Дневники дьявола

– Как Вас зовут, красавица? Я действительно могу Вам помочь! Неужели у Вас проблемы с такими чудесными глазками или кому-то из родственников нужна помощь?

«Все, ты меня достал!» – подумала я и, резко развернувшись, с такой ненавистью посмотрела на приставалу, что парень отшатнулся:

– Ого, вот это взгляд! Я Вас чем-то обидел, милая девушка? Простите, великодушно, я ничего дурного не имел ввиду!

– Мне все равно, что Вы имели или не имели ввиду! Я просила оставить меня в покое. Вас ждет ваш друг, а меня мои проблемы и решать их я буду без вашего участия, уж извините, сударь! – отчеканила я каждое слово и направилась к окошку регистратуры.

Через пять минут мои последние надежды хотя бы на постановку в эту бесконечную коридорную очередь окончательно рухнули, так как уже злая с утра дама в окошке с явным злорадством сообщила мне, что без направления Минздрава они иногородних не принимают. Теперь надо было искать этот Минздрав и как-то добывать нужную бумагу. Я недовольно вздохнула и направилась было в гардероб, как вдруг кто-то слегка тронул мое плечо и нежным девичьим голосом произнес: – Пойдемте со мной, девушка.

Я удивленно обернулась и стоящая передо мной миловидная молодая женщина в белом халате и накрахмаленной шапочке повторила приглашение. Переспрашивать было уже глупо, и я покорно последовала за ней через разгоряченные толчеей и спорами тела. У двери кабинета, куда привела меня медсестра, потная дородная дама, пытаясь не пустить меня внутрь, затеяла скандал. Она не прекратила орать даже после того, как медсестра сообщила, что девушку вызвал врач и не даме решать кто сейчас войдет на приём. Мне удалось всё же попасть внутрь кабинета, благодаря самоотверженности медсестры, решительно оттеснившую от двери орущую тётку, но в полной темноте с единственным ярким пятном от лампы, находившимся в нескольких метрах от меня, я растерялась, так как больше ничего не видела. Когда глаза хоть как-то приспособились, я разглядела впереди силуэт в белом халате и шагнула вперёд. Склонившийся над карточкой врач быстро дописал в нее пару строк и поднял голову.

Если бы в это время меня поразила молния, последствия, наверное, были бы менее разрушительными. Потерявшая разом способность не только соображать, но и слышать и видеть, я медленно опустилась на своевременно пододвинутый мне врачом стул. Просочившееся через ступор и «вату» в ушах зрение показало мне весело хохотавшего приставалу из фойе. Потом в мое сознание протиснулся его довольный произведенным эффектом насмешливый голос:

– Ну, так чьи проблемы привели Вас, сударыня, в нашу лекарню?

–М-мои.– еле выдавила из себя я и протянула врачу вырезанную из газеты заметку, на которую Алексей едва взглянул и уже серьёзно посмотрел мне в лицо:

– Абсолютно согласен с мэтром, такие глазки прятать под очками – это преступление и я сниму с Вас очки, мадемуазель!

Я терпеть не могу хвастунов, но на сей раз удержалась от едкой реплики и, заметив, что молодой доктор взял знакомую мне линейку с набором стекл для определения остатков зрения, только посоветовала ему:

–Начинайте с нижнего стекла, доктор, так быстрее доберётесь до нужного.

Доктор удивленно посмотрел на меня, но поднес к моему правому глазу последнее толстое стекло и присвистнул.

– Что, так все плохо и обещанное чудо отменяется?

– Ни в коем случае! У нас все получится, но в несколько этапов – ответил доктор и поинтересовался: – Где ваша карточка, мадемуазель?

– Мне ее не выписали в регистратуре, требуют направление Минздрава, а у меня его нет. Наши врачи отказались мне выдать даже мою амбулаторную карту и направление в клинку, так что я сама направилась, против их воли. У меня только это,– и я показала на лежащую на столе вырезку со статьей академика Святослава Федорова.

Парень задумчиво потер подбородок и, попросив меня подождать, вышел из кабинета. Ждать пришлось довольно долго, но, когда он вернулся, его лицо улыбалось уже знакомой мне широкой улыбкой:

– Значит так, сударыня. Подайте мне свой паспорт. Сейчас я выдам Вам на руки выписку, Вы с ней доберетесь до приемной Минздрава и в кабинете № 6 выпишите направление, я договорился. Вот адрес. А завтра ровно в 10 утра вы позвоните мне по указанному на этой же бумажке телефону из фойе приемного покоя клиники и прихватите с собой сменную обувь, халатик и гигиенический набор на случай, если придется задержаться в стационаре. Возможно завтра я сделаю Вам первую операцию. Все понятно?

– Как завтра? Так сразу?

– А чего тянуть-то? Или боитесь?

– Нет, не боюсь, просто я не рассчитывала надолго задерживаться в Москве, у меня скоро занятия начнутся в универе.

– Задержу для начала на неделю, не больше. Устраивает?

– Вполне. Спасибо. До завтра. – я встала и направилась к двери, но доктор окликнул меня:

– Мария Станиславовна, а на улице Вы тоже без очков ходите?

– Да, а что?

– С таким зрением невероятно, вот что! Будьте осторожны и жду Вас завтра целой и невредимой.

После этой встречи долгие восемь лет мы с Алексеем Миргородским, любимым и очень талантливым учеником самого Федорова, штопали, паяли лазером, укрепляли склерой и избавляли от лишних запчастей мои, усердно залеченные врачами в моём провинциальном городке, глаза.

Никогда в жизни не забуду тот весенний день, когда Алексей в темной комнате снял с моих глаз повязку, и я вдруг четко увидела буковки самого последнего ряда таблицы для проверки зрения. В изумлении я перевела взгляд на сияющее от счастья лицо Алексея и разревелась глупо и навзрыд, а он нежно гладил меня по плечу и растроганно повторял: – А ведь ты мне не верила до последнего! Ты мне не верила…

И вот теперь он снова рядом, а это значит, что все будет очень хорошо. Вот только почему я снова в этой клинике и почему снова темно?

****

Подняться с кровати я смогла уже через пару дней, и Алексей сразу забрал меня в темную комнату. Там он аккуратно снял повязку и тампоны с глаз, бережно смыл запекшийся гной и попросил меня открыть глаза. Изображение сначала было мутным, но Алексей закапал мне что-то и, поморгав, я отчетливо увидела его лицо.

Он был по-прежнему красив, хотя с нашей последней встречи прошло почти пятнадцать лет и легкая седина уже тронула его густые черные волосы.

–Ну, как же ты так неосторожно, Машуня! Столько лет потратить на ясный взгляд и так беспечно обойтись с выстраданным результатом. Кто обещал мне выполнять мои рекомендации неукоснительно и беречь глазки? Я не помню, что бы разрешал тебе пытаться лбом свалить дерево! – насмешливый голос доктора вернул меня к действительности.

– Какое еще дерево?

– Судя по результату большое и толстое. Ты его пыталась отодвинуть со своей дороги. Чем же оно тебе так помешало, а, Машуня?

– Шутить изволите, доктор?

– Да уж какие тут шутки, если ты месяц в полной отключке в «Склифе» гостила, да и потом, вроде очухалась, а только тебе на операционном столе анестезиолог твоего любимого армянского коньячка плеснул в капельницу, как ты вдруг решила уйти от нас совсем и по-английски, не прощаясь.

– Куда уйти и при чем тут операционный стол? Другого места что ли для вечеринки не нашлось?

– Машуня, тебе, как только после аварии головушку собрали и красоту в «Склифе» навели, сразу к нам отправили по моему требованию. Левый глаз пострадал серьёзно и я его подремонтировал как смог. Но у тебя в самом начале операции, сразу после того, как наркоз дали, сердце остановилось. Еле завели. Вот такие дела, сударыня.

– Я что, чуть ласты не склеила?

– Фу, что за жаргон, Мария? Попыталась, но от меня так просто не сбежишь, а то не болтали бы мы с тобой сейчас, феномен ты мой сибирский.

– Ну теперь понятно, почему у меня третий день впечатление, будто меня кто-то пожевал и выплюнул и что у меня на груди слон чечётку бил. А как я в «Склиф» красоту наводить пристроилась, вроде это место не пластической хирургией занимается?

– Ладно, шутница, потом узнаешь и не от меня, а сейчас давай смотреть что у нас с глазами. – не захотел ничего объяснять мне Алексей и повел меня к аппарату.

****

Через неделю мне разрешили выходить в гостевое фойе и я смогла позвонить домой. Данька схватил трубку сразу и начал с возмущенного выговора:

– Машка, у тебя совесть есть, я уже неделю от аппарата не отхожу. Твой цербер даже сотовый тебе отказался передать, он что, ревнует? Так ведь ты моя жена, а не его или уже что-то поменялось?

– Дань, не кипятись, отделение хирургическое, поэтому ничего лишнего проносить нельзя. А в остальном все на своих местах, успокойся.

– Машуня, как я рад наконец тебя слышать. Котик, как ты себя чувствуешь? – сменил наигранный гнев на ласковое журчание муж.

– Нормально, раз выпустили позвонить.

– А когда выпишут?

– Пока не знаю, Алексей хочет понаблюдать за моими глазами. Судя по всему, мне крепко досталось. Может ты мне расскажешь, что стряслось?

– Подкрасться он хочет, к моей девочке, котяра импортный!– снова деланно осерчал Даниил, сделав вид, что не услышал моего вопроса.

– Да нет, Даня, ему давно надо возвращаться в индийский филиал, но он хочет перестраховаться. Я серьезно куда-то влетела? Ни черта не помню! Ты мне можешь рассказать, что случилось, а то мне до сих пор физиономию в бинтах держат.

На том конце провода повисла напряженная тишина. Я тоже напряглась, почувствовав неладное. Муж протяжно вздохнул и осторожно поинтересовался:

– А откуда ты ничего не помнишь?

– Я помню, как мы встретились с Сурминым в загородном пансионате. Помню, о чем мы договорились. Он мне очень понравился, чувствую правильный мужик и настоящий. Помню, как позвонила тебе когда выехала из пансионата, переехала новый мост. Дальше ничего почти, какие-то куски, толи сон, толи не сон, ничего не понимаю. Какое дерево мне и на какой дороге помешало?

– Большое и толстое. Ты чуть-чуть не вырулила и задела сосну передней стойкой. Машина слева всмятку, а ты головой врезалась со всего маха в стойку, лобовое вдребезги, твоя голова слева тоже почти всмятку, уж прости за реализм…

– Сосну эту когда посередине трассы вкопали? Я вечером, когда к Сурмину по этой же трассе рулила, никаких деревьев не наблюдала.

– Все хохмишь, а ведь тебя убить хотели, Маня!

– Это ты, Даниил Сергеевич шутишь. А теперь, все по порядку, кратко и без эмоций, а то меня минут через пять от аппарата погонят.

То, что рассказал муж было очень похоже на импортный триллер в провинциальном исполнении. Примерно через пол часа после моего обещания вскоре прибыть домой, Даниил, вдруг начал беспокоиться. Мой телефон был вне зоны. Он позвонил Ксюшке и Сержу, спросил куда я поехала. Ведь я, зараза эдакая, сказала мужу только, что нахожусь в получасе езды от дома, скоро буду и всё расскажу, после чего отключилась, оборвав его на полуслове. Ксюха понятия не имела куда меня понесло, а Серж сообщил, что я собиралась встречаться с Сурминым и Саакяном. Данька забеспокоился всерьёз и вспомнил, что телефон Сурмина, преданный Андреем, он запомнил в своем сотовом и не стер, после того, как я перенесла его к себе в контакты. Он тут же набрал его номер и Сурмин, выслушав его, сказал, что выяснит все возможное и перезвонит. Буквально через полчаса с Данькой связались, передали распоряжения банкира и в три часа ночи бригада врачей областной клиники, я без сознания, подключенная к куче аппаратуры и Данька вылетели на самолете предприятия «Химнефть» в Москву.

Мне повезло трижды. Во-первых, что у меня такой беспокойный муж. Во-вторых, что на момент аварии я уже договорилась с Сурминым, и он во мне живой был очень даже заинтересован. В-третьих, а может быть и во-первых, что молодой мужчина- водитель «Камаза» перегородил дорогу подрезавшей меня «Волге» и, вытряхнув за грудки из нее водителя, заставил его помочь вытащить меня из искореженной машины и погрузить на заднее сидение «Волги». Мой сотовый разбился при аварии, свой он где-то выронил, когда тащил меня из машины, у водителя «Волги» сотового, как он сказал, не было и парень, сигналя всю дорогу, подлетел к посту ДПС у старого моста через Хомь, заставил наряд гаишников сопроводить нас до третьей горбольницы, где уже ждали предупрежденные гайцами по рации хирурги, оказавшие мне первую помощь и подготовившие к транспортировке в областную клиническую больницу. Он фактически спас мне жизнь. В ОКБ нашел меня Сурмин, поставивший на уши все службы Холмска.

– Ну и с чего ты взял, что этот несчастный мужик на «Волжанке» был заказным убийцей? – внимательно выслушав краткой пересказ фактов, спросила я у мужа.

–Это не я решил, а Сурмин выяснил. Мужику чуть-чуть за пятьдесят, он никто иной, как бывший опер из отдела Саакяна и работает охранником на стройке. Мало? Тогда еще фактик. В салоне под водительским креслом сотик обнаружили ребятки Сурмина, а этот урод божился, что у него телефона нет. Мало? Сотовый куплен накануне и на нем всего один телефончик засветился, вахты стройки! С него звонили минут за пять до аварии. Так что караулил тебя этот урод и не только он.

–И что этот водила говорит, чем я ему не угодила?

– А ничего он не говорит. С места аварии он слился, дома и на работе не появился, а через неделю его на городской свалке под мусором нашли с проломленным черепом.

– Оперативно!

– Да, матушка, пасли тебя, это факт. «Жучка» в твоей машине сурминские ребятишки откопали, поэтому не только знали где ты, но и много чего могли вороги услышать. Ты гадам сама сообщила, когда и какой дорогой из Холмска домой в тот вечер вернешься.

– Серж прав, с моим поганым языком мне и врагов не надо. Но чего они так испугались?

– Сурмин просил у тебя спросить, не пересмотрела ли ты условия договора. О чем речь, родная?

– Перезвони ему и скажи, чтобы он нашел возможность ко мне приехать. – проигнорировала я последний вопрос мужа и он, поняв все без слов, нежно промурлыкал пожелания скорейшего выздоровления и первым нажал отбой.

****

Я стояла у зеркала в процедурном кабинете и не могла поверить собственным глазам. Мне только что сняли бинты, обработали лицо и медсестра предложила посмотреться в зеркало. Судя по запаху, она только что раздавила ампулу с нашатырём, видимо готовясь привести меня в чувство. В зеркале отражалась жуткая маска из фильма ужасов. Отекшая правая половина моего лица со щелкой вместо глаза, выглядела так, будто я попыталась снять крышку с улия и рассерженные моей наглостью пчёлы всем роем выразили мне своё неудовольствие, а левая заплыла настолько, что напоминала морду резко похудевшего шарпея. Левого глаза в складках из которых состояла вся левая часть моего лица не было видно вовсе. Кроме того волосы слева были недавно сбриты и отрасли еще совсем немного. Под ними ясно различались несколько весьма заметных швов. Зрелище было просто ужасным и мне вдруг захотелось попросить вернуть на место бинты. Красный от воспаления единственно действующий глаз медленно изучал отражавшуюся в зеркале страшную маску. Кожа на лице была отвратительно жирная, прыщавая и землистого цвета. До меня медленно начало доходить, что это не кошмарный сон. Я отвела руку сестрички, которая поднесла к моему носу ватку, пропитанную нашатырём, и тяжело сглотнув комок, застрявший в горле, подняла к потолку чужое лицо, потому что горячие и соленые слезы приготовились на выход. Реветь прилюдно я не люблю еще больше, чем бояться. Постояв с задранной физиономией довольно долго и полностью справившись с эмоциями, я решительно повернулась, посмотрела прямо в глаза медсестре и увидела с ней рядом Алексея. Я не слышала, когда он вошел, но его бархатные глаза и узкие губы под щеточкой щегольских усов улыбались.

– Молодец, в истерике не забилась, узнаю стойкого оловянного солдатика! Ничто нас в жизни не может вышибить из седла? Уж прости, но готовить я тебя специально не стал. Сердце у тебя здоровое, психика почти в норме, но надо было чуть страха добавить, а то ты его почти весь растеряла.

– Не учите меня жить, мужчина, лучше помогите материально! Ты по дороге в Индию не завернешь на пару часов в Иран или Ирак?

– Это еще зачем?

– Паранжу посимпатичнее мне подберешь, по старой дружбе.

– Ни к чему она тебе будет через пару-тройку недель, а пока и этого хватит,– протянул мне огромные солнечные очки Алексей.

Я надела очки и посмотрела снова в зеркало. Картина внешне мало изменилась, но внутренние ощущения стали комфортнее. Алексей жестом фокусника достал из-за спины красивый пакет и протянул его мне:

– Ну, а здесь всякая всячина для приведения твоей мордашки в нормальное состояние. Там есть инструкции, так что разберешься, если английский не забыла. Если забыла, то скажи, и я переведу. Можешь спокойно пользоваться.

Я заглянула в пакет и обнаружила множество разнообразных коробочек, тюбиков, незнакомых мне упаковок , а так же продукцию знаменитой косметической фирмы.

– Ну с переводом сама справлюсь, судя по всему память мне дерево не отшило. Ты думаешь это мне теперь пригодится?

– Уверен и прекрати комплексовать. Отечность сойдет, а шовчики все закроются твоей пышной шевелюрой, потом и они рассосутся не сомневайся, специалисты поработали на совесть.

– А что с левым глазом?

– Зрение, увы, пострадало. Рабочий глаз у тебя теперь только один. И еще, к сожалению, косметический дефект останется. Левое глазное яблоко слегка уменьшилось в объеме. Но могло быть намного хуже. А так, немного изменишь прическу и все дела.

– Это все сюрпризы? Пока я без сознания была затейники-хирурги ничего мне еще не отрезали что-нибудь по их мнению лишнее?

– Не научились мы пока мозг править на предмет корректировки, чтобы очистить его от глупого риска и завышенной самоуверенности, так что всё твоё при тебе осталось. В целом и товарный вид сохранить удалось! Надеюсь, я шоковой терапией сегодня мозг тебе встряхнул? Может хоть теперь будешь подстраховываться, когда в гадюшник снова голыми руками полезешь. В следующий раз так может не повезти, Машуня.

****

Меня выписали из клиники только в канун ноябрьских. Сурмин деликатно дал мне пообщаться с родными, прикатившей в столицу по этому поводу Ксенией и проявился только на третий день. Мы сели к нему в машину и я передала ему свои записи по персоналиям «империи», данные пострадавших и написала ему номер ячейки в его же банке, где уже почти пять месяцев спокойно лежала папка, переданная мне Кириллом. Сурмин гарантировал мне и моей семье полную защиту и то, что исполнение им всех договоренностей я смогу проконтролировать. Дома меня ждал подарок Сурмина. В огромной коробке уместились столовый и чайный сервизы из тонкого белого фарфора с золотыми ободками. Мне было чертовски приятно!

Довольно скоро в Холмске и моем родном городе во властных структурах началась просто эпидемия. Неожиданные банкротства, громкие и не очень «добровольные» отставки по «состоянию здоровья», инсульты и инфаркты, удивительно оперативные по времени от момента возбуждения до судебного приговора уголовные дела своевременно освещались нашей газетой. Эксклюзивные интервью, снимки, информация из первых рук так вздыбили наш рейтинг и увеличили тиражи, что «Главвред» Михалыч превратился в абсолютно счастливого и удовлетворенного жизнью добродушного босса, щедро раздающего отпуска, премии и поощрявшего, ранее люто ненавидимые им, вечеринки в офисе. Теперь у нас почти каждую неделю было что отметить.

Сурмин четко держал слово и даже об аресте мэра Телятина мы узнали ровно через полчаса после того, как в его кабинет вошли сотрудники органов. В конце рабочего дня охране внизу был передан конверт с флешкой, на которой был полный видео репортаж из кабинета мэра. Телятин был жалок, от обычного высокомерия и прущей во все стороны самоуверенности не осталось и следа. Он картинно закатывал глаза и хватался за сердце. В вечерних новостях по центральным каналам прошло краткое сообщение об аресте Холмского мера, на фоне его официальной фотографии, а мы уже в середине следующего дня опубликовали на первой полосе все эксклюзивные снимки, интервью с сотрудником прокуратуры, с врачами кардиоцентра, куда доставили арестованного градоначальника.

Папка сработала на все сто. Пока перемены не коснулись только двоих их нее. Лугин и Саакян сидели на своих местах и наивно полагали, что разразившаяся буря обошла их стороной. Но я уже не сомневалась, что Сурмин найдет и к ним свой особый подход. Каждый из папки получал именно то, чего больше всего боялся всю жизнь.

Сначала гроза разразилась над Генеральным директором стройки. По требованию доверенного лица крупного акционера стройки, предъявившего 52% акций предприятия, было собрано общее собрание и в несколько секунд Генеральным стал предприниматель из Холмска. Лугин снова стал заместителем, но это была уже должность не с мешком денег под задницей, а скорее свадебного генерала. Фирмешка лопнула, как только новый директор отказался предоставлять цеха предприятия для производства полученных ею заказов. Активы стройки перестали работать на карман Лугина и в нем образовалась не просто дыра, а зияющая пропасть. Кредиты, нахапанные в нескольких банках отдавать стало нечем и судебные приставы наложили арест на все имущество по его личным договорам поручительства. Кроме этого сразу пять уголовных дел о мошенничестве по инициативе банков и по злоупотреблению полномочиями по заявлению предприятия было возбуждено в отношении господина Лугина.

А после новогодних каникул Сурмин передал мне несколько дисков и копии документов из подготовленных к направлению в суд уголовных дел. На дисках были записи допросов самого Саакяна, его сына, родственников, а также записи с камер слежения в больничных палатах. Сынок был плаксив и общителен, но мало что знал о делах отца. Сурен, Рафаэль и Марат честно рассказали о нескольких эпизодах похищения людей, но дружно отреклись от участия в ликвидации заложников. Мрачный Сарик молчал, как немой. Эдик Саакян скупо ответил на несколько вопросов и тоже замкнулся. Более красноречивым было его поведение и выражение лица, когда он оставался один. Многое из биографии Эдуарда Еркеновича я узнала позже из дневников Максюты. О Саакяне Антон знал практически все. Похоже Антона очень интересовали люди, как и он однажды переступившие черту и поэтому возомнившие себя сверхчеловеками. Тем более увлекательным казалось ему подчинить себе таких «хозяев жизни» и он с удовольствием это делал, пока в их глазах не появлялся страх. Такие Максюте были уже не интересны и тут же выпадали из ближнего круга.

После инсульта, приковавшего его к постели до конца дней, Саакян вдруг решил заговорить и Сурмин передал мне дубликаты записей его бесед со следователем. Чего он искал, сострадания или оправдания, мне так и не удалось понять, но его исповедь меня почти не удивила и ни мало не растрогала.

Глава двадцать вторая.

Он ошалело озирался по сторонам, не понимая, куда попал. Зарешеченное окно с мутным, заляпанным краской стеклом, заледенело и плохо пропускало свет. Кровать, маленький столик и табурет, покрашенные белой, облупившейся во многих местах краской, были привинчены к полу. Дверь и стены были покрашены бледно-зеленым колером. На столе стояла пластмассовый стакан с какой-то мутной бурдой.

Во рту было страшно сухо и Эдуард, преодолевая рвотные позывы, выпил вонючую жидкость. Легче не стало. Он решительно поднялся с кровати и поковылял к двери. Ноги слушались плохо и во всем теле ощущалась слабость. Эдуард Еркенович стукнул кулаком по двери, но звук был глухим и слабым. Он отступил от двери и упал на нее плечом. На это раз стук был более явственным и через пару минут снаружи опустилось окошко и молодая физиономия в белом колпаке поинтересовалась осипшим голосом:

– Чо шумишь? Туалет в углу, там же две пипочки. На одну нажмешь, смоешь за собой. На другую надавишь, водичка руки помыть побежит. Обед принесу часа через два, так что отдыхай, болезный! Окошко захлопнулись.

Саакян нашел угол со старым проржавевшим туалетом, на подобии тех, которые еще встречались в бесплатных нужниках на вокзальных перонах и, выбрав наугад железную кнопку, нажал на нее. Из рядом расположенного небольшого крана полилась тоненькой струйкой вода и он наполнил ею пластмассовый стаканчик. Теплая и не менее вонючая, чем уже выпитая им жидкость, вода из крана никак не утолила жажды, но пить он все равно больше не стал и вернулся на кровать.

Разглядывая давно не беленый потолок Эдуард пытался понять, как он попал сюда. Последнее время творилось что-то кошмарное и необъяснимое. Все рушилось и менялось к худшему каждый день. В одночасье обанкротились несколько фирм, которые он «крышевал» еще будучи начальником криминальной милиции и исправно плативших ему дань много лет. Потом зашатались кресла под городскими и областными чиновниками, которые «крышевали» уже его бизнесы и фирму сына. Они резво расползлись кто на пенсию, кто в отставку, не отработав последние заказы.