Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

– Это любовь.

– Это идиотизм!.. Кстати, ты не видела спасательные жилеты?

– В шкафу на верхней полке.

В дверь к нам стучат. Открываю. Чернокожий стюард, вежливо справившись о моём самочувствии, втаскивает багаж.

Чемоданы перерыты сверху донизу!!!

– Да что ж такое-то!.. Уот зис?! – гневно обращаюсь я к стюарду.

– Что-то не так? Самсинг вронг?

– Йес! – говорю. – Лук!.. – И тычу в распоротое чрево багажа, из которого вываливаются скомканные внутренности.

– Не волнуйтесь, всё в порядке, – улыбается парень. – Донт вори, итц окей.

– Итц нот окей! Или вы что думаете, я террорист?

Стюард пожимает плечами:

– Мэйби…

– Ай эм нот! – вскипаю я. – Ай эм нот террорист анд нот скинхэд! – шлёпаю себя по выбритой лысине. – Я люблю блэк пипл.

– Окей, окей… – пятится стюард задом.

– Так почему же мне перерыли багаж, а? Пурква?!

От волнения я не замечаю, как перехожу на французский.

– Ай донт ноу, – божится парнишка и спешно выскальзывает за дверь.

– Ты слышишь, в нас опять копошились!

– Привыкай. Я же привыкла.

– К чему?!

– К твоей бандитской роже!

Не успеваю я встать на защиту своей внешности, как в динамиках врубается сирена.

– Ну всё! – кричу. – Допелись, гады! Докаркались!..

И рву дверки шкафа на себя, отчего спасательные жилеты как по команде дружно вываливаются на пол.

– Тихо! – выскакивает из ванной жена. – Дай послушать!

– Что?! Что ты хочешь услышать?! – копошусь я в тесёмках. – Чего тебе тут непонятного?! Тонем мы, то-нем!

– В порту?!

– В гробу! В этом шикарном плавучем гробу!.. Чёрт, как это надевают?!

И жена зажимает мне рот ладонью:

– Тише, я же ничего не слышу!

Покрывая завывания, в динамиках стрекочет женский голосок.

– Они говорят, нам конец! – кричу я. – Вот, теперь уже и на испанском…

– Может, будет по-русски?

– А может, подождём идиша?!!

– Но они же что-то говорят…

И тут я выглядываю за дверь и ужасаюсь…

Сонмище людей в спасательных жилетах заполонило узкий коридор, а из кают всё ползут и ползут будущие утопленники.

– Это всё! – обращаю я к жене побледневшее лицо.

– Что ты там увидел?!

– Только без паники! – хватаю её за руку. – Главное – не паниковать! Ты поняла? Не паниковать!

– Но что там? Что?

– Не знаю! Видимо, пожар! – И, пугаясь собственного предположения, кричу что есть мочи: – Не паникуй, я сказал!!!

А затем трясущимися руками насаживаю спасительный хомут на неё, на себя, и мы выскакиваем из каюты, окунаясь в людскую кашу.

– Туда! – вскидывая руку, бросаюсь я в противоположную общему движению сторону.

На фоне сирен английская речь перемежается испанской, немецкой, итальянской…

– Сволочи! Ни слова по-русски, гады!

Расталкиваем китайскую шелупонь. Лавируем меж коренастых мексиканских буйков с бритыми загривками. Петляем, огибая скопления, и вновь упираемся в чьи-то потные спины…

Лифты заблокированы. По лестницам течёт человеческий фарш…

Персонал, что час назад втискивал нам коктейли, чудовищно серьёзен. Мулатка с блёстками на лице направляет толпу, приговаривая, как заведённая:

– Донт паник! Донт паник!

Забродившая людская масса густеет. В груди ощущается острая лёгочная недостаточность…

– Донт паник! – орудуя локтями, рвусь я вперёд и волочу за собой супругу. Оступившись на нижнем пролёте, она так и не сумела подняться.

– Донт паник!!! – реву, вырываясь на аварийную палубу…

А там улыбчивая белокурая девчушка славянского вида, с тоненькими ручонками ставит всех к стенке.

– Голубушка, родненькая! – бросаюсь я к ней. – Шлюпочку бы нам! Шлюпочку, милая!

И она отвечает мне лёгким рязанским оканьем:

– Не толпимся в проходе… К стеночке, господа… К стеночке…

– Скажите хоть, горим или тонем?!

– Тоже мне, шутник. Это же учебная тревога, пять минут – и вернётесь в свой бар. Вы, как я понимаю, оттуда?

– Туда… – выдыхаю я. – И поскорее…

                                            * * *

Майами отчаливает по расписанию. Отплывает бесшумно, покачивая в вежливом прощании мачтами многочисленных яхточек и лодочек.

Мы на палубе.

Тёплый, но резкий пассат забивается в уши, в глотку и, вырывая оттуда звуки, безжалостно швыряет их чайкам. Чтобы быть услышанным, приходиться орать.

– Что мы тут делаем?! – подбрасываю я вопросы. – Зачем?! Куда?!

Но жена не ловит. Она задумчива.

– Я уже всё видел! Ради чего мы плывём?!

– Всё-таки нет в тебе романтизма…

– Чего?!

– Романтизма, говорю, в тебе нет… – В лице супруги проступает сожаление. – Разве тебе не хочется увидеть мир, пережить что-то новое?

И я принимаюсь брызгать доводами:

– Блевать – блевал!.. Тонуть – тонул!.. Чего ещё?!

Обвожу рукой горизонт, столпившихся на палубе «сокруизников» и продолжаю:

– Вода, небо, дармовая жратва и чужие лица. Что из этого ты не видела?!

– По отдельности – да. Вместе – впервые.

– И это, по-твоему, романтика?!

– Ты неисправим… Идём лучше в джакузи!

                                            * * *

Прямо на корме в хлорных булькающих водах нежатся тела. Два тёмных, жирных – мужских и одно молочное, татуированное – женское.

Тела тянут пиво, отрыгивают короткими фразами. И мы присоединяем к ним наши.

– Эх, хорошо… – довольно щурится жена.

– Хорошо… – соглашаюсь я, любуясь белым шлейфом вспаханной винтами воды, что тянется за нами аж от самого Майами.

– …посреди океана, в джакузи…

– Да, – киваю, – чистый сюрреализм. Теперь каждую мысль буду начинать словами: «Вот сижу я как-то посреди океана в джакузи…»

– Ты снова чем-то недоволен?

– Нет. Всем. Вполне.

Рядом с лёгким всплеском опускаются ещё три тела: пожилое женское с вязанками фиолетовых вен, мужское дряблое с розовыми шелушениями и волосато-смолянистое в безразмерных линялых трусах.

Хлорная лужица выходит из берегов. Мы теснимся.

– Эх, хорошо… – отхаркиваю я пучок волос, прибившийся волной к зубам.

Жена невозмутима.

Пенка по краям болотца сюрреалистично сереет.

– Интересно, чего тут больше – хламидий, гонококков или спирохет? – говорю я, и жена молча встаёт и, осторожно перешагнув отмокающих, покидает джакузи.

– Да куда же ты? За микроскопом? Брось, давай ещё поплещемся!

Но она уже ныряет в душ и долго яростно трётся.

– Всё-таки нет в тебе ни капли романтизма! – сокрушаюсь я, подавая ей полотенце.

                                            * * *

А вокруг вовсю кипят, дымят и скворчат желудочные страсти.

Закусочные ломятся. Голодающие не истощаются.

Жиры, белки и углеводы всыпаются в закрома отдыхающих конвейерами.

Майонез – везде, ибо еда должна скользить, иначе не влезет.

Да и маршрут, собственно, у всех один: от гамбургера – к пицце, через буррито и нудлс – в ресторан, оттуда десертом в бар – на пиво, и обратно, с коротким заходом в сортирную гавань, на новый круг.

Трогательная детская мечта «мороженого от пуза и умереть!» вот-вот сбудется.

Лежу на топчане… По липким губам побираются мухи…

Вздутость в теле. Пустота в голове. А вокруг – небо и океан.

– Надо идти на ужин, – вздыхает жена.

– У-ужин? – икаю я. – А-опять?.. И что там?

– Просто посидеть…

– А полежать?

– Нет, полежать нельзя…

– А если попросить?

– Говорю же – нет.

– Но, может…

– Вставай. Надо идти!

В итоге в ресторане мы даём желудку краткую передышку. Просто ещё два часа приторных улыбок и сонного ковыряния в компании сыто отдувающихся.

Между вторым и третьим нам подают румяного капитана, Луччано Кутуньо. Зал взрывается аплодисментами. Люстры дребезжат от восторженного свиста, улюлюканий, пропеллерами взвиваются над головами сотни обеденных салфеток.

Обласканный толпой морской волк хрипло затягивает «О соле мио» с попаданием восемь к десяти в мотив «Взвейтесь кострами».

– Если он такой же капитан, как и певец, – говорю, – то лучше нам спать на палубе в жилетах.

– Хорошо, – соглашается жена, – на палубу так на палубу.

И мы плотно усаживаемся в палубном баре.

                                            * * *

Вечерний алкогольный бриз оборачивается утренней штормовой тошнотой.

– Это Гольфстрим? – раскачиваясь, постанываю я.

– Это перепой!

– А я говорю – это Гольф-стрим!

Двигаясь от стены к стене, я задеваю всех и вся, взрастающих на моём пути. В шторм, оказывается, я очень угрюм и дотошен.

Происхождение качки не даёт мне покоя, и, встретив возле каюты услужливо кланяющегося стюарда, я спрашиваю его, рисуя рукой волны:

– Это Гольфстрим?

– Йес, – кивает он.

– Вот видишь! – говорю жене. – И кто из нас прав?

– Скажи ему, что он пьян! – подступает та к парню. – Тел хим, хи из дранк!

– Ю дранк! – кивает «сервант».

– Их что, Дуров тут дрессирует?.. Ну-ка, тел ми, что это Гольфстрим!

– Гольфстрим, – соглашается стюард.

– Он алкоголик! – объясняет парню жена.

– Аль-ко-хо-лик! – повторяет улыбчивый юноша.

– Видишь, что чужие люди о тебе думают?

– Тоже мне, эксперт!.. А ну-ка, скажи ей, что это шторм!.. Итц сторм?

– Сторм.

– Съела?.. Ладно, френд, свободен… – хлопаю я парнишку по плечу.

И тот, ухмыляясь, повторяет:

– Сьвободьень.

– Фри, говорю, гоу!

– Фри, гоу! – смеётся он.

– Снимай кандалы, беги с галер, пока не наваляли!

– Дай уже человеку на чай! – вздыхает щедрая жена.

                                           * * *

По вечерам отдыхающие нарядны и красивы. Днём же – голы и безобразны.

Ночные возлияния, проступающие наутро – общий бич. Их сгоняют в тренажёрном зале и вновь нагоняют в барах. Сгоняют, чтобы нагнать, и нагоняют, чтоб сгонять. И соскочить с этого вертела невозможно.

– Видимо, тут климат такой, – говорит муж поклонницы Джорджа Клуни, пытаясь вручную разомкнуть себе набрякшие вежды. – Экватор… муссоны… пассаты…

– И пиво, – подсказываю я.

– Тропики, понимаешь? – делает он вид, будто не слышит.

– И пиво!

– Мы даже не потеем. Ты заметил? Мы же тут совсем не потеем… – трёт он себе подмышку и суёт мне ладонь под нос.

– Да-да, – отшатываюсь, – это определённо климат!

– В нас застаивается влага. Вот послушай! – трясёт он руками свой напитый живот. Тот отзывается гулким бульканьем. – Это же надо как-то выводить… Что тут у нас мочегонное?.. Эй, камрад! – кричит он официанту. – Дай-ка нам скорей пива! – И тут же мне: – Пиво же мочегонное, верно?

                                          * * *

Расы безуспешно копируют друг друга.

В таком сжатом мирке, как круизный лайнер, это особенно заметно. Европейцы жарятся на солнце, чтобы потемнеть, – и краснеют. Африканцы пудрятся, чтобы побелеть, – и сереют.

Белые танцуют хип-хоп, чёрные – вальс – те и другие неубедительны.

Суетность царит во взглядах, завистливо обшаривающих друг друга.

Темнокожие усердно пьют шотландский виски. Бледнолицые курят гаванские сигары.

Южане выпрямляют и обесцвечивают завитушки смоляных волос и путаются в строгих токсидо. Тогда как северяне заплетают свои жидкие белёсые волосишки мелкими косичками и в цветастых гавайках выглядят полнейшими идиотами.

И только весы с безжалостностью гильотины уравнивают цветную несхожесть. Фунтам всё едино.

– Сгоришь, – говорю я жене.

– Не каркай!

Она на топчане, я – подле.

– Но это же экватор.

– Не каркай!

– У тебя будут ожоги!

– Не каркай!

А к вечеру её знобит.

Она пьёт лекарство и, кутаясь в одеяло, говорит:

– Ну вот, накаркал!

– Завтра Ямайка, – вздыхаю, – и что ты будешь делать?

– Загорать!

– Обуглишься, сумасшедшая.

– Не каркай!

Ямайка

К острову подходим ночью, а высаживаемся на него с рассветом. Жёлтый песок, зелёные холмы… Цепь кряжистых лавчонок и магазинчиков.

– Хотите морских аттракций? – потрясая зонтом, призывно выкрикивает наш гид.

– Почём? – ревёт возбуждённая группа.

Прибывшие желают иметь Ямайку даром.

Гид это знает и вопрос игнорирует.

– Тогда, может, водопады?

– Почём?!

– Ну так возьмите хотя бы тропический парк!

Но искатели экзотических приключений понуры и недоверчивы. Они шарят по торгашу подозрительными взорами.

– Вы ещё не видели моих расценок. Уверяю, дешевле вы тут не найдёте!

Но от него отмахиваются.

– «Донт вори, би хэппи!» – заверяет он в последней попытке. – Экскурсия по Бобу Марли!

Но и по Бобу никто идти не желает.

– Его опять будут бить, – говорю я жене.

– Несомненно, – соглашается со мной она.

В результате на остров отправляемся в компании поклонницы Джорджа Клуни и её мужа, зажиточного бизнесмена.

– За деньги можете не беспокоиться! – похлопывает бизнесмен себя по карману и, подмигнув своей половине, снисходительно дозволяет: – Дорогая, ну-ка, покажи им!

И «дорогая» немедленно являет нашему взору бриллиант размером с лесной орех, гарцующий на её пухленьком пальчике в платиновом седле.

– Сколько?! – задыхаясь, спрашивает моя драгоценная.

– Пять.

– Карат?!

– Миллионов.

– Бриллиант?!!

– Состояние… А это – так, безделушка.

На Ямайке каждый второй – Боб Марли. И каждый первый – таксист.

Певцы – все!

– Водопады – двадцать! Парк – двадцать! Пляж – двадцать!.. Американцам – тридцать! – надрываются их музыкальные глотки.

Островитяне в запале. Их розовые ладони хватки, белые оскалы жутки, косички трепещут. За нас чуть ли не дерутся.

Один немолодой, но бойкий, отвоевав добычу у соплеменников, оттаскивает нас в сторону и начинает пожирать.

– Американс?!

– Ноу.

Водитель разочарованно кривится.

– Двадцать, – сплёвывает он.

И я извлекаю кошелёк.

– Погоди! – отстраняет меня зажиточный бизнесмен.

И я отхожу в сторону – в конце концов, хозяин – барин.

Однако барин открывает аукцион с доллара.

Таксист ошарашен.

– Двадцать, туда и обратно! – рычит он.

– Нормально, – говорю я, вновь доставая банкноты.

– Погоди! – раздражается мой компаньон и выстреливает: – Два доллара – туда!

– Десять – туда! С каждого!

– А куда туда-то? – влезаю я с расспросами.

Но меня оттирают.

Таксист с бизнесменом сцепляются в яростном базарном торге, и вскоре я перестаю следить за происходящим. Из бурного потока выскакивают пуганые цифры, туманом восходит расплывчатое «туда».

– Да может, нам вовсе не туда? – кричу я в какой-то момент.

Но бизнесмен цыкает:

– Не мешай!

– Ох, он его сейчас уделает, – посмеивается хозяйка бриллиантового ореха. – Ох, он его уделает! Он у меня такой питбуль! Сейчас увидите…

– Пять – туда – с пары! – рычит бойцовский пёс.

– Пять – туда – с каждого! – щетинится таксист-дворняга.

– Да куда туда-то?! – одуреваю я.

– Не мешай, он почти мой. Семь – туда – с пары!

И снова рык, тявканье, оскалы. Цифры то взмывают, то обрушиваются.

– Два с половиной – туда – с каждого! – наконец взвизгивает затравленная дворняга и обмякает.

– Ну? Как я его, а? – подмигивает нам охрипший в схватке питбуль.

– Классика, – говорю. – Но куда едем-то?

– Да какая разница!

                                            * * *

Парк, водопады и пляж оказываются в одной лохани.

«Донт вори, би хэппи!» – льётся из всех динамиков.

«Донт вори, би хэппи!» – гласят плакаты.

«Донт вори, би хэппи!» – советуют надписи на майках, бейсболках, трусах и шлёпанцах.

– Ну вот мы и на Ямайке, – говорю жене. – Куда теперь?

– Загорать. Только не каркай!

Широта и долгота варьируются, но суть всегда неизменна – вода мокрая, солнце жаркое, пиво без холодильника гадкое.

– Где тебя лучше рассеять? – спрашиваю я жену через полчаса жарки. – На родине или над Атлантикой?

– Ну чего тебе надо?

– Урной, думаю, можно пренебречь – просто смету в рюкзачок…

– Ты можешь уже оставить меня в покое?

– В приёмном? С удовольствием!

– Ладно, зануда, идём на водопады…

                                            * * *

Цепочка взявшихся за руки растянулась вдоль пляжа петляющей лентой.

Зрелище, достойное кисти.

Стар и млад. Боссы, младшие менеджеры, домохозяйки, голые и беззащитные, понукаемые окриками местных пастушков, все как один бредут к водопадам, где наперекор движению воды, назло Ньютону и вопреки здравому смыслу происходит массовое «вскарабкивание» по скользким валунам.

– Хочу! – волеизъявляет моя жена и тянет меня за руку.

– Какого?! – вопрошаю я, но она не останавливается. – Я спрашиваю, какого тебе перелома не хватает? Открытого, закрытого или со смещением?!

– Хочу как все!

– Мне опросить пострадавших?!

– Тебе – получить удовольствие!

– Но какого? В смысле, чего тебе недостаёт?!

– Веселья! – хохочет она и вклинивается в гущу упрямо восходящих.

«И в ад без очереди», – думаю я и бросаюсь вверх по лестнице, чтобы следить.

На гладких камнях со скользкой зеленоватой плесенью сошлись две стихии: человеческая глупость и природное безразличие.

Кто победит – идиотизм или притяжение? Неясность завораживает.

Вглядываюсь в распластанные тела, натужные лица, прислушиваюсь к кислым хрипам, горькому мату, и сакраментальный вопрос «КАКОГО?!» не находит во мне ответа.

Вот сухонький старичок раскорячился на валуне. Отбивая зубами зажигательный ритм, он отплясывает туловищем отчаянный регги. Проводник, талдычащий над ним «Донт вори, би хэппи», уже бессилен, потому что, раздавив свои очки, старичок вдруг прозрел. Осознание озарило его мученическое лицо, и вопрос «Какого?» проступил на нём пугающе явственно.

А вот рыхлая дама в панаме, втягиваемая двумя и толкаемая тремя, похоже, счастлива. Чего не скажешь о её толкачах…

Хотя нет, вот она заваливается на бок, выскальзывает из суетных объятий и – плюх-бах-брык-шмяк!..

Близстоящие разлетаются кеглями, нижестоящие сминаются… Руки, ноги, головы… Мат и ругань в пенном потоке… Но теперь уже толкачи, похоже, счастливы.

«Так-так-так… А вот и жена!.. Хорошо идёт. Только – куда?»

– Куда? – ору ей. – Вернись на тропу!

Но она не слышит. Прёт мимо струи, в смысле – в обход, и диковатая улыбка распарывает её лицо от уха до уха.

«Убьётся же, дура!»

– Эй, черныш!.. Ну да, ты, ты!.. – машу я руками проводнику-помощнику. – Вишь вон ту?.. Ну справа!.. Да куда ж ты башкой вертишь?.. Вон же – гёрл, вумен, корова! Видишь?.. Останови её, убьётся же, дура! Это же суисайд! Стоп ит! Стоп!

«О! Вроде заметил… Кричит. Машет… Господи, в самую стремнину! Вот же ж…»

– Да куда же ты? – ору. – Куда-а-а?!!

«Нет, не слышит… Ну всё, отдохнули, чтоб меня… Чтоб её… Матерь божья!»

– Держись! – ору. – Жмись к валуну!.. Черныш, сволочь, миленький, ну помоги же, достань гадину невредимой, я её тут придушу!

«Молодец, умница, черныш…»

– Эй ты! За что хватаешь, гад?! Донт тач! Руки оборву! Стоп ит, немедленно! А ты куда смотришь? Садани его локтем!

«Молодец, жена! Знай наших!»

– Так, держись… Держись, говорю!.. Черныш, миленький, да хватай же её! Катч! Холд её! Хо-о-олд!!!

«Слава богу! Ещё б секунда…»

А с подветренного бока ко мне уже подлетает поклонница Джорджа Клуни и мнёт в воодушевлении свою немалую, надо сказать, грудь.

– Что я сейчас видела, что видела!

– Джорджа Клуни? – угадываю я.

– Нет, лучше. Перелом! На том пороге… – Она кивает куда-то вверх и в сторону. – Мужик – хрусть! Нога пополам. Кости, кровища! Такая жуть!!!

– Да, – говорю, высматривая супругу, примкнувшую наконец к рядам карабкающихся, – это трагедия…

– И не говори! – возбуждённо подхихикивает очевидица. – И главное, кровищи столько… А твоя-то как? Цела пока?

– Вроде да.

– Ну ты мне крикни, если что. А я побегу, пока место не заняли. Его же сейчас доставать будут…

И, причитая: «Какая трагедия!» – она взлетает вверх по ступенькам.

                                          * * *

– Ну как? – допытываю супругу. – Теперь тебе весело?

– Ве-ве-весело, – отстукивают её зубы, и с носа срываются мутные капли.

Она сидит на скамье, обнимая плечи, и мелко вздрагивает.

– А до этого тебе было грустно?

– Ты-ты-ты… не-не-неисправим.

                                          * * *

Возле лавчонки с ямайским ромом и гаванскими сигарами меня останавливает прелестная островитянка.

– Мистер, – шепчет она, стремительно сокращая дистанцию с пионерской до коммунистической. – У вас усталый вид, мистер.

«Ещё бы, – думаю, – такой день!» Но «мистер» мне приятен.

Коричневые глазки девицы чуть увлажнены, а её массивная грудь под марлевым сарафанчиком откровенно мне сочувствует.

– Ну-у, йес, такое дело… – слежу я за сочувственными колыханиями.

И прелестница томно вздыхает:

– Бедняжка…

– И такое дело, йес, – киваю, оглядываясь на магазинчик, где застряла моя благоверная.

– Тебе надо расслабиться, – продолжает источать милосердие добрая островитянка. – Хочешь, я помогу?

– А можешь? – снова оглядываюсь я.

– Ещё бы. Я ведь имею энергию, – берёт она мою ладонь в свою. – Волшебное прикосновение, знаешь? Маджик тач, ю ноу?

– Йес-йес, ноу-ноу… – путано отвечаю я.

И девушка изумляется:

– Ты не хочешь?

– Почему не хочу? Вай нот? Очень даже – йес! Бат…

– Никаких «бат», – прикладывает она свой пальчик к моим губам. – Ай кэн тач?

– Тач, – говорю, – я и сам могу. Ай кэн тач майселф… Ну, в смысле, энерджи. У меня ведь тоже имеется очень даже сильная энерджи…

– А ты милый, – улыбается мне девица.

– Йес, – киваю, – я такой. Кьют, да…

– Тогда пятьдесят долларов, фор ю.

– Фор ми? – уточняю я.

– Фор ю, фор ю.

– Пятьдесят баксов, мне?! – не верю своим ушам.

– Йес, – шепчет. – Фор ю – фифти бакс.

«Да это ж Эльдорадо! – думаю. – Пятьдесят долларов на ровном месте!»

– Окей, – соглашаюсь, – но я имею жену.

– Ты смешной… Ю фани… – озорно подмигивает мне клиентка. – С женой – сотня.

– Хандрит – фор ми?! – продолжаю недоумевать я.

– Фор ю энд ё вайф.

– Сто долларов – фор ми?! – повторяю я.

И девушка, улыбаясь, кивает.

«Во попёрло-то!»

Но тут звякнувший над дверью магазинчика колокольчик возвещает о возвращении супруги.

– Иди сюда, – машу я ей. – Только быстро!

И жена, метким взором простреливая прелестницу влёт, интересуется:

– Чего тут у тебя?

– Ты не поверишь, – скашивая рот, шепчу ей на ухо, – эта милая женщина обещает нам сто баксов за энергетический сеанс. Ну что-то вроде рэйки. Я наврал, что умею, и она поверила. Представляешь?

Жена, также уголком рта, шепчет:

– Это проститутка.

– Нет, ты не поняла. Проститутки тут мы!

– Идиот.

– Хочешь сказать, что я не понимаю английского?

– Хочу сказать, что ты идиот.

– Ван хандрит фор ми? – переспрашиваю девушку.

– Фор ю энд ё вайф.

– Видишь?! – победно взираю я на супругу.

– Дважды идиот!

– Окей. Джаст мани фёрст, – шуршу я пальцами перед потенциальной клиенткой. И та утвердительно кивает.

Но жену разве убедишь? Ухватив за локоть, она утягивает меня прочь.

– Стой, – отбиваюсь я. – Стой, она вот-вот раскошелится!..

Но жена неумолима.

– Я вернусь! – кричу я прелестнице. – Ай вил би бэк!..

И остров провожает нас тёплым тропическим дождём.

На корабле

Корабль идёт, пассажиры плывут. Улыбки, смех, сытое похрюкивание. Все здоровы и счастливы.

Верхняя палуба усеяна загорающими. Нижняя – обжирающимися. Казино – играющими.

Персонал улыбчив до трещин. Двадцатичасовой рабочий день при мизерной зарплате, да к тому же десять месяцев вдали от суши – чего бы не улыбаться?

Кислые рожи на борту запрещены корабельным уставом.

Болеешь – запрись в каюте, не мозоль. Люди сюда отдыхать и веселиться приехали. У всех семь футов под килем, а у тебя что-то в груди? Уйди в трюм с глаз долой! Сдохни тихо, не порть праздник!

– Я на секундочку, – говорю жене, – туда и назад.

Мы только что искупались и готовимся ко второму завтраку.

– Ты что, оставишь меня одну среди всего вот этого? – окидывает она взором ломящиеся от яств столы.

– Ничего, – говорю, – как-нибудь справишься.

И бегу к лифтам.

Мимо шныряют отдыхающие, окатывая меня на ходу вежливыми «Хау а ю?», так что я едва успеваю отстреливаться: «Файн, энд хау а ю?»