то.Я принял его как добро,Чем еще не владел никто.Не чинил никто, и к губе,Ритмы чуя, не прижимал…В колдовстве моем, в ворожбеСей подарок велик – не мал.Я омою перо слезой,Очиню его, задохнусьНебом, солнцем, степной грозой,Словом ясным и чистым – Русь.Станет грусть моя так светла!И проявится в грусти тойМах стремительного крыла,Боль, сравнимая с высотой.

«И всё-таки писать!..»

И всё-таки писать!Не то, чтобы обязан,И тем повязан, нет, но за душу возьметВысокая строка, за стол усадит князем,Чернильницу подаст и к бездне подведет.И ты совсем не ты!И только непогода,Раскачивая тьму, окутывая сад,Подсказывает ход, тропу и вехи брода,И ты идешь вперед, на ощупь, наугад,Раскачивая жердь,Гнилое огибая,Предчувствуя судьбу, прикусывая боль,И новая строка твоя (почти любая!)Пьянит уже верней, чем крепкий алкоголь.

«Когда Поэзия – от Бога…»

В белом плаще с кровавым подбоем…

М. БулгаковКогда Поэзия – от Бога,И – Божьей милостью – Поэт,Не пробуйте раскрыть секрет,Не суесловьте, ради Бога.Нам эта тьма не по глазам,И сколько б мы не удивлялись,И в эту дверь войти пытались —Нам не откроется Сезам.Давайте вспомним белый плащС кровавым, огненным подбоем…Пять строчек… Прочитай и плачь…А под плащом – судья, палач…Но мы не властны над собою.Они нас тайной озарят,И глубь откроют – утоните!И мы поверим Маргарите,И дьявольскому – «…не горят».И не сгорят! Они от Бога.Им Богом не дано сгореть.А нужно-то совсем немного —Строку дыханием согреть!И он, Поэт, в глуши, в ночи,Берет слова, перебирает,И дышит, и подогреваетНад острым пламенем свечи.И так поставит – хоть кричи!Хоть головой о камни бейся!И двери отворить рискни.Но не надейся, не надейся —Нам не откроются они.

«Постоял, подумал, подышал…»

Постоял, подумал, подышал,Тронул ветку яблони и вродеРастворился музыкой в природе.Тела нет.Осталась лишь душа.Вся раскрыта.Вся обнажена…Бредит космос тайными мирами.Облака кочуют над горами,А над ними влажная луна.Сад набух росой. Деревня спит.Дремлет за околицей дорога.Тишина…Еще чуть-чуть, немного, —Каплю!И душа заговорит.Улыбнусь я, или загрущу —Чувство будет искренне и ново…Первое бы мне услышать слово,Остальные я не пропущу!

«Да!..»

Да!Можно верлибром!Но можно – хореем!Суть главная в том, чтоб иная орбита…Мы в поисках слова незримо стареемИ вдруг открываем веками забытое.Далекое слово!Прекрасное слово!Подержим в губах и – забвение снова.

«…И покрытые пылью в архиве остынут слова…»

И не одно сокровище, быть может,Минуя внуков, к правнукам дойдет…О. Мандельштам…И покрытые пылью в архиве остынут слова.Вот удел непонятный, но, если понять, – не печальный.Что нам в слове, друзья?!.. И богему на слово праваНе гнетут. Потому в жирном дыме прокуренной чайной, —Где входящий найдет себе место за длинным столом,Где разбавят вино, обнесут, оскорбят и обвесят —На газетном клочке, на веселых манжетах, стиломИщет слово поэт о себе и для будущих песен…И в бессонной ночи, принимая из космоса звуки,Он тревогой нальется, как пуля убойным свинцом,И запишет строку, как на мраморе вырежет буквы,Сопрягая зрачок с мертвым камнем и жарким резцом.Он забудет ее…Столько яду вокруг, столько лести!Но однажды в архив, доверяя чутью и глазам,Забредет юный скиф, и найдет и возьмет эти песни,И настроит струну, и расскажет о нас небесам.

«Я знаю – что делают. Пилят дрова!..»

Что делают Музы в ненастные дни?..Т. ГнедичЯ знаю – что делают. Пилят дрова!Сухую лесину – на несколько чурок.Потом на огне согревают словаДля будущих песен.И если ты чуток,И если бумага чиста и бела,И звонкой березой заполнена топка,И если возможно отбросить дела,И если есть пиво, и вобла, и стопка,То всё совершится…Пусть пилят, пусть рубят.Ты тоже работай.Они это любят.

Муза

…А моя в мини-юбке!Горний свет на челе.Брызги! Пенные кубки!Серебро в хрустале!Синеока! Лукава!Каблучки… Хороша!..С крыльев капает слава,Словно воск, не спеша.И смотрю я, стараюсь,Тайну вызнать хочу,Пальцем пальцев касаюсь,И терплю, и молчу.Обжигает как ядом,Достает до нутра…Над заброшенным садомХодят ночью ветра.Дождевые, сквозные!И сквозь бурю гроза,Полыхнув, неземныеОзаряет глаза,И мне видится бездна,И я чую сквозь тьму,Что мне тайна известна.Чья?О чем?Не пойму.

«Мне нравятся слова, я ощущаю цимус…»

Мне нравятся слова, я ощущаю цимус,Их пробуя на вкус, и, глядя их на свет.Моей любви к словам зашитый в генах вирусТоскует по ночам, и мне покоя нет.Я роюсь в словарях, я Бабеля читаю,И, Бродского ценя, немею над строкой, —За что он был гоним, и отодвинут к краюЗавистником каким, недоброй чьей рукой?Огромная страна… Река большой печали.Не потому ль всегда, оглядывая даль,Как будто наяву, я зрю иные дали,Иные берега, иную магистраль.Меня там нет нигде. Я там себя не вижу.Там вечный карнавал. Там солнце. А покаВ полях гудят ЗИЛы, расплескивая жижу,И черпают руду угрюмые зэка.В распадках у костров я слышу их гитару,Я погружаюсь в их библейские глаза.Моя Россия, Русь, кто им назначил кару,От воли отлучил, и отодвинул «за» —На северо-восток, где ветры и туманы,Где в страхе смотрит зверь на рельсовую сталь?..Светло горят костры, и слушают урманыИз музыки и слов великую печаль.Моей любви к словам во мне живущий вирусОт этих слов болит больнее и больней,Но боль моя за жизнь, где я взошел и вырос,Не гаснет от того и с каждым днем сильней.

«Я рифмованью не учился…»

Я рифмованью не учился.Скупой чалдон и самоед,Я рифмой не болел – лечился,И званье горькое поэтНошу за то, что я имеюСлова, которыми дышу,Еще за то, что я немею,Когда на этот мир гляжу —На эти травы и покосы,На черноземы и подзол…Был Гоголь злой и длинноносый,А я курнос, но тоже зол…Другой поэт носил охапкуРжаных волос на голове,А я ношу простую шапку,Сную в толпе как мышь в траве.Живу!И если вдруг устану,То, сверив с космосом часы,Среди травы на лапки встануИ выпью капельку росы.

«Болел стихами, только, сомневаясь…»

Болел стихами, только, сомневаясь,Не верил в них, и, видно, потомуОни ушли, метафоры остались,Доступные не всякому уму.Остались и живут.Не надо трогать.Но если вдруг отыщете мой том,То, пробуя стихи на вкус, на ноготь,Не говорите никому о том,Что видели, мол, даже прочитали,С чем и заройте в старом сундуке…Стихи не отливаются из стали,Ни на каком не точатся станке.Они живут, пульсируя в аортах,Стучат в висках, прокалывают грудь,Болят в сердцах и, оживляя мертвых,Живущим укорачивают путь;Рождаются, шатаются, шатают,Разламывая строй, стоят в строю,Подводят к краю и за край толкают.Попробуйте остаться на краю!Но если взялся – стой и упирайсяНа полный штык лопатой штыковой…Руда и радий.Вот и облучайся,И не жалей, что болен лучевой.

«У меня на стене птицы феникс скелет…»

У меня на стене птицы феникс скелет.Сколько лет я смотрю на него… сколько лет…Не взлетает скелет, не парит, не плывет,Но манит и манит, всё зовет и зовет.Машет мертвым крылом, хочет небо достать…Вот и мне не взлететь, не парить, не летать.Но слежу я за ним, продолжаю стеречь,Вдруг откроет глаза,Вдруг появится речь.

«Поэзия! Высочество… Величество…»

Поэзия! Высочество… Величество…Не переходит в качество количество.Мне эта мысль – что в подполе сверчок.Не переходит…Ноет мозжечок.Как будто кто, от радости дрожа,Мне вскрыл ребро и запустил ежа.Вот… мучаюсь…Да ладно б только это.Не переходит… Ну – такой закон!А есть беда иная у поэта,Когда он вдруг поймет, что лишний он.Что трудно быть на сером фоне белым,Да что там – белым, просто трудно быть.Поэтов убивают между делом.Поэт?А почему бы не убить…И, шаркая паркетными полами,Предчувствуют красивую игру,И пули досылают шомполами,И порох проверяют на искру.В партере шепот.Письма в бельэтаже…Ржут кони. Даль завешена грозой!… Потом – гвоздики, мол, скорбят, а как же,И плачут покаянною слезой.

«Я не верю в судьбу, не пытаю судьбу…»

Я не верю в судьбу, не пытаю судьбу.Вот еще один год – словно сажа в трубу!Это кто ж кочергою там угли ширяет?Распахнул поддувало, а тяга сильна!Из трубы в черном космосе дырка видна:Не в нее ли однажды душа отлетает?Бросит грешное тело, как житель избу,Пролетит вместе с хлопьями сажи трубу,И, наверно, испачкает саван Господний.И к созвездию Рака, поскольку я – Рак,Поспешит, огорчаясь: «Ах, парень дурак,Сдох бы раньше, дорога была бы свободней.А теперь, сколько их – Близнецы да Тельцы…Жили-были, и вот обрубили концы…»Я не верю, что души цепляют друг друга.Я не верю, что тесно в космической мгле:Космос – это простор, это не на земле,Где мы вброшены в круг, и не выйти из круга.Я не верю в судьбу, я ее не молю,Я ножовкою обруч мой ржавый пилю,Да смотрю на песок и листки обрываю.И на мир, что во мне, предъявляя права,Я пишу на стене золотые словаИ строку самогоном крутым запиваю…Ой, ты, Боже еси, призови и спроси:Сумасшедшие есть ли еще на Руси?..Я отвечу, что есть, потому что я знаю.Потому что я вижу – в таком же окнеТусклый свет, значит, кто-то и там на стенеПишет слово и пропасть обходит по краю.Да случится!И станет, и будет спасен,А не просто летучим песком занесен,И другой, и еще, и совсем неизвестный.Значит, тем и живем, значит, и потому,Раздвигая руками тяжелую тьму,Мы однажды пройдем над грядущею бездной.

«Этот стих, словно серый бревенчатый дом…»

Этот стих, словно серый бревенчатый дом,Где и ставень кривой, и труба косовата,Где лежит за стеклом прошлогодняя вата,И к двери через грязь проберешься с трудом.Вот беда. Неужели здесь кто-то живой?Я читаю строку – открываются двери:Желтый свет фитиля, сухари на фанере,Вязка луку и сетка с целебной травой.Сквознячок. В поддувале мерцает зола.Занавески оборваны. Ржавые вилы…Кто здесь жил? Кто дышал тленом этой могилы?..Пустота…. Лишь за печкой колеблется мгла,Да в окладе серебряном некто двоится,Наблюдая откуда-то издалекаКак на окна крылатая живность садится,Цепенея от взгляда креста-паука…Прочно в матицу вбит черный зуб бороны,На обрывке пеньки муравьи шевелятся.В мире нет и не будет угрюмей страны,И подумалось: «Правильно, если боятся».Потому как стоим на крылах да на лапах!Омута будоража седьмым плавником,Вон раскинулись как на восток и на запад,Вдоль зубчатой стены грохоча каблуком!..Выхожу, сквозь высоких небес решетоСолнце золото льет – травы спелые гнутся.Что мне стих?.. Но душа норовит оглянуться,Видно, что-то ей там померещилось.Что?

О лопухах

Сердитый окрик, дегтя запах свежий…

А.А. Ахматова1.А захочется стихов – гой, еси!На подворье лопухов,Хоть коси.Среди этих лопухов и хламьяПозаныкано стиховДо… черта.Лопухи меж ржавых труб ворошу,Стих беру, который люб,ЗаношуЯ в тетрадь его в линейку косу.Словно выужу линейИ несу.В печь сую на жаркий под и верчу…Приходите. Я не жмот.Научу:Как найти и подойти, как сорвать,Что подладить, подкрутить,Где соврать.Как томить в печи его, как варить,Как его из ничегоСотворить.2.Те лини, что я ловил, не годны!Ни кого не накормил —Не жирны.Вроде, ладил всё, как мог – к такту такт,Но пошли куда-то вбок,Не на тракт.Брошу ручку, плюну вслед, разотру.Сорок бед – один ответ:Не умру…Лопухи… Средь лопухов трын-трава,Заготовок для стиховВоза два.Я хожу промеж крапив-лопухов…Есть слова и есть мотив.Нет стихов.

«…И вновь стихи. Я слышу их мотив…»

…И вновь стихи. Я слышу их мотив.Так знает автор тайну слов в конверте.Так помнит режиссер все кадры в ленте,Отснятой и запрятанной в архив.Они живут, как дождь, как облака,Как времена, отлитые в века.Я каждый вечер прихожу сюда,Кручу кино, пока всё спит на свете.При лампе в сорок ватт, в ее щадящем свете,Я вынимаю кадры из «тогда» —Из точки на обоях, на стене,Куда дано проникнуть только мне.Я режу ленту, заново крою,Переставляю даты и событья,И воскресает всё, что мог забыть я,И жизнь мою, как будто не мою,Я вижу вновь. Из прошлого огняОна зовет в грядущее меня.Как будто звук, к которому привык,Пройдя по залам меж столов и стенок,Вдруг приобрел неведомый оттенок,Какой и не придумает язык…Чем я, Господь, себя не оправдал —Что слухом наделил и зренье дал?Зачем мне нужно в свете сих свечейСмотреть за горизонт и слушать, слушать,И прежде, чем создать, сто раз разрушить,И, трудно постигая суть вещей,Почувствовать единственное то,Что не умеет чувствовать никто.И всё же я судьбу благодарюЗа все мои страданья и мытарства.Прекрасен конь и хороши полцарства!Но за коня и царство подарю:Но чтобы обязательно гнедой.О двух крылах. И чтобы со звездой!

«Сколько дал – значит, столько и дал…»

Сколько дал – значит, столько и дал.Что же дышишь в затылок натужно?Всё, что есть – раздарю, не продам,А чужое и даром не нужно.Я еще поживу! Извини…Эту жизнь я пока не итожу,Хоть до крови изрезал ступниИ спалил до костей свою кожу.Я еще говорю и смотрю,Твоим словом и верой согретый…Ты поймешь, когда всё раздарю,По закрытой тетради. Вот этой.Вот тогда приходи и дыши.И, клонясь над страницею белой,Всё, что я не успел – допиши,Всё, что я не сумел – переделай.

«Посветлеет листва, а потом загорится…»

Посветлеет листва, а потом загорится,А потом опадет, а потом загремит.И метель прилетит длиннокрылою птицей,И на озере лед – словно рвут динамит! —Будет гулко звенеть, перемноженный эхом, —Вот тогда и придет та, которую жду,Со свирелью в руке, опушенная мехом,И гнедого коня приведет в поводу.Никогда! никогда вам не видеть той сцены:Это будет в ночи без огней и людей —Я ей царство мое от крыльца до антенныПредложу за коня: проходи и владей!И серебряный хруст под морозной подковой,И точеный каблук на тесовом крыльцеНитью тонкою лягут, незримой основойДля поэмы с хорошею сказкой в конце.Станет Дева играть на печальной свирели,Будет конь гарцевать под высоким седлом,Будут белые крылья широкой метелиШелестеть по ночам за узорным стеклом.Весь январь и февраль это чудо продлится…Но однажды проснусь – никого: ни коня,Ни ее, лишь исписаны густо страницы:То ли всё – обо мне,То ли всё – для меня…

«Куплю кота на черном рынке…»

Куплю кота на черном рынке,Куплю двуспальную кровать,И стану я ему у крынкиПо вечерам стихи читать.Он будет очень умный кот.Он эти строчки незаметноПод молочко и посвист ветраНа свой язык переведет.Снега сойдут, прольются ливни,Мы будем с ним супы варить,И он под запахи и рифмыНачнет однажды говорить.И вот тогда мы ночью встанем,И в добрый час в лесу ночномОтыщем дуб и цепь натянем,И сказку новую начнем.

«Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы…»

Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы,Он узловат.Ни каменных дворцов, ни крепко сшитых «в лапу»Резных палат.Я просто шел и пел, марал бумагу кровью,Звенел струной,И, брызжущим в лицо, дышал в ответ любовью,А не слюной.Я возводил свой храм, и, укрепляясь в вере,Я знал: спасет.Я этот храм воздвиг. Я открываю двери.Входите. Вот…Всмотритесь и – увидите воочью:Здесь, в глубине,Слова, пробелы, точки и отточья —Всё обо мне.

«Ни на свету – от яма к яму…»

Ни на свету – от яма к яму,Ни ночью – от звезды к звезде,А просто полз из ямы в яму,Но счастья не было нигде.Ни там, за синими горами,Ни здесь, в чухонской стороне.Когда свой путь закончу в яме,Не ставьте памятника мне.Мне солнца хватит.Звезд и солнца!Осины чуткой шепотка,Ольхи октябрьского червонца,И ветерка, и ветерка.

«О, как яростно и зримо…»

О, как яростно и зримо,Навещая мой уют,Плещут крылья серафима,Губы жаром обдают.Ледяной водой умоюсь,Грубой тканью разотрусь,Выйду в поле, успокоюсь,Присмотрюсь и разберусь.Тропы влево, тропы вправо.Те во льду, а те в огне.Предо мной стоит отрава,Предназначенная мне.Дерева гремят острожно.Ветры стелятся, скользя…Яд стоит. И пить не можно,И не пить никак нельзя.Жребий тяжкий…Боже правый!..Не лекарство, не вино —Жизни горькая отрава,И замены не дано.

Рыжий

И картавый, и рыжий…Ни обиды, ни зла…Сядь, бродяга, поближе,Покажи ремеслаФилигранные строчки, —На три такта, на дваВ дорогой оторочкеЗолотые слова.– Сядь…И рыжий садится.Наливает и пьет…Занавески из ситца,Рыбный суп и компот,Сала тоненький пластик,Хлеба серого шмат…Никакой ты не классикИ собратьям не брат.Просто жил, куролесил,Создавал чепуху,Средь подобных не весил,Превращался в труху.Говоря про нетленку,Строчки слабые плел,Жинку, верную Ленку,До разлуки довел.Прорицал: приумножишь;Обещал: пропоешь;Оказалось – не можешь,Только плачешь да пьешь,Пробиваешься воблой,Благо, есть она здесь,Весь какой-то прогорклый,В пятнах плесени весь.Ни врагов у порога,Ни друзей, ни кого…А ведь рыжий – от Бога,И картав – от него.

Ответ

И не чета каким-то там Демьянам…С. Есенин…конечно, я отличен от иных,И не чета каким-то там не бедным,Пусть, правда, иногда бываю вредным,Зато люблю словаИ слышу их.Мне это всё даровано судьбой,Алтайскою распахнутою степью,Крутой волной, кипящею под крепью,И сумасшедшей высью голубой.Вот где всему основа и начало,Вот где истоки горя моего.Попробуйте для звука одногоДобыть струну, чтоб песня зазвучала.И я из «а» перетекая в «я»,Рифмуя «у» и «ю» наудалую,Дышу простором, женщину целую,И, как птенец над кромкой бытия,Предчувствуя окрепшее перо,Заглядываю в бездну, замираю,Отталкиваюсь, падаю, сгораю,И, подставляя молнии крыло,Вхожу в грозу на резком вираже,Ликуя над свершившемся уже.

«Так я и жил в грязи, в опале…»

Так я и жил в грязи, в опале,Слова искал везде, где мог —На переправах, на привале,На стыках судеб и дорог.Я брал их влет, руками гладил,Дышал теплом, катал во рту,И по ночам в своей тетрадиЯ выставлял их на черту,Как бабки на кон, по ранжиру,От самых добрых до лихих,И, трогая перстами лиру,Я прятал золото под них.И знай, мой друг, битком свинцовымСшибая кон в сиянье дня,Что на кону лежит под словомНе золото, а жизнь моя.

«Не изгой, не парвеню…»

Не изгой, не парвеню,Развернув стихов меню,Я листаю эту стаю,И читаю и взлетаю,И как будто наявуВ чудном космосе живу.Вот искусство!Вроде просто.К такту такт, строка к строке,Мягко, плотно, как берёстаВ новгородском туеске,Что хранит в тени покосаВлажный холод родника.Поднесешь к губам – береза…Родина…Земля…Века…

Яблочки-2

И всяк узнает себя по делам своим…

Был Ваня сторож нехороший:Ружье, небритая щека,Косоворотка в злой горошекИ ремешок поверх пупка.Он пацанов, до яблок падких,Дай волю – бил бы наповал.Он не давал нам яблок сладких,Да он и кислых не давал.Орала ором Зостепанна:– Они опять идут, Иван!Иван, отвязывай Полкана!..И на плетень влезал Полкан.Казенный пес был черной масти.На черном желтые зрачкиИ в желтой пене в желтой пастиВарились желтые клыки.А мы орешками плевали,Но каждый ощущал спинойИ холодок потертой стали,И зубы с бешеной слюной…А баба в крике заходилась,И клушей рыхлой от гнезда,Вся расшаперевшись, садилась,Как не садилась никогда,На старый пень ракиты-вербыСреди сухих корней-плетней,И было скверно ей, наверно,И очень дурно было ей…Кряхтя, тащился Ваня следом.Хрипела псина за плетнем.Мы шли, плюя, к ночным победам,Не воровать же фрукты днем!И знали – утром в сельсоветеПоднимет Зойка шум и вой,Но год стоял две тыщи третий,А это не 37-ой.

«…и музыкою сфер, и сумеречной мглою…»

…и музыкою сфер, и сумеречной мглою,И сусличьей норой с капканом и флажком,И космосом с его космической золою,И снежною крупой, и пенным свежаком…Я думал – это быт, а оказалось – небо,Я думал – это прах, а оказалось – быт,Я думал, что я был, а оказалось, не был,И, значит, я не жил, и, значит, не убит.Но я еще приду и этот мир открою,С его большой рудой, с гаданием сорок,С задумчивостью рек, с его землей сырою,С колодцем у скрещения дорог.И кто б ни говорил, ни тыкал воздух пальцем,Ни теребил пеньку для будущей петли,А я уже иду неузнанным скитальцемПо огненному ободу земли.

«Доверясь юному уму…»

Доверясь юному уму,Покинув отчий дом по волеСвоей, не зная, сколько болиЗа это в будущем приму,Я вышел в путь, я шел сквозь ветры,Шел прямо – не наискосок,Минуя дни и километры,И тратя по пути песокИз колбы времени;Я думал,Я словно колос тяжелел,Я наливался и угрюмел,Я становился зол и смел,Всё для того, чтобы однажды,Презрев уют и суету,Томим тоской и мучим жаждой,Шагнуть за горькую черту,Где по ночам под шорох капель,Секущих заоконный мрак,Над строчкой мучиться как Бабель,И сердце рвать как Пастернак.

«От деревьев тени легли на крышу…»

От деревьев тени легли на крышу.Говорю слова, а себя не слышу.То ль дыханьем слаб, то ли сели связки,То ль предать страшусь свою жизнь огласке?..На крыльцо взойдешь, поглядишь на пустошь,И такую мглу на себя напустишь,Что не в счет, что было вчера и раньше,Где себя и правил: ну, вот же, глянь же…Пустота. Кого в пустоте увидишь?..Но, вникая в суть переводов с идиш,И, пером скрипя, сотый раз вспомянешь:Не смотри назад, мертвым камнем станешь.