Немой набат. 2018-2020

– Назовите какой-то факт, скорее фактик, который станет для вас лакмусовой бумажкой по части дальнейшего развития событий, – с хитрецой сказал он однажды.

Виктор сколько ни пыжился, ничего путного сообразить не мог, и Михаил Сергеевич ответил сам, без улыбки, без «шутинга».

– Для меня символическим знаком станет знаете что? Пригласит Владимир Владимирович на какую-то должность Грудинина или нет. На какую, не суть важно. Представляю, как возненавидели Грудинина в Администрации Президента. Ещё бы! Чуть всю свадьбу не испортил. Спроста ли его так беспардонно гвоздили перед выборами. Запарковали намертво. Но если объективно, он, особо травимый, показал себя неплохо, вполне готов к серьёзной государственной службе. Практиков на скамейке запасных у Путина мало, одну колоду тасует. Новые лидеры, на которых делает ставку Кириенко, в основном карьерные чиновники-скородумы после курсов в Высшей школе экономики у научного руководителя Ясина, который заявил, что золотой запас России – в слитках! – надёжнее хранить в США. Изнаночный мир! Разве так готовили кадры высшего звена в Союзе?.. В общем, возьмёт Путин Грудинина на госслужбу или нет? Решение по этому частному поводу будет означать многое.

В капле воды отражается целый мир.

Донцов согласился с профессором и сейчас, сидя у синего, вернее, Чёрного моря, тоже загадывал на будущее. На будущее России и на свою судьбу, которую связывал с Верой. Но едва подумал о ней, – безусловно, по Божьему промыслу заверещал мобильник, и Виктор наверняка знал, что звонит Ряжская. Верно, Нина! Возбуждённо сообщила, что активизировался Подлевский, отчего крайне встревожены Катерина и Вера.

Мысли Донцова сразу начали перестраиваться на Москву.

Отдых завершался досрочно.

Глава 14

После очередного чаепития у Богодуховых Аркадий Подлевский возвращался в офис в смутных чувствах. Вера его не приглашала, и повод для гостевания опять пришлось изобретать. На сей раз форсу ради обрадовал, что его зовут на солидный пост в Управделами Белого дома, но он колеблется: престижно, перспективно, однако ходить под ярмом госслужбы, петлять в чиновных изворотах желания нет, привык к свободе фриланса. Короче, надо посоветоваться в расчёте на женскую интуицию. Всё выдумал, по телефону врал с чистого листа, но в итоге убил двух зайцев. Поднял свою значимость в глазах Веры и показал, что дорожит её мнением, а это сближает. Так и сказал: «Для меня очень важен твой совет». В такой просьбе отказать невозможно.

Как всегда, приехал к Богодуховым с пышным букетом, шикарным венским тортом. И пока Катерина Сергевна настаивала чай, поведал Вере сагу о том, что влиятельный чиновник, с которым ездил на Урал, высоко оценил его работу, – улыбнувшись, уточнил: «Нашу с тобой работу» – и задумал пристроить его в аппарат Правительства. Вызывая сочувствие, тяжело вздохнул: «Не при должности, говорит, ты никто. Сейчас не жизнь – толкотня». Вера встретила новость вяло, промямлила, что ничего не смыслит ни в госслужбе, ни во фрилансе, а потому вопрос решать самому Аркадию. Беседа вообще была тягучей, говорить не о чем. И Подлевский ловко вывернул на журналистские свежаки, сплетни и инсайды о новом правительстве, которое Путин объявит после инаугурации. Для пущего правдоподобия пояснил:

– Ты же понимаешь, мой вопрос решат после пертурбаций, иначе низзя. Да и мне важно знать, с каким диджеем работать, в кредит или за наличные? – И блеснул одной из цитат, припасённых для умных бесед, сослался на Сент-Экзюпери: – «Господи, научи меня верно распоряжаться временем моей жизни». – Закончил исламом: – Иншаллах! Если пожелает Аллах.

Хотя формально посиделки прошли без капризов, Подлевского не покидало ощущение, будто он битый час морозил зад над выгребной ямой – удовольствия мало. Отношения с Верой явно буксовали. Самый простой и прямой маршрут, на который он делал ставку, – женитьба, тормозился. Прежняя калькуляция намерений списана в архив, нужна новая стратегия. Подумал: «Закончен спектакль, увядают цветы». И прислушивался к интуиции, ждал сигнала свыше, стремясь не прозевать его. Он хорошо знал себя: сквозь невнятный шум смутной суматохи, нелепых вариантов и авантюрных мечтаний пробьётся отчётливая тема, указующая направление поиска. Топор своего дорубится. Так с ним бывало всегда. Сейчас, после очередной неудачной попытки сближения с Верой, на него нахлынули воспоминания об отце, казалось, не имевшие отношения к теперешним заботам.

Он отмахивался от них, желая сосредоточиться на текущих делах, однако они возвращались снова, пока Аркадий не пришёл к выводу, что неспроста. Спросил у водителя:

– Иван, ты моего отца хорошо помнишь?

– А как же, Аркадий Михалыч! Я к вам по наследству перешёл, вместе со старым «мерином». Батюшка ваш его «антикваром» называл. Конечно, Михал Ляксеича я мало возил, занедужил он вскорости. На подхвате был, провизию на дачу доставлял, дохторов. С Агапычем за врачами ездили.

Подлевский задумался, сопоставляя сроки. Подростком он видел, что в девяностые вокруг отца крутились серьёзные мужики. Потом отец отошёл от дел, через несколько лет заболел и поселился в съёмном особняке под Переделкино. Аркадий в ту пору входил в возраст, познавая сложный, полный немыслимых соблазнов мир. Зарабатывая первые деньги, рано научился хорошо жить. Отца навещал нечасто – тот ни в чём не нуждался, бабла насундучил в достатке, отойдя ко Господу, сыну оставил. Задушевные родительские беседы Аркадий откладывал на потом, успеется. А времени не нашлось, о чём он теперь сожалел.

– Кто такой Агапыч?

– Колька Агапов, рассыльный. Когда они с Михал Ляксеичем были, он их в строгости держал, не гавкали, долбочёсы. Видать, хорошо харчевались. А дело рассыпалось, они отвязной шпаной заделались, – что шло, что ехало. Почти всех пересажали.

– Какое дело? – перебил Подлевский.

– А вот, Аркадий Михалыч, не в курсе, я пришёл позже. Их, говорю, всех пересажали, но по мелочам закрывали, на три-пять лет. Не мокрушники, за хулиганство, по пьянке шли, за разбой. Агапыч возник после крытки, мне сдаётся, там он зашкварился, в петухах ходил. А снова к батюшке вашему прибился, Михал Ляксеич ему приплачивал.

– Агапыч про отца много знает?

– Агапыч?.. Да он синкопа – хромой. И на ногу и на голову. Говорю же, на побегушках держали, фуфлыжка. Чарка да шкварка, вот и вся жизнь. Но не шумный. По его рассказам – он в основном чепуху струячил, по делу только мимоходом проскакивало, – погонялой у Михал Ляксеича был Горбонос, которому по прейскуранту пятерик закатали. Я его раз на дачу привозил, на свиданку, видать, как освободился. Сел он у Чистых прудов, сдаётся, рядом жил, потому что отвёз его туда, где брал. Похож на нерусь, мрачный мужик, за две дороги ни слова. Как зовут, не знаю, а Горбонос, потому что нос с горбом.

– Как его разыскать?

– Да жив ли? Надо сперва Агапыча найти, а где он сейчас? Небось новый срок мотает. Хотя… Вроде завязал, бабу хорошую нашёл. Я пошукаю. У него профессии не было, он в торговле ошивается, и по случаю у меня с друганом о нём разговор был. Ну как разговор? Обмолвился про какого-то Агапыча, я и спросил: не Колька, не хромой? Отвечает: он, он! Вот и всё, побежали дальше. Найти Агапыча – время нужно. Друган – тоже седьмая вода на киселе, тот ещё утырок.

– Давай так, – распорядился Подлевский. – Ты в офисе семечки грызёшь, моего вызова ждёшь. Чего впустую сидеть? Ищи Агапыча, мотайся. Если понадобишься, по мобиле достану.

Многодневные праздники Подлевский не любил, не знал, чем себя занять. По утрам валялся в постели, потом – ритуальный обзвон нужных людей. Листал потрёпанную записную книжку, ибо держался старых правил – знакомых много, бумажный носитель надёжнее. Смотрел мутняк по ТВ. А днём отправлялся в «Черепаху», где подавали ромовый «Дайкири» в коктейльных бокалах «мартинка» и «Медведь» – кофе с ромом, где шеф Кузьма по кличке «всехний френд» на заказ готовил любое блюдо и где можно встретить деловых партнёров. На вечер припасал шумную тусовку «среди царюющего зла» – тоже для общений с «нужниками». А если не наклёвывалась, обзаводился билетом на модный спектакль, но не гомосятину, которую не жаловал, максимум на балет-обнажёнку типа порно в Большом театре. Культпоходы были чреваты ресторанным продолжением, в первых рядах партера заседали сливки общества с женщинами, состязавшимися, сколько у них приклеено, накрашено, подмалёвано, уколото, имплантировано или подтянуто на лицах, а также изощрённой коррекцией ногтей, покрытых гельлаком, с крестиками в декольте почти до пупка.

На сей раз привычный распорядок спутала погода, совпавшая с необходимостью поразмыслить над квартирным вопросом. После апрельского ненастья майские выходные выдались летними. И Аркадий, по-холостяцки сладив несколько бутербродов, отправился на прогулку, что бывало не часто, одиночество тяготило его. Сперва – по аллеям соседнего парка, потом ноги понесли на Чистые пруды, тоже недалеко от Басманной, всего-то пересечь Садовое, дойти до Бульварного.

Почему побрёл на Чистые? Ну надо же было идти куда-то, по характеру он не мог бесцельно топтаться на месте, натура требовала маршрута. А Чистые?.. Аркадий не думал, что может ненароком встретить Горбоноса, которого и в лицо-то не знал, – отцовская линия ушла вдаль, уступив место думам о нынешних днях. Осознавая, что овладение квартирой Богодуховых требует особых, возможно, чрезвычайных усилий, он пытался вписать личные планы в общую картину предстоящей жизни, которая определит степень его активности.

Момент переломный. От того, какой будет осень патриарха, зависят и возможности Подлевского – в смысле свободы рук. Формально он жил мимо власти, не участвуя в политических, партийных или идейных раздорах, не соприкасаясь ни с Кремлём, ни с Белым домом, ни с Думой или Совфедом, – вариант с Хитруком был просто выгодной сделкой. Но по-крупному целиком зависел от ситуации в России. Его жизненное целеполагание сольётся с вектором верховной воли? Или придётся выгребать против течения?

В минуты раздумий и сомнений Аркадий мечтал волшебно оказаться в «Доме свиданий» – он нужен для понтов, – где обсуждали бы жгучую для него тему. Но в последнее время Илья Стефанович не собирал синклиты, видимо, ситуация была столь неясной, что любые выводы считались несолидными. Однако мысленно Подлевский присутствовал на сборе в «Доме свиданий», в ушах звучали заковыристые спичи Хаудуюду, Царёва, Хрипоцкого, Цурукадзе, дурацкие реплики патлатого Грука. Их блудливый риторический онанизм казался сейчас пустопорожней болтовнёй. И тем не менее он тоже репетировал речь. Что он сказал бы, окажись в Жуковке, на сходке высоколобых либеральных речетворцев?

Неспешно дошагав до Чистых, он не без труда отыскал пустующую лавочку, расположился в свободной позе – нога на ногу, раскинув руки за изогнутой спинкой. Позади, мимо «Современника», с адским грохотом проносились редкие рокеры. С эстрады в голове бульвара голосили девочки-припевочки в цветастых нарядах, над брунькой колотился балалаечник, но ослабленные расстоянием звуки не раздражали. Наблюдая за публикой, острым глазом отделял гниль нации, быдло, на ходу жевавшее дешёвое кулинарное фуфло, от людей со светлыми хорошими лицами и их спутницами в шляпках с плюмажем, в юбках без подбоя, на просвет, пытался угадать их социальный статус. Замечательные люди всё замечают. Но думал о близком будущем. А «задником», фоном были ни на миг не отступавшие мысли о богодуховской квартире. Слегка улыбнулся, переиначив классическое: «Да, квартирный вопрос портит настроение».

Что он сказал бы тонущим в благополучии собратьям по разуму в «Доме свиданий»? Аркадий отвлёкся от наблюдений и строже впряг размышления.

Ну, прежде всего, надо ждать сообщения о премьере. К Путину нельзя относиться с полным доверием. Чужой. В 2008 году до последнего держал Иванова прикрытием для Медведева. Вдруг повторит тот манёвр с точностью до наоборот и поставит на правительство не Медведева, которого ждут все порядочные люди, а неудобного Иванова? Впрочем, «сальто-мортале» маловероятно. На передний план всё-таки выходит примирение с Западом.

Здесь сигнальный маячок – Кудрин, которого Аркадий называл «кузнецом счастья». Если он займёт высокий пост в правительстве или в Кремле, для Подлевского это – поцелуй власти. Дело не в практических видах, нет. Сближение с Западом, которое олицетворяет Кудрин, умиротворит обстановку в стране, многие знакомые Аркадия усилят позиции, обретут новые возможности, получат право определять границы дозволенного. Блуждая под руку с Кудриным в либеральных райских кущах, подумал: «Да о чём вообще говорить, если…» Из глубин сознания вынырнуло слово, объявшее всю совокупность радостей, которые, словно манна небесная, свалятся на него в случае примирения с Западом. Слово с особым, только Аркадию понятным смыслом, – безнаказанность. Да, жесткач. Но – по самые помидоры! Демократическая тирания! Танцуют все!

Какую цену заплатит страна за «Брестский мир», Подлевского не тревожило. Ничуть не стесняясь избытка забот о земном, он исповедовал готтенготскую мораль – хорошо то, что выгодно мне, и держался воспетого классикой девиза «Лишь бы мне чай пить!», считая, что пришла пора почистить наждаком до западного блеска упёртый, дряхлый русский менталитет. Да, цена примирения с Западом, вернее, усмирения России, его не беспокоила. Сейчас не до сюсюканий, время жить крупно, на стероидах, пустить в дело доходные качества своей натуры, определиться в отношениях с оклахомщиной.

Менеджер собственной жизни, он относился к либеральным ценностям с философским равнодушием дворника, имея ясный критерий, по которому делил на своих и чужих ту часть человечества, которую мог объять умозрительно: отношение к Западу. Всё либеральное, даже ахеджакнутое, в его понимании было прозападным, и этого достаточно. Так же он оценивал «прорыв в будущее», о котором талдычил Путин после выборов. Прорывом может стать «Брестский мир», идеология Кудрина, и тогда всё о’кей, будет ему счастье. Но Подлевского не зря считали чуть ли не самой речистой, «перпендикулярной» головой на сходках в «Доме свиданий». Не углубляясь в теоретические изыски, он чутко улавливал галоп событий, дегустировал ароматы эпохи, умел сопоставить разнородные элементы жизни – редкость! – и его мнение зачастую перечило тривиальным взглядам просвещённых коллег, нередко арендовавших его мысли.

Наслаждаясь теплом, безветрием и весенней свежестью, он обдумывал спич о содержании новой эпохи, и его ум вдруг встревожило воспоминание о валдайской речи Путина, которая несколько лет назад не просто смутила Аркадия, а произвела в нём душевный переполох, породила предчувствие бунташных времён.

О, он очень хорошо помнил обескураж, охвативший его после валдайской речи! В тот раз Путин тоже говорил о будущем, однако в ином измерении – о традиционных российских ценностях, о сбережении идентичности в меняющемся мире. В ушах звучали короткие, гвоздями вбитые в сознание вопросы, озвученные Путиным: «Кто мы?», «Кем мы хотим быть?». Когда Подлевский читал ту речь, его бил лёгкий озноб от ожидания худых перемен. Движение вперёд, говорил Путин, невозможно без духовного, национального самоопределения, а после 1991 года власть, государство, общество самоустранились от создания новой национальной идеологии, всё, мол, отрихтует могучая рука рынка; но выяснилось, что идеология не рождается по рыночным правилам.

Врезались в память и другие пассажи. Путин говорил: идеология развития обязательно должна обсуждаться среди людей разных взглядов. Или ещё: вместо оппозиции власти мы имеем оппозицию самой России, и с этим надо кончать, хватит самообмана, хватит вычёркивать из истории идеологически неудобные страницы, разрывая связь поколений… Перед глазами мелькнули утренние кадры ТВ: Мавзолей Ленина наглухо задрапирован. Но воспоминания бежали дальше: Путин резко выступил против идущего с Запада однополого партнёрства, против идеалов плотской любви, сокрушался, что мы сами чуть ли не поверили в западные бредни о том, какие мы плохие. Но вот оно главное и удручающее: он говорил о государстве-цивилизации, скреплённом русским народом, русской культурой, и снова – об идеологии национального развития, об упрочении национальной самобытности.

Подлевский глубоко вздохнул, закончив перебирать в памяти тревожную речь. В ту пору он считал, что особо важные слова президента – это зачатки национальной идеи, вексель, выданный обществу, народу; его-то Кремль оплатит исправно, Путин – из людей длинной воли; уж не вегетарианский ли Сталин? Не отбросит ли Подлевского на обочину жизни, где разносят пиццу и сами штопают носки? Но, сопоставив валдайскую речь с нынешними верховными камланиями вздохнул снова – на сей раз с облегчением. Не только замаскированный Мавзолей, но вся верховная риторика бесконечно далеки от смысла валдайской речи, которая выглядела теперь лишь невыцветшим куском обоев на месте бывшего портрета. Вопросы «Кто мы?» и «Кем мы хотим быть?» не ждут ответа – без шума и пыли они сняты с повестки дня. Хотел подтвердить свои выводы, но загнул только два пальца – во главе культуры прочно встали либералы, а диалога людей разных взглядов нет и в помине, как вдруг явилась бесспорная мысль, объяснившая всё и сразу: «Другой Путин!» Да, другой, с головой погруженный во внешнюю политику, в социалку; к осени раздумья патриарха о национальной идеологии осыпались, обнажив поеденный временем ствол патриотизма, да и он теперь скорее вербальный лозунг, нежели рабочий инструмент власти.

Аркадий в вихре умоверчения поднялся со скамейки, зашагал вокруг пруда, обгоняя прохожих. Конечно, перед нами «Путин 2.0»! Он не изменил Мюнхенской речи, которую цитируют часто, однако в идейном смысле выглядит исчерпанным, замкнувшись на социальном контракте с населением, а теперь и на панацее цифромании, – оттого валдайскую речь не вспоминают, она испарилась с медийного поля. Подлевский хорошо помнил: на Валдае он говорил, что власть и общество боятся даже прикасаться к вопросам национальной идеологии, и это плохо. Но сегодня сам Путин предпочитает возить шайбу в «Ночной лиге», шарахается от идеологических тем. В Кремле – смысловая пустота, прикрытая информационным шумом и площадной скоморошьей отвлекающей веселухой для народа, пар уходит в показные инициативы, в дрыгоножество, рукомашество. Логика обстоятельств, как говорил не к ночи помянутый Сталин, оказалась сильнее логики намерений.

И вдруг в мозгу выстрелила – именно вдруг и именно выстрелила! – другая неожиданная мысль: «Медведев сильнее Путина! Он осторожно и аккуратно, не спугнув, тёмным, шифрованным стилем уволок Путина в непроходимые топи прозападной макроэкономики, которые невозможно форсировать без идеологии национального развития, о чём раньше говорил сам Путин».

Мысли рвались вперёд со скоростью «ламбардини». Да, Медведев коллективный Медведев, сильнее Путина. И премьером снова станет Димон. Дело не в хитроумных политических раскладах или битве кланов, о чём струячат журналюги. Из всех щелей тянет: Медведев завлёк Путина играть на его, медведевском, поле, потому что теперь «Путину 2.0» здесь удобнее, легче, понятней, привычней, в прозападной системе координат всё можно рассчитать до рубля. Зона комфорта! Субстанция сама плывёт, это за жемчугом надо нырять вглубь. Какой-нибудь Глазьев – что-то вроде бадминтона при штормовом ветре, пусть и на своём поле. Зачем рисковать? О боже! Прав был Макфол, оповестивший мир, что Путин стал частью истеблишмента. В лихорадочной спешке, чтобы не успел опомниться от высокого выборного процента, его кроют глазурью и глянцем, эпатажные фрики с ТВ на грани кумироточения лепят культ верховной непогрешимости. Да и сам он бронзовеет: косвенно сославшись на свою знаменитую фразу «Замучаетесь пыль глотать!», не повторил её, назвав грубоватой. Подлевский даже ускорил шаг в такт взлёту настроения. Как его осенило! Воспоминание о валдайской речи помогло здраво оценить переуклад жизни: что было – что есть. Нет, грядущий день не несёт угрозы его личным планам. Путин и впредь будет смешивать французский с нижегородским – государь слаб! кормчий сел за вёсла, и значит, курс проложат другие. Но по этому поводу – ша! Это для ферштейнеров, для понимающих. Главное, при идейном и моральном хаосе, при неразберихе, чреватой ростом вялого, вязкого недовольства, Подлевский, содержант эпохи, – как рыба в воде.

Стремительный бег мыслей невозможно было остановить. Осознав, что его не будет плющить, что не придётся, по старой американской пословице, мчаться ради спасения до канадской границы, что общая российская ситуация благоволит ему, Подлевский сразу переключился на поиски конкретных способов решения своей проблемы.

Увы, на ум не шло ничего путного, он не знал, не понимал, как подступиться к богодуховской квартире со стороны. Мелькнула мысль потревожить Хитрука, однако он её отбросил: тухло, несолидно, бесполезно, да и как объяснить? Можно себя дискредитировать. Вообще прежде всего ему нужен грамотный совет относительно вектора действий. Но едва подумал о совете, как из хаоса вариантов словно титры на видео, всплыло имя – Винтроп. Аркадий чуть ли не свято верил во всемогущество этого вальяжного американца, тайного уайтхаузовского магистра, воплощавшего в себе легендарный успех, мудрость и ценности Запада. Он представлялся ему чуть ли не в образе Ротшильда, которого когда-то возили в экипаже, запряжённом четырьмя зебрами. Вдобавок, с Винтропом можно говорить начистоту. Он сразу ринулся узнать, когда Боб будет в Москве, даже достал из кармана смартфон, но вспомнил, что за океаном глубокая ночь, звонить до семи вечера непристойно. Вышел с бульвара на широченный тротуар, поймал левака и помчал в «Черепаху».

Обречённый на временное бездействие, в машине вернулся к оценке российской ситуации – переломный момент притягивал словно магнит. После главных выводов размышления спустились на уровень реальной жизни. Вопреки глобальным конфликтам, санкциям и информационным войнам, российская элита, в том числе придворная – она прежде всего! – мечтающая договориться с Западом, добьётся своего с оголтелой настырностью, хоть льстиво, хоть лживо. Слишком сильны ментальные, финансовые связи, да и бытовые комбинации не спишешь со счёта, у многих дети заэлитарены в Европе. Несмотря на нравственную вонь, патриот патриотычей и всякой густопсовой тварьцы компромисс найдут! Жизнь лакшери не упустят. Но Путин, похоже, загнал себя в ловушку. Скаламбурил: кудри завивает Кудрин. Выскочить из кудринской колеи Путин не может да и не хочет, потому назначит премьером Медведева. А назначив Медведева, вызовет на себя бешеный пропагандистский огонь Запада – скинув Путина, Запад автоматически получит президентом России Медведева, и, по мнению того же Макфола, это как раз то, что нужно для внешнего управления. Подумал: «Кстати, ситуация один в один со Штатами. Там мечтают об импичменте Трампу, чтобы посадить на трон вице-президента Пенса».

Недели через две по пути на Московскую биржу Иван протянул Подлевскому лист бумаги с чертёжиком:

– Аркадий Михалыч, адрес Горбоноса.

– А телефон?

– Нету телефона. Агапыча не стало, фунфуриком траванулся. Пришлось выслеживать, он на Чистых живёт, я так и думал.

– Молодец, Иван. – Разглядывая чертёжик, подумал вслух: – Под каким предлогом к нему завалиться?

– А этого, Аркадий Михалыч, мне знать не дано. Кажись, он не такой крутой, как раньше. Возраст! Музыкант к тому ж, я и не знал.

– Что значит музыкант?

– С инструментом в холщовом мешке ходит. Не понял, труба или тромбон? Видать, в духовой компашке на похоронах халтурит. Один-то – труба ли тромбон, – кому нужен? Я у метро дежурил, пока не засёк. А уж до дома проводить – раз плюнуть.

– После биржи подвезёшь, чтобы место понять.

Несколько дней Аркадий прикидывал, под каким соусом навестить Горбоноса. Пытался через знакомых узнать телефон – тщетно, городского нет, а мобильный без фамилии недоступен. Правда, Иван слегка развеял опасения: образ матёрого уголовника, который рисовался сперва, смягчился оркестровой халтурой на похоронах. Знать, не бандитской добычей живёт, завязал. Обдумав разные варианты, Аркадий пришёл к выводу, что лучше играть от обороны. Оставался без ответа главный вопрос: зачем? На него он не мог ответить самому себе, а коли задаст его Горбонос, тут уж держись, старичелло, придётся импровизировать.

Жил Горбонос на Чаплыгина, в старом двухэтажном доме, чудом устоявшем в центре Москвы на задворках квартальной застройки. «Не втиснуть сюда новую элитку, вот его и не трогают», – думал Аркадий, с чертёжиком в руках угадывая нужный подъезд, – их тут несколько, неказистых строений, останков подохшей эпохи. Поднялся на второй этаж, там одна дверь, надавил на звонок и ждал, пока не послышался старческий женский хрип:

– Хто?

– Меня зовут Аркадий Михайлович Подлевский, – сказал чётко, громко. – Хозяин дома?

За дверью тишина. Аркадий уже хотел звонить снова, как услышал грубоватый мужской голос: