Полная версия
Казанский альманах 2019. Коралл
Казанский альманах 2019. Коралл
Составитель Ахат Мушинский
© Татарское книжное издательство, 2019
© Мушинский А. Х., сост., 2019
Иллюстрации: M. Akhat
* * *«Свободы сеятель пустынный…»
Изыде сеятель сеяти семена своя[1]
Свободы сеятель пустынный,Я вышел рано, до звезды;Рукою чистой и безвиннойВ порабощённые браздыБросал живительное семя —Но потерял я только время,Благие мысли и труды…Паситесь мирные народы!Вас не разбудит чести клич.К чему стадам дары свободы?Их должно резать или стричь.Наследство их из рода в родыЯрмо с гремушками да бич.Кораллы, или Цветы моря
«Привези, привези // Мне коралловые бусы // Мне коралловые бусы // Из-за моря привези»… Эту незатейливую, но не лишённую и драматизма («Впереди, впереди // Разольётся море грусти…») песенку конца 80-х – с лёгкой руки авторов и Аллы Пугачёвой – наши сограждане слушают, поют в компании и время от времени перепевают на телевидении и сегодня.
И, конечно, кораллы как символ романтической, но вполне осуществимой мечты попали в этот хит не случайно. Равно как и в другой, более давний шлягер: «Я мечтала о морях и кораллах // Я поесть хотела суп черепаший // Я шагнула на корабль, а кораблик // Оказался из газеты вчерашней…» Кстати, эти строки часто приписывают Новелле Матвеевой; на самом же деле их для фильма «Ещё раз про любовь» сочинил в несвойственной ему поэтической манере (как и «цыганскую» песню «Спрячь за высоким забором девчонку…» для «Неуловимых мстителей») Роберт Рождественский.
Что же мы знаем о камне, который, согласно старой скороговорке, некий Карл украл у некоей Клары, в свою очередь похитившей у Карла кларнет?
Кораллы, по существу, – окаменевшие скелеты живущих в морской воде и питающихся планктоном крошечных существ, полипов. В легендах и сказаниях кораллы называют «цветами моря», и существует несколько фантастических версий происхождения самоцвета: водоросли, на которые во время поединка с Персеем стекла кровь Медузы Горгоны; превратившиеся в камень волосы той же Медузы (как известно, вместо волос у неё были змеи)… Воины античных времён носили их при себе для лечения ран как противоядие, как талисман. Боги Олимпа коралл любили: из него, по преданию, делал магические украшения кузнец Гефест, из него был сооружён дворец властителя морей Посейдона.
В мире насчитывается свыше шести тысяч видов «цветов моря». Но лишь маленький «букетик» из них – менее одного процента от общего числа – пригоден для ювелирной обработки. Что касается цветовой палитры, то существуют кораллы не только розовые и красные, но и чёрные, голубые, белые, оранжевые, бурые – всего 350 оттенков. Растут они в виде шаров, ветвей деревьев, огромных грибов и нередко так разрастаются, что образуют коралловые рифы и даже целые острова. Длина атолла-рекордсмена – Большого Барьерного рифа у побережья Австралии – 2 500 километров. Общая же площадь коралловых рифов в Мировом океане – 27 миллионов квадратных километров; при этом более половины из них сегодня находится на грани исчезновения. А между тем растёт полип очень медленно – всего на 1–3 сантиметра за год.
Известным центром торговли ювелирными и иными изделиями из кораллов является Торре-дель-Греко, местечко близ Неаполя. Поэтому международные названия видов самоцвета имеют итальянские корни: «пелле д’ ангело» (кожа ангела) – белый и серебристо-перламутровый; «аккабар»– индийский чёрный; «розе паллидо» – бледно-розовый; «роза виво» – ярко-розовый; «секондо колоро» – оранжево-розоватый; «аркисуро карбонетто» – насыщенный тёмно-красный или бурый; «россо», «россо скуро» – самые популярные, красный и розовый, их ещё называют «благородными».
Коралл высоко ценился и считался прекрасным оберегом от злых сил, а также показателем высокого общественного статуса владельца ещё в древней Индии, в Средиземноморье, в арабской культуре. Приписываемые камню свойства привлекали внимание волхвов, колдунов, предсказателей, жрецов, целителей. На Востоке из него вырезали чётки, делали украшения на переплётах религиозных книг, им инкрустировали рукоятки оружия.
Если раньше, даже в Средние века, не всякий европеец мог позволить себе талисман с кораллом, то сейчас это доступно любому туристу. Хотя самостоятельно добывать и вывозить «цветы моря» запрещено практически везде. Но современному человеку оберегом может служить и сувенирная безделушка, и просто веточка минерала, и дорогое ювелирное изделие. Главное, чтобы это был не синтетический, а природный камень. Тогда он наделит хозяина мудростью и скромностью, избавит от нервности, панических атак, поможет обрести душевную гармонию.
С древности коралл считали магическим камнем путешественников, способным спасти их в моменты разгула стихий. А также полагали, что свойства самоцвета, особенно красного, защищают семейное счастье. Идея эта явно проистекла из метафоры: как коралловый риф долго формируется, создавая замысловатую красоту, точно так и семейная пара десятилетиями строит прочные отношения. Не зря в наши дни 35-летие супружества именуется «коралловой свадьбой».
У испанцев и французов вплоть до Новейшего времени камень был символом умения достойно нести свой крест. Сегодня самоцвету приписывают усиление интуиции и логики.
Главные лечебные свойства минерала связывают с исцелением болезней костной системы и обмена веществ, а также со способностью укреплять память. Литотерапевты – специалисты по лечению камнями – считают, что лучше всего коралл воздействует на детей и пожилых людей. Кроме того, существует связь между видом амулета и его целебным действием. Поэтому бусы и ожерелья следует носить при заболеваниях горла, верхних дыхательных путей (например, певцам, лекторам, артистам, педагогам); кольцо или перстень – для очищения организма от шлаков и токсинов; кулон – для развития логики и памяти; серьги – при проблемах щитовидки и астме. А ещё – самое важное свойство, объединяющее магические и лечебные качества, – коралл считается символом долголетия.
При этом «цветы моря» абсолютно «неконфликтны» и прекрасно сочетаются с любыми металлами или драгоценными камнями. По мнению астрологов, коралловые украшения могут носить представители всех знаков Зодиака.
О кораллах писали Овидий в «Метаморфозах», Роберт Баллантайн в «Коралловом острове» и Жозе Мария Эредиа в «Коралловом рифе», коралловые бусы носили героини Александра Куприна («Олеся») и Фридриха Ла Мотт Фуке («Ундина»); известно, что они были одним из любимых украшений Цветаевой («Повесть о Сонечке»). И, конечно, мимо такой темы, мимо возможностей такой метафоры никак не могли пройти поэты нашего Серебряного века.
В стихах Игоря Северянина это традиционное сравнение:
Твои горячие кораллыКоснулись бледного чела,Как сладострастная пчела, —И вот в душе звучат хоралы…Или:
Выйди в сад… Как погода ясна!Как застенчиво август увял!Распустила коралл бузина,И янтарный боярышник – вял…В строчках Марины Цветаевой – антонимическое сопоставление почти невесомого украшения и тяжести эпохи:
Уж если кораллы на шее —Нагрузка, так что же – страна?Тишаю, дичаю, волчею,Как мне все – равны, всем – равна…И если в сердечной пустыне,Пустынной до краю очей,Чего-нибудь жалко – так сына,Волчонка – ещё поволчей!И, наконец, Дмитрий Мережковский в стихотворении «Кораллы» уподобляет судьбу – всех людей и свою собственную – участи крошечных создателей кораллового мира:
Широко раскинулся ветвямиЧуждый неба, звуков и лучей,Целый лес кораллов под волнами,В глубине тропических морей.Миллионам тружеников вечных —Колыбель, могила и приют,Дивный плод усилий бесконечных —Этот мир полипы создают.Каждый род, – ступень для жизни новой, —Будет смертью в камень превращён,Чтобы лечь незыблемой основойПоколеньям будущих времён;И встаёт из бездны океана,И растёт коралловый узор;Презирая натиск урагана,Он стремится к небу на простор,Он вознёсся кружевом пурпурным,Исполинской чащею ветвейВ полусвете мягком и лазурномПреломлённых, трепетных лучей.Час придёт, – и гордо над волнами,Раздробив их влажный изумруд,Новый остров, созданный веками,С торжеством кораллы вознесут…О, пускай в глухой и тёмной доле,Как полип, ничтожен я и слаб, —Я могуч святою жаждой воли,Утомлённый труженик и раб!Там, за далью, вижу я над намиНовый рай, лучами весь облит,Новый остров, созданный веками,Высоко над бездною царит.
Нурихан Фаттах
Отрывок из романа Свистящие стрелы
Книга вторая
Много лет переводит Азалия Килеева-Бадюгина художественную литературу с татарского языка на русский. И среди её авторов особое место занимает Нурихан Фаттах. Она говорит: «Не знаю писателя более глубокого и одержимого, чем Нурихан Садрильманович. Он мечтал написать развёрнутый исторический роман о своём народе, осветить наконец-то загадку нашего происхождения. Представляю себе, какую ценную книгу мог бы подарить нам этот писатель, воплоти он свою мечту в жизнь! Но Сталин, который знал истинное состояние вопроса, тему закрыл, потому что не нравился ему народ, сыгравший в истории России одну из важнейших ролей. «Отец народов» хотел разрушить самоидентичность татарского народа, выслав его на Алтай (см. материалы сессии АН СССР за 1946 год). Расчёт был прост: народ, забывший своё прошлое, не имеет будущего (Аристотель). «Большого учёного» теперь нет, но не стало и Нурихана Фаттаха, которому была по плечу грандиозная задача восстановления истории родного народа. Ведь для этого нужен не только писательский талант, но и глубокое знание истории, умение работать с архивами, философски осмысливать информацию, содержащуюся в них, а главное – пролить «души высокое стремленье» на освещение истории предков. Всё это было у Нурихана Фаттаха.
Писатель вынужденно обратился к далёкому прошлому – к IV–III векам до новой эры, долго и тщательно собирая материал. Понятно, что у наших предков в те времена письменности не было, но она была у Китая, соседа, который воевал с сюннами (гуннами, сюнну), северными кочевниками. Материалы эти в известной мере тенденциозны, но ценно, что они вообще есть. Нурихану Фаттаху пришлось потрудиться, чтобы выстроить сюжетную линию своего романа на основании этих архивных сведений.
Один из главных действующих лиц романа Туман-тархан, предводитель сюннов (это историческое лицо, в китайских рукописях он зовётся Тоумань-шаньюй), терпит сокрушительный разгром в войне с чинами (китайцами) и скрывается с остатками войск в дальнем своём угодье – Куксайской долине. Прежние хозяева этой земли, оставшиеся в живых после его набега, ютятся высоко в окрестных горах. Тархан страдает от стыда и горя, поскольку потерпел позорное поражение и потерял большую часть своих воинов. Духи погибших преследуют его, требуя положенной им по обычаю свежей горячей крови. Лишь утолив жажду, они успокоятся и улетят, не станут вмешиваться в жизнь и вредить людям.
В 1994 году за дилогию «Сызгыра торган уклар» («Свистящие стрелы») Н. Фаттах был удостоен Государственной премии РТ им. Г. Тукая. В прошлом году в Татарском книжном издательстве роман Н. Фаттаха вышел в свет на русском языке. Первую книгу перевела А. Килеева-Бадюгина. В переводе второй книги участвовал другой переводчик. Тем не менее Азалия Исмагиловна осуществила перевод и второй части.
Оценив ситуацию, предлагаем нашему требовательному читателю перевод главы второй книги дилогии и в исполнении Азалии Килеевой-Бадюгиной. Это даст возможность глубже проникнуть в художественную ткань фундаментального произведения исторической литературы.
Данный отрывок из романа представляет собой законченный рассказ – трогательную, захватывающую историю супружеской любви и верности.
Глава первая
IОставив позади промёрзшую реку, Туман-тархан не сразу направился на север – сначала подался на восток. Двигаясь без остановок ночь напролёт, он дал коням и людям перевести дух, успокоиться, а потом резко повернул назад и стал придерживаться северо-запада. Когда на следующий день чины бросились за ним в погоню, тархан уже скакал им навстречу, только много севернее. Нарываться на врага он, понятно, не собирался. Путь его всё дальше углублялся в бескрайние степные просторы. Чтобы сбить преследователей с толку, он несколько дней кружил и петлял по степи, пока окончательно не убедился, что на пятки ему никто не наступает. Впереди их ждали горы Алтая.
Туман-тархан долго мчался широкими долинами мимо голых холмов и взгорий, пока не оказался среди отрогов гор с редкими лесами. Здесь, окончательно успокоившись, он провёл ночь, а утром с зарёй снова тронулся в дорогу и уже к вечеру был в самом крайнем из своих владений – в Куксайской долине, где без сил свалился с ног.
Здесь было тихо и безлюдно. Никакие чины и ментьяны не страшны. Можно было не бояться ни стрел, ни копий. Защитой была узкая, но глубокая и быстрая река Куксай, бежавшая среди ущелий, надёжные каменистые горы и неприступные скалы. К тому же снега здесь мало. На открытых скатах гор и косогорах отличные пастбища, в лесу довольно дров. И потом, несмотря на холодное время года, гораздо теплее, чем в открытой степи – не буйствуют ветры.
Но как бы хорошо в долине Куксая ни было, тархан на новом месте смог забыться глубоким сном лишь в первую ночь. Чем больше осознавал он, что спасся, тем сильнее почему-то его терзали сомнения и муки совести. Смятение души особенно усиливалось к вечеру.
Услышав любые звуки, даже неожиданное ржание лошади, он вздрагивал и напряжённо вслушивался, желая понять, чем они вызваны. Звуки не повторялись, зато начинали слышаться навязчивые голоса: будто какие-то люди с надрывным криком бросаются в бой, кто-то клянёт землю и небо, кто-то плачет, и тут же, перекрывая голоса, с шипением и свистом летят загадочные жуткие стрелы. До слуха его будто бы доносятся жалобные вопли и хрипы раненых, визг недобитых лошадей, глазам являются кровавые видения…
Ночи, проведённые в тихом, безопасном месте, были мучительны для Туман-тархана. Ему долго не удавалось уснуть. Едва забывшись, он тут же просыпался весь в поту. Картины битвы тотчас снова оживали, опять слышались зловещие звуки. Однажды ночью, думая, что спасается от чинов, он в панике выскочил на мороз.
В другое время чтобы успокоиться, он вызвал бы к себе колдунов, предсказателей и прислушался бы к их словам. Но теперь тархан даже не вспоминал о них. Он и сам хорошо знал, чем вызваны эти видения и страхи. Ни один колдун, ни один заклинатель не мог освободить его от позора проигранной войны.
В присутствии людей ему становилось легче, тревоги немного утихали, на память приходили приятные воспоминания, перед взором возникали красивые девушки. Но он гнал от себя эти сладостные видения. Разве не по вине красавиц оказался он в столь тяжком положении? Нет, лучше о них не думать. Не нужны ему ни девушки, ни что-то другое. Пропади оно всё пропадом!
Порой он боялся не только чинов, но и тех, кто готов был выполнить любую его прихоть, подозревая окружающих в неверности. Это были не только сомнения и страх. Скорее всего, ему было стыдно перед этими людьми за то, что бросил под ноги врагу всё, чем положено дорожить – родину, богатство, – и теперь прячется тут, спасая свою голову.
В душе тархана всё перевернулось. Не в силах избавиться от горестных дум, от ощущения позора, он всё больше замыкался, уходил в себя. Ему не хотелось ни видеть кого-либо, ни говорить. Он жил, как во сне, витая в плену мрачных мыслей, и не находил в душе опоры.
Горечь тархана была понятна всем, а потому люди не удивлялись молчаливости и замкнутости хозяина – избегали попадаться ему на глаза и раздражать неуместными разговорами. Но ходить вокруг него на цыпочках, притворяться, будто ничего не знают и не замечают, пришлось долго. Накопилось много дел, которые без тархана нельзя было решить. Терпение людей лопалось, и порой они осмеливались роптать.
IIУтром одного из таких дней субаши Салчак зашёл к Туман-тархану. Войлочный полог юрты наполовину был откинут, огонь в очаге ещё теплился, а потому внутри было довольно светло и тепло. Обросший, исхудавший Туман-тархан выглядел увядшим каким-то, уменьшившимся в размерах. Он сидел возле очага, облокотившись на скатанный в рулон войлок.
Салчак покашлял, давая хозяину знать о своём приходе, произнёс слова приветствия. Туман-тархан даже не шелохнулся. Ни голоса, ни приветствия он не слышал. Салчак-алып, уже начавший привыкать к подобному приёму хозяина, смело прошествовал вглубь, присел на корточки возле очага и протянул к огню замёрзшие ладони. Сидеть около хозяина, который не проявлял к нему ни малейшего интереса, было неловко. Заговорить первым он не решался, но и бессловесным идолом быть не хотелось.
– Дрова-то уже прогорели, – заметил он неожиданно для самого себя. – Подкину-ка ещё полешек.
Субаши собирался пойти за дровами, как услышал тусклый, незнакомый голос тархана:
– Дрова сырые…
– Что ж, сухих не нашли, что ли! – сказал Салчак, обвиняя слуг.
Туман-тархан промолчал, лишь покосился на дверь. Салчак не понял, что он хотел этим сказать. А тархан вяло подумал: «Тунгака бы сюда…»
– Вон там, – сказал он, снова взглянув на дверь.
– А-а! – дошло наконец до Салчака.
Он ухватился за стоявший у входа кожаный мешок с кизяком и подтянул к очагу. Сухой кизяк высыпал на угли.
Туман-тархан равнодушно наблюдал за ним. «Тунгак-алып сделал бы это не так», – почему-то снова пришло ему в голову.
Очаг под сухим кизяком некоторое время дымился, а потом угли и горячая зола сделали своё: сквозь кизяк то тут, то там стали пробиваться языки огня. Очаг вскоре заполыхал ярким пламенем.
– Случилось что? – проговорил тархан.
– Нет, ничего не случилось, – торопливо ответил Салчак.
«А если не случилось, зачем ты здесь?» – подумал тархан, но говорить ему не хотелось. Через некоторое время он всё же спросил:
– Ты ничего такого не заметил?
Вопрос следовало понимать так: «Погони не было?» или «Чины не появлялись?» Потому что не было для него на свете ничего важнее этого. Но Салчак-алыпу, похоже, не дано было понимать хозяина с полуслова.
– Да много чего такого происходит, – беспечно отозвался он.
«Нет, не понимает он меня», – подумал тархан.
– С кем и когда происходит? – насторожился он.
– О тебе, к примеру, говорят: «Глаз не кажет, совсем пропал, надо бы повидаться. Не знаем даже, здоров ли он».
– Думают, что прячусь тут, голову свою спасаю? – Говоря так, Туман-тархан вдруг почувствовал, что краснеет. Тут же стало дёргаться левое веко.
Салчак знал, что это не к добру.
– Нет, такого не слыхать, великий тархан, – проговорил он.
«А если так, то чего же ты врёшь мне тут?!» – Тархан был в гневе, но его тормозила подавленность, вызванная мрачными событиями последнего времени, не позволяя раскрыться и на этот раз.
– Что же, разве я один прячусь тут, а вы не прячетесь?! – высказался он, выждав время.
– Это верно, великий тархан, – согласился Салчак, стараясь угодить хозяину, – прячутся все.
Разговор можно было остановить на этом, но лишённый чуткости Салчак добавил:
– Ты не понял меня, великий тархан…
«Вот осёл! Вот дурак! Как же я раньше-то не замечал этого?!» – подумал тархан. Повернувшись к очагу, он молчал, ожидая, что ещё сообщит Салчак.
– Кам-баба хочет говорить с тобой. А ещё Кара-Тире-би и Котлуг-бек, – сказал тот.
– Что им надо?
– Считают, что павших нужно с почестями предать земле. Без этого не будет нам покоя.
При этих словах в душе тархана будто дрогнуло что-то. Он и сам хорошо знал, что пренебрежение памятью погибших так же позорно, как бежать с поля битвы и прятаться от врага в горах. Души соплеменников, родственников ждут внимания и заслуженных почестей.
– Пусть придут, обсудим, – сказал Туман-тархан, и голос его на этот раз был ясным, как прежде. – Ты сегодня же добудешь молодого и здорового пленника.
– Чтобы принести в жертву?
– Да.
IIIКуксайская долина испокон веков была местом поселения многочисленного племени музлов, относившихся к кипчакским киргилям. Несколько лет назад Туман-тархан вёл войну за северные территории и вторгся в Куксайскую долину. Музлы оказали сопротивление. Крови в ожесточённой битве с обеих сторон было пролито немало. Однако сюнны превосходили числом и оказались сильнее. Музлы потерпели поражение. Их мужчины были перебиты, женщины с детьми попали в плен, имущество было отобрано. Идти дальше в горы, покрытые лесами, Туман-тархан не решился. Зиму провёл в Куксайской долине, весной же двинулся в степь. И в этих краях с тех пор его не видели. Для охраны долины тархан оставил небольшой алай[2]. Сотня мужчин, способных владеть оружием, расселилась по долине небольшими аулами и жила, занимаясь скотоводством. Немногие музлы, которым посчастливилось уцелеть, как огня боялись сюннов и к долине не приближались. Однако года два-три назад там и сям стали пошаливать какие-то люди. Однажды зимой они угнали у потерявших бдительность сюннов половину лошадей, в другой раз спалили на косогоре агылы – строения, в которых содержались животные. Большинство скота погибло тогда в огне. В следующий свой набег лесные люди, спрятавшись за деревьями, убили двоих сюннов.
А прошлой зимой между сюннами и киргилями произошёл обмен. Правда, те киргили были не из музлов и явились откуда-то из-за гор и лесов. Хотя они тоже считали себя кипчаками, от местных музлов сильно отличались: были выше ростом, с узкими глазами, широкими круглыми лицами. И язык их понять было трудновато. Новым хозяевам Куксайской долины они предложили умело обработанные шкуры, литую медь, золото, железо. В обмен на свой товар брали шерсть, шёлк, холстины, готовую одежду, посуду.
Нынче, в начале зимы, гости приходили снова. С ними был также кое-кто из местных музлов. В то же время в открытых межгорных долинах стали появляться стада с посторонними пастухами – людьми из леса. Увидев, что сюннов не так много и они никого не хватают, ближайшие музлы успокоились немного и осмелели.
Вот же, люди издали приезжают, делают с сюннами обмен и живы-невредимы возвращаются восвояси. Так чего же нам трястись от страха?! Сюнны в долине хозяева, водой тоже они владеют. Так не лучше ли дружить с ними, может, ещё и на прежнее место вернуться удастся? Так стало думать большинство музлов. И вот оставшийся в живых вождь племени собрал старцев-аксакалов, и стали они держать совет. Решено было покориться сюннам и попросить у них разрешения вернуться в Куксай. Выбрали несколько человек, которым предстояло пойти к Мичану, баскаку тархана.
Однако переговорам состояться было не суждено: в куксайскую долину со всей своей ратью внезапно нагрянул Туман-тархан.
Появление хозяина огорчило не только киргилей. Сюннской охране оно тоже было не по душе. Им, начавшим привыкать к лесным людям, вкусившим радость вольной жизни, приходилось возвращаться к былой зависимости. Но чувства свои они скрывали, ведь долина, стада, воля – всё это принадлежало тархану. Всё в его воле: захочет – даст, а не захочет – отберёт.
IVО том, что Туман-тархан обосновался в долине, музлы из аула Кондыз узнали не сразу. Крошечный аул этот – всего в четыре дома – располагался на тесном горном пастбище между двух вершин, называемых Олытау и Кечетау. Взбираться туда по крутой тропе было нелегко, а потому в аул редко кто приходил. Разве что охотники, когда заглядывали, да соседи изредка по делу поднимались.
Так было и теперь.
Сылукыз вошла в дом, подбросила в очаг дров и, не раздеваясь, начала готовить еду. Потом принесла из чулана мёрзлую шкуру оленя и аккуратно поставила перед огнём, чтобы оттаяла. Зимние ночи такие длинные. Если лечь с наступлением темноты, утром не встанешь – все кости ныть будут. Чтобы скоротать время и не скучать в одиночестве, лучше делом заняться. Обработанную шкуру и мужу приятно будет видеть.
Сылукыз трудилась над шкурой, когда где-то вдали послышался лай собак. Она насторожилась. Да, внизу, в дальнем конце большого аула, похоже, что-то происходит. Женщина надела шубу и вышла из дома. Глядя в ту сторону, откуда доносился потревоживший её лай, она принялась вслушиваться. Грустно молодой женщине одной, очень грустно. Ужасно скучая, она целый день ждала кого-то. Шла ли к роднику, доставала ли дрова, направлялась ли по делу к дому свёкра, глаза её обращены были к югу, в голубовато-сизую даль, куда убегала гряда гор. Тот, кого она ждала, должен быть там, среди загадочных, навевающих печаль кряжей. И ждала она не кого-нибудь, а любимого мужа своего Мамака.
