Взять живым мёртвого

Царь. Верю.

Царица. Допустить… допускать… допустим, я?

Посол. Не имею причин не верить, но хотел бы иметь доказательства.

Олёна. А я верю. И Никита тоже!

Я. Верю, разумеется. Я ж не самоубийца.

Баба-яга. Так вот, наутро он, кстати, сам убёг, не попрощавшись! Что мне, как женщине интересной, даже обидственно было, промежду прочим.

Я, царица, Олёна. Верим!

Царь. Да я сам сколько раз так сбегал, а?!

Посол. Вообще-то принц Йохан очень воспитанный. Имею лёгкое сомнение, что он мог так поступить с дамой.

Баба-яга. И чё теперича делать-то со мной будем?

Царица. Европейский суд в старий, добрий Нюрнберг есть самый гуманность и справедливость засудить в мире! Нихт ферштейн?

Я, Олёна, Баба-яга, царь и даже посол. Ничё не поняли…

Царица. О майне либен камераден, нет причин для стольких волнений, в Нюрнберг прекрасный здание тюрьмы, их бин памятник архитектуры. Посидеть там просто без дел, в ожидании казни, есть один полный удовольствий!

Я, Олёна, Баба-яга, посол. Без комментариев.

Царь. А я скажу! Дура ты после этого и есть, ферштейн, мин херц?

Царица. А ти… ти… есть алкаш!»

Пока эта венценосная пара орала друг на друга, как кошки на крыше, выясняя отношения, Кнут Гамсунович тихо поманил меня и прошептал на ухо:

– Герр полицай, у меня есть некий план. Признаем честно, что вашей уважаемой сотруднице в цивилизованной Европе не светит ничего, кроме костра на площади. Но если бы только она сумела предоставить неопровержимые улики смерти принца в другом месте от рук убийц или от естественных причин, то есть надежда…

– А вы уверены, что он умер? – уточнил я.

– Друг мой, вашей бабушке на вид лет триста, наследник престола пропал ещё лет сто назад! Естественно, он мёртв. Но по нашим австрийским законам некоторые преступления не имеют срока давности.

– Ваши предложения?

– Наверное, я уже слишком долго живу в России, – задумчиво протянул он, отводя взгляд. – У вас огромная страна, бескрайние земли, в них так легко затеряться беглецу. Что будет?

– Дело передадут милиции, которая обязана не только найти и вернуть преступника, но также подготовить доказательную базу под его вину или невиновность.

– Вам просто нужно время.

– Которого по закону нам никто не даст, – согласился я. – Значит, заговор?

– О найн! Мы, европейские дипломаты, предпочитаем называть это устным соглашением, – тонко улыбнулся посол и громко попросил: – Милые фройляйн, вы не могли бы на полчаса оставить нас одних. Нам предстоит суровый мужской диалог. Возможно, даже с нецензурными словами на русском и немецком. Потом нам будет стыдно смотреть вам в глаза.

Олёна и Лидия Адольфина после секундного размышления силой увели брыкающуюся бабку, кричащую, что вот она-то как раз бы иноземные матюки и послушала. «Образованию ради» и чтоб знать, чем судьям в том Нюрнберге в лицо правду-матку лепить! Когда мы остались втроём, я первым попросил царя:

– Тут такое предложение есть… Наливайте, короче.

Горох бодренько наполнил коньяком три стопки.

…В отделение наша опергруппа вернулась далеко за полночь, спать никто не ложился, смысла не было, а вот дела были, так что уже на рассвете Баба-яга, собранная и тепло одетая в дорогу, сидела в ступе, давая нам с Митькой последние указания:

– Васеньку, кота моего, кормить не забывайте! Назимка, он хоть и хороший домовой, однако ж к Васе до сих пор ревнует меня зазря. В горницу мою не шастать! Мало ли чего я там из белья нижнего поразбросала. По сусекам не скрести, нигде ничего не шарить, весь алкоголь под замком, не облизывайтесь даже! За порядком пущай Олёнка твоя следит, увижу, что полы немытые али занавески нестираные – с неё одной по всей строгости спрошу! Я ить и клюкой могу вдоль хребта отметелить, у меня на энто дело разговор короткий, сам знаешь.

– Знаю, знаю, – поспешил успокоить я. – Вы, главное, не волнуйтесь, далеко не улетайте, уже после обеда мы встретимся на полпути в Подберёзовку. Дальше едем вместе.

– Ох, Никитушка, чёй-то всё ж таки боязно мне терем бросать. Да и чего я, старая, в тех Европах не видела?

– Давайте не будем, а? Договорились уже. Всё строго по плану! Главное, не забудьте сделать пару кругов над городом, на малой высоте, чтобы как можно больше людей могли подтвердить ваш несанкционированный вылет из Лукошкина.

Яга вздохнула, скорбно покивала, крепко обняла меня на прощанье, многозначительно подмигнула стоящей на крыльце Олёне, зачем-то погрозила сухоньким кулачком Митьке и низко поклонилась всему нашему отделению. Дежурные стрельцы в ответ сняли шапки и перекрестились.

Чёрный кот махал лапкой из-за оконного стекла. По небритой морде стоящего за ним азербайджанского домового катилась скупая закавказская слеза. И причина была весомой…

Наша всеми любимая домохозяйка волей судьбы, рока и общего собрания заговорщиков отправлялась в вынужденное изгнание на неопределённый срок, и никто на всем белом свете не мог дать гарантию, вернётся ли она вообще в тихое, родное Лукошкино.

– Никита Иванович, а ить я знаю, где бабуленька вишнёвую прячет, – как бы себе под нос пробубнил наш младший сотрудник, когда ступа с Ягой взвилась под облака.

– Даже не думай.

– А ежели что, мы на кота Ваську свалим.

– Митя! Пошёл вон!

– Куда?

– В… в баню! Помойся перед долгой дорогой, заключённых из поруба выпусти, избушку на курьих ножках в порядок приведи, сухой паёк у Назима получи, Олёна вещи тёплые выдаст, всё-таки не на один день уезжаем.

Он сурово сдвинул брови, развернул плечи и, старательно печатая шаг, отправился исполнять. Мне оставалось не более получаса до экстренного вызова в царские палаты. Кнут Гамсунович и Горох должны были обеспечить необходимую часть шоу со своей стороны. Царицу мы в наши планы не посвящали, но своей жене я, естественно, во всём признался ещё ночью.

– Когда пойдёшь, Никита?

– Минут через десять Гороху доложат о бегстве Яги из города. Царь, естественно, будет в страшном гневе и вызовет меня на ковёр, поорёт, потопает ногами, а потом при всех официально отправит нас в погоню. Кнут Гамсунович успокоит мировое сообщество, европейские державы будут лишены морального повода для нападения на Лукошкино, поскольку виновница бежала, но правоохранительные органы уже идут по следу. Соответственно, пока все думают, как кому быть, мы с Бабой-ягой и Митей пытаемся проследить путь покойного принца и вернуться с весомыми доказательствами нашей полной непричастности к его смерти. Ну вот вроде как-то так.

– А если не найдёте?

– Мы же милиция, – улыбнулся я, обнимая Олёну. – Мы всегда всё находим, работа такая.

– Почему ты не берёшь меня с собой?

– Прости, но ведь кто-то должен присматривать за домом и отделением. Еремеев хороший мужик, но всё-таки будет спокойней, если тут останется человек, имеющий связи при дворе. А ты у нас первая подружка самой царицы.

– Хитрец ты, участковый. – Моя жена прижалась к моему плечу. – Вот ведь знаю я, что ты меня обманываешь, потому что любишь и бережёшь. Да и, правду сказать, в конце концов, кто ж тут сможет за всем и всеми присмотреть, как не бывшая бесовка?

При этом слове что-то тренькнуло у меня в голове, какая-то запоздалая мысль безуспешно мелькнула на задворках и пропала. Такое бывает: кажется, что упустил что-то важное, но на деле всегда какая-то ерунда – стукнулась и убежала. Потом додумаю…

Меж тем из поруба нестройной колонной потянулись замёрзшие бояре, последним, дрожа и даже уже не матюкаясь, подпрыгивал совершенно отмороженный на голову дьяк. Я попросил Митьку выстроить их всех вдоль забора, где произнёс короткую напутственную речь:

– Граждане алкоголики и тунеядцы! Надеюсь, вы пришли в себя, протрезвели и осознали? От себя напомню: депутатам Государственной думы… тьфу, всем честным думским боярам будет предъявлено обвинение в злоупотреблении алкоголем и противоправных, хулиганских действиях, выраженных в массовых нарушениях общественного порядка. Вопросы?

– А по-русски можно? – простонал кто-то. – Башка после вчерашнего трещит.

– За драку и пьянку вы все заплатите денежный штраф в казну. Возможно, какие-то воспитательные меры предпримет сам царь. В остальном не смею задерживать. Что нужно сказать?

– Храни Господь тебя, ирода, и всю твою милицию, – нестройным хором отозвались бояре, тайно сжимая за спиной пальцы в кулаки и кукиши. Можно подумать, я об этом ни разу не догадываюсь.

– А вот вас, дьяк думского приказу Филимон Митрофанович Груздев, я попрошу задержаться.

Тощий герой улиц и вольный борец с «милицейским произволом» настолько замёрз в порубе, что даже говорить не мог. Ему мешала большущая зелёная сосулька под носом.

– Вам вменяется в вину попытка организации мятежа и провокационные действия против жителей Немецкой слободы. С сегодняшнего дня и до окончания расследования вы под подпиской о невыезде. Ну типа на работу или погулять выходить можете, но город покидать категорически не рекомендую.

Гражданин Груздев попробовал было показать мне язык – не вышло, попробовал отогнуть средний палец, хотя бы согнуть руку в локте или хотя бы плюнуть, но тоже увы.

– Какое же всё-таки полезное место этот наш поруб, – пробормотал я, жестом приказывая стрельцам вытолкнуть дьяка за ворота. – А бабка в нём только продукты хранила, наивная. Тут тебе и вытрезвитель, и камера предварительного заключения, и комната психологической разгрузки, сразу три в одном. Мечта!

Я проводил Олёну в терем, попросив приготовить нам запас продуктов на три дня. Потом подозвал слоняющегося после бани Митьку, ещё раз напомнил ему о его обязанностях, отправив на задний двор подготовить избушку на курьих ножках к дальней дороге.

Ввёл в курс дела Фому Еремеева, которому в наше отсутствие предстояло выполнять функции и. о. начальника Лукошкинского отделения милиции. Хотя вот с Фомой, по сути, было проще всего: за время нашей совместной службы он так вышколил своих ребят, что лично я вообще бы мог уйти на пенсию, тут и без меня уже ничего не развалится. Так, что ещё? Ничего не забыл?

А-а, я потребовал, чтобы мне оседлали Сивку-Бурку, и вскоре за Базарной площадью раздался холостой выстрел из пушки. Горох давал знать, что все в сборе и мне можно выдвигаться к царскому терему. Пока ехал верхом, подбоченясь, через весь город, то старался честно кивать на все приветствия и не обращать внимания на слишком уж выразительный шёпот за спиной.

Выглядело это примерно следующим образом:

– А и доброго вам здоровьечка, Никита Иванович! Уж так благодарна вам за то, что мужика моего, грубияна, в порубе уму-разуму научили, он больше руки не распускает!

Я кивнул, проехал, а вслед:

– Дома за печью сидит, аки таракан усатый, на улицу и носу высунуть боится. Тока жрёт чё ни попадя, скоро по миру пойдём с таким проглотом, всё спасибо родной милиции-и…

– Святой человек наш участковый, Аллахом клянусь! Лавку мою обижать не дал, охрана поставил, даже денег не взял. А я давал, э-э, мы, восточные люди, не жадные! Специями торгуем, честно торгуем. Раньше мало-мало гашиш продавал, анашу, травки немнога Чуйской долина там. Теперь только специи, э-э! Ты куркуму в гречневую кашу попробуй продай? А зиру в щи? А хмели-сунели в кисель?! Разорение одно! У-у, шайтан форменный!

– О-о, сыскной воевода! Красавчик, прям принц на белой кобыле. Да не пью я больше, не пью, и муж мой не пьёт, и дети. Младшенький так и в рот не берёт! А ить ему-то к зиме сороковник стукнет, но милицию уважае-эт! В штаны ходит ночью, но не пьёт! И муж мой также… тоже… в штаны вместе со всем семейством. Так ить зато эта, как её, борьба с алкоголизмом! И тока рискни кто сказать хоть слово против…

Не буду врать, определённые перегибы в работе отдела на уровне низшего звена, разумеется, были. Стрельцы Еремеева порой, наверное, возможно, изредка несколько превышали свои полномочия. Но это ведь не от плохого нрава, а исключительно в служебном рвении. Понятно, что хорошего мы делаем в миллион раз больше, но, как говорится, всех молчать не заставишь.

– А что ж, православные, тёща моя своими глазами видела, как бабка экспертизная в одной нижней рубахе, страшная, как смерть, из Лукошкина пешком драпанула! Чует, поди, стерлядь милицейская, что пора и ответ держать за грехи свои тяжкие. Уж я-то и на суде засвидетельствую, что била она меня клюкой без всякой жалости. А за что? За что, православные? Подумаешь, коту ейному чёрному на хвост наступил. Ить не со зла ж, а исключительно веселья души ради!

Я не буду перечислять всё. Народ у нас в целом очень хороший, граждански активный и всегда готов помочь органам. Но, естественно, когда наводишь порядок, то не всем и не всегда это нравится. Горох всегда говорит, что «сыскной воевода не червонец, чтоб его все любили». В чём-то он прав. Хотя если вспомнить, сколько раз мы силами милиции спасали это самое Лукошкино, то, по идее, местные жители могли бы относиться к нам и полояльнее.

Знаете, наверное, мне не стоит грузить здесь всех подряд долгим рассказом о том, как я приехал к царю, как меня час томили в прихожей, как вызвали на полновесное заседание боярской думы и что там дальше было. Честно говоря, мне просто неприятно всё это вспоминать.

Но в целом, если опустить, как старательно, театрально и чудовищно неправдоподобно орали на меня царь, царица и Кнут Гамсунович, – всё шло строго по плану. Короче, назад в отделение я вернулся с государевым приказом на руках – найти бесстыжую беглянку Ягу, арестовать её на месте и в кандалах доставить её в Лукошкино вместе с полным расследованием тайны гибели наследника австрийского престола прекрасного принца Йохана.

Базарный люд, как всегда, всё знал: сплетни у нас разлетаются быстрее, чем спам-рассылка почтой любой интернет-компании. Кричали, шумели, кланялись, обсуждали, хватали друг дружку за грудки, спорили, но ни одного плохого слова вслед не сказали – изменников у нас на Руси не любят.

– Цыганка с картами, дорога дальняя-а. Эх, Никитка-Никитка, буйная головушка милицейская, коротка была с царём дружба, да долгой будет царю служба! Прости, если что, нас за Христа ради, и мы о тебе тут помолимся. И помянем, и свечку поставим, всё как у людей.

– Ой горе-е, ой горе-е горькое! Судьбинушка страшная-а, беда неминучая-а. Мало того что я его, участкового, пятьдесят годов ждала, три раза вдвовствуя, а он, окаянный, оженился, да не на мне, а теперича и вообще из городу лыжи свиным салом мажет. Вишь вона, Европы с фонарями голландскими красными ему подавай! Куды только Господь Бог смотрит?! Да нешто я б ему, участковому, без одёжи в окне не сплясала? Нешто я б ему лебеды с мухоморами покурить не дала? Нешто я б ему с мужичками полюбовно блудить не позво… упс! А ить и верно, не позволила б! Ох и горе-е! Горькая кручина бабская, едет-едет сокол наш в славный город Амстердам, поди, обратно в Лукошкино на тонких каблучках возворотится, во чулках ажурных да корсете затянутом. Горе нам, бабы-ы!

Это был самый длинный и дотошный крик души из всех, что я слышал за последние полгода, а может, и вообще ничего подобного не слыхал. Поэтому и запомнил.

– Ай, сыскной воевода, молодой, красивый, коня продай! Кобылу свою, Сивку-Бурку, хорошую цену дам, ай?! Сам видишь, немолодая уже, шаг неровный, плечо опущено, ноздри мокрые, хвост поредел, зачем тебе такая, ай?! Продавай, пока плачу! Я при деньгах, больше меня никто не даёт, за весь базар отвечу, ни у кого таких цен нет! А то смотри, ты уедешь, я её сам украду! Честно тебе говорю, сыскной воевода, цыгана Яшку все знают, только поймать не могут. Ай, как я люблю нашу милицию-у!

Ну согласитесь, люди у нас хоть и разные, но добрые. Даже если гадость сделать собираются, так всегда тебя честно предупредят. Приятно же…

Единственный неприятный сюрприз ожидал нас у ворот отделения, но о нём чуть позже.

– Митя, избушка к походу готова?

– Так точно, Никита Иванович, отец родной, – привычно отрапортовал он. – Харч в короба да корзины уложен, супружница ваша чистое бельё да одёжу сменную в коробе подала, кот Васька усами на место тайное указал, где бабуленька настойку хранит, так я две бутылочки…

– Две? – не поверил я.

– Пять, – тут же поправился Митька. – Позаимствовал исключительно здоровья ради, а домовой басурманный Назимка нам в долгий путь пирогов осетинских напёк и чебуреков с сыром, а ещё пообещался любого, кто в отсутствие ваше к Олёне-бесовке клинья подбивать начнёт, как есть зарезать! Вот та-а-акой кинжал мне показал, аж жуть…

– Я в терем и поехали!

Мне хватило минуты, чтобы обойти двор, ещё раз мысленно проститься с родным отделением и забежать в горницу, где меня ждала жена. Как вы понимаете, описывать или пересказывать наш диалог простыми словами вряд ли возможно. Есть ситуации, когда взгляды, губы и руки куда красноречивее слов.

– Я буду писать. Не знаю как, но буду.

– Милый, не волнуйся за меня. Всё будет хорошо, я сумею о себе позаботиться и отделение без присмотра не оставлю.

– Еремеев предупреждён, стрельцы тоже. Разумеется, прямых приказов от бабы… прости, от женщины они исполнять не станут. Но ты же у меня умничка.

– Я прекрасно умею управлять мужчинами, не сомневайся. Ну и, честно говоря, личная дружба с царицей Лидией Адольфиной тоже немало значит. Главное, возвращайся поскорее.

– Как только, так сразу!

– Я понимаю. И всё равно очень-очень-очень жду тебя, Никита. Любимый мой, единственный, сыскной воевода-а…

В общем, как вы, наверное, поняли, вышел я примерно через полчаса. Расцеловал при всех румяную от смущения Олёну, помахал стрельцам с крыльца терема, пожал руку Еремееву, влез по лесенке в избушку на курьих ножках, и уже за воротами…

– На, подавись, аспид в погонах, – дьяк Филимон Груздев, мрачный, как кот, проспавший март, подал мне царский указ. – Волею государя нашего и супруги евонной и всея боярской думы при одобрении назначено мне с вами в те Европы ехать для полного докладу и чтоб вы там без баловства всякого за казённый-то счёт!

– То есть вы нам деньги привезли? – не сразу поверил я.

– Царь наш Горох отсыпал в великодушной своей милости, – начал нудеть дьяк, неохотно протягивая мне солидный мешочек с золотыми червонцами.

– Э-э, здесь не всё.

– Ах ты, фараон милицейский, гнилофан в фуражке, змий беспонтовый, лапиндос египетский, чуркобес сатанинский, бесоватое семя, да как ты только смеешь…

– Митя, – попросил я.

Наш младший сотрудник, по пояс свесившись из окна, поймал орущего дьяка за шиворот, втянул в избушку и хорошенько потряс, держа вверх ногами. С десяток тяжёлых монет упали на пол.

– А теперь выкинь этого скандалиста!

– Не посмеешь, сыскной воевода, – злобно ощерился дьяк, забившись в угол у печки. – Приказ царский читал? Так вот, нет тебе от меня избавления! А чего? Может, не одному тебе интересно ту Голландию посмотреть, о которой бабы на базаре брешут.

Да. Как вы понимаете, это и был тот малоприятный сюрприз, о котором я упоминал ранее. Ну вот почему, скажите на милость, ничего в этом городе, в этой стране, в этом мире не происходит без ведома самого занудного, противного и мелкого чиновника какого-то там думского приказа?!

Я лично не понимаю, но, быть может, хоть кто-то мне объяснит, каким образом второстепенный персонаж начал лезть во все наши дела и фактически стал негласным членом лукошкинской опергруппы? То есть мы же без него никуда! Как, впрочем, и он без нас на фиг кому нужен…

– Чё делать-то, Никита Иванович?

– Как доедем до городских ворот, высаживай эту бородатую орхидею на ближайшую полянку, стражникам на руки, ногами вверх!

– Я жаловаться буду, – пискнул было Филимон Митрофанович, но вовремя прикусил язык под суровым Митиным взглядом.

Если кто не помнит, так мне и подсказать нетрудно: в своё время наш гражданин Груздев активно набивался в законные мужья к овдовевшей Митиной маменьке. И как я понимаю, что-то там у них не срослось. Она осталась у себя в деревне, а любвеобильный дьяк вернулся с нами в Лукошкино. Лезть в их личные отношения у меня не было ни желания, ни обязанности, посему мне глубоко фиолетово, как там всё разрулилось и в чём затык.

Но Митя! О, наш Митя крепко помнит, что в любой момент Филимон Митрофанович мог бы потребовать от него называть себя папой.

– Бог с ним.

– Не понял, Никита Иванович?

– Я сказал «бог с ним», то есть выедем за ворота и где-нибудь там высадим пассажира.

Увы, даже этому весьма скромному и крайне человеколюбивому плану сбыться не удалось. В том смысле, что у городских ворот нас тормознули царские стрельцы для проверки документов. Нечто среднее между таможней и ГАИ, но по факту заменяющее и то и другое.

Старший стрелец отвёл меня в сторону, честно предупредив:

– Тут у нас приказ из думы за царской печатью и подписью. Вроде как дьяка Фильку вам в нагрузку дали. Так уж ты, Никита Иванович, окажи такую божескую милость, по-братски прошу, не выкидывай его, гада, ближе чем за десять – пятнадцать вёрст. Ить доползёт сюда, так столько вони будет, сам же понимаешь.

– Уговорили, – сдался я. – Если что понадобится, обращайтесь к Еремееву. Вы нам помогли, мы вам поможем, в конце концов, одному делу служим.

Мы козырнули друг другу, и ворота распахнулись. Как ни верти, но хотя бы до границы присутствие гражданина Груздева придётся терпеть. Я даже подумал было связать его, сунуть кляп в рот и для полного успокоения дать чем-нибудь по башке, но стоило ли…

– В полночь, как уснёт, я его в окошко выкину?

– Договорились, Мить.

– Я всё слышу!!! Навухудоносоры безбожные, филистимляне бесстыжие, волки позорные, собаки сутулые!

Ну примерно в таком вот ключе мы провели примерно три четверти часа с самым нудным идиотом в замкнутом пространстве. Если кто помнит, какая заноза в заднице (оба слова отлично характеризуют гражданина Груздева!) наш дьяк, то попробуйте представить, как он нас доставал, будучи полностью уверенным, что имеет право контролировать деятельность следствия. У него, блин, приказ на руках, решение всей боярской думы «следовать за Никиткою – сыскным воеводой и про все его дела-делишки в столицу подробнейший доклад писать».

Я подозревал, что просто так нас никто не отпустит, тем более в Европу. Бояре отроду из Лукошкина носа не высовывали, искренне считают всю восточную сторону дикой, а всю западную распущенной. И ведь не то чтоб я с ними во всём не согласен. Просто у меня чисто исторического опыта больше, если так можно выразиться. То есть я же из будущего!

В том смысле, что мне реально было известно о том, куда приведёт европейские страны их история, а наши бояре на святой Руси лишь предполагали, гадали и фантазировали на эту тему. О чём это я? Да о чём угодно, лишь бы не слышать нудного ворчания дьяка.

– Ить наш государь-то мне верит! Знает он, кто ему опора верная, а кто хвост поросячий! Я ж того Гороха ещё с младых ногтей знаю, он при мне ещё пелёнки пачкал. А теперича царь! Кому он царь? Мне, что ль?! Да я про всех бояр наперечёт по пальцам расскажу, у кого какие грешки, какие делишки, какие тайны спрятаны! Да и кто, кроме меня, всё-то знает-ведает?! Никто. Я! Только я! А почему? А потому как заслуживаю искреннего доверия. Веры государевой! Ибо…?!!

Мне было трудно всё это слушать, но Митька на каком-то этапе даже начал принимать подобные бредни за чистую монету. Похоже, он всё ещё слегка побаивался дьяка. Не его самого, конечно, а просто всех тех неприятностей, в которые гражданин Груздев столь успешно втравливал нас за всё время моей новой службы. Как у него это получается, ума не приложу…

– Младший сотрудник Лобов, слышишь шум?

– А то, Никита Иванович! Это ж наша Бабуленька-ягуленька посадки просит.

«Просит», собственно, не то слово. Наша бабка-экспертиза ни у кого ни на что разрешения спрашивать не будет. В принципе она бы запросто нам на крышу села, но моя опытная домохозяйка успешно приземлилась в десяти метрах от избушки прямо по курсу. Хорошо ещё избушка слушается голосового управления лучше, чем «мерседес» рулевого. Мы успели затормозить на раз-два, а бабка широко улыбнулась нам своим самым страшным оскалом.

– Стопорись, соколики! Принимай меня, старую, на борт, а ступу мою верную на буксир. Посторонись, Митенька, зашибу же дурачка к лешему…

Я вышел из избы и помог Яге пришвартовать ступу на крыльцо.

– А это ещё что?

В дубовом боку ступы торчали две оперённые стрелы и кривой турецкий нож с чёрной рукояткой.

– Разбойнички налетели пограбить да под юбку залезть. Но я навродь помелом отбилась.

Признаться, мы с Митей долго переваривали полученную информацию.