Марой и хранители

– Я – верю. А ваша подруга, нацепившая вам браслеты, очевидно, нет. Ответьте себе честно на вопрос – в день, когда вы поняли, что ваш Перекориль от вас без ума, ваш дар уже действовал?

– Какой Перекориль? Вы хотели сказать – Арман?

Рене пересказал сюжет сказки Теккерея, возможно, имевшей в Люмерии свой аналог, но Люсиль его не узнала.

– Пообещайте мне рассказать её полностью, когда ваши силы восстановятся!

– Отчего же нет? Расскажу. Если вы мне проясните ещё один момент, который я не понял. Какое препятствие теперь между вами? Сир Арман стал холоднее с того момента, как увидел вас в браслетах?

Девушка покачала золотыми локонами, и свет заиграл в её дорогих заколках, украшавших сложную причёску:

– О, нет. Слава Владычице! Арман не дал мне повода усомниться, только… он теперь не может прикасаться ко мне, как раньше…

– И вы думаете, что дело в браслетах?

– В чём же ещё? Этот желчный инквизитор, который должен был помочь снять браслеты, сказал, будто дело не в них…

Рене молчал, наверное, делал вид, что утомился и желает отдохнуть от болтливой сиделки.

– О чём вы думаете, сир Рене? – первой нарушила тишину девушка.

Задумчиво и отчасти тягуче, в тон своим неким мыслям, юноша произнёс:

– О разном понимании слова «любовь».

– И что же это такое, по-вашему? – Люсиль наклонила голову, с любопытством ожидая продолжения беседы на волнующую тему.

Рене вздохнул, погружаясь в свои мысли:

– Для меня – это отсутствие смысла в будущем без него… неё. Когда смотришь на неё, сердце наполняется светом, а в разлуке и от грубого слова – пожирающей тьмой. Но ты готов на всё, чтобы твоя возлюбленная была счастлива, даже с другим. Вдали от тебя или рядом. Потому что её радость – твоя радость. И ты готов дать тьме поглотить себя, лишь бы ей было хорошо. Ты представляешь её в старости рядом с собой и заранее любишь каждую её морщинку. Любовь – это так же и твоё уважение к себе, потому что ты не смог бы выбрать недостойную. Ты чувствуешь её и все её потребности, как свои. И принимаешь их. Потому что она – часть тебя. Любовь – это твоё молчание, это твоё безмолвие мира под первым снегом. Это вечная боль и сладость. Это твоё личное Всемирье с водопадами, деревьями жизни и небесными спутниками…

Рене тихо вздохнул, укладываясь поудобнее, чтобы смежить веки.

– Может ли ваша возлюбленная, сир Рене, почувствовать, что вам плохо? – спросила притихшая Люсиль.

– Надеюсь, что нет, – вдруг почему-то вспомнилась Жанетта. Эта точно почувствует и всё бросит, чтобы помочь хозяйке, попавшей в беду. – Не могли бы вы написать за меня короткое письмо? На тот случай, если она всё-таки догадается…

– Конечно, здесь, у сира Марсия, должны быть принадлежности, – Люсиль поднялась, однако выполнение просьбы пришлось отложить.

– Приехал сир Аурелий и желает тебя видеть, – раздался голос Армана, непонятно, когда и как вошедшего, раз его не заметила Люсиль.

Девушка пообещала вернуться, чтобы помочь отправить письмо, а Делоне остался в комнате.

– Как ты?

– Никак. Эта постель пахнет твоим отцом, а я не могу лечь так, чтобы не чувствовать этот запах. Помоги перевернуться на спину. Кроме того, у меня спереди собралась в ком одежда, давит, зараза…

– Нет, подождём господина Майна.

– Тогда свободен, – раздражаясь, буркнул Рене, – без тебя справлюсь!

Раненый поднялся на руках, перенося тяжесть тела на бок. От спины до кончиков пальцев правой ноги пронзила острая боль, как от полоснувшего лезвия, и Рене зашипел, успев удовлетворённо подумать, что раз нервы восстанавливаются, значит, вечно опаздывающий сир Майн снова приедет к исцелившемуся больному Лабасса.

– Упрямый, словно найла, – вздохнул Арман, забираясь коленями на кровать, чтобы помочь раненому.

Покрывало мешало и поэтому было откинуто в сторону. «Хм, не владеешь оружием, говоришь?» – мимолётно подумал Арман, не узнавая копии своего поджарого тела, лежащего на кровати отца, ибо никогда не рассматривал себя в зеркало. И эта случайная мысль стала его роковой ошибкой – рассеянное внимание без боя сдалось неожиданному заполняющему собой ощущению.

Стоило осторожно продеть руки под грудь Рене и под поясницу, повернуть горячий торс к себе, укладывая на спину, – в голове, как во время падения на каменный пол в башне, отключилась реальность. Плеснулась живая картинка, не желающая забываться и выскакивающая из-за угла памяти третий раз за день.

«Покажи мне себя», – и снежные бабочки разлетаются от белоснежного девичьего тела, горячего, не смотря на окружающий его снег.

И рычащее одобрительное «klif-far-r» в адрес послушной родной девочки.

Он сжал вздрогнувшее тело, падая в белую реальность и не чувствуя, не видя – и не желая ни чувствовать, ни видеть, – ничего, кроме покорной её. Губы сами собой нашли цель, ненасытно исследовали желанную территорию, шепча всё то же: «Умница, моя родная девочка».

Но родная девочка в этот раз почему-то совсем была без настроения. Тело её горело, и всё же, если не считать двух-трёх рваных вздохов, когда он прикусывал кожу на её плече, сегодня она оставалась равнодушной к лицедейству, и это остудило пыл. Он только собирался открыть глаза и спросить о том, что не так, как сиплый мужской голос насмешливо произнёс рядом с его ухом:

– Друг, я не против помощи, но этот способ слишком щепетильный. Прости, мне нравятся женщины.

И Армана выдернуло из белого забвения, глаза сами собой открылись. Лицо Рене пыталось сдержать улыбку и гамму эмоций, от смущения до страха.

Миг – для окончательного пробуждения, ещё один – опустить взгляд под себя, на раздетый чужой торс – и Арман перекатился к дальнему краю кровати, вскочил. К горлу подкатила тошнота, и юноша скрылся в уборной.

– Бедолага! – пробормотал Рене, отирая взмокший под прядями лоб. Занывшая метка Вестника через секунду после прикосновения и неизбывная боль в пояснице – всё это помогло остаться собой, хотя неповреждённая часть тела готова была попрощаться с разумностью.

Однако, на войне – как на войне, рассудил Рене, заставляя себя в данный момент не думать ни о рвотных звуках и бормотании за оставшейся приоткрытой дверью, ни о страхе, что кто-то мог увидеть порочные поцелуи. Слишком свеж был опыт порчи накопленного света, который сейчас плескался, несмотря коварный способ пополнения.

Рене отправил ментальную силу на осмотр тела, вытянул руку, приказывая свету сформироваться в голограмму, какую показывали записывающие сферы. Невысоко над лежащим юношей сформировалось прозрачное тело-аура. Ментальная сила добежала до кончиков пальцев на ногах, и Рене понял: его иллюзорный клон готов. Покрутил пальцами, повернул перпендикулярно к себе и притянул, обратив внимание на тёмное пятно в районе позвоночника.

Послал на разведку сгусток света в пятно, и тот исчез безвозвратно, словно в чёрной дыре, пожирающей вселенные. Тратить маг-силу в бездонную бочку не хотелось, но другого выхода не было. На плече отвлекала метка Вестника, заныла от нравственного отката, который продолжал терзать Армана. Но Рене подумал о том, что его тело неизвестно сколько продержится без примитивных потребностей: пусть даже к невидимому песку во рту можно было привыкнуть, а всё остальное могло непроизвольно случиться на постели сира Марсия. И шуточек потом, как про раздавленный флакон духов, не оберёшься всю оставшуюся жизнь в образе Мароя…

Не обладая медицинскими представлениям о том, как лечить то ли выбитый, то ли полностью разрушенный позвоночник, Рене поступил так, как делают дети, которые верят в сказки, – отдал приказ ментальной силе и свету, ставшими друг другу на время хирургом и ассистентом.

Не оставляя про запас ни капли, оба дара хлынули к чёрной дыре.

За мгновение до того, как отключиться от боли, Рене успел закусить угол покрывала зубами.

Хруст и щелчок в спине сначала заставили исторгнуть рёв раненого зверя, вырывающего с мясом конечность из капкана, а затем спасительный обморок обрубил пытку.

На этот звук протяжного рыка из смежной комнаты вышел Арман, отирая рукавом мокрое лицо и пряди, прилипшие к вискам. Остановился нерешительно, боясь сделать шаг к шархалову северянину. И, на счастье медлившего юноши, дверь в комнату распахнулась, голос отца пригласил:

– Сюда, будьте любезны!

В спальне появились долгожданный лекарь Майн, супруги Делоне, Вернер и сир Аурелий с Люсиль. Марево, продолжающее колебаться над кроватью со спящим юношей, сразу привлекло к себе внимание.

– Это что у нас такое? – сир Майн нацепил лекарские сканирующие очки, подошёл ближе, чтобы рассмотреть тонкие белые нити, штопающие ауру вокруг тёмного пятна.

Подобные обследования проводились только в Люмосе, в королевской лекарне и в специальной комнате с сурьянскими пластинами, покрывавшими стены.

– Вы уже приглашали кого-то ещё? – нахмурился Майн, которого оторвали от важного дела.

– Нет, мы ждали только вас, – сир Марсий вторично переглянулся с Вернером.

– Тогда я не знаю, как оценить подобную самоуверенность в диагностике и лечении, – Майн осторожно ткнул пальцем в ауру, живущую своей жизнью, и она испуганно схлопнулась.

Сир Марсий обернулся на сына, который, безусловно, знал предысторию появления диагностической ауры, но того в комнате уже не было.

Сердитый Майн приступил к осмотру.

Глава 5. Воспоминания

В каждом человеке продолжает жить испуганный, полный опасений ребёнок, горячо желающий, чтобы его любили.

Шандор Ференци

Отделаться от тошноты не получалось. Желчь свежих воспоминаний разлилась по всему телу, сжимая в спазмы кулаки, плечи и отдавая горечью на языке. Сейчас он сам бы не смог сказать, что чувствует к той, с которой всё началось, – к Мариэль. Её не было рядом, но уникальная способность подруги детства искажать реальность, в которой жил Арман, бесконечно удивляла последние четыре года. Теперь это стало происходить ещё и на расстоянии.

Внутренний голос советовал обратиться за помощью к отцу или Вернеру, вывалить всё накопившееся. Однако ситуация настолько была нестандартной, что не боявшийся ничего, за исключением истерик матери, Арман сомневался – стоит ли? В конце концов, отец учил его разбираться самостоятельно со своими ошибками, а всё это разве не они были?

Кабы не гости, он бы сделал то, что всегда помогало безотказно, – забрался бы в ледяную купальню, нырнул бы и просидел под водой, пока не начало бы рвать лёгкие изнутри и не закружилась бы голова. После таких процедур его накрывало спасительное равнодушие.

Прошёлся по этажам, успокаиваясь от движения. На третьем этаже дыру в стене вместе с проходом в башню закрыли до весны досками, утеплив между ними тряпьем и сеном. Камни были сложены внизу, недалеко от конюшни; чудо, что обломки не убили ни одной лошади, да и сама конюшня почти не пострадала. Приглашённые работники уже занимались починкой крыши, пообещав успеть дотемна. А утром отец запланировал поездку в Люмос, чему Арман был безусловно рад: немного развеяться не мешало.

Спустился на второй этаж и прошёл мимо гостиной, из которой слышались голоса сира Рафэля и Антуана. Слушать в очередной раз пересказ драматических событий не хотелось, и Арман ушёл к себе в комнату, растянулся поперёк кровати, подтянул одну из подушек к себе, но под голову не стал класть, положил рядом. Эта до сих пор пахла духами Мариэль.

Де Венетты и Делоне дружили всегда: Контратат обязывал. А появление детей в обеих семьях и вовсе сблизило, до поры до времени. Взаимообразно госпожу Иларию попросили стать матерью-наставницей Армана, госпожу Элоизу – для Антуана, а когда родилась Мариэль, никто не сомневался, что другой кандидатуры для отца-наставника, кроме как сира Марсия, и быть не может.

Если мальчишки стеснялись своих наставниц, чья роль, собственно, должна была отыграться лишь на полное совершеннолетие, то малышка Мариэль заранее пользовалась правами подопечной дочери. Залазила на колени к сиру Марсию без спроса, дёргала его за усы, обнимала – словом, вела себя, как с родным отцом, не делая видимой между ними разницы.

Так было лет до семи, потом Мариэль стала стесняться. Делоне-старшему для полного счастья не хватало дочери, которую он мог бы баловать. Арман дважды стал случайным свидетелем разговора родителей на эту тему, только не понял: то ли мать не хочет больше детей, то ли Владычица не даёт потомства.

В этот же год (Арману тогда было девять) мать застала своего сына целующимся с малышкой Мариэль в присутствии Антуана. Спрятавшись в кабинете сира Рафэля, они смеялись, комментируя свои ощущения и искренне не понимая, как взрослые могут находить в этом удовольствие.

За несколько дней до этого Мариэль заявила, что выйдет замуж только за Армана. Он согласился, зная, что родители не были бы против. И они «поженились», взяв в свидетели Антуана и обменявшись безделушками.

Потом, продолжая жить в своём детском игровом мире, девчонка заявила, что ей пора заводить детей, чтобы было о ком заботиться. Арман снова не был против, ибо зимние вечера в Лабассе – поистине самое скучное время. Мариэль носилась неделю с этой игрой, пока не поняла: детей как не было, так и нет.

Антуан, возможно, от прислуги узнал подробности и тоном эксперта сообщил: дети появляются после того, как взрослые поцелуются и потрогают друг друга. Где надо было это делать, Антуан не знал достоверно, поэтому юные муж и жена потрогали друг друга за головы, волосы, плечи, руки и ноги, и принялись старательно выполнять последнее необходимое условие.

На дрожащий вопрос сирры Элоизы, чем они тут занимаются, Антуан вежливо объяснил про детей и свою роль наблюдателя: чтобы всё было честно. Вместо того чтобы рассмеяться и объяснить детям, мол, для создания семьи им нужно подождать ещё лет пятнадцать, ибо Владычица благословляет только после двадцати одного года (так позже сделала госпожа Илария), мать Армана занервничала, накричала на детей, силком вытащила Армана за руку и уехала с ним домой, не прощаясь с хозяевами.

Вскоре, в тот же зимний октагон, Делоне отправились в Люмос по решению Элоизы. Там Арман-ребёнок провёл лучшую неделю в жизни, гуляя с родителями по столице и купаясь в горячих источниках. За день до отъезда мать повела его в королевский парк, к Ирминсулю, и необъятное, теряющееся в небе своими размерами дерево поразило ребёнка. Он, раскрыв рот, смотрел снизу вверх на крону и прислушивался к смешным голосам, лопочущим что-то непонятное, но однозначно весёлое. Мать почему-то ушла оттуда в слезах, и Арман потом долго размышлял, что же он сделал не так.

Тот день разделил жизнь на ушедшее детство и начинающуюся юность. По возвращению домой увеличилась тренировочная нагрузка, уроков стало больше, чем у Антуана и Мариэль. Содержимое его книжного шкафа увеличилось втрое.

В замке так же заметно поменялась атмосфера. Куда-то делись девушки с кухни, баловавшие юного Делоне горячим печеньем. Мать рассталась с доброй помощницей, заменив её Ойлой, своей хмурой сверстницей, косящей одним глазом. Заметно больше стало мужчин, а служанки теперь были как на подбор: старые, некрасивые, молчаливые, грубые. Люсиль говорила, что стоит окружать себя изящными вещами, чтобы не забыть о красоте. Возможно, поэтому и мать сама со временем стала такой же, как окружающие ещё женщины, – невыносимой.

После памятной поездки в Люмос прошло семь лет. За это время сложилось привычное ежедневное расписание. Подъём в семь утра, ополаскивание в холодной купальне с отцом. Затем лёгкая часовая тренировка с Вернером. Завтрак в девять. Уроки с отцом или приглашённым учителем, у себя или у де Венеттов, второй вариант был предпочтительнее, так как у соседей всегда было веселее. После уроков небольшой отдых, обед, час на чтение и двухчасовая тренировка.

Обычно остаток дня до восьми вечера Арман был предоставлен себе для зубрёжки уроков с последующей проверкой отцом или Вернером. Иногда перепадало на общение с Антуаном, Диланом и Мариэль – в присутствии взрослых почти всегда. После ужина следовало получасовое чтение книги вместе с матушкой, на её выбор; и, наконец, купальня и долгожданный сон.

В тёплое время года выезжали семьёй на проверку семейных дел в восточной части графства, за компанию нередко брали юных де Венеттов, но в такие поездки обязательно присутствовала госпожа Делоне. Наверное, бдительно следила, чтобы дети снова не начали экспериментировать со своим потомством.

А затем случилась Люсиль. Именно «случилась», по выражению Мариэль. И в жизни Армана детство оказалось окончательно задвинутым в дальний угол памяти, с его глупостями и непосредственным представлением о мире, в котором всё вращается вокруг тебя.

Год прошёл относительно спокойно. Мариэль ревновала – он это знал и чувствовал, – однако на людях она старательно радовалась новой подруге и смеялась над её несколько обидными шутками.

К слову о шутках. С появлением Люсиль юмор фонтаном забил у Антуана. Эти двое умудрялись придумывать не всегда однозначно добрые розыгрыши, но каждый раз им всё сходило с рук. Кроме того проклятого Вечера горги, когда в замок Делоне была приглашена «провидица». Её роль превосходно отыграла Люсиль для двоих – Армана и Антуана. Для бедняжки Мариэль шутники приготовили сюрприз: уговорили одну из служанок подыграть, приодели заранее, научили вопросам и ответу.

Арман, не подозревавший о розыгрыше, потом понял, что Люсиль, точно так же, как и Мариэль, ревновала. Отсюда мелкие остроты, от которых Мариэль терялась и выглядела бледно на фоне своей умопомрачительной подруги и… терпела, однажды проговорившись Арману, что делает это только ради него. Но он уже тогда вовсю бредил Люсиль, оттого испытывал неловкость, разрываясь на двоих девушек – символизировавших прошлое и настоящее.

Кажется, огонь в светильниках зачадил, когда под хохот Люсиль и Антуана в голограмме из сферы прозвучало робкое признание Мариэль в любви к нему. Разговор с шутниками, конечно, состоялся, но тогда уже было поздно. Пытавшуюся спрыгнуть со скалы в Лонию успели схватить в последний момент. От отца досталось сильнее всего.

Праздники были испорчены, на месяц общение со сверстниками оказалось под запретом. И только Люсиль, уже имеющая дар портальщицы, пробиралась к нему. В один из зимних вечеров состоялся первый настоящий поцелуй – не украдкой, под прикрытием шуток или темноты, а смелый, когда можно было видеть лицо друг друга и блеск в глазах.

Затем последовали второй и третий. Слияния не произошло: в Канонах Владычицы для проверки совместимости был прописан восемнадцатилетний возраст, а Люсиль на тот момент шёл только семнадцатый год.

И после этого тоже. Как будто магия особого поцелуя оказалась растраченной на тысячу будничных. После дня рождения Люсиль они попробовали ещё раз, уединившись в секретном уголке кабинета сира Аурелия. Арман уловил на губах отчётливый карамельный привкус, медвяный до приторности. Любителем сладкого он не считал себя, но эта характеристика магии Люсиль умилила. «Сладкая моя», – стало постоянным эпитетом для последующих поцелуев.

Несмотря на то, что слияния не произошло, влюблённых это не расстроило: им было хорошо вместе, что ещё требовалось? Приключения сира Дролля подали идею, как не разлучаться до девятнадцатилетия Люсиль. С портальным даром её и в пятнадцать бы взяли в Академию на особых правах, но герцог Аурелий объявил, не объясняя причин, что отпустит от себя дочь не раньше её девятнадцатилетия.

Итак, на момент злополучного вечера Люсиль и Мариэль шёл семнадцатый год, Антуану – восемнадцатый, Арману – девятнадцатый. Наступило время понимать кое-что в сердечных делах.

После наказания длиной в месяц разрешено было собраться у де Венеттов. На записки обиженная Мариэль не отвечала всё это время, и только от Антуана можно было узнать, что его дражайшая сестрёнка, очевидно, заключила сделку с шархалом, потому что теперь ему приходилось худо без настоящих друзей в обществе родственников и взбесившейся сестры.

Когда Мари вошла в гостиную, Арман понял, что имел в виду Венетт-младший. Холодная, будто бы повзрослевшая, без следа наивной светлой девочки в тёмном взгляде. Она даже села не как скромная сирра – закинула под платьем нога на ногу, откинулась на спинку и всю встречу насмешливо взирала на друзей, ёжившихся под её взглядами, тонкими шутками и едкими намёками. Например, в присутствии сира Марсия она спросила Люсиль, умеет ли та уже строить порталы в спальню Армана – и на следующий день там появилась портальная заглушка.

Доставалось всем, правда, он чувствовал, что его она всё же щадит, пока дело не касается отношений с Люсиль. Нечто мимолётное, нежное, проскальзывало в её обнимающих взглядах, словно Мариэль по-прежнему была влюблена, но старательно скрывала чувства под маской небрежности и язвительности.

После визитов Мариэль госпожа Элоиза пила успокоительное, чтобы уснуть. К тому времени у матушки начался период перманентной тревоги. Рекомендации лабасского лекаря съездить к горячим магическим источникам она отклонила, зато всё чаще и чаще стала пользоваться успокоительными отварами, вводившими её в состояние сонливой медитации.

Догадавшись о её слабом месте, Мариэль в её присутствии часто рассказывала полусмешные истории, в которых люди сгорали заживо от собственной магии огня, самоубивались вилками, травились отваром, бывали задушены копытом собственной лошади и тому подобные случаи из жизни, «прочитанные» в книгах или «услышанные» от знакомых. Пока остальные улыбались, смиряясь с мрачным юмором Мариэль, госпожа Делоне бледнела, начинала задыхаться и просила принести ей воды из Волчьего Логова.

На восемнадцатилетие подруги Люсиль выполнила данное ей обещание – познакомила Мариэль с Лоуренсом, слывшим прожжённым ловеласом и, однако, нашедшем в девушке нечто ценное для себя. Поначалу Арману казалось, что Лоуренса привлекли миловидная внешность и дерзкая уверенность юной де Венетт.

Но однажды заговорили о том, кто как хотел бы воспользоваться своим даром. Арман на тот момент ещё притворялся немагом, у Антуана и Мариэль так же имелся лишь уровень бытовой магии.

– Первое, что сделаю, когда возродится дар моих предков, я верну все долги. Всем без исключения, – Мариэль тонко улыбнулась, опустив ресницы, но её угроза была отлично понята адресантами. Лоуренс одобрительно хохотнул, приобнимая сидящую рядом Мариэль за плечи.

– Я тебе помогу, – промурлыкал он, и Арман внутренне содрогнулся.

Этих двоих теперь объединяла жажда управлять другими и причинять боль врагам. В редкие случаи отсутствия взрослых они целовались демонстративно громко, хихикая над какими-то своими шутками. Пару раз Мариэль, не замеченная взрослыми, клала руку на бедро Его высочества и поглаживала, при этом неотрывно и будто бы внимательно следя за рассказом Люсиль и реакцией Армана.

– Шархалья дочь! – посмеивался над ней за глаза сир Марсий, не подозревая, насколько он близок к истине.

Эти перемены в Мариэль вызывали у Армана тошноту. Оттого во время вытребованного поцелуя-шантажа он с трудом удержал порыв дать Мариэль пощёчину. Попытался воззвать к её совести и чистому прошлому.

– Детство закончилось, – презрительно ответила Мариэль. – А тебя Люсиль не научила ничему стоящему. Я разочарована, милый.

Её боялись лошади, храпели при приближении. Дворовые злые собаки Делоне вздыбливали шерсть и готовы были порвать гостью, так что с тех пор их закрывали на хоздворе перед приездом гостей. Один из псов однажды всё-таки вырвался, бойко добежал до цели и вдруг заскулил, поджал хвост, стояило девушке насмешливо протянуть руку в его сторону: на, мол, кусай! Пёс спрятался там, откуда появился. Всё это были слишком тревожные знаки, чтобы не начать беспокоиться. Вода в Армане, к тому времени набравшая силу, прекрасно чувствовала изменения Мариэль. И плескалась от вины за случившееся, ведь он помнил подругу другой и любил некогда нежно, по-братски. Но сделать ничего не мог, кроме того, чтобы думать об этом и сожалеть.

Прошёл ещё год. Мариэль беспечно уснула под Ирминсулем. На руках выглядела больше умершей, чем погрузившейся в сон – ни звука от прикосновений и попыток прижаться, ни сопения. Судя по тому, как испугался Антуан, случай был серьёзным. За три дня много чего сказали, перебирая новости в гостиной Делоне.

Сирра Элоиза тогда намекнула, мол, в Люмерии без Мариэль стало бы светлее, и Люсиль поддержала, сказав, что подруга слишком многих пугала в последнее время. «Да, но она моя сестра!» – возразил Антуан, подняв в глазах Армана свой авторитет на порядок выше. «Ну, так проси у Ирминсуля вернуть сестру!» – посоветовала Люсиль, неловко пряча в голосе иронию.

Последовал ли совету Антуан, не любивший молиться, Арман не знал. Сам поехал на следующий день, встретил под деревом женщину, местную лекарку, живущую в венеттском лесу. Подошедшему юноше сделала жест, мол, не буду мешать, а сама отошла от дерева, замерев скорбной статуей.